Geum.ru

Альманах издан при поддержке народного депутата Украины

Вид материалаДокументы

Содержание


Первая практика.
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   16
Коротко о военной кафедре и начале купального сезона. Вторая сессия.

Наше училище относилось в те времена к так называемым военизированным учебным заведениям. Мало того, что мы носили форму и придерживались казарменного распорядка дня, у нас ещё была мощная кафедра военно-морской подготовки. Из нас готовили офицеров запаса подводников. И через шесть лет после окончания училища некоторым из нас даже пришлось послужить родине. В частности вашему покорному слуге – три года командиром штурманской БЧ на Краснознамённом Северном флоте...

А обучали нас в мореходке военно-морскому делу весьма серьёзно. Так же как командиры рот и офицеры ОРСО большинство офицеров-преподавателей прошло войну. В то время начальником военной кафедры, пожалуй, самой большой в училище, был капитан первого ранга Иван Иванович Зуб. На групповом снимке преподавателей в выпускном альбоме, он уже не начальник кафедры, а просто преподаватель. Когда мы были на третьем курсе его, по собственной инициативе, заменили другим офицером, которого мы не помним. Иван Иванович, прошёл войну, давно заработал военную пенсию, и лишняя головная боль ему была не нужна. Он был очень порядочный и простой человек. Юра Гржибовский всегда говорил: «Нет, Иван Иванович-это добряк!» Вспоминая трагическую историю семьи Ивана Ивановича, в который раз задаешь себе извечный вопрос: «Почему хорошим людям так часто не везёт в жизни?» А может у высшего разума есть какие-то особые весы судьбы? Иван Иванович благополучно прошёл войну, уцелел, не был покалечен, дослужился до капитана 1 ранга, имел прекрасную семью, жил в прекрасном городе, в отличной по тем временам квартире. Короче чаша весов, на которой лежали удача и благополучие, здорово перетягивала. И владыка судеб стал загружать противоположную чашу. У его молодой дочери-красавицы отказывают почки и она умирает. Сын тоже болеет. А на восьмой год после нашего выпуска Иван Иванович, возвращаясь вместе с другими офицерами училища со стрельбища в Чабанке, гибнет в автокатастрофе... Я до сих пор помню его улыбку на нашем выпускном балу, когда он танцевал со своей женой и весело мне подмигивал. Или ещё раньше, когда он в конце лекции сказал, что ставит всем зачёт автоматически, и тоже стоял и улыбался, словно радуясь своей доброте...

На первом курсе у нас читал всего лишь один преподавать с кафедры военно-морской подготовки – майор Паромов. Это был типичный, напоминавший одновременно и положительного, и сатирического киногероя служака. Читал он организацию и стрелковое оружие. Майор имел хорошо поставленный почти левитановский голос. Как-то на лекции «О бдительности» он рассказал такую притчу...

«На пассажирском судне, отходящем из Владивостока сидел пассажир и проявлял беспокойство. Возвращавшийся из отпуска к месту расположения части рядовой Петров проявил бдительность и с помощью патруля задержал этого мужчину. Оказалось – матёрый шпион!»

Конечно, мы между собой посмеивались, копируя майора. Ведь даже в популярных детективах того времени о знаменитом майоре Пронине, шпионы умели держать себя в руках...

Со стрелковым оружием в наши годы знакомились ещё в средней школе. Так что трёхлинейку Мосина мы знали до поступления в училище. А в тир, стрелять из малокалиберки, нас начали водить с седьмого класса. Майор Паромов учил будущих офицеров запаса устройству и обращению с карабином Симонова, автоматом Калашникова, пистолетами Макарова и ТТ, гранатами Ф-1 и РГ-42. Как-то на лекции он указал на деревянную кафедру и сказал: «Вот это место укрытия, кто покажет, как правильно из-за него вести огонь?» Желающих оказалось много. Конечно старшие ребята, отслужившие армию, только посмеивались. А пара выскочивших к кафедре, таких же, как большинство из нас мальчишек, изобразили оборону неправильно. Майор со снисходительной, отеческой улыбкой показал как нужно вести огонь, чтобы возможно большая площадь тела была прикрыта. Иногда на большой перемене он выходил во дворик корпуса «А», цеплял на стену мишень и начинал упражняться из пневматического пистолета. Сделав несколько выстрелов, он подсчитывал очки и обычно говорил: «Что-то очень мало...» Хоть и отличались наши военные преподаватели от гражданских тем, что носили погоны, но и о них никто из моих товарищей не может сказать ничего плохого...

Нашей текущей дисциплиной и организацией занималось ОРСО – организационно строевой отдел. На него замыкались командиры рот. Они не только стояли дежурными по училищу, но и осуществляли всяческие текущие

проверки, «шмоны». Как и во всей стране, мероприятия по повышению организации и дисциплины проходили волнообразно, компаниями. Потом волна скатывалась, и всё возвращалось к прежнему уровню. В числе прочих проверок наши офицеры осуществляли отлов курсантов, реализующих казённую одежду на рынках. Во втором семестре нам подбросили кое-что из положенного по табелю обмундирования взамен износившегося. И курсанты потянулись на толчок, так в Одессе тогда назывался вещевой рынок. В 1956 – 1958 годах толчок располагался в районе Слободки. Ходили мы туда из экипажа пешком. Я был очень неудачливый коммерсант. Помню, тынялся я по толчку туда-сюда, стараясь реализовать свои форменные брюки, но всё безрезультатно. Наконец один немолодой еврей, из тех, что всю свою сознательную жизнь провёл на одесских базарах, взял их у меня, сбив десятку в цене. Не успел я оглянуться, как он уже «толкнул» брюки дороже на эту же десятку... Тогда у студенчества были модны маленькие спортивные чемоданчики, которые служили для транспортировки не только спортивной одежды, но также конспектов и книг. В память врезалась такая картина. Стоит под лучами ясного одесского солнышка наш старшина роты Томас Абрамский, а у его ног на камушках открытый чемоданчик, из которого выглядывает тельняшка, брюки, чёрные сатиновые трусы, перчатки... Была эпоха дефицита, и эти товары тогда пользовались спросом. Если деньги нужны были срочно, можно было попытать удачу на Привозе. Но тут обитали только хитрые перекупщики. Правда, один раз мы с Серёжей Кудашкиным реализовали на Привозе свои «гавы», т.е. рабочие ботинки. Кстати, некоторые старые вещи при получении новых, было положено сдавать. Мы бегали на Польский спуск, который в Одессе называли «канавой». Там располагались несколько точек славной организации «Утильсырьё». За копейки мы приобретали в этих лавках старые ботинки, тряпьё на сдачу. Мои товарищи вспоминают, что лучшим организатором реализации курсантских вещей на толчке, был всё тот же Юра Лавров. А вот Витя Магнер, за такую торговлю вылетел со второго курса училища. По доброте душевной он согласился продать вещи ребятам-чехам, с которыми водил дружбу. Не могу вспомнить фамилии офицера, который отловил Витю на толчке. Приказ об отчислении последовал незамедлительно...

