Geum.ru

Альманах издан при поддержке народного депутата Украины

Вид материалаДокументы

Содержание


Второй семестр. Курсантские будни и развлечения.
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   16
С конца октября по февраль. Завершение первого семестра.

Наконец нас посадили в машины и повезли назад в Одессу. С возвращением в училище наступило очень напряженное время. Шесть часов занятий утром, после обеда строевая подготовка, т.к. приближался праздник Октябрьской революции, а училище всегда принимало участие в демонстрации, вечером лабораторные занятия и самоподготовка. Плюс ещё нужно было ходить в наряды. Все наряды оформлялись через ОРСО - Организационно строевой отдел. Начальником ОРСО в то время был полковник Пекелис, высокий, худой, рыжеволосый, а его заместителем капитан второго ранга Конеев, тоже высокий, тоже худой, но неотразимый для женщин красавец. Как эффектно он смотрелся, когда при всех своих наградах вышагивал впереди курсантского строя!

На октябрьские праздники мы, наглаженные и надраенные, бодро шагали

в общем училищном строю по улицам Одессы. Меня переполняло чувство гордости и даже мальчишеского тщеславия, когда мы маршировали на глазах, стоящих на тротуарах горожан. Я заметил в толпе Аню Гонопольскую и Таню Воротнюк, своих бывших соучениц по 49-й школе, которые весело махали мне, и эмоции, переполнявшие меня, явно усилились...

После 7 ноября легче не стало. Напротив. Если на строевых ещё можно было проветриться, то теперь после обеда приходилось идти на занятия. Мы с Юрой Гржибовским даже запаниковали и хотели перейти в среднюю мореходку, но потом постепенно успокоились. Конечно у нас не было ещё жизненной закалки, после бессонной ночи в наряде слушаешь лекции, отрабатываешь лабораторки. Глаза на лекциях сами закрывались, да и в нарядах тоже. Помню, стоял на вахте с просверленной трёхлинейкой в корпусе «А». Пытался читать конспект, но уснул, уронив голову на тумбочку. Проверяющим был тот самый Тарасюк, который возглавлял первый и второй взводы в совхозе. Он подшутил надо мной, унеся винтовку в дежурку. Меня словно что-то толкнуло, возможно, это были шаги удаляющегося Тарасюка, я вскинулся, увидел, что оружия нет, и бросился его искать. В дежурке добродушный преподаватель, посмеиваясь, вернул мне винтовку. В конце года училище понесло потери. Погибли два вернувшиеся с практики пятикурсника. Помню, как прощались с одним из них, будущим электромехаником. Гроб стоял в актовом зале. Лежал в нём как живой молодой парень. Его лицо покрывал красивый тропический загар... Судно, на котором он проходил практику, пришло в Одессу и было поставлено на 1-й судоремонтный завод лагом к другому судну. Он возвращался поздно из города, поскользнулся на трапе и упал между судами, ударившись затылком о фальшборт. А в ночь перед этим прощанием, я стоял в карауле на нашем хоздворе, который располагался между корпусом «А» и Главным корпусом, выходящим на улицу Градоначальническую, что в те годы называлась Перекопской Победы. На хоздворе стояло несколько одноэтажных построек различного назначения. Через окно одной из них, кажется, это была плотницкая, виднелся новый гроб, освещенный падавшим на него лунным светом. Не знаю, какая сила заставляла меня, проходя мимо, каждый раз заглядывать в это помещение...

Уверен: все мои соученики разделяют мнение, что нам очень повезло с начальником факультета. Владимир Кузьмич Захаров, плотный, смуглолицый мужчина, грек по национальности, был, что называется человек с большой буквы. Не одного из нас он спас от неприятностей, не одному помог на нашей курсантской дороге к капитанскому мостику. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из наших выпускников сохранил в душе обиду на него. Хотя был он не очень речист, не имел с нами душеспасительных бесед, а свои лекции по Лоции и Навигации проводил не очень интересно и динамично. Голос у него был низкий, слегка надтреснутый, говорил он медленно, временами выдерживая большие паузы. В высшую мореходку он пришёл из средней, где занимал должность Заместителя Начальника училища. Капитан, настоящий моряк до мозга костей, он вместе с тем не хотел, чтобы его сын тоже посвятил свою жизнь морю...

В первом взводе занимался Виктор Магнер, впоследствии ставший моим близким товарищем. Мать у него была русская - Антонина Петровна, а отец, преподаватель нашего училища Леонид Миронович Магнер – еврей. Невысокого роста, негромкий, скромный, добрый Леонид Миронович читал нам Географию морских путей. И вот, не смотря на кажущуюся скромность и мягкость, он воспитывал Витю в духе неприятия советской тоталитарной системы, что в те непростые времена, можно было считать подвигом. Юра Михневич, друг Вити с первых дней пребывания в мореходке, рассказывал, что как-то на первом курсе Леонид Миронович сказал им: «Ребята, вы выбрали самую хорошую профессию в наши дни. При данном тоталитарном режиме вы можете побывать за рубежом, увидеть как там, сравнить...» Не знаю, по какой причине терпел его наш начальник училища И. Г. Слепченко последовательный сталинист и антисемит. Хотя мне лично Иван Гаврилович очень помог в жизни.

Уже в первом семестре мы начали изучать «Морское дело». Конечно, ведь после первого курса нам предстояло идти на практику, и мы должны были что-то знать и уметь. Читал нам «Морское дело» Николай Антонович Фролов, настоящий моряк. Небольшого роста, крепко сбитый, он чем-то напоминал персонажа из произведений Станюковича. Позднее, он стал руководителем отдела практики. А лабораторные работы вёл Павел Иванович Бусалаев , который учил нас вязать узлы, делать сплесни и огоны, плести маты. Павел Иванович говорил тонким морским голосом, с лёгким одесским акцентом. Когда показывал узел, всё повторял: «Отако о, о...»

