Игорь владимирович вишев

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 47

К.Э. ЦИОЛКОВСКИЙ — ФИЛОСОФ–ГУМАНИСТ

(к 150-летию со дня рождения выдающегося соотечественника)

//Челябинский гуманитарий: сборник научных трудов членов Челябинского отделения Академии гуманитарных наук. — 2007. — № 4. — С.83–95.

Константин Эдуардович Циолковский (17 сентября 1857 — 19 сентября 1935), выдающийся сын России, известен прежде всего как основоположник ракетодинамики, основатель отечественной космонавтики и ракетоплавания, замечательный ученый и изобретатель. И это далеко не случайно. Именно в данной области его творчества были достигнуты наиболее значимые и впечатляющие успехи. Однако наряду с этим и главным образом он был творцом космической философии, не раз подчеркивая, что ракета для него не самоцель, а лишь средство, при помощи которого человечество сможет выйти за пределы своей «колыбели» и начать освоение космического пространства. Эти свершения должны были обеспечить не только космическую безопасность существования земного разума и его экспансию, но и доступ к практически неисчерпаемому источнику солнечной энергии. Свое оптимистическое философское учение К.Э. Циолковский страстно стремился сделать достоянием людей, всей человеческой культуры.

Он писал: «Основной мотив моей жизни: сделать что-нибудь полезное для людей, не прожить даром жизнь, продвинуть человечество хоть немного вперед». И Циолковский с полным на то основанием продолжал: «Вот почему я интересовался тем, что не давало мне ни хлеба, ни силы, но я надеюсь, что мои работы, может быть, скоро, а может быть, и в отдаленном будущем дадут обществу горы хлеба и бездну могущества» [1, с.429]. Пафос своего творчества Циолковский определял так: «Горю стремлением внушить всем людям разумные и бодрящие мысли» [2, с.1]. И, надо сказать, время, в общем-то, распорядилось по-справедливому — уже его дочь стала свидетельницей начала эры практического освоения космоса. Но путь к этому триумфу был долгим, трудным, а подчас драматическим.

Маленького Циолковского, жившего в кругу своих родных, все очень любили. Ребенок был смышленым и забавным, его называли «птицей», что оказалось весьма символичным; любил детские игры, кататься на коньках и санках, многие другие забавы. У него рано проявилась активность натуры, обнаружилась острота восприятия окружающего мира, ко всему подходил аналитически, проявлял повышенное внимание и интерес к скрытым явлениям, проявилась страсть к чтению, увлекся сказками А.Н. Афанасьева, а вот учеба шла «туго и мучительно». Знаменательно также, что будущий творец космической философии уже в детстве мечтал «о полном отсутствии тяжести». Впоследствии Циолковский вспоминал: «Любил лазать на заборы, крыши и деревья. Прыгал с забора, чтобы полетать… Запускал змея и отправлял на высоту (83–84)по нитке коробочку с тараканами» [3, л.6 об.]. В его памяти оставил яркий след эпизод, когда мать показала детям крохотный и надуваемый водородом аэростат из коллодиума, который он повсюду таскал на ниточке. (Может быть, именно вследствие этого его «второй любовью» стал дирижабль, конструированию которого Циолковский посвятил немало времени и творческих сил.)

Один из его биографов, А.А. Космодемьянский, так характеризовал важнейшие черты этой личности: «Он был всегда собран и сосредоточен. Ясность, целеустремленность и систематическое действие (деяние, как говорил А.М. Горький) — главные особенности его жизни. Циолковский не любил праздности, ничегонеделания. Его отдых был простой переменой труда» [4, с.164]. Исключительно интересны и показательны самооценки Циолковского. «Всю жизнь я пылал в огне моих идей, — говорил он. — Все же остальное я считал чересчур незначительным» [5, л.1–5]. Или в другом случае. «Характер у меня вообще, с самого детства, — писал Циолковский, — скверный, горячий, несдержанный. А тут глухота, бедность, унижение, сердечная неудовлетворенность и вместе с тем пылкое, страстное до безумия стремление к истине, к науке, к благу человечества, стремление быть полезным… полное, ради этого, пренебрежение средними человеческими обязанностями. На последний план я ставил благо семьи и близких. Все для высокого» [4, с.220]. Таков, далеко еще неполный, конечно, но тем не менее впечатляющий, портрет человека, самоотверженно служившего научному познанию.

