Geum.ru

Антология Москва «Academia»

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   ...   59


Здоровое общество требует создания и поддержания (а в случае его утери — восстановления) такого социального порядка, который всеми людьми рассматривается как легитимный и признается таковым не только на момент его создания (как полагают сторонники неограниченных свобод, ставящие во главу угла общественный договор). Новое золотое правило требует, чтобы разрыв между индивидуальными предпочтениями и социальными обязательствами сокращался за счет расширения сферы нравственной ответственности людей; речь идет не об обязательствах, навязываемых силой, а об ответственности, воспринимаемой человеческим долгом, ибо человек полагает, что она возложена на него совершенно справедливо. Затем встает следующий серьезный вопрос: каковы пути обеспечения такого уникального социального порядка, который основывается именно на добровольной подчиненности граждан? Прежде всего хочу отметить, что понятия «добровольный» и «порядок» отнюдь не противоречат друг другу. Если я твердо верю, что добропорядочные люди, уважая общественные нормы, должны соблюдать правила уличного движения (причем мое убеждение разделяют многие другие мои сограждане), то движение на дороге в целом будет упорядоченным, и в основе такого порядка будут лежать наши нравственные обязательства. Ряд коллег предлагают мне избегать термина «порядок» и вместо него говорить о «сообществе»; по их мнению, понятие «порядок» несет консервативный оттенок. Это можно сказать об определенных категориях порядка, однако не о тех, которые, как мы убедимся, составляют неотъемлемую черту здорового общества.


Отправной точкой для осуществления такого анализа служит практическое наблюдение, из которого следует, что все категории социального порядка в той или иной степени полагаются на принуждение (воплощением которого выступают, например, полиция и тюрьмы), прагматические средства (такие, как экономические стимулы, обеспечиваемые государством) и нормативные средства (в частности, обращение к ценностям, нравственному воспитанию). Что отличает одно общество от другого, так это степень использования перечисленных средств. Тоталитарное общество в основном полагается на принуждение, пытаясь регулировать чуть ли не все аспекты поведения человека; авторитарное общество действует аналогичным образом, однако сфера регулирования людских поступков здесь гораздо меньше. Либеральное общество, в котором степень социального порядка ограничена и которое полагается на рыночные механизмы даже в области общественных служб (например, путем приватизации сбора мусора, сферы социального обеспечения, школ и даже управления тюрьмами), прибегает в основном к прагматическим средствам. В здоровом коммунитарном обществе порядок в целом обеспечивается за счет нормативных средств (образование, руководство, консенсус, пример сограждан, ведущие ролевые модели, увещевания и, прежде всего, общественная нравственность). В этом смысле социальным порядком здорового общества является порядок нравственный.


Для того, чтобы социальный порядок мог основываться прежде всего на нормативных средствах, необходимо, чтобы большинство граждан общества разделяли принятые в нем основные ценности; для этого нужно, чтобы они в эти ценности верили, а не просто были вынуждены им подчиняться. Вполне очевидно, что высокий уровень преступности и других проявлений антисоциального поведения служит показателем нехватки порядка; гораздо менее признан тот факт, что большое число полицейских, фининспекторов и ревизоров также является показателем упадка нравственности, даже если проявления антисоциального поведения ограниченны. Именно в этом моменте заключается основное различие между общественным состоянием, которое обозначают формулой «закон и порядок», и ком-мунитарным понятием социального порядка.


Необходимый порядок будет опираться на восстановление гражданского (civil), или гражданственного (civic) [курсив мой. — В.И.} общества, о котором столько говорится в последнее время, и окажется во многом самоценным. Однако для его обеспечения одного гражданского общества недостаточно. Понятие «гражданского строя» (civic order) используется для обозначения людей, придерживающихся цивилизованного отношения друг к другу (не делают исчадий ада из своих оппонентов, готовы пойти на компромисс, в спорах не горячатся, а полагаются на силу убеждения). При этом подразумевается, что общество должно располагать институтами, выполняющими роль посредников между его членами и государством, уважая при этом предпочтения граждан. Я согласен с тем, что «гражданский строй» является неотъемлемым элементом здорового общества, однако его понятие слишком ограниченно: к нему в основном подходят с точки зрения деятельности в политической сфере, не уделяя внимания основополагающим ценностям <...>.