В конце первого курса нас возили на стрельбище. Тогда казалось, что это

очень далеко от города. А ведь оно находилось примерно в том месте, где теперь улица Гайдара. Мы стреляли из карабина Симонова, а вокруг насколько хватало глаз, пела степь. Сейчас, гуляя по улицам Юго-западного массива, с трудом можешь это себе представить.

Начиная с марта, у нас проходили регулярные строевые занятия в плане подготовки к Первомайским праздникам. Но для первокурсников, они оказались излишними. На Первое мая все первокурсники были определены в спортивную колонну. Нам выдали белые маечки, спортивные трусы, портреты, транспаранты, и мы бодро маршировали, представляя спортивную молодёжь города, хотя многие из нас красивым телосложением не отличались. Это уже к четвертому курсу почти всех охватило повальное увлечение культуризмом. Помню, первомайский день выдался тёплый, светило яркое солнышко. Многие из нас успели изрядно загореть под его весенними лучами.

Если справа от дороги, ведущей к ОРСО, за картофелехранилищем раскинулся наш училищный стадион, на котором с первых сухих дней весны разгорались футбольные баталии, то, пройдя ворота и сразу свернув налево, ты выходил к нашему училищному плавательному бассейну. Бассейн был двадцатипятиметровый, с пятиметровой вышкой для прыжков в воду. Примерно в десятых числах мая его заполняли водой. Желающих поплавать среди курсантов было огромное количество. Поэтому вода в бассейне через пару дней начинала мутнеть. Здесь на уроках физподготовки проверяли наше умение держаться на воде.. Кстати, с помощью Олега Савченкова и Жени Ерёмова удалось вспомнить, что у нас в роте нашлись ребята, которые «пошли в моряки» не умея плавать. Таким был Володя Сергин из моего третьего взвода. И что самое удивительное, приехал он в Одессу из Баку, города, который, как известно, расположен на берегу Каспийского моря. Если нам не изменяет память, плавать Володя всё же научился. И жизнь закончил, как настоящий моряк. Работал старпомом на сухогрузе Азовского пароходства, которое затонуло после столкновения близ острова Мармара. Володя ушёл на дно вместе с ним...

А Женя Ерёмов, коренной одессит, рассказывал, как был поражен, когда узнал, что его сосед по Молдаванке Серёжа Кудашкин не умеет плавать. «Представляешь,» - даже по пришествию десятков лет удивлялся Женя, - «ведь он жил на Станиславского, прямо напротив Дюковского сада! Там же все пацаны с прилегающих улиц с весны до осени пропадали. Как можно было не научиться!» Женя имел в виду известные дюковские пруды. В те годы часть большого пруда, та, которая ближе к центральному входу, была отсечена под спортивный бассейн, где даже проходили соревнования республиканского уровня. Ведь закрытых бассейнов в конце пятидесятых годов прошлого века в Одессе ещё не было. Тренировали нас и прыжкам в воду с вышки. Большинство красиво прыгать не умели и вели себя, как мальчишки. Юра Гржибовский, лихость которого порой доходила до безрассудства, на спор прыгал с вышки, беспорядочно кувыркаясь в воздухе. Пару раз всё прошло благополучно, потом Юра ударился о воду лицом и набил себе «фингал» под глазом. На этом его сальто-мортале прекратились. Со временем Юрий стал серьёзным, вдумчивым капитаном Азовского пароходства. Я встретил его в 1982 году на причалах Ильичевска, когда он командовал теплоходом типа РО-12...

И только наш туапсинец Саша Щеблыко отличный пловец, ватерполист, показывал класс, складываясь в воздухе. А ночью, если бассейн был с водой, мы несли у него вахту, чтобы с кем-нибудь из любителей ночного купания не случилась беда. Помню мне выпала вахта в 20-х числах мая, когда в Одессе цветёт акация. Я кунял на лавочке недалеко от бассейна, а меня окутывал сладкий аромат...

На стадионе с приходом весны развернулись футбольные баталии. В нашей роте тоже разгорелись острая борьба между взводами. Конечно, среди нас большинство любило и играло в футбол. Ведь мы росли в такое время, когда у детей, игра в мяч была основным видом развлечений. Сражались, порой не жалея друг друга. Помню, наш вратарь Саша Щеблыко, во время одной игры бросился в ноги Володе Дерию так отчаянно, что повредил последнему связки. Володя даже некоторое время ходил, опираясь на палку...

Приближалась вторая в нашей жизни экзаменационная сессия. Эта сессия отличалась от первой тем, что зачётов нам пришлось сдавать целых восемь. По химии, географии морских путей, физике, черчению, истории КПСС, английскому языку, теоретической механике и физвоспитанию. А вот экзаменов было всего лишь три. Высшая математика, физика, химия... Английский язык мы уже учили не так интенсивно, как в первом семестре. Нас всех подтянули до какого-то среднего уровня. К концу второго семестра у нас осталось всего лишь два английских часа общих занятий в неделю, хотя на них каждый взвод-класс по-прежнему делили на две группы. Но возрос объём домашних заданий. Нужно было сдать ряд разговорных тем, специальных статей. Правильно ли было поставлено изучение языка в то время? Может и нет. Но таковы тогда были возможности в вузах. Ведь даже на пятом курсе мы так и не увидели аудиторий оборудованных аудио системами. Но не только их отсутствием можно оправдать плохое знание английского языка многими нашими офицерами морского флота. Кто очень хотел, тот знал...

Зачёты по физвоспитанию представляли собой сдачу определённых спортивных нормативов. Так мы бегали дистанции 100, 1500 и 5000 метров. Должны были преодолеть высоту 115 см. Длинные дистанции мы преодолевали в Дюковском саду. Там все близлежащие ВУЗы, в том числе ОИИМФ, Инженерно-строительный, сдавали спортивные зачёты. На дистанции 1500 и 5000 нас всех, шутя, обставил Валера Иванов, который имел второй разряд в беге на 800 метров. Я тоже бегал неплохо, но вот что касается прыжков в высоту, то здесь у меня получалось не очень. Наш преподаватель Валентин Георгиевич Кореиш сидел в дежурной комнатке возле ОРСО и через окно наблюдал за моими попытками. Когда я подходил к нему и просил отпустить, он спокойным голосом говорил: «Пойди, потренируйся ещё». И таки заставил меня взять эту высоту...