Именно упомянутая глухота, которая постигла его в десятилетнем возрасте после перенесенной скарлатины, омрачила его детство и крайне осложнила всю дальнейшую жизнь. Она нередко вызывала у него самочувствие изгоя, но в то же время становилась мощным стимулом самоутверждения. Он не смог учиться дальше в общеобразовательных учебных заведениях и ему пришлось перейти на самообразование. Оно имело немало достоинств и преимуществ, но вместе с тем отсутствие систематического академического образования всегда давало о себе знать, в немалой степени затрудняя, как представляется, общение и взаимопонимание между учеными. Однако вопреки всем трудностям и лишениям Циолковский добился выдающихся достижений, что было подтверждено, в частности избранием его в 1918 году членом-корреспондентом Социалистической академии общественных наук, переименованную впоследствии в Коммунистическую, назначением усиленной персональной пенсии (постановление, подписанное В.И. Лениным), наградой орденом Трудового Красного Знамени и многим другим.

Но главный памятник Циолковский воздвиг себе сам, своим выдающимся творчеством, передав эстафету в надежные руки своих последователей. В одном из интервью с Н.С. Королевой, дочерью Главного конструктора космических кораблей С.П. Королева, она привела слова отца, рассказавшего о встрече с Циолковским: «Я ушел от него с одной мыслью: строить ракеты и летать на них» [7, с.9]. Так великие идеи воплощаются в жизнь и обретают бессмертие. В качестве еще одного свидетельства признания заслуг Циолков-(84–85)ского является грандиозный проект проведения вот уже на протяжении более сорока лет в г. Калуге ежегодных научных Чтений К.Э. Циолковского, посвященных разработке его творческого наследия, в работе почти половины из которых я с огромным удовлетворением принимал личное участие, всегда получая мощный заряд творческой энергии. Их атмосфера вдохновляла и продолжает вдохновлять на новые дерзновенные свершения, поскольку на них поистине витает творческий дух нашего выдающегося соотечественника.

Циолковский писал в своей работе «Реактивные летательные аппараты»: «Сначала неизбежно идут: мысль, фантазия, сказка. За ними шествует научный расчет. И уже в конце концов исполнение венчает мысль» [8, с.189]. И такого рода мировоззренческие и методологические установки были всегда на его вооружении. «Исполнению, — подчеркивал он в другом своем сочинении, — предшествует мысль, точному расчету — фантазия» [9, с.243]. Циолковский не уставал повторять: «Мы мало знаем. Нас ждут бездны открытий и мудрости. Будем жить, чтобы получить их и царствовать во Вселенной, подобно другим бессмертным» [4, с.161]. Обобщающими его творческими принципами можно считать: «Мало ли чего не умеем, но несомненно научимся» [10, с.228] и «Невозможное сегодня станет возможным завтра» [11, с.136]. Так утверждалось научно-оптимистическое мировоззрение и методология, столь актуальные и необходимые сегодня.

Именно Циолковский, и это отнюдь не случайно, первым предпринял серьезную попытку придать материалистической философии оптимистический характер, перейти от смертнического материализма к материализму бессмертническому, от смертнической парадигмы к бессмертнической.

Он с полным правом и основанием причислял себя именно к этому философскому направлению. Циолковский утверждал: «Я — чистейший материалист. Ничего не признаю, кроме материи» [12, с.276]. Его однозначная приверженность материалистической философии подчеркивалась им неоднократно. При этом неизменное уважение и признательность Циолковского по отношению к своим философским предтечам не только не исключали, но прямо предполагали конструктивно критическое восприятие их воззрений по тем или иным конкретным вопросам. Это, в частности и прежде всего, касалось как раз проблемы бессмертия, ибо его собственный подход и взгляд на возможность и необходимость ее решения самым существенным образом отличались от традиционного отношения к ней старого материализма, например такого известного и популярного в свое время его представителя, как Л. Бюхнер, который особенно ярко и категорично констатировал неотвратимость смерти и невозможность человеческого бессмертия. Данное обстоятельство Циолковским подчеркивалось неоднократно, ибо оно его, действительно, очень волновало.

Циолковский считал в этой связи: «Бюхнеровский материализм никак нельзя заподозрить в отсутствии честности. Напротив, он рыцарски честен и даже страдает за это отсутствием к нему симпатии» [13, с.13]. И далее им делается такое принципиально важное замечание: «Он только незакончен, так (85–86)же как мой не представляет конца, а есть только естественное продолжение бюхнеровского». Развитие этого мировоззрения и выразилось главным образом в обогащении его именно идеей бессмертия, без которой оно, действительно, очень многое теряло. «Вообще, — отмечал как раз под этим углом зрения мыслитель-гуманист в одной из своих неопубликованных работ, — материализм остановился на половине дороги в беспомощном и жалком состоянии, так как не дошел до отрадных выводов о вечной и безначальной жизни всего сущего, всякой частицы живой или мертвой материи. Он этим оттолкнул от себя всех жаждущих вечности и заставил их искать ее у философов других направлений, где сиял отрадный хотя и туманный свет нескончаемой жизни» [14, л.14]. К чести Циолковского он с полным правом и основанием не захотел продолжать мириться с этим явно негативным и нетерпимым дольше драматическим положением вещей.