Высшую математику читал у нас В.М. Коровин, требовательный, взрывной, резкий, иногда даже грубый – гроза первокурсников. Ассистентом у него был Н.Саранчин, негромкий, сухощавый, лысеющий. Когда мы задавали ему вопросы, он тихим голосом, невнятно объяснял и при этом любил повторять: «Примерчики надо решать, мальчики, примерчики...» Они оба прошли войну, но я помню всего один случай, когда В.М. Коровин вспомнил об этом, раздалбывая кого-то из нас, кунявших на лекции. «На фронте, бывало, спали считанные минуты. Заснул на ходу в колонне, тут же встряхнулся и вроде немного проспался. Я тогда был согласен спать, хотя бы час в сутки, а остальное время работать», - сказал он и тут же, как бы спохватившись, продолжил лекцию.

После возвращения из совхоза, наша рота увеличилась до 123 человек. К нам присоединились три парня из Чехословакии. В первый и второй взводы попали чехи Томи Гобза и Павэл Нэвэчержал, а к нам в третий Бэла Госьяровский – словак. Эти ребята были чуть постарше, но выглядели явно солиднее большинства из нас.

К ужину мы возвращались в экипаж. Приводили себя в порядок и шли в

столовую, где были расставлены столы каждый на десять человек. Здесь, такие как я, привыкшие ковыряться в тарелке, получали уроки быстрого поглощения пищи. Если тебе доставалось место за столом с краю у прохода, то, медленно работая ложкой и пережевывая пищу, ты задерживал своих товарищей, которые занимали места в этом ряду и справлялись с текущей задачей быстрее. После ужина, столовая служила нам местом для занятий. Хотя в кубриках тоже стояли столы, и многие предпочитали заниматься поближе к своим койкам, но в столовой было больше света...

Этажом выше нашей роты, располагались судоводители-третьекурсники. Ротным командиром у них был капитан 2-го ранга Борзик, видный, представительный офицер, картинно куривший трубку. Со стороны рота выглядела дружной, спаянной, среди ребят этого курса было много интересных, колоритных личностей, к которым тянулись младшие, т.е. мы. Среди прочих выделялся Олег Лялин, или как ласково звали его товарищи «Лялька». После окончания училища, он выбрал карьеру разведчика, а кончилось всё тем, что, находясь в Лондоне, он перебежал на сторону наших тогдашних противников и рассекретил советскую агентурную сеть в Англии. Я читал об этом статью в английской газете, которую тайком привёз из рейса мой товарищ Валя Бобырь. Статья была написана с тонким английским юмором... Но всё это случится ох как не скоро, а пока мы частенько забегали к ним на этаж послушать, как ребята поют.

В первом семестре нас начали интенсивно обучать английскому языку. Мы занимались по семь часов в неделю. Каждое отделение имело своего преподавателя. За два лекционных часа тебя как минимум дважды поднимали отвечать. Наше отделение вела Тамара Ивановна Андронова. Крупная, интересная женщина, дочь Начальника училища Ивана Гавриловича Слепченко. Она была строга с нами, редко улыбалась, возможно, потому, что у неё пошаливало сердце. Но уроки у неё проходили интересно. Я с благодарностью вспоминаю Андронову. Ведь за два с половиной месяца, я выучил английский лучше, чем немецкий, который мне давали в школе пять лет. Во втором отделении английский вела Зумбадзе, добрая, словоохотливая, обожающая, как она сама говорила, посплетничать. Не берусь сравнивать, какая из преподавателей была лучше, ведь при изучении языков главное это система и настойчивость. Без сомнения и способность к языку играет большую роль...

Я говорил в начале повествования о некой центростремительной силе, которая заставила нас поступать в мореходку. Теперь появилась и центробежная сила, которая понемногу начала уменьшать наши ряды...

Как-то Витя Бабич перед первой сессией шёл в город и заметил у проходной помковзвода-1 Володю Полозова, который разговаривал с молодой женщиной. Женщина утирала слёзы. После этого Полозов уволился и опять пошел плавать. Впрочем, я уже писал об этом. А женщина была его жена. Вторым покинувшим училище был парень из моего взвода, русский, но выросший в Осетии. Не помню ни его фамилии, ни имени, только прозвище, которое дал ему Лёша Пешков – «Ара». Ара был хороший борец полутяж и до ухода из училища сумел стать чемпионом города. Ушёл ли он в другой институт, уехал ли из Одессы никто не помнит, но мы его уже никогда не встречали... Больше никто училище до конца первой сессии не покидал. Но наша численность впредь никогда не поднимется до первоначальной, а дипломы об окончании получат не 123, а 94 человека. Из них 67 пройдут через должность капитана, а 27 капитанами так и не станут по самым разным причинам. У одних не сложится жизнь, другим не повезёт, третьи предпочтут береговую работу, даже профессию...

В декабре нас повели в порт на экскурсию. Конечно для меня и многих ребят, выросших в Одессе или других портовых городах, это не было в новинку. Но среди нас учились и такие, которые до приезда в училище ничего подобного не видели. Мы побывали на двух транспортных судах. Первым была пожилая «Караганда», пароход, грузивший уголёк. Вид он имел мрачноватый, поэтому на лицах многих моих товарищей читалось разочарование. Второе судно, на борт которого мы поднялись, был серийный танкер. Такие суда, произведение советской судостроительной мысли, хоть и отставали в техническом плане от тех, что уже строились на западных и японских верфях, но являлись значительным шагом вперёд и существенно пополнили наш флот. Танкер назывался «Клайпеда». Чистота на палубе и в надстройке, новенькие швартовые концы, пианино в столовой, белые накрахмаленные скатерти и салфетки в кают-компании, всё это произвело такое впечатление, что многие из нас решили стать танкеристами. Помню слова Лёвы Маринина из первого взвода: « Пойду только на канистру!» Через двадцать лет, когда волею судьбы я был заброшен на Дальний Восток и плавал капитаном теплохода «Исидор Барахов» в аренде Сахалинского пароходства, мне часто приходилось бывать в бухте Ванино. Здесь, используемый как бункеровочная база, стоял на приколе танкер «Клайпеда», сыгравший свою роль в судьбе многих моих товарищей...

