Geum.ru

Модели широко известно в нашей стране и за рубежом

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   37


Я помню, отец матери всегда говорил - беда одна не ходит. То есть очень даже просто и накликать беду. Общаясь с определенными людьми, можно попасть в ситуацию, им свойственную. Если знаешь, что люди всегда опаздывают, и пойдешь с ними на вокзал - заранее можно быть уверенным, что опоздаешь. Я все перебираю в памяти - на семь лет назад - не спал ли я с кем-нибудь подозрительным, не было ли какой-нибудь наркоманки, девушки, у которой друг бисексуальный. Вроде нет. Приличный я. И девушки у меня были приличные. Так мне хотелось всегда запретного, но никогда я не решался. И в то же время всегда я около, всегда я об одном и том же и возвращаюсь вечно на идею смерти. Я немного, как моя нация. Всегда-то она дергалась. Таллин был основан датчанами, потом нас выиграли Тевтонские рыцари, потом нас завоевал Иван Грозный, с поляками прогнали Минин и Пожарский из Москвы, потом немцы, потом опять русские. И всегда наши лучшие люди говорили о независимости. И никогда ее не было. Долгой - не было. А умный, наверное, тот, кто уйдет от всего и будет отдельно. Гомбрович на холмах не польских...


Потеря иммунитета вовсе не означает, что человек болен СПИДом. Но это уже безысходность, отчаянье, из которого нет выхода. У меня давно уже моральная серопозитивность, потеря иммунитета. А Дани не хотел бы умереть. Он весь отбрыкивается. Но уже сил нет у него, как и никогда не было, - оттого-то он и заболел - не смог справиться со своим минутным желанием когда-то. Как неудачно Серж попал в эту историю. Он-то не слабенький, не болванчик в руках судьбы. Моя судьба представляется мне полной довольно женщиной, лениво лежащей на диванчике, попивающей какие-нибудь ликеры, покуривающей длинную индийскую трубку и немного разочарованной, - я никакого сопротивления ей не оказываю. Ей скучно.


Оказалось, что Дани уже ходил на тест, три месяца назад. И оказалось, что он позитивный, но что еще не означает конец, смерть. Но Серж умный, знает, какой этот вирус хитрый. И что он может развиться. А Дани склонен к простудам. У него часто герпес на губе. А герпес - софактор к развитию СПИДа. И он пошел еще раз на тест. '...Завтра, я пойду для твоего удовольствия! И почему ты не воспитатель?" - фраза, мной услышанная. Он серопозитивный, а у него как раз мерзкая эта болячка на губе, как раз в момент пропажи иммунитета, и ей раздолье... Вообще-то, ее можно и стрептоцидом вылечить, посыпая, - мама так мне в детстве делала.


Я был у них дома. Я совсем иначе все представлял. А у них обстановка очень неприятная. Лекарства на кухне. Правда, только несколько дней прошло после результата, но Дани истеричный все портит. Может быть, позже все войдет в нормальное русло. В ожидании смерти. Я, конечно, сумасшедший, потому что говорю, что все утрясется. Я, конечно, о себе говорю. Я был бы счастлив лежать беспомощным и знать, что с каждым днем приближаю то, к чему стремился. Я бы медитировал, и слезы лились бы у меня из краешка глаза - кто погиб во мне, думал бы я, музыкант, писатель, философ? Всю жизнь я был как собака - породистая, оставленная за стеклянной дверью на улице, нюхающая дверь, не тявкающая бесполезно, а пытающаяся просунуть морду в щелочку двери, не способная этого сделать, нервничающая за стеклянными дверьми - ничего сказать не может. Наверное, немало в мире таких собак, как я, не способных себя выразить. Вот трагедия где, а не в том, что тебя не понимают.


Мой хозяин оставил на меня магазин - на целую неделю. Уехал в Израиль, родственник у него какой-то умер. И я впервые за многие годы недобросовестно к работе отнесся. Просто не приходил, не открывал магазин три дня - будь, что будет. Ему, конечно, соседи расскажут. Но мне как-то все равно стало.