На последней своей лекции по Географии морских путей добрый Л.М. Магнер объявил, что ставит всем зачёт автоматически, и ушёл под наш восторженный рёв довольно улыбаясь... Начались экзамены. И вода в море стала совсем теплой. Поэтому бывало, что мы брали учебники, конспекты и с искренними намерениями серьёзно готовиться отправлялись на пляж. Наш взвод облюбовал для «занятий» Лузановку, ребята из 4-го предпочитали Ланжерон. Но совместить приятное с полезным было очень не просто. После пляжа приходилось навёрстывать упущенное ночами.

Как-то на следующее утро после сдачи одного из экзаменов Юра Гржибовский попросил меня сходить с ним на почту, получить денежный перевод. Я уже говорил, что его родители были работниками Дальстроя, поэтому имели возможность подбрасывать сыну-курсанту на мелкие расходы. Мы вышли из экипажа и бодро зашагали по Слободским улочкам в направлении базарчика, рядом с которым находилось почтовое отделение. У одного из домов мы заметили возбужденную группу людей из трёх человек. Когда мы проходили мимо, те нас окликнули: «Ребята, можно вас на минутку!» «Юра,»- тихо сказал я,- «так просто курсантов не зовут. Либо таскать что-то попросят, либо из петли кого-то вынимать...»

Мы подошли и галантно поклонились: «К вашим услугам!» Молодая, симпатичная девушка из группы спросила: «Ребята, вы не сильно торопитесь? Помогите, пожалуйста». Мы молча согласились. Девушка показала на другую

девушку, стоявшую у дерева метрах в десяти от нас и объяснила суть задачи. Оказывается, девушку у дерева зовут Валя. Она приезжая, родственников в Одессе у неё нет. Они взяли её в дом в качестве домработницы, но оказалось, что у девушки не всё нормально с психикой. «Сейчас она спокойная, а ночами начинает нас гонять. Я вызвала такси, потому что скорая забирать её отказывается. Помогите довезти её до психбольницы. Здесь недалеко». Что было делать? Мы подошли к несчастной, описывающей круги вокруг дерева, и попытались уговорить её пойти с нами на прогулку. Валя смотрела на нас затуманенными глазами, потом вдруг «узнала» меня: «Витя!..» Тут подъехало такси. Мы начали подталкивать больную к машине. Но не так-то легко было справиться с хрупкой на вид девушкой. Молодой мужчина из группы помогал нам как-то с опаской. То ли стеснялся, то ли ночью ему от Валюши досталось. Мы с трудом запихнули больную на заднее сидение старой «Волги», сами разместились по обе её стороны, а у меня на коленях оказалась та девушка, которая подписала нас на эту работу. До психбольницы было рукой подать. Когда мы подъезжали, больная вдруг пришла в себя и совершенно нормальным тоном упрекнула нас: «Зачем вы это делаете, ребята? Ведь я знаю, куда вы меня везёте. В психбольницу...» Водитель такси, типичный старый одессит, с акцентом, который теперь не сохранился, попытался успокоить Валю: «А шё здесь такого? Надо лечиться. Все лечатся. Такая жизнь...» Когда машина остановилась у приёмного покоя, Валя спокойно вышла и направилась ко входу. Мы потоптались на пороге, не зная, что делать дальше, и двинулись следом. Но путь нам преградили две дюжие санитарки: «Вы что здесь делаете ребята? А ну давайте, давайте отсюда». Женщины обладали такими габаритами, что легко бы скрутили четверых, подобных мне и Юре. Нам ничего не оставалось, как благоразумно ретироваться...

На экзамене по математике опять свирепствовал В. М. Коровин. Многим из нас пришлось делать второй заход. Наш физик профессор Брюханов, он же Чеча, тоже напускал на себя суровость, но присущую ему доброту скрыть было трудно. А доцент Яншина М.Н. свою доброту и не прятала. На экзамене по химии проблем вообще не существовало...

Наконец и вторая наша сессия отошла в прошлое. Впереди был месячный отпуск. Мы разъехались по домам в предвкушении захватывающего периода в учёбе – морской практики. В этом отношении судоводительский факультет был самый плавающий. Если судомеханики и электромеханики минимум одну из практик проводили на берегу (судоремонтные заводы, мастерские), то у судоводителей все четыре были именно на морских судах. Первый рабочий диплом, который нам выдавался после окончания училища – это «Штурман малого плавания». Для его получения нужно было иметь 24 месяца плавценза. Как их набрать за пять лет учёбы? Но в те годы плавание на учебном судне или групповая практика засчитывалась в двойном размере. А учебных судов в то время хватало. Ведь чуть не каждая мореходка имела своё собственное. А в начале семидесятых у высших мореходок был целый флот... Кроме того, военные сборы и военная стажировка тоже шли в плавценз. Таким образом, проведя первые три практики на учебных судах, ты имел в запасе целых четырнадцать месяцев плюс пятнадцатый военные сборы на подлодках. После четвёртого курса была индивидуальная полугодичная практика, а после пятого – четырёхмесячная офицерская стажировка. Вообще если всё было нормально, то, оканчивая училище, ты без проблем получал рабочий диплом.

Первая практика.

Наши товарищи, окончившие ранее средние мореходки, уже после первого курса ходили на индивидуальную практику. В этом случае можно было устроиться в штат, подзаработать. Так из нашего третьего взвода Слава Ващенко устроился матросом на маленький сухогруз, а Юра Крашенинников на танкер. Пришедшие же в училище со школьной скамьи и даже те, кому перед поступлением довелось немного поплавать, до третьего курса ходили на учебных судах. Вот и мы, парни из 8-й роты, встретившись после отпуска в экипаже, получили назначения на различные парусные суда. В те годы ещё существовала такая традиция, что первая практика должна обязательно быть парусной. К слову, большинство судоводителей из нашего тринадцатого выпуска прошли две парусных практики. Так получилось, что после второго курса нас, как имеющих за плечами какой ни есть, но опыт плавания под парусами, послали на барк «Товарищ», который готовился к переходу вокруг Европы...