Подошло время первых зачётов и первых экзаменов. Сейчас некоторые мои товарищи из патриотических чувств готовы доказывать, что их взвод всегда сдавал экзамены лучше других. Я никогда не претендовал на роль хорошего ученика, но хочу всем напомнить, что оценки в зачетке не играли никакой роли с началом нашей трудовой службы на море! Вероятно, их бы взяли в расчёт лишь в одном случае: если бы кто-то захотел после окончания училища остаться в аспирантуре и посвятить себя преподавательской деятельности. Но таковых среди нас не оказалось. Все сразу ринулись на флот. А тут уже действовали многие факторы. Везение, то есть к какому капитану, и в какой коллектив ты попал, твоё отношение к работе, и какой ты есть сам, и твои связи... Вспомните, друзья, Юру Савицкого и Борю Хорько, их трудовая жизнь не сложилась почти с самого начала, а ведь они весьма неплохо учились. Конечно, как говорится, каждый строит свой ад, но...

Не все мы сразу воспринял институтскую систему приобретения знаний. В нас ещё глубоко сидело школярство. Вот почему на первых экзаменах даже у некоторых ребят окончивших десятилетку с медалью, как говорится сразу дело не пошло. Я вместе со своими товарищами пытался вспомнить, какие же зачёты и экзамены мы сдавали тогда, зимой 1957 года. Но все усилия были напрасны. И пришлось мне обращаться в архив мореходки. Работницы архива Вера Ивановна и Таня проявили любезность и помогли мне. Пачки личных дел нашего 13-го выпуска высшей мореходки были собраны в алфавитном порядке, не зависимо от того, какой факультет. Вначале попадались папки с делами механиков, электромехаников, заочников. Потом в пачке на букву «Н» я нашел личные дела Валерия Немятого и Валерия Николаенко по прозвищу «шкипер». Дорогие мои сокурсники, вы поймете моё волнение, когда я держал в руках зачётки, которым было более полувека. Словно на меня подул ветер юности из того переменчивого одесского января 1957 года... Мы сдавали тогда всего четыре зачёта: по химии, высшей математике, начертательной геометрии и физвоспитанию. А вот экзаменов у нас было пять: английский язык, высшая математика, морское дело, начертательная геометрия и история КПСС. Для тех, кто не знает, разъясню, КПСС – это коммунистическая партия Советского Союза. Преподаватель, читавший нам историю КПСС, делал это весьма нудно. К сожалению, не запомнил его фамилии. За два года до этого прошёл знаменитый 20-й съезд КПСС, на котором Хрущёв развенчал «культ личности» Сталина. И преподавателю можно было на этой основе интересно строить многие свои лекции. Однако то ли историк сам был противником разоблачения преступной деятельности Сталина, то ли под влиянием вышестоящего начальства, но он мало и неохотно говорил об этом. А когда касался данного вопроса, то весьма неубедительно, причём пару раз у него вырывалась фраза: «Этот пресловутый культ личности...». Может, причиной такого поведения историка являлось то, что наш начальник училища, Иван Гаврилович Слепченко, как я писал, был последовательный сталинист. Когда уже во всех институтах и школах убрали бюсты и портреты вождя всех времён и народов, в главном корпусе училища продолжала маячить его большая поясная гипсовая скульптура. Большинство из нас с детства воспитывалось в духе преданности вождю. Но как раз в те годы началось обновление молодёжного мышления. В нашем кубрике после отбоя возникали яростные споры, кто прав Хрущёв или Сталин. Хвала богу, у нас уже было достаточно ребят, которые соглашались с Хрущёвым. Среди них ныне ушедшие Лёша Пешков и мой друг Володя Коряков. Я же, к своему стыду, яростно защищал Сталина... Не знаю другого своего соученика кроме Вити Магнера, который был бы воспитан в духе неприятия сталинизма. Витя же говорил: «Никогда не прощу этому кацуку, убившему 5 миллионов людей!»

Уже с первых экзаменов в наш обиход вошли шпаргалки или сокращённо «шпоры». Писали их ребята-умельцы. Я же из-за своего отвратительного почерка и несобранности, к сожалению нормальную «шпору» написать не мог. «Шпоры» многим помогли, ребята самоотверженно выручали друг друга.

На высшей математике свирепствовал Виктор Коровин. Не буду называть

фамилии своего однокурсника, но сам видел сцену, как неудовлетворённый его ответом Коровин вывел в зачетке «удовл.» и, швырнув последнюю её хозяину,

зло процедил: «На, живи!»...

А Николай Антонович Фролов на экзамене по Морскому делу проявлял либерализм. Помню, у меня в билете один вопрос был по вооружению и укладке грузовых стрел. Вместе со мной в аудитории находился Володя Куликов из второго взвода, который успел поплавать. Он охотно на макете показал мне, как практически всё делается и, самое главное, напомнил некоторые морские термины, которые ещё не успели закрепиться в памяти. Когда я рассказывал Фролову про укладку грузовых стрел по-походному, он спросил, как называется штырь, крепящий в гнезде нок стрелы. Я ответил: «Нагель!» Фролов заулыбался и поставил мне «отлично».

Наконец наши первые зачёты и экзамены были позади. Все кто сдал их успешно поехали в отпуск домой, кто сдал посредственно – должен был остаться в экипаже. Правда, в конце концов, если не было хвостов, отпускали всех. Помню, чуть не половина нашего взвода пришла провожать московский поезд. Чистых москвичей у нас в классе было всего двое, это Володя Коряков и Серёжа Осипов. Но на этом поезде ехало много ребят из нашей роты, в том числе и те, кому приходилось добираться домой с пересадкой. А наш помкомвзвода Коля Копылов решил провести отпуск в столице и принял приглашение Володи Корякова погостить у него. Минуло уже полгода нашей совместной курсантской жизни. За это время мы основательно узнали друг друга, притерлись, у нас наметились общие интересы. И хотя на вокзале было шумно и весело, но ещё веселее было, когда мы вернулись из отпуска и снова оказались все вместе.

Второй семестр. Курсантские будни и развлечения.