Днем я слышал, как играет Дани. Его игра изменилась, мне кажется, стала тяжелой, роковые удары большого барабана только и слышны были. Как локомотив на подходе к депо, замедляя свой ход. Я ляпнул о барабанах, но они не опешили, откуда я, мол, знаю, - погружены в свои невеселые думы, решили, что сами мне уже говорили. И пригласили вчера на концерт группы, где Дани играет. Без певца группа, что мне понравилось.


Дани был сначала в рубашке, а потом остался посреди сцены за своими поблескивающими барабанами в маечке. Очень наслаждался музыкой, видно, голову закидывал, как Антонио. Есть такие французские юноши. До тридцати им всем. Не обязательно, чтобы они были голубые все, товарищи. Они просто будто к весне принадлежат, какой-то своей верой, до тридцати. А потом - отрезано. Сколько голову назад ни закидывай, все уже не то будет, не из весны, а из будней посттридцатилетних - давай обзаводись семьей, страховки продавай, стиральную машину покупай, в августе, кровь из носа, в отпуск... Это моральная смерть своей косой посттридцатилетних срезает под корешок.


На концерте, видимо, многие знали, что Дани обречен. Свои люди собрались. Было удачно сделано - за столиками все сидели. Пили. У них хорошая . музыка, хоть я и не специалист. Вроде джаз, но и не снобско-интеллектуальный, когда не поймешь ничего. Энергичная музыка у них. Еще девушка пела, их протеже, которую и девушкой как-то не назовешь. Молодая женщина, очень настоящая. Будто и не певица. Но как запела - по-английски и с акцентом непонятным, - то показалось, что только такое пением и может быть. И тоже нельзя было сказать, что она рок пела, - шире, чем рок. Дани ей не аккомпанировал, ушел за кулисы. Он очень вымотался за концерт. Казалось, что похудел даже. А молодая женщина закончила свое коротенькое выступление песней с повторяющейся фразой - 'Бехайид зе биг кантри, зеар биг пипл!" (За большой страной большие люди). Это так прозвучало, что даже стыдно было, что мы во Франции. Хорошо, американцев много было. Я подумал потом именно про американцев - биг энд ступид (Большие и дурные). И про русских тоже. Они большие не только потому, что крупные физически, но и потому, что их много, большой народ. И им не надо напоминать об этом, когда они выступают где-то, ни слушателям, ни себе, - это в сознании, за ними 280 миллионов, это всегда. А вот принадлежащий к маленькой нации любые свои действия с нацией связывает, никогда нацию не забудет, всегда нацию вставит - отсюда французская провинциальность. И эстонская, конечно, тоже. Когда концерт закончился, не включили музыку для заполнения пустоты - и это было прекрасно. Люди разговаривали, не было музыки, музыки, музыки без конца, так что и не слышишь уже музыки.


Я вошел к ним в доверие. Пролез, хитро. И уже я на очереди. Смогу заменить Сержу Дани. Меня воспитывать не надо, я не буду убегать к 'плохо влияющим". Я мог бы все куда проще обделать. Днем, когда нет Сержа, прибежать к Дани, покурить с ним и... Он слабый человек. Но мне хочется любви. И я знаю, что, когда у Сержа буду я, будет любовь. Я для него стану тем самым молодым человеком, закидывающим голову в весну. Конечно, мне хочется побыть им. И им умереть. Иногда только закрадывается мысль - не будет ли мне жалко все бросить, как жалко бросить мне мои записи магнитофонные, я к ним привык. Но и к жизни я тоже привык. Не будет ли мне ее жалко?


Послезавтра хозяин возвращается. А сегодня мне в магазин звонил Серж - Дани кладут в больницу.