А тогда в далёком августе 1957 года первый и второй взводы уехали на Азов, где им предстояло проходить практику на баркентине «Альфа», принадлежавшей Ростовскому среднему мореходному училищу. Почему-то в эту группу попали Олег Савченков и Володя Дерий из четвёртого взвода. А весь этот взвод во главе с нашим старшиной роты Томасом Абрамским был направлен на баркентину «Капелла», приписанную к Рижскому среднему мореходному училищу. А мой третий взвод ехал в Ленинград проходить практику на шхуне «Профессор Визе», которая входила в группу учебных судов, числившихся за Ленинградским высшим мореходным училищем. Все три парусномоторных судна, которые я назвал, были переоборудованы из деревянных грузовых шхун финской постройки. Водоизмещение этих судов было всего лишь 350 тонн. Может старые моряки помнят, что на Чёрном море в конце сороковых начале пятидесятых годов в каботаже работали два таких: «Юг» и «Восток». Похоже на то, что парусники достались Советскому Союзу по репарации после 2-й Мировой войны... Не знаю, перевозили ли раньше грузы те суда, на которые попали мы. Баркентины вряд ли. А вот шхуна «Профессор Визе» вполне возможно. Хотя и здесь бывший грузовой трюм переоборудовали под курсантский кубрик задолго до того, как мы ступили на ее палубу. Каждую группу возглавлял руководитель практики из числа училищных преподавателей. На «Альфе», куда направили 1-й и 2-й взводы, это были Павел Иванович Бусалаев и Юрий Кондратьевич Лехан. Пожалуй, больше всего повезло четвертому взводу. С ними на «Капеллу» поехал Николай Антонович Фролов. На первой практике он мог дать начинающим морякам больше любого другого преподавателя. Хотя все наши руководители были, что называется на своём месте. Как и отправившийся с нами в Ленинград Борис Григорьевич Григорьев, человек умный и неординарный...

В один из жарких дней начала августа 1957 года, три группы практикантов-судоводителей ОВМУ двинулись в предписанных направлениях. Первый и второй взводы до места назначения совершили маленькое морское путешествие. Вначале они плыли на пассажирском теплоходе «Грузия», где в то время ещё капитанил весьма популярный Элизбар Шебанович Гогитидзе. Потом в Ялте они чуть не двое суток маялись на морвокзале, ожидая прибытия старого, доживающего свой век, парохода «Котовский», отличавшегося длиннющей, допотопной трубой, который доставил их в порт Жданов. Так тогда назывался Мариуполь. Но оказалось, что вожделенный УПС «Альфа» стоит здесь на ремонте, который затягивается, что впрочем, было обычным делом при советском строе. Всего же нашим ребятам, жаждущим поскорее вырваться в моря, пришлось месяц томиться, ожидая, когда же, наконец, судно покинет завод.

Третий и четвёртый взвод погрузили на пассажирский поезд Одесса-Ленинград. Подавляющее большинство из нас никогда до этого не видели Балтики. Примерно сутки мы ехали вместе. Было весело. Потихоньку выпивали, горланили песни. Вагон был общий и многие пассажиры заглядывали в наш отсек, чтобы послушать. Когда исполнили песню про кукурузу, это вызвало бурный восторг. А один крестьянского вида мужчина воскликнул: «От бы цэй лысый послухав!» Он имел в виду нашего тогдашнего Генсека Хрущёва...

Не смотря на то, что прошло уже 12 лет после окончания войны, в Белоруссии ещё были видны её следы. Особенно нас поразило кладбище разбитых, взорванных паровозов на станции Орша. Тут во время войны действовали белорусские подпольщики и партизаны, которые призводили диверсии на железной дороге. В Витебске мы попрощались с ребятами из 4-го взвода. Здесь у них была пересадка на другой поезд, который шёл в Ригу. Помню, как в последнюю ночь перед Ленинградом, я по неопытности взобрался на свободную верхнюю полку, чтобы отоспаться. Створка окна была прикрыта неплотно. А вагон был первый от поезда. Когда утром я проснулся, то обнаружил, что лицо, шея, шевелюра покрыты угольной пылью.

В Ленинград поезд прибывал во второй половине дня. Перед прибытием руководитель практики собрал нас для воспитательной беседы. Как и большинство людей занимающихся преподавательской деятельностью, Борис Григорьевич обладал цепкой памятью, поэтому уже помнил нас пофамильно. Сказал он нам буквально следующее: «Вы будущие моряки. Вы будите пить. Пейте пиво, вино, водку, керосин, лигроин, но никогда не теряйте голову. Никогда не напивайтесь...» Мы с восторгом воспринимали его слова. Был Григорьев, или как его называли в училище БЭГЭ, среднего роста, сутуловатый, лысый, с ясными голубыми глазами, в которых можно было увидеть страсть к выпивке. В училище он преподавал ТУК (теорию устройства корабля), позднее переименованный в ТУС (теория устройства судов). Читал он отлично, очень сжато и доходчиво излагал суть темы. Его было легко конспектировать и легко по его конспектам сдавать экзамены. При себе он никогда не имел никаких записей, только в правой руке - неизменная логарифмическая линейка. БЭГЭ прошёл войну. Воевал на торпедных катерах в Балтийском флоте. Когда мы задавали вопрос: «Борис Григорьевич, вы служили офицером?» Он со смехом отвечал: «Нет, максимум до чего я дослужился – это старшина второй статьи. И то потом разжаловали в рядовые». Был он тонкий юморист. Например, мог прийти на лекцию минут на 30 позже и небрежно бросить: «Я немного опоздал, вы это заметили?» Не помню, чтобы слышал из его уст какую-нибудь плоскую шутку. Уже в поезде БЭГЭ нам понравился, и вся наша первая практика прошла под знаком уважения к нему.