Будучи неколебимо убежденным в неограниченных возможностях развития научного познания мира и на этом основании его совершенствования, Циолковский, исходя из этого, избрал поиск путей и средств позитивного решения проблемы бессмертия и ни в коей мере не исключал реальность такой перспективы. «Нет конца жизни, конца разуму и совершенствованию человечества, — утверждал он. — Прогресс его вечен. А если это так, невозможно сомневаться и в достижении бессмертия» [15, с.139]. Такая уверенность — одна из характернейших черт его космической философии. В этой связи Циолковский особые надежды возлагал на деятельность корифеев мысли и дела. «Не было бы гениев, — полагал он, — не было бы движения человечества вперед по пути истины — к прогрессу, единению, счастью, бессмертию и совершенствованию» [16, с.4]. Такого рода идеи этого русского мыслителя-гуманиста по данной теме небезынтересны и ценны.

И сам Циолковский, несомненно, принадлежал к числу тех великих представителей человечества, которые открывают перед ним неведомые ранее горизонты. Выйдя сам и выведя многих других за узкие рамки геоцентризма науки XIX века, он способствовал радикальному изменению стиля мышления ученых. Вместе с тем им была придана особенно ярко гуманистическая и оптимистическая направленность научным исследованиям и их целям. И в этом он был чрезвычайно последователен. Его могучий ум и несгибаемая воля всегда были устремлены к великой цели — осмыслению и созданию таких условий, которые содействовали бы прекращению страданий человечества, дали бы ему могущество, богатство, знание и здоровье.

В этой связи вызывает интерес та особенность взглядов Циолковского, что в противоположность воззрениям на человека как совершенного венца творения или эволюции он исходил из несовершенства человека. Например, считал Циолковский, «невелика продолжительность жизни, мал и плохо устроен мозг и т. д.» [1, с.292]. Более того, по его, безусловно, конструктивному убеждению, «у людей нет ни одного порядочного или безукоризненного органа» [1, с.296]. Эту свою точку зрения Циолковский формулировал в обобщенном виде следующим вопросом: «Разве человек не имеет бездну физических, умственных и социальных недостатков, чтобы оставаться с тем, что имеет!» [1, с.159]. В то же время реалистически мысливший ученый отдавал себе ясный отчет в том, что возможности природной эволюции далеко небеспредельны, или, во всяком случае, ее желаемые результаты весьма отдаленны, и поэтому решение проблемы надо искать на путях разумной деятельности людей. «Природа, — считал он, — имеет силу преобразования и усовершенствования, но видно величина этой силы ограничена». И затем делал принципиально важную оговорку: «Однако, когда в это дело вмешаются высшие умы человечества, то дело может пойти иным ходом» [1, с.193–194]. Такой взгляд, несомненно, имеет исключительно важное мировоззренческое и методологическое значение.

Бесспорно, признание несовершенства чего бы то ни было, в данном случае — человека, становится своего рода импульсом к движению вперед. Циолковский предвидел наступление времени, «когда человек примется за преобразование своего тела» [1, с.296]. Показательно при этом, что пути такого воздействия представлялись ему, как теперь можно судить с высот современной науки, сравнительно простыми: упражнение, подбор, операции и др. Однако в то же время он был неколебимо убежден, что будут найдены и другие способы, которые, несомненно, позволят устранить любые недостатки человеческого организма, в том числе и нетерпимую краткость его существования. В этой связи Циолковский высказал вполне обоснованное и оправданное убеждение: «Чем далее подвигается человек по пути прогресса, тем более естественное заменяется искусственным» [17, с.76]. Убедительными свидетельством этому являются такие открытия последнего времени, как реальная возможность клонирования человека, регенерация стволовых клеток, успехи крионики, нанотехнологии и т.п.

Свое оптимистическое решение проблемы совершенствования человека Циолковский разрабатывал, исходя из материалистического решения вопроса о душе. Его взгляды в данной связи приобретают особенно актуальное значение как раз в наше время, когда предпринимаются все более настойчивые попытки подвергнуть отрицанию подобные убеждения. Циолковский решительно отверг учение о ней как якобы тому началу, которое дает жизнь телу. «То, — утверждал он, — что приписывалось таинственной душе, принадлежит в сущности смертному мозгу, составляющему часть смертного же тела» [1, с.196]. А затем Циолковский продолжал: «Изменения в умершем животном всегда бывают, но они иногда могут быть рассмотрены только в микроскоп». И отсюда заключал: «Смерть — есть порча машины. Как остановка часов не может быть без полома или деформации каких-нибудь их частей, так и остановка жизни», добавляя: «Нет машины, которая бы перестала действовать без причины; так и человеческая машина останавливается не потому, что из нее вылетает душа, а потому, что она испортилась. Разрушено тело, разрушен мозг, и нет жизни; материя рассеивается по всей вселенной, и жизнь навеки исчезает». И вопрошал: «Где же душа, где бессмертие, говорят натуралисты?» [1, с.196]. Но этим данный вопрос отнюдь не исчерпывается. (87–88)