Мой барабанщик вышел из окна. Я говорю об этом так же спокойно, как и он сделал это. Я сидел днем дома и перебирал свои старые бумаги, собираясь выкинуть давнишние какие-то письма. От давнишних. Барабанщик играл что-то лениво, потом вошел в игру, и был слышен большой барабан, тяжело. Я сидел посередине своей комнаты, окно у меня было открыто - еще осень цепляется за последние солнечные дни. И тонкая занавеска играла с ветром сонно и грустно. Я нашел свои фотографии в первые дни во Франции. Я себе не понравился. Очень самодоволен. Возле каких-то витрин. Горд и жаден. Попался, конечно, в ловушку. Не надолго, но... Фото с какими-то соотечественниками - такие же жадно-гордые. Барабан смолк, и стало очень тихо. Потом во дворе что-то зашуршало и рухнуло - то ли кошка в мусоре, то ли из-за ветра ящики, сложенные у пубель, упали. Я посмотрел и увидел на дне ящиков листья салата. Зеленые очень. Я опять сел на пол, лицом к окну, занавеска подлетела и вокруг моей головы обвилась, и вот тогда-то барабанщик мой, Дани, открыл свое окно. И недолго думая, не глядя вниз, а чуть даже вверх, вперед, он просто ступил за окно, благо окна у них прямо с пола начинаются. Мне кажется, он увидел меня. Уже когда ступил. Я отчаянно боролся с занавеской, а он уже выходил, уходил. Я взял и улыбнулся, на всякий случай, вдруг он меня видел, так, чтобы ему в последнюю минуту приятно было. Мне кажется, я был похож на юношу из весны. А он, Дани, уже был похож неизвестно на что. Я не стал смотреть вниз. Я тихо закрыл окно, задернул шторы и включил музыку арабскую. Лег за ширму и лежал там долго. Выходил только на кухню налить себе вина.


Уже в сумерках послышались звуки сирены и беготня во дворе. Окна закрывались и открывались. Серж, видимо, вернулся и обнаружил окно открытым и... Очень жаль, что он должен был увидеть невеселую эту картину. Все-таки, с шестого этажа падая, человек разбивается, наверное, сильно, человек хрупок. Но наступили сумерки и, может быть, не очень было видно некрасивое, мусор рядом. И я уже представлял себе все иначе - мой барабанщик вышел в сумерки к зеленым листьям, и рядом, в пубель, лежали сухие листы из тетради ученической, и кукла без руки, и что-нибудь еще, сухое и мягкое.


Я взял бинокль, подошел к окну и в щелочку между штор поглядел на окна Сержа. Света не было. Он, наверное, в полиции или в морге.


Ночью был ветер и ящики разбросало по двору. Лежали утром листья зеленые, там, где упал барабанщик.


Я не иду на работу. Сижу и жду телефонного звонка. Ведь мне позвонят и скажут - барабанщика больше нет. И я пойду сочувствовать и займу освободившееся место.


1990 г.


талья Медведева


АРКАШКА-ПОДЛЕЦ


Он вляпался на австро-итальянской границе, в Бреннере. В самом низком месте Альп, где даже железная дорога проходила под открытым небом.


Он ехал по прямой из Мюнхена, распрощавшись с Маргот, через Инсбрук, и никто не тормознул его на границе в Австрию. Видимо, из-за немецких номеров на его мини-автобусе. Доверяли австрияки, что ли, немцам... Он ехал через Тиролию - ха! - еще пытался петь эти их песенки тирольские, ничего, конечно, не получалось, но так он отвлекался от сонливости. Еще вспоминал картинку в школьном учебнике - то ли истории, то ли родной речи - 'Переход Суворова через Альпы", на которой все было на дыбах. А здесь он проезжал много туннелей. Бесконечные туннели. А при выезде из них глаза слепило. Снег блестел на солнце. И он надевал очки, московские еще, потому что со стеклами здесь стоили фиг знает сколько...


А сейчас шел снег с дождем и капли колошматили о стальной подоконник окна с решеткой.