В те годы в деревнях было несладко. Однако ребята, пришедшие в училище из сельской местности, возвращаясь после отпуска, везли с собой аппетитные, экологически чистые гостинцы: сало, кровяную колбасу, маринованные грибки, пахучие пироги, домашнюю горилку, а проще самогон. Не вспомню ни одного из своих соучеников, кто бы привёз подобные вкусности и «зажилил» их. Всё выставлялось на стол. И в скоротечных по-курсантски пиршествах участвовали все, кто находился на тот момент вблизи. Коля Хлевной, как самый крупный из нас и привёз самую большую торбу. Гуляли всем кубриком. Я тоже принимал в том пиршестве активное участие. Виктор Бабич вспоминает, возвращение Глеба Данильченко. Он выложил продукты на стол и, пока остальные закусывали, стал делиться впечатлениями об отпуске. «Заходим мы трое мордоворотов в ресторан,» - рассказывал Глеб, - « я и двое со мной чуть поменьше...» Слушавшие его ребята чуть не поперхнулись от смеха. Дело в том, что Глеб был невысокого роста, имел красивый торс, но коротковатые ноги...

Второй семестр мы начали в несколько измененном составе. Дело в том, что опыт с формированием первого элитного взвода не увенчался успехом. Зимняя сессия для него была провальной, процент незачётов и низких оценок был намного выше, чем в других взводах. Поэтому первый взвод наше начальство решило рассиропить. На его усиление из нашего взвода был брошен Вадим Шохет, а из четвёртого взвода Вадим Шепелявый. В наш третий из первого пришли Виталий Гришин и Саша Лушин, во второй взвод перевели Сашу Балакшева, сына известного капитана-танкериста Глеба Балакшева, в четвертый - Серёжу Кудашкина и Валентина Сидорова. Кроме того, рота понесла потери. Из первого взвода был отчислен Костя Лудченко, полностью проваливший сессию. Кто знает, возможно, он просто не выдержал насмешек товарищей? Ведь со временем, отслужив в армии, он всё же закончил училище... А из нашего взвода вынужден был бросить учёбу и уехать домой, немногословный, добродушный статный парень из украинского села. У него серьезно заболела мать, некому стало зарабатывать на хлеб и кормить младшего брата и сестрёнку... И никогда уже мы не узнаем, по какой причине не вернулся после отпуска словак из нашего третьего взвода Бэла Госьяровский. Он постоянно учил немецкий язык и говорил мне: «Алик, я уже знаю тыщ слов!» Я наивно спрашивал: «Бэла, зачем это тебе, где ты будешь на нём говорить кроме Германии?» «Алик, что ты говоришь!» - махал он рукой и начинал загибать пальцы. – «На немецком можно договориться в Австрии, Венгрии, Дании, Швейцарии, Бельгии...» Он рассказывал, что у него очень старенький отец, который воевал ещё в первую мировую войну и даже получил орден за то, что вытащил с поля боя раненого офицера. Но Валера Иванов как-то заметил, что между двумя чехами из первого взвода и нашим словаком не совсем безоблачные отношения на национальной почве. Нам в те годы это было трудно понять, хотя мы и знали, что во время 2-й Мировой войны марионеточная Словакия была союзницей Германии, и её воинские части даже входили в число оккупационных войск в Украине. И вдруг через сорок лет, казавшаяся монолитной Чехословакия распадается на две республики...

Второй семестр не был таким напряженным, как первый. Свободного времени стало больше. Тогда существовал порядок, что первые два курса мы были обязаны жить в училище. Даже одесситам требовалось официальное увольнение, чтобы остаться на ночевку дома. При шестидневной рабочей неделе, домой с ночевкой можно было отпроситься только с субботы на воскресенье. Но жесткой дисциплины не было. Приглядевшись, мы все стали потихоньку ходить в «самоволку». Тем более, что с началом второго семестра на самоподготовку уже так строго в строю не гоняли.

Появилась возможность заниматься спортом. В осеннее-зимний период в спортзале нашего учебного корпуса «Б», что на улице Пастера, там, где теперь работают курсы повышения квалификации, по субботам и воскресеньям устраивались вечера отдыха, а попросту говоря танцы. О дискотеках в те годы никто понятия не имел. И хотя в стране ещё не схлынула хрущёвская оттепель, но на идеологическом фронте развернулась борьба с так называемыми «стилягами». Не смотря на железный занавес, сведения о молодежной моде, о современных танцах, о короле рок-н-ролла Элвисе Пресли, просачивались в страну. Здесь большую роль играли страны-соседи из социалистического лагеря Венгрия, Чехословакия, Польша, у которых в этом отношении было всё гораздо проще, и внедрение появившегося на западе нового шло гораздо быстрее. Наверное, наши соученики-чехословаки, прибыв в училище и оглядев нас подумали: «Боже, какая отсталость!» А ребят, которые носили длинную прическу, туфли на толстой подошве, узкие брюки, длинные пиджаки с широкими плечами и танцевали западные танцы, т.е. были «чужды» нашему советскому обществу, нарекли стилягами... Рок-н-рол у нас в корпусе «Буки» не «крутили». Не помню, чтобы в 57 году его «крутили» на других студенческих вечерах. В основном была практика собираться проверенными компаниями на квартирах и отплясывать в своё удовольствие. Но если соседи были нервные, мог нагрянуть комсомольский патруль или милиция. В тюрьму, конечно, не сажали, но могли насильно постричь или попортить одежду.

В тот период на наших экранах прошёл фильм «Серенада солнечной долины» и «Читтанога-чуча» Глэна Миллера захлестнула все студенческие танцплощадки. Когда в нашем спортзале корпуса «Буки» сотенная толпа, взбивая пыль, начинала топтаться под эту музыку, то казалось, что здание может рухнуть в катакомбы. В воздухе витал коктейль, состоящий из слабых запахов дешевых духов, алкоголя, табака, фланелек и пота. У некоторых моих товарищей именно здесь произошло знакомство с девушкой, которая впоследствии стала спутницей жизни... Конечно, были среди нас ребята, сохранившие верность своей школьной подруге, как например Володя Каменчук - Неле, Алексей Чеботаренко - Татьяне.