Если исходить из того, что здоровое общество нуждается в социальном порядке, основывающемся на конкретных ценностях и на их воплощении в жизнь, следует задаться таким вопросом: чем же тогда подобная концепция порядка отличается от подхода представителей консервативного крыла общества? Различия заключаются в характере независимости личности, в масштабах согласия по поводу представлений об общественном благе, а также в средствах обеспечения такого порядка.


Различие в подходах к социальному порядку, которых придерживаются сторонники коммунитарной позиции и консерваторы, становится очевидным при подробном анализе консервативного подхода. Его сторонники оценивают социальный порядок точно так же, как индивидуалисты — независимость личности: как главное социальное благо. Приверженцы консерватизма стараются вообще не касаться вопросов независимости личности, тогда как в коммунитарной парадигме здорового общества она имеет столь же принципиальное, основополагающее значение, как порядок и общественные ценности. <...> Социальные консерваторы, как правило, выступают за то, чтобы государство не играло всеобъемлющей роли, не занималось вопросами социального регулирования, но было бы достаточно сильным, чтобы обеспечить соблюдение (enforce) нравственных норм. <...>


Мощным (подчас даже слишком мощным) источником нерелигиозной консервативной идеологии, обеспечивающим легитими-зацию сильных правительств и парадигм, делающих акцент на общественных ценностях, всегда был национализм. Он исходит из того, что граждане готовы жертвовать своими свободами во имя достижения той или иной национальной цели, во имя национального предназначения. Например, в 1950-х годах социальные консерваторы в Соединенных Штатах, сосредоточенные на борьбе с коммунизмом, требовали, чтобы университетские преподаватели приносили присягу в лояльности государству, вносили в черные списки тех, кого подозревали в коммунистических взглядах, и увольняли государственных служащих по обвинению в том, что они придерживаются «подрывной» позиции4.


Многие социальные консерваторы в основу своего подхода кладут религию. Они исходят из того, что социальный порядок должен основываться на добродетелях, предписанных Богом и теми, кто представляет его на Земле, а диктат религиозных ценностей должен иметь примат над соображениями независимости личности. Наиболее известным примером является, пожалуй, иерархический характер католической церкви и ее основные теологические принципы. Отец Ричард Джон Нейхаус неустанно повторял известный тезис, гласящий, что люди вольны в своем выборе, если этот выбор следует пути, который указан Богом. Так что одно из кардинальных различий, заключающихся между социальным консерватизмом и коммунитарной парадигмой, о которой здесь идет речь, заключается в статусе независимости личности. В рамках коммунитарной парадигмы этой независимости отводится ведущее место, тогда как парадигмы социального консерватизма возлагают на нее лишь второстепенную роль.


Помимо того статуса, который закрепляется за независимостью личности, одно из главных различий между социальным консерватизмом и коммунитаризмом (а также между разными представителями самих социальных консерваторов) заключается в их подходе к легитимным путям обеспечения нравственности. Если сторонники коммунитарной идеологии в целом основываются на уверенности человека в нравственном характере его позиции, полагаются на общественную мораль, воспитание, убеждение и увещевание, то социальные консерваторы в вопросах обеспечения тех ценностей, в которые они веруют, гораздо больше склонны полагаться на силу закона. И если многие из них все же стремятся оставаться в рамках конституционной демократии, прибегая к помощи подробного законодательства для институционализации своих ценностей, то крайние консерваторы, и в особенности сторонники авторитарного подхода и фундаментализма, апеллируют к тем законам, которые считают высшими по сравнению с законами человеческими, стремясь тем самым к установлению теократии.


