Ю. П. Гармаев, доктор юридических наук
| Вид материала | Документы |
- М. М. Бринчук экологическое право учебник, 9749.11kb.
- Кунц Елена Владимиров на, доктор юридических наук, профессор, заведующая кафедрой уголовного, 20kb.
- М. Г. Масевич доктор юридических наук, профессор Российского университета Дружбы народов,, 3719.62kb.
- В. П. Малков доктор юридических наук, профессор, 9953.56kb.
- Технология формирования, 994.82kb.
- Российская академия юридических наук право собственности государственных корпораций, 2138.07kb.
- Блок рабочей учебной программы специального курса профилактика преступлений, 219.14kb.
- Б. А. – доктор юридических наук, профессор Казну им аль-Фараби, 209.21kb.
- Общеобразовательная программа дошкольного образования Авторский коллектив, 5619.19kb.
- Арбитражный процесс. Учебник для бакалавров, 185.9kb.
ЭТНИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО В РЕГИОНАЛЬНОЙ ВЛАСТИ
КАК ГАРАНТ ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ СТАБИЛЬНОСТИ ГОСУДАРСТВА
(НА ПРИМЕРЕ ТИБЕТСКОГО АВТОНОМНОГО РАЙОНА КНР И РЕСПУБЛИКИ БУРЯТИЯ РФ)
Бутаева Р.И.
Россия, г. Улан-Удэ
Согласно мировой истории первые государственные образования появились в 7 тысячелетии до нашей эры. С того периода данное образование общества получило широкое распространение, и в современном мире насчитывается уже более 200 государств, число которых постоянно растет вследствие обретения самостоятельности из-за распада более крупных стран.
Развитие института прав человека во второй половине XX века повлекло бурный рост национальной самоидентификации и национального самосознания, что привело к формированию в большинстве стран мира определенных территорий с правом национального самоуправления в большей или меньшей степени. Федеративные государства были образованы на территориях со значительным многообразием национальных условий, а в унитарных государствах, в которых все же присутствовал полиэтнический фактор, для национальных меньшинств были сформированы автономии. Подавляющее большинство стран современного мира, за исключением чуть более 20, являются унитарными, но в силу активных миграционных потоков населения, обусловленных экономическими или реже политическими причинами, они все же неоднородны и представляют национальное многообразие. Оценивая возможности национальных субъектов федерации, обладающих широкими правами, и унитарных автономий, следует отметить, что не всегда в них титульное население может в полной мере реализовывать политическое право, в сравнении с автономией унитарного государства.
Автономия – это территориальная единица унитарного государства, наделенная правами самостоятельного решения вопросов местного значения внутри страны [1]. Различают три основных вида этой территориальной единицы государства: 1) административно-территориальная автономия (местная); 2) национально-территориальная автономия; 3) национально-государственная (политическая). В большинстве случаев автономия образуется в унитарном государстве при наличии компактно проживающего в нем национального меньшинства. К числу административно-территориальных автономий или местных можно отнести из 25 индийских штатов – штат Ассам на северо-востоке страны в Восточной Бенгалии с мусульманским населением, или же 5 автономных районов КНР, включающих Внутреннюю Монголию, Тибет, Синьцзян, Нинся-хуэйский и Гуанси-чжуанский районы. К числу национально-территориальных автономий относятся легендарная Страна басков с центром в Бильбао в Королевстве Испании, ледяной остров Гренландия с центром в Готхобе в Королевстве Дания, а также Аландские острова в Балтийском море у Финской Республики. В свою очередь к примерам национально-государственной автономии, или как ее называют политической, можно отнести Автономную республику Крым в составе Республики Украины или Каракалпакскую республику в составе Республики Узбекистан.
Раскрывая статус субъектов всех трех автономий, необходимо отметить, что он у каждой из них выше, чем у обычных административно-территориальных единиц унитарного государства. Однако между собой они отличаются по объему самостоятельных прав. Так, административно-территориальная автономия или местная (региональная) не имеет каких-либо признаков государственного образования. Органы власти в административно-территориальной автономии осуществляют свою деятельность под надзором центральных органов власти, которые назначают для этого своих губернаторов или комиссаров. Административно-территориальная автономия является первой ступенью автономии как формы самоуправления территориальной единицы государства.