Продолжая тему «стиляг» и одежды, остановлюсь на том, какой курсантской моды придерживались на первом курсе мы. Наша форма отличалась от матросской только тем, что мы не носили погон, а на ленточке бескозырки было написано Одесское Высшее Мореходное училище. Мы носили такие же как у военморов форменки с гюйсами, такие же парадные и рабочие ботинки, бушлаты и однобортные шинели, а вместо шарфиков «слюнявчики» с подшиваемыми белыми подворотничками. Но конечно с первых месяцев учёбы форму мы старались модернизировать, с целью походить на настоящих мореходов. Для начала принялись отстирываться с хлоркой наши гюйсы, чтобы выглядели не как у «салажат», а полинявшими под лучами тропического солнца. Фланелевки и шинели заужались в талии, дополнительно полы шинелей обрезались, в штанины брюк вставлялись клинья, чтобы получились щегольские клёши. За клинья нас преследовали, поэтому в обыденной обстановке лучше было начальству на глаза в расклешенных брюках не попадаться. Перешивкой курсантской одежды в экипаже занимался легендарный Гун. Вообще этот человек официально числился в училище баталером. Но поставил в своей каптерке швейную машинку и за мизерную цену выполнял все наши заказы быстро и хорошо. Сам Гун был типичный еврей, говорил с ужасным местечковым акцентом и обладал отличным чувством юмора. Когда мы получали распределение на пятом курсе, Гун выдал каламбур: «Чем иметь на Камчатке три тысячи, лучше иметь в Одессе пять!» Как видно он пользовался уважением не только у нас, но и у руководства училища, так как параллельно с нами на электромеханическом занимался его сын Саша Гун, неизменный вратарь факультета, парень отчаянной смелости. Ведь при И. Г. Слепченко пробиться в наше училище юноше еврейского происхождения было практически невозможно.

Особое место в тогдашней курсантской моде отводилось бескозырке. Казенные, которые нам выдавали, совершенно не ассоциировались с видом лихого морехода. Они были грубые, высокие, с уставными короткими ленточками и тусклой надписью на них. Зато, какие бескозырки шили Миша и Сёма из шапочных мастерских, что располагались на Екатерининской улице! С маленькими полями, с невысокой тульей, на которой сияла золотом длинная, чуть не до пояса, ленточка с надписью почти во всю окружность – Одесское Высшее Мореходное училище. Когда на втором курсе наши бескозырки, по распоряжению свыше, заменили мичманки, Миша и Сёма быстро перестроились и начали выпускать модные морские фуражки. Я даже успел пошить у кого-то из них свою первую штурманскую.

Конечно, не все наши ребята шили себе модные бескозырки или фуражки. Некоторые не могли в силу материального положения, а некоторым, как например нашему помкомвзвода Коле Копылову было глубоко на это наплевать. Но на первом курсе большинство из нас были мальчишками и любили пощеголять в морской форме. Это уже к пятому курсу мы стали предпочитать цивильную одежду. Когда уже побывали на практике «в загранке», посмотрели на людей по ту сторону кордона, сумели купить себе красивые вещи. А пока мы, собираясь на «гульки», утюжили стрелки на клёшах, драили зубным порошком пуговицы на бушлатах и шинелях, подшивали чистые подворотнички на слюнявчиках.

Нам регулярно платили стипендию. На первом курсе она составляла 50 рублей. В те годы на эти деньги можно было купить примерно в десять раз больше продуктов, чем в наши дни на пятьдесят гривен. Те из ребят, которых родители не могли поддержать материально, тратили эти деньги на личные нужды. Но для других они служили источником маленьких удовольствий. В те годы в курсантской, да собственно и в морской среде были популярны два недорогих злачных заведения или кафе, которые мы называли «Гамбринус» и «У тёти Ути». «Гамбринус» - располагался на улице Преображенской в глубоком подвале между театральной кассой и углом Дерибассовской. Говорят, что это именно тот «Гамбринус», с которого Куприн написал свой знаменитый рассказ. Не могу это утверждать. А кафе, где работала официанткой известная всей Одессе тётя Утя, располагалось в подвале на Решильевской угол Дерибасовской. Нам мальчишкам щекотало самолюбие, придя в ресторан, независимо посидеть за столом, обслуживаемом любезным официантом, выпить чего-нибудь крепкого, поболтать с товарищами и расплатиться по счёту, присовокупив щедрые по тем временам чаевые. Я тоже пару раз на первом курсе, с Юрой Гржибовским, заглядывал в «Гамбринус». И оба раза встречали там ребят из нашей мореходки. Вот примерное курсантское дежурное меню и стоимость того, чем в «Гамбринусе» угощали. Двести грамм водки - 10 руб., две порции купат – 28 руб., селёдка, салат из кислых огурцов, лимонад – 10 руб., т.е. у нас ещё оставалось от стипендии на мелкие расходы. У «тёти Ути» цены практически не отличались. Во время нашего первого посещения кафе мы с Юрой оказались за одним столом с пятикурсником, днями вернувшегося из полугодичной морской практики. Он был в расстроенных чувствах и, словно ждал нас, чтобы излить наболевшее. Оказывается, возвратившись в Одессу, он узнал, что его девушка, с которой они встречались два с лишним года, за это время успела выйти замуж и находилась на третьем месяце беременности. «Не верьте бабам, все они такие», - повторял он захмелев. У меня в то время полруги не было, а на Юру его слова вряд ли произвели, должное впечатление. Он по натуре был однолюб, и постоянно прощал своей обожаемой Жанне её капризы и увлечения. Бывало, вернётся со свидания в экипаж мрачный, расскажет, что поссорился с Жанной и больше к ней ни ногой, а через день опять бежит. Как друг он был отличный, не мелочный, добрая душа, отдачливая. Во второй наш приход за наш столик подсел Юра Лавров из 4-го взвода. Толковый, компанейский, остроумный парень, хороший организатор, имевший завидные связи в самых верхних эшелонах советской власти, он так и не дослужился до капитана, весело и бесшабашно растратив молодые годы. Не скажу, пристрастился ли он к гусарству с первого курса мореходки, или уже до поступления в училище обладал в этом деле неким опытом.