Еще одно важнейшее различие заключается в том, что приверженцы коммунитарного порядка (по крайней мере в рамках той парадигмы, о которой здесь идет речь) ограничивают общественные ценности определенным комплексом «главных» добродетелей, обеспечивая при этом легитимность различий по другим нормативным вопросам, тогда как диапазон ценностей, проповедуемых социальными консерваторами, является гораздо более широким, причем они носят унитарный характер. Социальные консерваторы оставляют открытыми для выбора на уровне личности или той или иной подгруппы лишь очень немногие сферы поведения человека. Если индивидуалисты уходят от вопроса о нравственности, то крайние социальные консерваторы эту нравственность монополизируют. Что ты ешь, что ты пьешь, что ты читаешь — все это получает моральную оценку. <...>


Другими словами, все социальные консервативные парадигмы отличаются от коммунитарной тем, что они в большей степени сосредоточены на вопросах порядка и в меньшей — на независимости личности как на главной ценности, используют всесторонний и одновременно унитарный нормативный подход и проявляют склонность полагаться в большей степени на государство, чем на общественную нравственность, для воплощения этих ценностей в жизнь. <...>


Позиция индивидуалистов, в соответствии с которой независимость личности представляет собою ценность, выше которой ничего нет, расходится с тезисом, гласящим, что добро имеет социальный контекст: каждый человек свободен в своем выборе, если он не причиняет вреда другому. Как правило, в этом случае принято ссылаться на юридические права и на независимость от правительства. Особое значение придается праву человека на защиту своей жизни, а также праву распоряжаться и пользоваться своей собственностью. Наиболее яркими представителями такого подхода являются сторонники неограниченной свободы и умеренные консерваторы. Если индивидуалисты в принципе не отрицают того, что каждого человека надо как-то сдерживать, в особенности если эти пределы устанавливаются не обществом и не правительством, то большинство конкретных требований, предъявляемых к индивидууму, они воспринимают если не с враждебностью, то с подозрением, и уж по крайней мере с высокомерным пренебрежением.


Целый ряд областей общественных наук основывается на предпосылках индивидуалистического характера, сводящихся к тому, что социальные явления можно и нужно объяснять с точки зрения атрибутов и действий индивида, не принимая во внимание или отвергая значение культурных и исторических сил. Для социальных наук индивидуализм не сводится к кратковременной причуде или малозначительному отклонению. Он играет ключевую роль и в психологии. Индивидуалистический характер имеют также неоклассичес- кие экономические теории, в особенности в Соединенных Штатах, не говоря уже о теории общественного выбора и [других концепциях]. <...>


Несмотря на то, что позиция индивидуалистов бывает далеко не однозначной, наиболее известные политические доктрины, строящиеся на идеях индивидуалистического толка, сводятся, в сущности, к одной общей проблеме: как обеспечить дальнейшую приватизацию общественной сферы (социального обеспечения, государственных школ, полицейских управлений, тюрем, налоговых ведомств)? Возможно ли дальнейшее разрегулирование частного бизнеса? Допустимо ли уменьшение налогов и передача государственных фондов в частные руки? К числу еще более радикальных идей о путях дальнейшего ограничения роли государства относятся отмена пограничного контроля и закрытие Администрации по вопросам продовольствия и медикаментов. Предлагается даже заменить уголовные суды гражданскими, где соображения, касающиеся моральных и социальных ценностей, не будут приниматься во внимание, а наказание правонарушителей будет заключаться в выплате ими компенсации своим жертвам, выступающим в качестве истцов. Вопросу о том, необходимо ли обеспечить сбалансированность между действиями индивидуума и задачей обеспечения социального порядка, внимания уделяется гораздо меньше: утверждают, что либо такой порядок возникает сам по себе как сумма отдельных действий («невидимая рука»), либо что индивидуум, если захочет, сам обеспечит необходимое ограничение своей свободы. Что же касается норм социального характера, то они не нужны в принципе.


Среди сторонников неограниченных свобод, как правило, выделяются приверженцы свобод гражданских (civil libertarians), хотя, как все другие индивидуалисты, они признают лишь независимость личности и решительно отвергают концепцию социальной ответственности. Их интересуют права и не интересуют обязанности; их интересуют привилегии, а не такие вещи, как служба обществу, отчисления и налоги. Они безусловно отвергают любые указания на то, какими им следует быть: прежде всего если таковые исходят со стороны правительства.