Действительно, человеческий организм представляет собой целостную систему, неразрывное единство физического и психического, телесного и духовного. Самые незначительные нарушения физической составляющей этой системы тут же сказывается на ее психической составляющей, нехватка или избыток каких-либо веществ непосредственно влияет на психическое состояние человека, изменяет его сознание. Нельзя не вспомнить также о драматических случаях типа Маугли, когда дети, воспитывавшиеся среди животных, вне человеческого общения, так и не обретали свойство человеческого сознания, качества личности, что наглядно и убедительно свидетельствует об общественно-историческом характере природы человеческого сознания. Как нельзя отделить работу машины от самой машины, так нельзя и сознание человека отделить от самого человека.

Показательно, что ученый-гуманист не обходит молчанием, как чаще всего бывает, тех пессимистических выводов, которые обычно из этого делают. Циолковский весьма образно и довольно резко выражает суть точки зрения материалистов на эту проблему, не разделяющих его научно-оптимистическую концепцию: «Жизнь дается однажды. Умерший! простись с ней навсегда, она не вернется, ты обречен на беспредельное небытие. Молчание могилы — твой удел!…» Такого рода традиционным воззрениям он дает вполне однозначную оценку. «И в этих словах, — справедливо замечал Циолковский, — мало утешительного. И эти мысли не дают человеку спокойно спать, работать и жить». А затем продолжал: «Эта отчаянная мысль о бесконечном небытие отравляет и ученого человека хуже яда и неученого, который верит ему или сам имеет настолько сведений, чтобы верить тому же» [1, с.196]. Именно подобное умонастроение является доминирующим до сих пор современным мировоззрением, исключая религиозное, позиций которого, однако данная проблема в принципе не может быть реально решена.

Циолковский же, будучи материалистом и гуманистом, акцентирует внимание на трагизме ситуации не ради усугубления положения вещей, как это делают те же проповедники религии — по сути дела, апологеты реальной смерти, а чтобы как раз мобилизовать людей на борьбу с подобной безысходностью. Он, страстный провозвестник уничтожения зла и страданий на поставленный им же вопрос: «Неужели таково последнее слово науки, слово современного знания?» — отвечал вполне определенно: «Мы, со своей стороны, скажем, что естественные науки на верном пути: с их выводами мы согласны, но они пропели часть своей песенки, и по началу ее нельзя судить о самом конце. Конец же очень хорош и нисколько не подтверждает пессимистических выводов» [1, с.196]. И несколько ниже Циолковский еще раз подчеркнул: «Но, опять повторяю, — современные выводы науки верны, но не закончены.. Они подобны песне, первая часть которой говорит о неудачах, несчастьях, а вторая, неизвестная современным умам, все поправляет — неудачи переходят в удачи, несчастие — в счастье» [1, с.197]. Именно эту «вторую часть» неизвестной до Циолковского «песни» он и стремился донести до людей, придать их взглядам и настроениям оптимизм и уверенность в будущем. (88–89)

В научно-оптимистических воззрениях этого мыслителя-гуманиста по данному поводу можно различить два основных подхода, два аспекта решения рассматриваемой проблемы: во-первых, как бы частичное, неполное, относительное, и, во-вторых, универсальное, всеобщее. Его особенно интересовало и волновало именно второе решение, с которым он связывал свои упования и дерзновенный полет воображения. Именно это учение, по существу дела, является сердцевиной космической философии Циолковского, ее главным предназначением. Однако оно, по существу своему, оказалось несозвучным диалектико-материалистической философии в ее традиционном, смертническом, противоречащем ему. Циолковскому все труднее приходилось пропагандировать свои философские идеи, так что в последние годы его жизни публикаций на эту тему практически уже не было. Однако, судя по всему, он остался верен своему учению до конца жизни, ибо более чем затруднительно и болезненно отказаться уже на смертном одре от того, во что верил и чему служил. Впрочем, не исключено, что его стали посещать и определенные сомнения.