В училище работали многочисленные спортивные секции. Но, по правде говоря, особого внимание наше начальство спорту не уделяло. Никаких поблажек, как это было в других высших учебных заведениях, спортсмены в училище не имели. В ОВИМУ поступали отличные перспективные парни, но очень быстро теряли форму и опускались до среднего уровня. В основном наши ребята спортом занимались для души. Как Алик Приступа, Олег Савченков – из четвертого взвода, Витя Борисенко – из моего третьего. Они увлеклись на первом курсе «парусом» и остались верны ему до окончания училища. А вовлёк их в это мероприятие Виталий Хлебников из четвёртого взвода, которого мы ласково прозвали Хлебаня. Житель Днепропетровска, он был фанатом- яхтсменом, занимался этим видом спорта с детских лет и передал свою любовь к морю и парусу сыну. Перед развалом Союза и потерей флота В. Д. Хлебников был капитаном на большом судне типа РО-РО «Александр Васляев». Потом на других судах под иностранным флагом он проплавал чуть не до семидесяти лет, никак не решаясь расстаться со своей любимой профессией...

Не могу не упомянуть столь позорного явления, которое проявилось на первом курсе – это воровство. Дело в том, что центробежная сила по этой причине вырвала двоих из наших рядов. Первой жертвой оказался Борис Жимков из первого взвода. Впрочем, сгорел он по собственной глупости. Наступил март месяц, мы скинули шинели и надели бушлаты, А в те годы бушлат был ходовым товаром. Если однобортную шинель в цивильном хозяйстве приспособить было трудно, то бушлат, тёплый, лёгкий и удобный, мог пригодиться и в заводских условиях, и на сельских работах, и на рыбалке, и на прогулке. Так вот, в нашей роте стали исчезать бушлаты. В коридоре на этаже были вешалки для зимней одежды. И вдруг человек, аккуратно устроивший на ней свой бушлат, несмотря на все усилия, не мог его обнаружить. Случалась, конечно, и путаница. Хватали не свой бушлат, потом вешали его на другой крючок, хозяин находил, ругался. Бушлаты, как и вся одежда, нами маркировались, Но неожиданно на месте твоего бушлата появлялся старый, немаркированный. А Боря Жимков своего новенького бушлата так и не обнаружил. Помыкавшись, он пошёл на другой этаж, и позаимствовал чужой бушлат в роте на курс старше. И ходил в нем, не таясь, даже не прибегнув к маскировке. Его быстро обнаружили, а так как бушлат был взят в другой роте у старшего товарища, Борю мгновенно отчислили. Вообще Боря был парень не злой, не задиристый, Помню, как Валера Иванов, который был весьма не сдержан на язык, больно задел Борино самолюбие. Но тот не учинил над Валерой расправу, хотя был значительно здоровее обидчика. Он только махнул рукой, выругался и выскочил из кубрика. До окончания первого курса у нас в роте произошёл ещё один случай воровства, за который фигуранта отчислили. Случай опять же произошёл в первом взводе, в отделении Жени Ерёмова. Женя недавно рассказал мне, что когда это случилось и на провинившегося А. готовился приказ, у них состоялся откровенный разговор. А. клялся, что ничего не крал. «Ты знаешь, я ему почему-то поверил», - сказал Женя. – «Потом А. поступил в среднюю мореходку, закончил её, правда, механическое отделение. А когда я стал капитаном, мы неожиданно встретились. Он пришёл ко мне на судно вторым механиком...»

Вообще вопрос воровства в мореходке не однажды заставлял меня задумываться над этим явлением и удивляться. Почему и как некто мог тащить у своих товарищей? Особенно я был поражён, когда из училища за это дело загремел парень, с которым я когда-то учился в одном классе. И был он в школе приличным учеником, из благополучной семьи, с хулиганами не водился, а вот, поди же, ты. Говорят, денег на гульки не хватало... Надо отдать ему должное, этот юноша, через год опять поступил в училище и благополучно окончил его. Потом успешно работал в Черноморском Пароходстве.

... Только закончилась одесская зима, нас стали водить на занятия по гребле на 1-й судоремонтный завод. Здесь тогда располагались училищный яхт-клуб и лодочная станция, базировалась принадлежащая училищу яхта «Лейтенант Шмидт». Ялы, на которых мы учились грести, были большими. На весла садилось сразу десять человек. Руководил нашими занятиями лаборант с кафедры физподготовки Георгий Заборовский. Хороший, добрый мужчина лет под пятьдесят с одесским говором и одесским темпераментом. Если у кого-то что-то не получалось он нещадно разносил, кричал: «Товарищ курсант, как вы гребёте? Что вы делаете?» Но вдруг успокаивался и безапелляционным тоном заключал: «Товарищ курсант, вы – жопа!» Иногда за нашими занятиями приходил понаблюдать завкафедрой Шамрай. Заборовский хотел блеснуть перед начальством своими успехами в деле нашего обучения, начинал раздалбывать «товарищей курсантов» громким шепотом. А когда шлюпка проходила вдоль причала, на котором стоял Шамрай, подавал команду, и мы поднимали вёсла вертикально, приветствуя завкафедрой.

С апреля месяца началась строевая подготовка к первомайской демонстрации. Весной курсанты нашего училища на практику не ходили, и естественно марширующего народа собиралось больше, чем перед октябрьскими праздниками. На стадионе все не помещались, поэтому отрабатывали шаг в Дюковском парке. На занятия в учебные корпуса и обратно в экипаж полагалось ходить только строем, отставших, которые пытались прорваться через КПП в одиночку, отлавливали и наказывали. Эх, сколько километров мы отмахали в строю только за первый курс! Каждый день от экипажа через железнодорожные пути на Балковскую, потом вверх по Матросскому спуску на Ольгиевскую до Пастера... Однажды я завозился и отстал от роты. Пристроился к механикам-четверокурсникам. У ворот стоял начальник ОРСО полковник Пекелис и здоровался с проходящими ротами. Мои старшие товарищи шли, не очень следя за равнением в рядах и за ритмом шага. Когда начальник ОРСО с характерной для него лёгкой аристократической картавостью крикнул: «Здгавствуйте товагищи кугсанты!» Чёткого ответа у механиков не вышло. Тявкнуло несколько робких голосов в разных шеренгах строя и всё. Но ребята мобилизовались, взяли шаг и со второго раза довольно дружно прокричали: «Здравия желаем товарищ полковник!» «Плохо отвечаете товагищи кугсанты!» - сделал замечание Пекелис. И вдруг из строя раздался жизнерадостный детский крик: «Уррря.а.а.а!..» Строй весело заржал. Мне по возрасту хохотать было не положено, но я тоже не сдержался от смеха. На старшекурсников начальство смотрело сквозь пальцы.