Аркашка-подлец. Именно так его хотелось назвать. Сразу добавить к имени - подлец. Но оттого что имя уже произносилось насмешливо-детски, подлец теряло изначальную силу. И получалась такая шуточка. Подколка. Так его в Ленинграде называли, а потом и в Москве, откуда он выехал 'на постоянное место жительства в Израиль" три недели назад. Со скандалом, нависшим над ним и приятелем. Но не разразившимся. Там он тоже последнее время проводил в кабинетах органов. И Маргот, с которой он распрощался в Мюнхене, вызывали. И приятель, тоже выехавший 'на постоянное" и которому разрешили позвонить в Рим ('Один звонок адвокату", - объяснил какой-то член в штатском, итальянец), тоже вызывался...


Но откуда у него, к черту, адвокат мог быть?! В Риме была эта баба, владелица антикварной лавки, которой они и договорились продать коллекцию икон. Пока что за эти иконы его и тормознули. Полный автобус икон (айконз)... Кто вообще мог знать, что здесь проверяют. Казалось, что раз свободный рынок или как там его, капитализм, ну и делай что хочешь - торгуй, пожалуйста. Надо было иметь какие-то бумаги на эти иконы. Ха, бумаги! Где их взять было, бумажки?! Надо было привезти из Москвы расписки: я, отец Леонтий, отдаю Аркашке-подлецу Николу Чудотворца семнадцатого века в полное его пользование, город Загорск, 18 мая 1974 года. Или: я, семинарист Сергей Привашев, отдаю, нет! - дарю Аркашке-подлецу две дюжины икон в окладах - серебро и позолота...


Раскат грома пробежал будто по крыше, и на секунду дождь со снегом, казалось, остановились. Свет в комнатке, где он сидел, тоже на секунду погас, и только огонек его сигареты разгорелся сильнее - он затянулся, сидя на скамейке, у стены. Может, Муссолини тоже так затягивался в ожидании Адольфа в 33-м году, где-то здесь в деревне. Впрочем, нет, в 33-м он не затягивался, в 33-м все еще было класс, а вот в 45-м уже, пожалуй, затягивался, еще как... И погодка тоже была что надо - весенняя слякоть и последний снег с дождем. И у дуче поднятый воротник, и у Адольфа - поднятый: не от холода, а уже потому, что надо бежать, поэтому воротники подняты... Хотя, куда бежать... Дуче к штатникам хотел прорваться, но... У Аркашки-подлеца по истории было отлично. Всегда. Он вообще с золотой медалью окончил ленинградскую школу, Аркашечка.


Он получил золотую медаль и вместе с ней, в тот же день, ключи от 'Волги". Папашка его сдержал слово. Ему было восемнадцать лет, Аркашке, и мать еще высунулась из окна, в платке - у нее бигуди были под платком, они праздновать собирались, родственники должны были прийти, и мать целый день готовила: жарила, пекла, фаршировала... Она закричала слегка поломанным голосом, потому что вообще никогда не кричала: 'Аркаша, умоляю! Аркаша!" Она не хотела, чтобы он ехал на новой машине куда-то. Но Аркашка крикнул: 'О"кей! Все будет тип-топ, мама!"


Был 57-й год, начало лета, и они все говорили по-английски, все эти слова американские. Они - те, с кем он хотел быть приятелем, другом... Станет. Благодаря 'Волге".


У Думы его ждал Киса и тип, чью фотографию напечатали в 'Ленинградской смене", обозвав стилягой. Ха, они думали, что обидели его и напугали. Он хранил вырезку из газеты в полиэтиленовом пакете! Во внутреннем кармане своего знаменитого клетчатого пиджака, в котором и был сфотографирован на Невском. В знаменитом галстуке. Широченный и с девочкой, изгибающей спинку, стоящей на цыпочках, улыбающейся этой американской улыбочкой до ушей, полный рот зубов. Пин-ап девочка, то есть прикалываемая на стенку. В американской армии. Бравые американские бойз прикалывали такие картинки у своих коек или на дверцах шкафчиков. И такая вот была на галстуке у первого советского стиляги.