Нужно особо отметить, что Циолковский, с одной стороны и прежде всего, исходил из убеждения, согласно которому жизнь человека, как он считал, «не должна быть короткой, чтобы существо в течение ее могло достичь высокого развития и принести обильные плоды» [1, с.295]. В этой связи он спрашивал: «Что толку в дорогой машинке, которая портится и бросается через два часа» [12, с.295]. Циолковский при этом имел в виду именно радикальное увеличение продолжительности индивидуального человеческого бытия, а не простое достижение видового предела длительности жизни людей, который сложился в ходе стихийной эволюции природы. «Люди, — полагал он, — ищут бессмертия в форме возможно долгой жизни. Это также хорошо, как сшить прочную обувь и стремиться к долговечности всех наших машин и сооружений» [13, с.15]. Исходя из основных посылок своей космической философии, Циолковский с уверенностью высказывал следующее убеждение: «Жизнь не имеет определенного размера и может быть удлинена до тысяч лет» [18,с.44]. В другой работе он по этому поводу уточнял: «Тогда и тысячи лет путешествия нам не покажутся страшными» [13, с.33]. Но, к сожалению, дальше этого признания его космическая философия не пошла.

Сожаление это вызвано тем, что Циолковский, допуская возможность столь радикального продления человеческой жизни, длительность которой должна была стать соизмеримой с космическими масштабами, в то же время принципиально отвергал достижимость реального бессмертия именно человека. С одной стороны, он не отрицал существования такой проблемы, когда признавал, что «серьезные ученые ищут продолжения жизни и даже надеются достигнуть физического бессмертия» [13, с.32]. Но, с другой стороны, Циолковский не разделял этих надежд. «Мы, — со всей категоричностью заявлял он, — не согласны с этим, но все же неопределенного удлинения жизни наука рано или поздно достигнет» [13, с.32]. Вместе с тем заключительная здесь его мысль и используемая терминология очень глубоки, содержательны и перс(89–90)пективны. Действительно, выражение «неопределенное удлинение жизни» представляется очень глубоким и точным, ибо, по существу, допускает и предполагает, что в будущем длительность индивидуального бытия людей не будет иметь какого-либо конкретного предела, т.е. сможет продолжаться именно «неопределенно» долго. Но как раз это предположение и созвучно основной идее современной концепции практического бессмертия человека и его реального воскрешения [19, с.49–53].

В то же время следует также заметить, что, отрицая возможность достижения личного бессмертия для человека, Циолковский, тем не менее, допускал существование бессмертных существ в космосе, живых и разумных. Каждое из них, согласно представлениям ученого, заключено в прозрачную, стеклянную или кварцевую оболочку, через которую проникает солнечная энергия, обусловливающая замкнутый цикл обменных процессов, аналогичных круговороту вещества на Земле. «Этот круговорот, — полагал он, — совершается вечно, пока само животное не будет разрушено» [1, с.299]. А затем Циолковский подытоживал: «Наш стеклянный шар и представляет подобие гипотетического существа, обходящегося неизменным количеством материи и вечно живущего… В общем, стеклянный шар бессмертен, как бессмертна Земля… Оно живет только солнечными лучами, не изменяется 'в массе, но продолжает мыслить и жить как смертное или бессмертное существо» [1, с.300]. Такого рода представления были порождены не только игрой фантазии, но и его соответствующими логическими построениями, которые базировались на аналогии с космическим бытием нашей планеты.

«Если, — рассуждал Циолковский, — бессмертно земное человечество и бессмертен наш мирок в прозрачном сосуде, то почему не может быть бессмертно и единое существо в своей прозрачной оболочке!» [20, с.119]. И делал такое принципиально значимое заключение: «Природа или разум человека со временем могут этого достигнуть. Я уверен, что зрелые миры вне Земли, давно уже дали таких существ: бессмертных, живущих солнечными лучами» [20, с.119–120]. Подобные представления Циолковский излагал неоднократно и в других своих работах, но в каждом отдельном конкретном случае речь шла не о человеке, достигшем бессмертия, а о живом и разумном существе, отличном от него. Впрочем, для самого человека подобная возможность вроде бы тоже не исключалась полностью, но все же следует еще и еще раз подчеркнуть, что в каждом конкретном случае, где у Циолковского речь идет о бессмертии живого, он имеет в виду не человека, а принципиально иные существа, обитающие в космическом пространстве.

На первый взгляд отрицание Циолковским возможности личного бессмертия для человека может показаться довольно странным. Казалось бы, как можно, с одной стороны, признавать безграничную мощь разума, беспредельную возможность научного познания мира и его совершенствования, включая человека, исходить из того, что невозможное сегодня станет возможным завтра, а с другой — не признавать достижимость такой возможности. Однако у (90–91)Циолковского были для этого свои основания. Дело в том, что его любимый старший сын, будучи студентом первого курса МГУ, покончил жизнь самоубийством вследствие «крайнего пессимизма», вызванного неотвязностью мысли о неизбежности смерти. Эта трагедия и ее причины подвигли Циолковского, по его же словам, «искать утешения для всех умерших, для всякого органического и неорганического вещества» [21, л.3. Для этого идея реального личного человека, по его мнению, как бы не подходила, ибо это была проблема, которую еще предстояло решить и притом отнюдь не в самое ближайшее время. Ему же нужно было решение уже теперь, для чего он и разработал свою собственную концепцию бессмертия.