Той же ранней весной, во второй половине дня весь курсантский состав построили на стадионе. Было много начальства. На деревянную трибуну выходили по очереди пятикурсники и произносили покаянные речи. Училищное начальство клеймило их позором. Не помню, с какого именно факультета были эти парни, но только не с судоводительского. Вначале большинство из нас не понимало о чём идёт речь. Но постепенно картина вырисовалась. Эти ребята, будучи на практике в Ленинграде, познакомились с жизнью наших коллег из ленинградской вышки. Рассказывали, что ленинградцев кормят намного лучше. Не знаю, так ли это было, но, возвратившись в своё училище, парни решили потребовать улучшения питания. Пятикурсники столовались в отдельном зале, который громко называли кают-компания. Вероятно потому, что там принимали пищу и наши офицеры. Однажды в обед они объявили бойкот и не притронулись к пище. В те суровые годы это была групповщина, которая очень строго наказывалась. Ведь даже в Строевом Уставе было записано, что коллективные жалобы запрещены. Ребятам грозило исключение из училища. Не знаю, кто их заставил на глазах всех кается, и для чего это публичное шоу было предпринято... То ли чтобы смягчить участь ребят и оставить их в училище, то ли чтобы другим, не повадно было...

В конце марта, начале апреля проводилось ещё одно общеучилищное мероприятие. Я имею в виду субботники и воскресники. Впрочем, эти мероприятия были священным долгом каждого гражданина СССР, и конечно в нем принимали участие все высшие и средние учебные заведения Одессы. А курсантские воскресники проходили обычно на склонах улицы Балковская, где мы сажали деревья. Энтузиазм и настроение в работе стимулировал родной училищный оркестр, в составе которого трубач из нашей 8-й роты Эдик Боговаров, стоя на краю склона, выводил соло из какой-нибудь джазовой мелодии. И до сих пор, поднимаясь по ступеням лестницы, с Балковской на Станиславского, я смотрю на деревья, растущие вокруг, и задаю себе вопрос: «А живо ли хоть одно дерево, которое я посадил?» И тут же отвечаю себе: «Конечно, живо! Ведь нам в то время было по 18-19, а саженцам только 2-3 года».

Окончена самоподготовка. Наш взвод строем выходит из ворот учебного корпуса на улицу Перекопской Победы и движется вниз по мостовой к экипажу. Дует лёгкий весенний ветерок. Он несёт запахи свежести и ожидания новизны. Мы охвачены непередаваемым чувством единения, товарищества. Нам хочется петь. И мы затягиваем не строевую, а шуточную песенку, которую привёз с собой в училище сочинец Толя Манжула. «Цилиндром на солнце сверкая, надев самый модный сюртук, по летнему саду гуляя, с Маруськой я встретился вдруг...» В районе 6-го отделения милиции стоит капитан второго ранга Петров. Он контролирует возвращение курсантов с самоподготовки. Наверное, ему понятны переполняющие нас эмоции. Петров улыбается и не прерывает наше неуставное пение. Мы весело маршируем дальше...

Были ли между нами конфликты? Естественно были, но редко. Ведь в жизни и между людьми вполне достойного возраста подчас возникают острые разногласия.

Я ранее обещал подробнее остановиться на описании хозработ, которые мы выполняли в стенах родного училища. Вероятно, сейчас все и не вспомнишь. Естественно нас использовали в качестве грузчиков, для доставки в экипаж продуктов. Так как училище относилось к Министерству Морского флота, то последние мы получали на складах Черноморского Пароходства. Сколько мы перевозили мяса из подвала на Польском спуске! Надевали на голову джутовые мешки и таскали на спинах замороженные полутушки, как заправские грузчики.

В училище всё время велись какие-нибудь строительные работы. Я с Саней Лушиным как-то попал на старенький кирпичный завод. Здесь ещё всё делалось дедовским способ... Мы укладывали готовый кирпич в вагонетку и катили её по рельсам на рампу, где стояла машина, которую загружали. К концу работы мы насквозь пропылились и устали. Я даже потерял контроль над собой, и, с детства страдая рассеянностью, не заметил, как моя правая ступня оказалась на рельсе, по которому Саша катил вагонетку. Благо та была пустая, двигалась еле-еле, да ещё мы с Сашей успели как-то среагировать. Мою ступню колесо прижало к металлическому наварышу на рельсе. Пару дней я хромал, ступня была синяя, но потом всё прошло. Ведь кости в молодости эластичные...

Помню один смешной случай, когда наш парень вернувшись с хозработ, начал выбивать свои пропыленное рабочие штаны об опорный столб, который торчал посреди нашего большого кубрика. В процессе этого мероприятия он вдруг вспомнил, что в карман штанов положил часы. Извлёк он их на свет в разобранном виде.

Строительного камня в стране не хватало, и нашему руководству приходилось добывать его, где только возможно. Впрочем, тогда не хватало всего, а хрущёвский строительный бум только набирал обороты. Однажды всю нашу роту бросили в Нерубайское, вывозить пиленый ракушняк. В те годы здесь ещё функционировала одна шахта. Нас было много поэтому шумно и весело...

Но ещё веселее и шумнее было в пойме Хаджибеевского лимана, куда мы приехали, чуть ли не всем училищем во главе со своим высоким начальством. Примерно в полу-километре от конечной остановки 20-го трамвая, одиноко стояло двухэтажное полуразрушенное здание из добротного красного кирпича. Вероятно, до революции это была чья-нибудь усадьба. Училище собиралось строить на Хаджибеевском лимане свою лодочную станцию и яхт-клуб, поэтому наше начальство добилось разрешения на разборку этого здания с последующим использованием камня для строительства соответствующих объектов. Наши хозяйственники захватили с собой парочку крепких канатов. Наиболее лихие и ловкие ребята залазили по поврежденным стенам на самую верхотуру и набрасывали петли канатов на выступы. Потом за канат хваталось с полсотни курсантов и по команде начинали его рывками тянуть. Ох, и смеху было, когда неожиданно отваливался кусок стены, а мы катились по зелёной траве... Через год или два станцию построили, но никто из моих товарищей не помнит, сколько она существовала. Теперь на этом месте частные причалы...