Мы выгрузились на Витебском вокзале, и до вечера прождали чего-то в соседнем сквере. Теперь-то всё для меня ясно. Ведь было лето, время отпусков, вторая половина дня. Пока Григорьев добрался до ЛВМУ, пока разыскал кого-то в отделе практики, пока вернулся за нами... Ведь мобильных телефонов не было... Только поздно вечером мы добрались до экипажа ЛВМУ и заночевали там. Причём нас, одесситов, удивили местные порядки. Было заметно, что дисциплинарные требования в нашем училище выше. Здесь же всё больше смахивало на студенческое общежитие. Но курсанты, которые нас встретили, были приветливы и охотно помогли разместиться по комнатам. Всё-таки не смотря на молодость, мы в этот день порядком утомились, поэтому, едва приведя себя в порядок после поезда, завалились спать на голых матрасах (бельё на одну ночь нам не полагалось). Утром наша группа в полном составе двинулась в направлении набережной Лейтенанта Шмидта, где были ошвартованы учебные суда. Когда мы ступили на деревянную палубу парусника, нас уже ждали и сразу отвели в кубрик, где нам предстояло жить ближайшие месяцы. После того, как мы облюбовали себе койки в большом темноватом помещении, нас, предварительно напоив чаем, построили, познакомили с экипажем, с судовой организацией, с техникой безопасности. И начались наши практикантские золотые деньки. Капитаном на «Профессоре Визе» был Шульга. Фамилию старпома я не помню. Он нам не нравился. Был высокомерен и очень самолюбив. Разговаривал с нами негромким, монотонным голосом, словно подчёркивая своё превосходство. За это мы прозвали его «птица Феникс». Второй помощник, бывший военмор, с красивой шотландской бородкой, словно персонаж из книг о парусном флоте, был настоящий моряк и душа-человек. Очень скоро мы его зауважали. В судовом штате ещё были стармех, второй механик, третий механик, радист, молодая женщина-врач, молодой толковый боцман по имени Виктор, подшкипер Васильич, три матроса, повариха и буфетчица. Штатный экипаж жил на корме в крохотных каютках, а курсанты, как я уже писал, в бывшем грузовом трюме, где по бортам было сооружено четыре десятка двухъярусных коек. Как на всяком парусном судне мы были разбиты на три вахты. Но это расписание действовало во время плавания. А пока судно стояло у причала, мы придерживались обычного училищного распорядка: подъём, зарядка, туалет завтрак. Потом начиналась большая приборка. Мы кирпичами и песком добела выдраивали деревянную палубу шхуны. Руководили этим мероприятием боцман и подшкипер. Мы стояли дневальными по кубрику, по камбузу, несли вахту у трапа, изучали устройство судна, учились ставить паруса, плести маты, кранцы, вязать узлы. Причём при вязке узлов витал дух соревнования, кто быстрее завяжет, какое количество их помнишь. Ещё мы осваивали флажной семафор и световую морзянку. В нашем взводе лучшим семафорщиком был Лёша Пешков, что вполне естественно. Ведь он перевёлся к нам с третьего курса училища Технического флота, где успел хорошо этому делу натаскаться. В то время УКВ радиостанции были не на каждом судне. Для связи с берегом ещё во всю применялся флажной семафор и световая морзянка, особенно на подходах к военным базам.

Стоя на вахте у трапа, ты должен был отбивать склянки. В те годы такое ещё практиковалось. Тут почти у всех ребят дело шло не совсем гладко. Вместо спаренного удара, то один получится, то сразу три выскочит. После обеда нас обычно никто не напрягал и те, кто был свободен от нарядов, отправлялись бродить по городу. Нужно сказать, что в середине прошлого века Одесса по сравнению с Ленинградом выглядела провинциально. Чистота Ленинградских улиц и площадей, ухоженность скверов, культура поведения жителей, среди которых ещё оставался большой процент коренных ленинградцев, порядок и тишина в очередях на общественный транспорт– всё это впечатляло. В ближайшее воскресенье мы решили побывать в Петергофе. Но с деньгами у нас было туго. Попытка позаимствовать для этого дела средства у Бориса Григорьевича успехом не увенчалась. Он часто стоял с сигаретой в руке на корме, задумчиво глядя на берег. Когда мы гурьбой подошли к нему и изложили суть дела, он смущенно ответил: «Извините ребята, с удовольствием бы выручил, но у самого ни копейки». Но мы каким-то образом наскребли необходимую для этого мероприятия сумму и поехали. В 1957 году Петергоф после войны ещё полностью не восстановили. Но всё равно было на что посмотреть.

А с наступлением следующей недели мы вышли из Ленинграда в своё первое плавание... Первый наш переход был от набережной Лейтенанта Шмидта до Кронштадта. Плавание длилось всего лишь несколько часов, но вероятно большинство моих товарищи испытывало то же чувство, что и я: юношеский восторг. И хотя я уже не раз плавал на черноморских судах до этого, но там я был всего лишь пассажиром, а здесь мы были участники некоего общего важного процесса. Вечером мы бросили якорь на кронштадском рейде. Все были уставшие от первых впечатлений и голодные. Ужина нам явно не хватило. Кроме репчатого лука и чёрного хлеба больше ничего съестного под рукой не было. Вот мы и налопались, на ночь глядя, цыбули с хлебом. А на следующий день снялись утречком в направлении Выборга. Ветер был свежий. Капитан Шульга дал команду поставить паруса. Нашу шхуну изрядно валяло, и луковая закваска в наших животах подступала к горлу. Несколько раз мы выполняли парусные повороты «оверштаг», «через фордевинд», а по их завершению неслись вниз в кубрик и плюхались на койки, хотя и бодрились друг перед другом. К вечеру мы достигли финских шхер в районе Приморска. Здесь под прикрытием островов, качало значительно меньше, и мы совсем приободрились. А к вечеру, когда мы бросили якорь на рейде острова Волчий, ветер совсем стих. Наша шхуна простояла здесь несколько дней. Кончалась вторая декада августа, но было тепло. Остров Волчий - скалистый, поросший лесом, окаймлен песчаной отмелью. Вода в Финском заливе ещё была тёплая, и мы успели пару раз здесь искупаться. Днём мы спускали шлюпку и учились ходить на вёслах и под парусами, лазили по окружающим островам, лакомясь черникой, голубикой, малиной. Острова были пустынны. После войны финны покинули их, а переселенцев ещё было недостаточно, да и нужно было уметь хозяйствовать в этих местах. Сколько островов мы посетили? Волчий, Олений, Западный Берёзовый, Северный Берёзовый, Большой Берёзовый... Вода в районе архипелага совсем пресная, мощный поток Невы оттесняет морские солёные воды к западу. Во многих местах у берегов стоит камыш. Наш стармех был заядлый рыбак. Бывало вечерами мы гребли на боте вдоль острова, а стармех забрасывал спиннинг под камыши. На спиннинг шла щука, а плотва и окуньки ловились на крючок прямо с борта стоящей на якоре шхуны. Наша повариха и её помощница были добрые женщины, но далеко не мастера своего дела. Рыбу они готовили примитивно, да и не любили с ней особо возиться. Поэтому иногда крупные уснувшие щуки лежали на палубе без надобности. Один раз кто-то из наших хохмачей выкрасил двум рыбинам глаза суриком. На острове Волчьем мы под руководством старпома и боцмана свалили толстую прямую красавицу сосну. Дело в том, что бизань-гик на шхуне был старый, растрескавшийся и его нужно было менять. Не успели мы очистить ствол, как неожиданно появился лесник - небольшой мужичок с двустволкой на плече. А ведь до этого ни одного местного жителя не встречалось. Лесник угрожал и требовал. Наш старпом, общался с ним в присущей ему манере, как бы свысока. Но тут появился капитан Шульга. Оказалось, что если нужно он умеет говорить с людьми. К леснику он обращался почтительно: «Хозяин». Обещал показать разрешение на порубку, потом отвёз лесника на шхуну, где окончательно уладил конфликт... После этого мы стали как-то иначе смотреть на своего капитана. Наш Борис Григорьевич исследовал винт рабочей моторной шлюпки, потом произвёл какие-то расчёты и заявил, что винт не соответствует стандарту, изменив его можно увеличить скорость. Машинная команда под руководством БГ пару дней возилась с винтом, потом последний установили и произвели ходовые испытания. БГ сидел в шлюпке с секундомером в руках. Когда преодолели намеченное расстояние Борис Григорьевич, стараясь скрыть удовольствие в голосе, сказал: «Вот, пожалуйста, почти на полтора узла быстрее!» Тёплыми вечерами уходящего августа мы собирались на палубе бака, поболтать, спеть под гитару. Здесь впервые в нашу жизнь вошла «Бригантина» Павла Когана, которая стала так популярна в начале 60-х годов, хотя была написана ещё в конце 30-х прошлого века. Спел её нам боцман Виктор, который неплохо играл на гитаре. Правда вместо «бригантина» он пел «баркентина», а вместо флибустьерского моря звучало Карибское, но романтика песни от этого не страдала. Мы её запомнили и увезли в Одессу, правда, тоже пели по-своему. ...На суровом, на Балтийском море, шхуна «Визе» поднимала паруса...