Циолковский исходит из трех главных посылок: во-первых, вечности Вселенной, отождествляемой им с материей; во-вторых, признания чувствительности всего сущего, поскольку он был не только материалистом, но и панпсихистом; в-третьих, неуникальности земного разума, т.е. существования разума не только на Земле, но и в Космосе, не содержащего в себе ничего сверхъестественного, мистического. В его работах, можно встретить такое, например, высказывание: «Дециллионы лет тому назад, дециллионы дециллионов лет, дециллионы в дециллионной степени — вот времена, вот состояние мира, послужившие причиной ее современных и будущих явлений» [18, с.41]. Так что вселенский разум давным-давно достиг такого совершенства в космосе, какого люди даже вообразить себе не могут.

Свои панпсихистские убеждения Циолковский разъяснял не раз, в частности в очерке, который был написан за полтора года до кончины. «Атом (по определению), — писал он, — есть простейшее существо. Он неделим и потому бессмертен. Жизнь его бесконечно разнообразна и по силе ощущения находится в пределах от нуля до бесконечности — в зависимости от его обстановки» [22, с.201]. Впрочем, Циолковский допускал и более тонкие, чем атом, материальные образования, существовавшие в ходе развития природы. «При разрушении (смерти) или ранее (обмен веществ), — рассуждал он, — атом попадает в неорганическую природу, и ощущение его так слабо, так невообразимо для человека, что лучшим названием ему служат слова: небытие, смерть, покой, отсутствие мысли и времени», добавляя, что каждый атом при этом сохраняет способность «ощущать, сообразно обстановке или мозгу, в который он попадает» [23, с.82–83].

Приведя ряд примеров, Циолковский продолжал: «Видим чередование существования в неорганической и органической природе, бесконечности прошедших и будущих времен». И задавался таким вопросом: «Каков же результат?» На него он отвечал так: «Все сравнительно короткие пребывания в мозгах животных сливаются в одно субъективно-непрерывное и бесконечное время бытия. Небытия как бы нет, потому что оно неощутимо. Оно громадно по отношению к абсолютному времени бытия, но оно субъективно не существует» [23, с.85]. Исходя из представления, что космос населен исключительно высоко развитыми существами, Циолковский делал следующий (91–92)вывод: «Если атом может попасть только в совершенное существо, если во вселенной будут только такие, если в ней нет никакого зла, никаких страданий, — то как же атом может быть несчастлив? Он всюду натыкается на одно счастье» [23, с.85]. Подобные мысли этот мыслитель-гуманист варьировал во многих своих сочинениях.

Резюмировать космическую философию Циолковского по данному вопросу можно в следующих двух решающих утверждениях: 1) «Жизнь (субъективно) непрерывна, смерти нет» [20, с.129]; 2) «Мы совершенно можем не беспокоиться о всех наших близких, о всех наших предках и о всех людях, когда-то живших. Все они, по монизму, уже живут и довольны!» [13, с.18]. Так что, по Циолковскому, хотя человек раньше или позже умрет, у него нет основания бояться смерти, ибо смерть — это еще не конец всему, жизнь продолжается, пусть и в других личностных формах, но зато, в конечном счете, в высших и совершенных космических существах, которые, более чем вероятно, уже достигли бессмертия.

Парадоксально звучат мысли Циолковского в очерке под парадоксальным названием «Радость смерти», тоже написана незадолго до его кончины. «Какая это радость, — восклицал он, — знать и быть совершенно уверенным, что смерть сливается с рождением, что новая жизнь прекрасна, что она хотя и разрушима, но новое разрушение сольется с новым совершенным рождением, что разрушения или «смерти» будут повторяться вечно, бесчисленное число раз, но все эти разрушения не есть исчезновения, а возникновения» [24, с.205]. И Циолковский сделал такое обобщение: «Изменяется форма, а сущность остается, потому что сущность есть материя, которая вечна» [24, с.205]. Так еще раз четко прозвучала материалистическая убежденность этого русского мыслителя-гуманиста.