Они появились с Первым фестивалем молодежи в Москве, но появились в Ленинграде. И Аркашка хотел к ним. В принципе и должен был бы быть с ними. По-английски у него тоже было отлично. Плюс он был чемпионом Союза по многоборью. По всем данным он подходил. Это если сравнивать с американскими бойз, с теми, кому они хотели подражать. Ребята из 'Айви Лиг" колледжа. Аркашка, правда, был бы скорее любимцем в Ньюмэнском колледже, в Принстоне. Там, где Скотт Фитцджеральд учился. Принстонцы были южным вариантом 'Лиги плюща".


Все это было, конечно, абсурдом. Мешалово такое советское. При чем здесь этот галстук с пин-ап девочкой и колледжи? Ну, при том, что информация была кусками отовсюду выдрана. И потом, чтобы быть одетыми, как те ребята, по-американски, надо было делать деньги и надо было 'тормозить" фирму, иностранцев, поэтому и стиляги. Этот вообще школы вроде даже не закончил, но у него были шмотки, одежды... Гарвардские студенты, например, отличались скромностью. Студенты Йельского университета курили трубки и носили свитера толстой вязки... Это все надо было выискивать у того же Фитцджеральда, не на русском разумеется, по-английски. Принстонцы были элегантны и аристократичны, как весенний день... Все эти книжки надо было доставать, копаться в них... А в переводах многое пропускали или переиначивали, не было уверенности за переводы. Оскара Уайльда так вообще одни сказки издавали! К черту им сказки?


Аркашка увидел расплывающуюся в улыбке физиономию Кисы. Вот, сбылась его мечта - по этой улыбке он понял - его, Аркашку, взяли. У них не было тачек. Хотя они все постарше были и дети из обеспеченных семей, несмотря на то, что у двоих папашек только что реабилитировали. И Киса был старше, и стиляга, и Натан Типографников. Олег вообще уже кончал университет. Еще там был Игорь Косой, как его называли и какой он был на самом деле, из университета тоже, с филфака. Золотые мальчики конца пятидесятых. Все усекшие после XX съезда. В основном страна ни хрена не поняла. Это было как для избранных, для тех, у кого были открыты уши и глаза, у кого мозги шевелились немного по-своему, не заведенные рукой мудрого Сталина.


Для Аркашки все перевернулось. Хорошо, что он как раз школу заканчивал и закончил-таки с золотой. Потому что, если бы сейчас еще пришлось учиться, он бы, конечно, не вытянул. И не было бы 'Волги", а значит, ребята эти не взяли бы к себе. А это было главное - с ними. Это все решало.


Он вообще-то был честняга, Аркашка. Даже немного как лопата честный. Ну потому, что он был из такой настоящей советской семьи. Честный отец, хоть и много зарабатывает. Мать честная, хоть никогда и не работала. Аркашка был полукровкой. Может быть, поэтому его судьба так затейливо складывалась. Мать была еврейской девушкой, а отец - украинец. Аркашка - ни то ни се. Собственно говоря, по еврейской религии он и был еврей, раз мать еврейка. Но отец-то у него тоже был. Это потом, когда Аркашке исполнилось двадцать шесть лет, отец умер... Аркашка думал, что Хрущ все-таки немного сволочь. На кой шут он все это устроил, учебники по истории еще когда переделают, а все помнят, как ревели в 53-м году, еще как! Сам Аркашка выл.


Если бы не английский, если бы не 'отлично" по английскому, может, ничего бы и не произошло в жизни Аркашки. А так появились все эти записи Ната Кинга Кола, Эллингтона... Он переводил все их песенки, сам напевал, у него приятный голос был, баритон вроде. И теперь была 'Волга".


Ему принесли поднос с едой. Его это очень удивило. Есть он не хотел, но кофе был рад. У него, правда, оставалось всего пять сигарет в пачке, и он дергался из-за этого. Все время доставал пачку из кармана и смотрел на сигареты, мял пачку в руке. Щелкал 'Ронсоном", не прикуривая. Деньги, как и все документы, у него забрали. И часы тоже. Так что он не знал, что сейчас - ночь глубокая? Где-то часа два он уже сидел здесь.