После ознакомления с финскими шхерами, мы снялись на Рижский залив. Плавание наше происходило главным образом в дневное время. По ночам капитан Шульга предпочитал отстаиваться у берега. Конечным пунктом нашего назначения в Рижском заливе был маленький эстонский порт Пярну. Перед прибытием в этот порт БЭГЭ собрал нас и провёл беседу о бдительности. Он предупредил, что отношение в Эстонии к русским, а мы тоже попадали в эту группу, хотя большинство из нас было с Украины, плохое. Эстонцы помнят, что в 39-м их присоединили к СССР, после чего начали коллективизацию, аресты неблагонадёжных, ссылку в Сибирь бывших чиновников и офицеров эстонской армии. Ссылали целыми семьями. БЭГЭ также рассказал о том, как он, в 1944 году, будучи в морской пехоте, освобождал Эстонию. «Вышли мы на хутор, мызу по ихнему. Послали одного из наших в разведку, а сами спрятались. Парень подошёл к дому, постучал. Открыла молодая женщина. Он попросил воды. Она вернулась в дом, потом вышла и выпустила ему в живот очередь из автомата. Что ей сделал тот парень?» - Искренне сокрушался Борис Григорьевич. И добавил задумчиво,- «Ну мызу ту мы тогда конечно сожгли...» Мы, слушавшие эту историю, и тоже разделяли его возмущение, ибо были воспитаны в том духе, что Советская власть всё делала правильно, и можно было только безропотно подчиняться и страдать, но не мстить за себя и своих близких. С таким настороженным и предвзятым отношением к эстонцам мы ошвартовались в Пярну. Городок был маленький, но по-европейски ухоженный. Что греха таить, встречали нас здесь далеко не радушно. Но и мы ничего не делали, чтобы заслужить уважение местных жителей. В нас возникла ответная неприязнь. Однажды вечером шли гурьбой по городу. К нам подбежали русские ребята и попросили: «Ребята, помогите куратов бить!» Курат по-эстонски значит чёрт. Так русские, живущие в Эстонии, презрительно называли местное население. А тогда мы с мальчишеской удалью схватились за бляхи и загнали ребят из местного профессионального училища в их общежитие... Я вспомнил эти эпизоды не случайно. С годами мои понятия существенно поменялись, я многое переоценил и понял. А на этих страницах просто хочу напомнить в какой обстановке формировались наши взгляды.

В один из дней мы спустили бот и во главе с БЭГЭ пошли на вёслах вверх по течению речки Пярну. Не знаю, так ли теперь красиво в тех местах, как было тогда... Ночами мы таскали вяленую салаку со стоящих у причалов сейнеров. Эстонские рыбаки это терпели. А мы буквально объедались вкусной рыбкой. Через несколько дней снялись на Ленинград. Я говорил, что капитан Шульга предпочитал не плавать по ночам. Поэтому на пути в Пярну и назад мы в тёмное время отстаивались на рейде нашей военно-морской базы Палдиски. С этим местом якобы связан один трагический эпизод, о котором нам рассказал Коля Копылов, служивший срочную на Балтике...

...Летом 1941 года в Палдиски стоял на ремонте советский эсминец. Когда немцы подошли к бухте, матросы с эсминца бросились вплавь к берегу. А там их ждали вооруженные эстонцы, расстреливавшие всех, кто выходил из воды...

Когда мы вернулись в Ленинград, к нам присоединилась небольшая группа

курсантов из Херсонской средней мореходки. Их было семь человек. Особо душевных отношений у нас с ними не сложилось. Они «инженеров» явно недолюбливали, пытались показать, что они лучше. Мы в свою очередь посматривали на них свысока. Первое время даже доходило до горячих перепалок. Правда, к концу практики мы можно сказать подружились. Среди херсонцев был один примечательный парень. Не знаю, из какого села он пришёл в училище. На утюг он говорил атюг, вместо тротуара у него был плитуар, вместо парикмахерской – палихмахтерская и т.д. Был он постарше нас, крепкий, коренастый, но лицом не вышел. Зато успехом у девушек-ленинградок пользовался огромным. Когда мы попадали с ним вместе на танцевальные вечера, то только удивлялись, как его «расхватывали» на дамский танец. К слову по сравнению с Одессой в Ленинграде было полно клубов и домов культуры, где устраивались танцевальные вечера...

На этот раз местом стоянки шхуны стала Гутуевская гавань. Телефонная связь с Одессой была тогда только ночью, трамваи не ходили, поэтому больше часа приходилось идти пешком по ночному городу до переговорного пункта. Однажды я попал в период разводки мостов и долго стоял, ожидая, пока по каналу пройдёт буксир с баржой...