Почему-то кого я из товарищей не спрашивал, все либо отнекивались, либо не могли припомнить своё участие в этом неприятном наряде. Речь идёт о вывозе бытового мусора из экипажа. В те годы в Одессе никто и предполагать не мог, что со временем на улицах появятся контейнеры. Тогда только начинался организованный ежедневный вынос жильцами ведер с отходами на улицу в спецмашину по звонку мусорщика. В те дни даже появился одесский анекдот...

«Мама, а как узнать, что приехало мусор или керосин?»

«Выгляни в окно, если звонит еврей – значит керосин, а если звонит русский - значит мусор!»

У нас в училище тогда ещё функционировала выгребная яма, точнее огромный деревянный ящик, находившийся, если смотреть от ворот, у левого забора. Курсанты лопатами выгребали мусор из ямы и грузили его в машину. Потом в кузове сопровождали мусор на свалку, где опять же лопатами выбрасывали его. Не могу сказать, почему не был задействован самосвал. Я только однажды попал на такую работу. Помню, что всего нас было трое или четверо. Одного парня со второго курса я запомнил хорошо, а кто был из наших, время стёрло из памяти. Если смотреть на рынок «Седьмой километр» со стороны центрального входа, то его крайние левые точки располагаются у подножья некоего холма. Этот холм и есть бывшая одесская свалка. И в его возведении наше училище принимало непосредственное участие. Боже, какие грязные, пропыленные и пропахшие вернулись мы после работы в экипаж! А робу, как я уже рассказывал, приходилось стирать в холодной воде под краном...

От всех нарядов наши старшины были освобождены. И только когда взводу выпадало дежурство по камбузу, которое заключалось в чистке картошки и лука, работали все без исключения. Это дежурство случалось один-два раза в месяц. Мы все рассаживались в отдельной комнате с бетонным полом, в котором был шпигат для стока воды. Здесь стояла допотопная картофелечистка. Картофель был государственный, то есть, мягко говоря, неважного качества, поэтому после картофелечистки его приходилось доводить вручную. За годы учебы каждый из нас начистил картошки больше, чем иная домохозяйка за всю свою жизнь. Чистили мы обычно с девяти-десяти вечера до двух-трёх ночи. Параллельно чистили лук. Его тоже было много, и из наших глаз текли слёзы. После непродолжительного сна, взвод должен был идти на занятия. Большинство из нас ещё не привыкли к такому короткому отдыху и куняли на лекциях. Наши преподаватели относились к этому по-разному. Одни не обращали на такие мелочи внимания, другие заставляли будить дремавших, болезненно воспринимая неуважение к теме, которую излагали.

Первый курс – это большинство общеобразовательных предметов. При появлении в классе преподавателя дежурный подавал команду: «Встать!» Преподаватель здоровался с нами, мы ему хором отвечали «Здравия желаем товарищ преподаватель (доцент, профессор)!» Среди преподавателей встречались любители громких приветствий, как например начальник кафедры Основ марксизма-ленинизма Гуцол А. З. Добрый, скромный человек, он всегда довольно улыбался, когда мы громко и чётко отвечали. Один раз рявкнули так, что прибежал старшекурсник - дежурный по корпусу поглядеть, что там стряслось.

Физику у нас читал профессор Брюханов. Преподавал он не только в мореходке. На сколько мне не изменяет память, он считался крупным специалистом в области металловедения. В то время кинопрокат вдруг выбросил на советские экраны много немых фильмов двадцатых-тридцатых годов прошлого века. В числе этих фильмов был и «Мисc Мэнд», по роману Мариэтты Шагинян с известным комиком Игорем Ильинским в главной роли. А наш профессор-физик очень напоминал одного персонажа- злодея из этого фильма по имени Чича. С чьей-то лёгкой руки к Брюханову приклеилось имя Чеча. Да, не Чича, а Чеча, которое звучало более по-одесски. Наш уважаемый профессор, конечно, никаким злодеем не был, он был мягким, добрым человеком, хотя иногда, словно застеснявшись своей мягкости, мог вспылить. Он любил в процессе лекции вдруг рассказать студенческий анекдот типа: «Студента спрашивают на экзамене, что такое калориметр? – Прибор для измерения кала...» Рассказывая анекдот, профессор совсем по детски хихикал, не в состоянии сдерживать положительные эмоции. А с какой радостной улыбкой и любовью он вспоминал свою собаку? Ассистентом у него был старший преподаватель Пушек, хороший физик и очень спокойный, уравновешенный, не злой человек. Иногда он читал лекции, подменяя Брюханова. Как-то профессор уехал в Москву на очередной симпозиум. Мы с Валерой Ивановым сочинили по этому поводу пару примитивных четверостиший на мотив популярной тогда песни «Поезд оставил дымок» и распевали их в кубрике под гитару. Там были такие слова: «Чеча уехал от нас, горько рыдает весь класс»...

Теперь, кого не спросишь из своих сокурсников, мнения большинства совпадают: нам повезло с преподавателями! Может быть, только о математике В. М. Коровине у большинства остались негативные воспоминания. Впрочем, преподаватели были люди, и им были присущи обычные человеческие недостатки. У отдельных наших ребят остались в памяти эпизоды, связанные с какими-то трениями, недоразумениями, предвзятостью. Но я считаю, что в большинстве случаев виноваты были мы сами, ибо мы были совсем молоды, и от нас веяло юношеским максимализмом. Так, например мой приятель Витя Магнер говорил: «Я не знаю, в какую сторону пишется интеграл, и принципиально не буду её учить, она не нужна». Имелась в виду высшая математика. В какой-то мере он, возможно, был прав, в классическом судовождении тех лет высшая математика не применялась. Но бесполезных знаний, как говорят, не бывает...