Сторонники крайнего индивидуализма часто определяют свободу как право на выбор. Желая при этом показать, что им не чужд и социальный порядок, они отмечают, что человек свободен на- столько, насколько это не причиняет ущерба другим людям. Однако концепция ущерба не может быть надежным ориентиром. Непонятно, идет ли речь только о физическом ущербе (в таком случае нарушение чьего-то права на свободу слова, например, «ущербом» не является) или также и об ущербе психологическом (здась можно договориться до того, что следует, например, запретив разрыв любовной связи). Невозможно также ответить на вопрос о том, каков уровень ущерба, которого не следует допускать. Если необходимо избегать любого ущерба, то человек практически лишается всей свободы действий. Например, если я сяду за руль автомобиля, это может нанести ущерб вашей возможности дышать чистым воздухом. Как ни интерпретируй этот принцип — и в плане характера ущерба, наносимого другим, и в плане теоретического распределения каких-то привилегий, — подобные определения в подавляющем большинстве случаев реализовать на практике просто невозможно. <...>


Абсолютно свободных личностей, подобных тем, что представляют себе индивидуалисты, не существует и никогда не существовало. Человек общественен по своей природе и постоянно испытывает воздействие со стороны культурных, социальных и моральных факторов, не говоря уже о влиянии других людей. Реклама продукции строится таким образом, чтобы, в соответствии с результатами мотивационных исследований, в наибольшей степени воздействовать на инфантильные и импульсивные стороны потребителей. Молодежная культура проповедует рискованное, иррациональное поведение. Люди даже не осознают, насколько они опутаны узами социального характера. Другими словами, выбор, который делает каждый отдельный человек, не может быть свободен от культурных и социальных факторов. Если личность, в соответствии с пожеланиями сторонников абсолютной свободы, окажется действительно свободной от всех общественных норм, то это не только не увеличит ее независимость, напротив, это оставит ее абсолютно незащищенной от всех других влияний, которые она воспринимает не в виде информации или воздействия среды, поддающихся анализу и контролю, а в виде какой-то невидимой ауры, которая подчас воздействует на нее самым иррациональным образом. <...>


Сторонники неограниченных свобод утверждают, что если человек является владельцем частной собственности, то он свободен вести себя с ней так, как считает нужным, а если другие члены сообщества такого поведения не одобряют, они вольны держаться в стороне (или платить за то, чтобы этот владелец частной собственности так не поступал). Если дороги находятся в частном владении, их владельцы могут подвергать всех автомобилистов на этих дорогах проверке на алкоголь, а если кто-то возражает, то пусть по этим дорогам не ездит. Однако такое решение основывается на букве закона, а не на нравственной норме. Нравственная сторона вопроса заключается в следующем: правильно ли поступает владелец дороги (о том, что он имеет такое право, речь не идет), проверяя людей на алкоголь? То же самое касается и всех других нравственных требований, предъявляемых к отдельным людям ради интересов других людей и всего сообщества, включая проверку на ВИЧ сексуально активной категории населения, проверку на наркотики водителей школьных автобусов, обыск посетителей школ на предмет оружия и обеспечение поголовной вакцинации населения.


Часто цитируемые высказывания Исайи Берлина, касающиеся негативной и позитивной свободы, подчас рассматриваются как выходящие за пределы индивидуалистического подхода. На деле же он дает достаточно широкое определение обоих видов свободы. Негативная свобода, по его мнению, «представляет собой всего лишь ту область, в рамках которой человек может действовать, не встречая препятствий со стороны других людей»5. Отметим здесь, что ни о каких пределах ради обеспечения прав других людей, не говоря уже о далеко идущих последствиях уважения этих прав, здесь не упоминается. Позитивная свобода представляет собой право человека совершать такие поступки, какие он хочет совершать. «"Позитивный" смысл слова "свобода", — пишет Берлин, — проистекает из стремления человека быть хозяином самому себе... Прежде всего я хочу осознавать себя как думающее, к чему-то стремящееся, активное существо, несущее ответственность за свой выбор и способное объяснить его с точки зрения своих идей и своих целей»6.


В основе этого определения лежит внутреннее побуждение субъекта решать, будет он учитывать существование других или нет, а если будет, то что из этого следует. И тем не менее, речь идет о неограниченной свободе личности. Поэтому, как я считаю, по это- му пункту Берлин стоит на позиции, которой часто придерживаются индивидуалисты.