Заканчивался этот очерк следующим резюме изложенных воззрений. «Все прошедшие и будущие смерти, — утверждал Циолковский, — суть иллюзии, смертей нет, а есть только рождения. Уничтожения нет, а есть только преобразование. Тяжелая и дурная земная жизнь есть случайность, очень редкая во вселенной. В общем все рождения и жизни прекрасны. И ничего кроме этого нас не ожидает». И, действительно, парадоксально добавлял: «Смерть есть радость, награда, неизмеримое счастье, хотя и сопровождается на Земле болью. Будущие смерти не будут сопровождаться страданием». Завершается же этот очерк выражением неколебимой уверенности в том, что разработанная им концепция станет для людей надежной опорой и в жизни, и в смерти: «Чего мы можем бояться, если самое худшее на Земле есть невообразимая радость!» [24, с.205]. Таково, в общих чертах, было учение Циолковского о жизни и смерти человека, но, строго говоря, не о его личном бессмертии, а, скорее, о бессмертии какого-то иного существа. Это философское учение, поначалу нашедшее несколько приверженцев, впоследствии не получило сколько-нибудь широкого признания и распространения. Развитие философии и естествознания в ХХ столетии выявило ошибочность целого ряда положений космической философии Циолковского. (92–93)

Во-первых, согласно представлениям современной науки, вследствие открытия так называемого «красного смещения», расширения нашей вселенной, возникшей в результате «Большого взрыва», был сделан вывод, что она, по последним данным, существует порядка 14–15 миллиардов лет, т.е. установлена ее ограниченность во времени и пространстве. Иными словами, вселенная — не вечна в отличие от материи. Тем самым стала очевидной неправомерность отождествления материи и вселенной. Сегодня материя отождествляется с «Большой Вселенной», лишь частью которой является наша астрономическая вселенная. Именно к ней мы и принадлежим. Во-вторых, с точки зрения современной науки, атом, как и другие сравнимые структуры, неправомерно рассматривать в качестве пусть и элементарного, но живого и чувствующего существа. Представления панпсихизма не нашли сколько-нибудь серьезного подтверждения, хотя за последнее время открыто немало переходных форм между различными уровнями живого и неживого. Это означает, что смерть живого существа, действительно, является концом его индивидуального бытия. В-третьих, из ограниченности нашей вселенной во времени и пространстве следует, что даже если в ней и существует разум в иных формах, чем земной, или в такой же точно (что более чем вероятно), в любом случае он не имел тех «дециллионов в дециллионной степени лет» для своего развития и совершенствования, следовательно, не мог достичь того уровня, из которого исходил Циолковский. Значит, его упования на «будущие бесконечные рождения», на воскрешение атомов в высших и совершеннейших космических существах не оправданны.

Таким образом, и основные, и многие другие посылки его космической философии относительно бесконечности жизни оказались, судя по всему, несостоятельными. Вместе с тем, им было высказано немало верных и исключительно ценных идей, которые навсегда вошли в сокровищницу отечественной и мировой философской мысли, главная из них — материалистическое мировоззрение в отношении проблемы смерти может и должно стать научно-оптимистическим.

К их числу относится также подход Циолковского к рассмотрению и решению проблемы «вечного двигателя». Его взгляды по данному вопросу обрели принципиально важное мировоззренческое и методологическое значение, поскольку «дежурным» стало возражение против позитивного восприятия проблемы реального бессмертия человека — вечный двигатель невозможен, значит, невозможно и человеческое бессмертие. Точка зрения Циолковского несравненно более глубокая, конструктивная и перспективная.

В статье «Возможен ли вечный двигатель?» он утверждал, что можно вообразить себе вечные двигатели «трех сортов»: «I. Двигатель, использующий силу природы, напр., движение воды, ветра, температурные перемены, барометрические изменения, энергию солнечных лучей и проч. 2. Мотор, основанный на сосредоточии тепла, т. е. переходе тепла из холодных тел в нагретые, причем количество тепла в природе не изменяется. Тут не нарушается (93–94)закон о сохранении энергии, но нарушается второй постулат термодинамики. 3. Двигатель, основанный на увеличении какой-либо энергии: механической, тепловой, электрической и т.д. Здесь нарушаются законы о сохранении энергии: энергия рождается или прибавляется к имеющемуся ее запасу в природе; из двух получается десять, из ничего — много» [25, л.1]. Циолковский считал, «двигатель третьего рода приходится считать невозможным», а второго рода — только пока невозможным.