Игорь - приятель его в Риме, - он, может, и не выехал еще. Пока он добрался до этой старой клячи, синьоры Савиори. Клавка, они ее называли, Клаудия потому что. Пока она оформила бумаги, наставила на них штампов из магазина, пока они поехали... И как они поехали? На машине? Или на поезде... Игорь терпеть не мог водить машину. И в Москве Аркашка всегда за ним заезжал. Или тот приезжал на своей тачке, девятка 'жигуленок", и Аркашка садился за руль. Впрочем, он предпочитал сам за Игорем заезжать, потому что у Аркашки, подлеца, был 'сааб". А последний раз он не заехал и ждал Игоря. 'Сааб" во дворе стоял. Игорь продал машину, они ее в Азию перегнали, узбек купил тачку с условием, что Игорь перегоняет. Они вдвоем с Игорем гнали. Аркашка половину пути, да, считай, почти весь путь, вел. Потом он уехал, к нему девушка должна была приехать из Ленинграда. А Игорек остался, несколько дней там отдыхал еще... Да, в последний раз он на такси к Аркашке поехал. То есть собирался уже сесть в такси, а ему другую машину предложили. Взяли его. А Аркашка ждал. И 'сааб" стоял во дворе.


Он не очень думал о девчонках до окончания школы. Потому что от них отвлекали учеба и спорт. Так что у него даже не было юношеских поллюций. Он что-то не помнил. Иногда ночью на сборах он просыпался, и у него стоял член. Он улыбался, лежа с открытыми глазами в темноте, и прижимал член к животу, не трогая рукой, а поверх одеяла надавливая. И когда член касался живота, от этого прикосновения было приятно, дрожь пробегала по всему телу, и мурашки по ногам бежали, и волосы стояли на руке, той, что поверх одеяла, он видел. Он ложился на живот и непроизвольно делал какие-то движения, терся как-то о постель. Но потом переставал и думал о зачетах, о соревнованиях, беге - обо всем и засыпал. А когда он подъехал к Думе на 'Волге", к улыбающемуся Кисе, то первая фраза, которую сказал стиляга, была: 'Ну, теперь все гёрлз будут наши!" - и пропел Армстронга 'Хэллоу, Долли!", то есть дарлинг, но это Армстронг так произносил со своим американо-негритянским акцентом 'дарлинг", что похоже было на 'Долли"... Аркашка покраснел на секунду всего, но все-таки застеснялся. И Киса, ему уже двадцать было, захохотал и похлопал Аркашку по плечу, потому что он понял, что никакой гёрл у Аркашки еще не было. Но быстро появилась. Инна такая там была у них в компании. С филологического, у нее папаша был профессор, а она сама тоже отличница, но еще и... Да, кстати, потом была изгнана из университета. Что с ней стало? Аркашка видел ее в начале 70-х. Страшна как смерть. Спилась, что ли... Ранняя золотая юность, она по-разному третировала своих подопечных.


Аркашка был красивым парнем, надо сказать. Кареглазым брюнетом, с крупными чертами лица. С ярко очерченными скулами, челюстями, с крупным носом. Подбородок был что надо. Глаза иногда вызывали ассоциацию с лихим казачеством, этакий донской казак. К тому же он усы себе отпустил к двадцати годам. Хотя можно было сказать, что типично еврейские темно-томные глаза, с грустью, как шутил Киса, 'всего еврейского народа". Несчастье Аркашки было в том, что он стал рано лысеть. Черт бы ее побрал, эту растительность, отчего она вдруг перестает расти - проводишь рукой по черепушке и просто полная ладонь волос. Аркашку спасала фигура. Он действительно был чемпионом.


Когда он поступил в институт, без экзаменов, разумеется, потому что медалист, он сразу понял, что надо как можно дольше учиться. Желательно вообще всю жизнь сшиваться в институтах. Таким образом можно было избавиться от конкретных обязательств, от личной ответственности и тому подобное. Поэтому он после Техноложки сразу в Политехнический поступил. Он блестяще сдавал все зачеты по диамату. Вообще, он был очень способным и ему все довольно легко давалось. Кроме девушек. С ними всегда какие-то закавыки получались.