Независимость личности, в которой нуждается справедливое общество, не сводится, как это часто бывает, к индивидуальной добродетели человека, ценящего свободу и ведущего себя так, чтобы иметь возможность ею пользоваться. Речь здесь идет о неотъемлемом свойстве общества, структура которого обеспечивает индивидууму и группе возможность и легитимность выражения их конкретных ценностей, потребностей и предпочтений. Чтобы подчеркнуть, что я имею в виду ценность как социетарный, а не личностный атрибут, я буду использовать термин «общественная добродетель» (social virtue).


Социально обусловленная независимость личности расширяет возможности общества, связанные с адаптацией к изменениям, с метастабилизацией. Обеспечение структурных возможностей для выражения интересов индивидуумов и групп служит противовесом тенденции властей предержащих воздерживаться от перемен в социальных построениях и государственной политике, провоцируемых изменениями внешней среды или внутренних социетарных конфигураций. Чтобы быть стабильным, общество нуждается в метастабильности, другими словами, в сохранении той самой общей структуры, которую оно должно иметь для самовоссоздания. (Различие между обычной стабильностью и метастабильностью часто упускается из виду. Его можно сравнить с различием между ремонтом парусника и переделкой парусника в пароход: судно остается судном, которое выполняет ту же самую функцию и, может быть, даже следует тем же курсом, однако имеет иную конструкцию. Что же касается общества, то оно нуждается в определенной форме социально обусловленной независимости личности для обеспечения успешной адаптации и сбалансированности амбиполяр-ных ценностей; тем не менее, оно способно коренным образом менять конкретные пути, по которым идет обеспечение такой независимости.)


Социум, оказывающий мощное принудительное воздействие на своих граждан и тем самым ограничивающий их независимость, как правило, подрывает свою способность к адаптации. Японское общество часто называют в высшей степени конформистским, отмечая, что оно, по сравнению с Западом, дало сравнительно мало гениев в области науки или культуры. Я не берусь судить, насколь- ко эти утверждения соответствуют действительности; но сама постановка такого вопроса со всей очевидностью говорит о потребности в независимости личности. Тоталитарные общества, допускающие еще меньшую степень независимости, как правило, располагают меньшими возможностями к адаптации. Ошибочность своей политики они осознают гораздо позже, чем общества демократические. <...>


Помимо этого, институциональная независимость личности дает обществу возможность учитывать, что люди значительно отличаются друг от друга как по своим способностям, так и по тем конкретным условиям, в которых они находятся. Попытка заставить всех поголовно подчиняться одним и тем же правилам (например, настаивать на изучении высшей математики или какого-то конкретного иностранного языка) резко снижает полезность индивида для общества, не говоря уже о возможностях самореализации. Этот вопрос часто встает в области образования. В некоторых странах на государственном уровне разрабатывается программа школьного обучения, тогда как здоровое общество оставляет гораздо больше простора для местной автономии. Та же самая проблема имеет место в целом ряде других областей социальной политики.


Не менее важное значение имеет возможность выражения различий, существующих между группами людей, вне зависимости от того, о каких различиях идет речь: о тех, что касаются ценностей или же в основном базируются на экономических интересах, равно как и интересах власти. Если говорить о формах правления, то федерализм превозносят как в большей степени учитывающий различия между группами, чем унитарное государство. Дискуссии, касающиеся вырождения федерализма, необходимости пересмотра конституционных законов в целях его укрепления, предложения о создании регионального парламента в Шотландии и о расширении прав провинций в Канаде и во многих других странах сводятся по сути к вопросу о том, какой уровень независимости следует предоставить различным сообществам, вместо того., чтобы стремиться подчинить их всех единым национальным стандартам. Помимо этого, границы автономии групп отнюдь не повторяют очертания географических или юридических единиц, таких, как государства и местные правительства. Определенную самостоятельность стремятся получить религиозные, расовые, этнические и другие образования. Широко известным примером в этом отношении служит вопрос, связанный с правом иметь выходной день не в воскресенье, а в субботу.