Было начало сентября. Наши ребята на «Альфе» только вышли в своё первое плавание. Капитаном баркентины был Дворкин – прекрасный моряк, любивший паруса. Ему под стать был старпом Новожилов. Выйдя из Мариуполя, ребята тут же получили боевое крещение. Капитан приказал поставить паруса, хотя ветер был неблагоприятный и не убирал их до прихода в порт назначения. Баркентина шла галсами против ветра, её изрядно болтало. Переход до Геленджика занял неделю. Большинство ребят, впервые познакомившиеся с морем, были вымотаны, изрядно изголодались, похудели. Когда, наконец, парусник бросил якорь, они впервые за несколько дней наелись до отвала. Истосковавшись по витаминам, ребята нанесли визиты в окружающие городок сады и виноградники. Неконтролируемое поглощение витаминов для многих окончилось диареей. Но молодость есть молодость, всё быстро прошло и забылось, а следующий переход «Альфы» был до мыса Пицунда - этого райского уголка на кавказском побережье. Здесь наши ребята вволю отдохнули и поплескались в море, пораженные чистотой и прозрачностью морской воды. Руководители практики и капитан «Альфы» не возражали, когда те, кто посмелее, прыгали в море с нока фок-реи. Конечно, они не только купались и загорали. Ведь программа практики была довольно обширная. В конце пребывания на УПСах нам полагалось предоставить руководителю практики на проверку внушительный отчёт, который по возвращению в училище сдавался в Отдел практики. Поэтому с некоторыми нюансами, но на всех трёх парусниках нас учили примерно одному и тому же. Как вспоминают ребята, пожалуй, на «Альфе» они больше других занимались такелажными работами, наплели матов, кранцев, выбросок. Вполне естественно, ведь здесь вторым руководителем был Павел Иванович Бусалаев, знаток и любитель этого ремесла, с его неизменной присказкой во время демонстрации процесса изготовления очередного изделия «отако о, о». Но, не взирая на стоянку в заводе, наши парни за два месяца наплавали и посетили больше Черноморских портов, чем мы Балтийских. Лихой капитан Дворкин даже отходил в Ялте от причала под всеми парусами, приветствуемый аплодисментами зрителей, собравшихся на набережной. На «Альфе» в матросских должностях ходили курсанты третьего курса Ростовской средней мореходки. Посматривали они на наших немного снисходительно, как на салаг. Но это не значит, что между ребятами из высших и средних мореходок существовал какой-то антагонизм. У, меня, например, были товарищи и в ТФ, и в рыбке, и в средней. В те годы на флоте большинство старших офицеров были люди со средним образованием. Многие из них относились к выпускникам вышек ревниво, считали, что средние мореходки готовят специалистов лучше. Тогда только стали появляться приказы, дающие приоритет людям с высшим образованием, и начали поступать на заочные отделения уже известные капитаны. Например, вместе с нашим 13-м выпуском, сдавал государственные экзамены заслуженный пассажирский капитан Михаил Иванович Григор...

Возвращаясь к прохождению нашими ребятами практике на «Альфе», можно сказать, что прошла она успешно. Запомнился случай, заставивший капитана и старпома изрядно поволноваться, когда при стоянке на рейде Керчи, ночью унесло стоявшую на бакштове шлюпку. Фалинь то ли развязался, то ли перетёрся. Уже шёл октябрь. Бросились, когда расцвело. Благо шлюпку прибило к берегу, её обнаружили рыбаки и возвратили беглянку судну...

А баркентина «Капелла», как и «Профессор Визе» посетила мало портов.

Приехали ребята на парусник, когда купальный сезон на рижском побережье был в самом разгаре. Поэтому они тоже успели поплескаться в море. Виталий Хлебников на спор первым прыгнул в воду с фок-реи. Капитаном «Капеллы» был латыш Шольтис. Тоже моряк до мозга костей и любитель преферанса. Каждый вечер после чая корабельные офицеры собирались в кают-компании и расписывали пулю. На их несчастье судьба им подбросила нашего Николая Антоновича Фролова, тоже большого любителя и виртуоза этой игры. Нашему педагогу капитан Шольтис предложил принять участие в ежевечернем ритуале.

Николай Антонович охотно согласился. Очень скоро судовые офицеры пожалели, что пригласили Фролова. Он их регулярно обыгрывал. Ребята вспоминают, что уважаемый Николай Антонович был постепенно отстранён от участия в игре... «Капелла» первое время плавала в районе Моонзундского архипелага, посетила Лиепаю, Вентспилс. Николай Антонович налегал на шлюпочные учения, и ребята исходили на вёслах все проливы Моонзунда, высаживались на всех его островах. Наступили прохладные осенние дни. На баркентине была своя баня и сауна, в отличии от шхуны «Профессор Визе», где мы ходили мыться в город. Ребята же на «Капелле» после парения в сауне выскакивали и прыгали с борта в студёную воду Балтики, вскарабкивались по штормтрапу и снова бежали в сауну отогреваться. Это командование не пресекало. Ведь сам капитан Шольтис в любую погоду утром прыгал в море поплавать. В конце сентября «Капелла» взяла курс на Ленинград. Но разразившийся жестокий шторм погнал её в противоположную сторону. Рулевых рубок на этих парусниках не было. Вахтенный стоял у штурвала, продуваемый ветром, рискуя быть смытым за борт. Поэтому, заступая на руль, ребята для страховки привязывались к рулевой тумбе. Для Бори Хорько этот шторм едва не стал последним в его жизни. Он закончил вахту, отвязался, чтобы идти отдыхать. Но набежавшая волна сбила его и кинула за борт. Боре фантастически повезло, он успел мертвой хваткой уцепиться за планшир фальшборта. Крен на противоположный борт и помощь подскочивших ребят позволили ему взобраться на палубу. В этот шторм баркентину изрядно потрепало. Капитан вынужден был зайти в Балтийск, чтобы, как говориться, зализать раны. После небольшого ремонта «Капелла» опять направилась в Ленинград. На этот раз плавание прошло сравнительно спокойно.

В это время третий взвод с примкнувшими к нам херсонцами, бороздил на шхуне «Профессор Визе» воды Бьёркезундского архипелага, частенько наведываясь в порт Выборг. Однажды кто-то занёс на судно бациллу вирусного гриппа. Не помню, скольких из нас скрутила эта зараза. Командование шхуны даже вынуждено было отправить многих в местную больницу города Приморска, что между Выборгом и Ленинградом. Находились мы в больнице как раз 4-го октября 1957 года, и из радиоточки в палате услышали известие о том, что наша страна запустила на орбиту первый искусственный спутник земли. Как-то спокойно мы это восприняли, словно само собою разумеющееся... У меня грипп дал осложнение. Воспаление среднего уха. Судовая медичка лечила меня, заталкивая в ухо марлевые тампоны, пропитанные борным спиртом. После того, как все, наконец, прошло, слух мой на больное ухо никак не восстанавливался. Примерно в начале второй декады октября мы возвратились в Ленинград, стали у набережной лейтенанта Шмидта и уже больше никуда не плавали. Нам говорили, что корпус нашей шхуны износился, понемногу протекает, и плавать на ней в период начавшейся сезонной непогоды опасно... Наша медичка, видя, что слух мой никак не придет в норму, послала меня в поликлинику моряков на консультацию. Там отоларинголог, выудил из глубины моего уха марлевый тампон, который она загнала так, что обнаружить его уже не смогла. Слух у меня восстановился...