В то же время он утверждал: «Первого рода двигатели мы имеем во множестве, таковы воздушные и водяные мельницы и турбины. Есть «вечные часы» — их не нужно заводить. Таков барометр, стрелка которого «вечно» движется, производя механическую работу». Но совершенно очевидно, что, например, последний, заведомо не может вечно выполнять свою функцию, — что-то в нем проржавело, износились те или иные детали и т.п. Принимая во внимание именно подобного рода соображения, Циолковский дал поистине мудрое объяснение тому, почему слово «вечный» им берется в кавычки, формулируя при этом самое главное свое убеждение. Признав, естественно, что «все наши моторы, предоставленные самим себе, рано или поздно портятся и перестают работать», он вслед за этим, высказал как раз такую поистине блистательную мысль: «Только при участии и наблюдении человека они могут быть вечными» [25, л.1–2]. Именно подобное внесение сознания и воли человека в стихийный ход событий и его регулирование, как правило, к сожалению, не учитывается, явно недооценивается. Поэтому условность понятия «вечный», подчеркнутая самим Циолковским, не меняет сути дела, а, напротив, она наиболее полно и точно раскрывает смысл именно понятия «практического бессмертия человека», которое как раз предполагает конструктивное вмешательство человека в стихийный ход природной эволюции с целью устранения генетической и иной запрограммированности старения и естественной смерти. Иными словами, определенный вид «вечного двигателя»возможен, возможен и определенный вид именно личного бессмертия. Циолковский, таким образом, хотя и не решил проблему именно личного бессмертия, в то же время дал мощный и вдохновляющий импульс к продолжению научно-оптимистического поиска в этой области исследований.

Библиографический список

Циолковский К.Э. Собр. соч. — М.: Наука,1964. — Т.IV.
Циолковский К.Э Растение будущего. — Калуга: Изд. Автора, 1929.
Циолковский К.Э. Черты из моей жизни, январь 1935 //Архив АН СССР (ААН), ф.555, оп. 2, д.14.
Космодемьянский А.А. К.Э. Циолковский. — М.: Наука, 1988.
Циолковский К.Э. Ответ на отношение Госиздата, 1933 //Арх. АН СССР. Ф. 555. Оп. 2. Д. 10. (94–95)
Обращение изобретателя П.М. Голубицкого к научной общественности и всем гражданам с просьбой оказать помощь и поддержку К.Э. Циолковскому в его работах по воздухоплаванию 17 октября 1897 г. Документ 37 //Циолковский К.Э. Документы и материалы. 1879–1966 гг. Архивный отдел Калужского облисполкома. Государственный архив Калужской области. Государственный музей истории космонавтики им. К.Э. Циолковского. — Калуга, 1968.
Королева Н.С. Самый секретный ученый СССР //Российская газета, 2007, 11 января (№ 2).
Циолковский К.Э. Реактивные летательные аппараты. — М., 1964.
Циолковский К.Э. Исследование мировых пространств реактивными приборами //Избранные труды. — М., 1962.
Гвай И.И. О малоизвестной гипотезе Циолковского. — Калуга, 1959.
Циолковский К.Э. Исследование мировых пространств реактивными приборами: Реактивный прибор «ракета» К.Э. Циолковского. Ч.II (1911) //Собр. соч. — М., 1954. — Т.II.
Циолковский К.Э. Монизм Вселенной //Грезы о земле и небе. — Тула: Приок. кн. изд-во, 1986.
Циолковский К.Э. Причина космоса. — Калуга: Изд. автора, 1925.
Циолковский К.Э. Этика или естественные основы нравственности //Архив АН СССР. Ф. 555. Оп. 2. Д.372.
Циолковский К.Э. Исследование мировых пространств реактивными приборами //Собр. соч. Т.II.
Циолковский К.Э. Гений среди людей. (Рукопись 1918 г.). — М., 1992.
Циолковский К.Э. Тяжесть исчезла. — М.–Л., 1933.
Циолковский К.Э. Воля Вселенной. Неизвестные разумные силы //Очерки о Вселенной. — М.: ПАИМС, 1992.
Вишев И.В. Концепция практического бессмертия человека и его реального воскрешения //Челябинский гуманитарий: сборник научных трудов членов Челябинского отделения Академии гуманитарных наук. — 2006. — № 1.
Циолковский К.Э. Научная этика //Очерки о Вселенной. — М.: ПАИМС, 1992.
Циолковский К.Э. Странные совпадения, или Даты моей жизни нравственного характера. Январь. 1935 //Архив АН СССР. Ф 555. Оп 2. Д.15.
Циолковский К.Э. Долголетие (12 марта 1934) //Очерки о Вселенной. — М.: ПАИМС, 1992.
Циолковский К.Э. Любовь к самому себе, или Истинное себялюбие //Очерки о Вселенной. — М.: ПАИМС, 1992.
Циолковский К.Э. Радость смерти (33–34 г.) //Очерки о Вселенной. — М.: ПАИМС, 1992.
Циолковский К.Э. Возможен ли вечный двигатель? //Архив АН СССР. Ф. 555. Оп. 1. —Д. 344. (95)

Blog

Игорь владимирович вишев

Содержание