В эти дни в Ленинград пришла баркентина «Капелла» с четвёртым взводом на борту. Несмотря на то, что мобильных телефонов в то время не было, ребята каким-то образом разыскали нас. Обменивались впечатлениями. Оказывается, среди херсонцев был одноклассник Володи Каменчука по средней школе, тоже Володя. А Валя Сидоров, потащил нас с Виталиком Гришиным на Невский. По дороге он взахлёб рассказывал о шторме, который им пришлось пережить. «Представляешь, стоишь на палубе, а волна метра на три выше твоей головы. Гена Давыдов посмотрел, 'Ого!’ говорит. В общем, еле выгребли». Ещё Валя восхищался Ригой и её знаменитым рестораном, который все называли в обиходе «Подковой».

Был редкий для этих мест солнечный денёк. Мы зашли в магазин марочных вин на Невском, где Валя угостил нас с Виталиком портвейном `Три семерки’. Нужно сказать, что для большинства из нас, знакомство с молодежью Ленинграда, Пярну, Выборга тоже не прошло бесследно. Те, у кого была такая возможность, в частности я, завели себе туфли на толстой подошве, отпустили длинные волосы (канадку), перестали носить клеша. Так сказать приблизились к «стилягам». Вскоре «Капелла» ушла в Эстонию. Здесь в маленьком городке Локса, её через некоторое время вытащили на слип для ремонта подводной части, а наши ребята с окончанием практики уехали в Одессу.

«Профессор Визе» тем временем продолжал стоять у набережной Шмидта. Нам даже довелось наблюдать знаменитое наводнение. Правда, было оно не очень масштабное. Вода дошла до верхней ступени набережной, но саму набережную не залило. Пару суток сообщение с берегом у нас было с помощью рабочей шлюпки. Мы не всё время стояли у набережной Шмидта. Временами уходили в Гутуевскую гавань, к острову Канонерка, с которым связаны походы на танцевальные вечера. Грузчиков в то время в Ленинградском порту не хватало. Можно было свободно устроиться подработать на погрузке вагонов, что мы и делали несколько раз. Не было у нас на тот момент ни силы, ни сноровки, ни опыта заниматься этим делом. До сих пор, чувствуя укоры совести, вспоминаю, как небрежно, абы сделать побольше тонн, грузили ящики со знаками «Осторожно!», «Не кантовать!», «Стекло!» Внутри что-то звенело, сыпалось. Наверное, много шкоды мы наделали... Потом все вместе шли в какую-нибудь дешевую столовку, где заработанные деньги тратили на пельмени, купаты и пиво. Был у нас на шхуне матрос примерно одного с нами возраста по имени Толя. Личность страшно безответственная. Держали его на судне благодаря отцу – классному боцману с другого парусника, принадлежащего ЛВМУ - «Академик Шокальский». Прозвали мы его почему-то Толя-маклак. Один раз имели глупость и снарядили Толю получить за всех в кассе заработанные нами на погрузке деньги. Толя явился, когда мы устали ждать. Был он в дым пьян, без гроша в кармане...

Наше пребывание на Балтике приближалось к концу. Мы писали и переписывали отчёты по практике. Не могу точно вспомнить, что послужило причиной, но у нас возник конфликт со старпомом. Наверное, всему виной стал наш юношеский максимализм, но и старпом, как говориться был не подарок.

За этот инцидент чуть не были списаны с судна, как зачинщики, мой друг Валерий Иванов, Лёша Пешков и Толя Манжула. Борис Григорьевич на нас вначале рассердился, наорал, но потом ему удалось всё спустить на тормозах. Мы все получили хорошие характеристики, хорошие оценки по отчётам. В конце все решили, что нужно подарить полюбившемся нам второму помощнику капитана и Борису Григорьевичу какие-то сувениры на память. Юра Гржибовский настоял, что бородач должен курить трубку. Когда мы в предпоследний день нашего пребывания на шхуне, пригласили второго в кубрик и вручили ему сообща выбранную в магазине красивую трубку, он был тронут. «Спасибо ребята, большое спасибо. Буду её курить и помнить...» - волнуясь, произнёс бородатый штурман. В день нашего убытия с нами попрощался только он. Замкнутый капитан Шульга и затаивший обиду старпом на последнее построение не вышли. А провожать нас на вокзал приехали боцман Виктор, подшкипер Васильич, матросы, повариха. Мы сбросились, купили несколько бутылок вина, разлили его в бумажные стаканчики для мороженого и выпили на прощанья с нашими ленинградскими друзьями. Было и грустно, и в то же время весело. Не смотря на всю романтику и привлекательность практики, мы соскучились по Одессе, по училищу. Кроме того, началась мокрая осень, а судно уже три недели только меняло ленинградские причалы и не выходило в море. От этого было тоскливо...

Мы ехали в Одессу, чувствуя себя настоящими моряками, и везли новые песни, новый жизненный опыт и массу незабываемых впечатлений.
Теперь мы стали полноправными второкурсниками, а за нашей спиной уже сформировался новый первый курс. Мы ещё лучше узнали друг друга, ощутили тяжесть и вместе с тем прелесть настоящей судовой жизни, приобрели необходимые матросские навыки, пополнили свои практические знания. Плавание на парусниках ещё больше сплотило нас. Нельзя сказать, что мы так сдружились, что между нами уже не возникало конфликтов. Конечно, возникали. Ведь большинство из нас ещё пребывали в юношеском возрасте, и имели не до конца сформировавшиеся и совершенно непохожие характеры, по-разному воспринимали некоторые жизненные моменты. И будут новые практики, потом долгие годы плавания, мы всю жизнь будем меняться, но многие из нас до конца останутся романтиками в душе. У некоторых вестибулярный аппарат будет туго приспосабливаться к морской качке, но почти все мужественно преодолеют этот барьер. А вот москвич, гитарист нашего взвода Саша Лушин так и не сможет переступить его, только будет грустно шутить: «Жёра, держи стол, без берега жить не могу!», перефразировав известный одесский анекдот «Жёра, покачай стол, без моря жить не могу». После второго курса Саша заберёт документы и уедет в Москву, где окончит институт...

Одесса встретила нас солнцем, золотившим листву деревьев, провинциальной суетой и неухоженностью. Но это был тот самый город, в котором начинался наш жизненный путь. И он был единственный.

Книжная полка краеведа