Национально-территориальная автономия, в отличие от административно-территориальной, как следствие, имеет помимо государственного языка в официальном употреблении язык определенного национального меньшинства и право издания своих законодательных актов.
Национально-государственная автономия, или политическая, в отличие от уже вышеназванных, имеет все атрибуты государственности в виде конституции, собственного официального языка, герба, флага, гимна, девиза, собственных органов власти, формируемых независимо от центра. Объем правомочий национально-государственной автономии не уступает объему правомочий субъекта федерации.
Анализируя развитие автономий в мире, можно заключить, что в большинстве у них наблюдается стремление повышения своего уровня по обретению более широких прав от административно-территориальной, или местной, к статусу, равному национально-государственной автономии, или политической. Подобные явления имели место в Индии в штате Джамму и Кашмир, в Китае в Синьцзяне, в Крыму на Украине, в Грузии в автономной области Южная Осетия, в Канаде в провинции Квебек и т.д. В силу различного уровня политико-правовой культуры не во всех случаях, где происходили движения населения административно-территориальных единиц, были четко сформулированы требования о повышении статуса автономии, предоставлении более широких политических прав и национального представительства в органах власти.
Наиболее ярким и наглядным примером планомерной, многолетней и выдержанной политико-правовой борьбы за повышение уровня автономии с административно-территориального до национально-государственного с широкими правами и всеми атрибутами государственности в рамках унитарного государства, с заблаговременной оговоркой сохранения территориальной целостности страны, является деятельность тибетского буддистского духовного лидера Далай-ламы 14 Тензин Гьяцо по отношению к Тибетскому автономному району КНР.
Тибетский автономный район не имеет никаких внешних признаков государственности, круг его автономных прав определяется обычными законами. Лишь с середины XX века закрытый Тибет оказался в составе КНР, религиозный и набожный народ которого попал в зависимость от коммунистических воинствующих атеистов КПК. Многовековая тибетская культура стала вне закона, а народ был лишен права исправления духовных нужд. С момента образования автономного района в составе КНР Далай-лама проводит непрекращающуюся работу по изменению статуса его Родины и расширения прав тибетцев. При этом он отмечает, что: «Если Тибет будет оставаться частью большой страны, великой державы, Китайской Народной Республики, то мы получим гораздо больше преимуществ для развития экономики. Но при этом нам нужна определенная система, которая давала бы нам полные гарантии сохранения тибетской культуры, включая тибетский язык, тибетскую буддистскую традицию и представительство тибетцев в региональных органах власти» [2]. Ведя переговоры методом убеждения с коммунистическими лидерами КНР, Далай-лама разъясняет необходимость расширения духовных и культурных свобод тибетцев в современном изменившемся мире, путем повышения административного статуса автономии до уровня национально-государственной или политической при условии сохранения Тибета в составе КНР.
Ламаистский лидер объективно оценивает достижения КНР в области экономического развития, распространения грамотности среди населения, современных коммуникаций связи, транспорта, инфраструктуры. Но особенно он выделяет вопрос этнического представительства тибетцев непосредственно в органах власти своей автономии. Как позитивный и устоявшийся институт власти следует рассматривать то, что китайская избирательная система гарантирует получение мандата депутатами от тибетского народа вне зависимости от его доли в составе населения, а также то, что назначение руководителей органов исполнительной власти производится исходя из принципа осуществления руководства гражданами той национальности, которые пользуются данным государственным образованием – Тибетским автономным районом. И эти фундаментальные принципы этнического представительства, страхующие страну от возможных потрясений из-за отсутствия доступа к власти национальных меньшинств на уровне своего регионального управления и обеспечивающие внутригосударственную стабильность многоликого Китая, имеют конституционное закрепление. К тому же Закон о выборах в КНР четко оговаривает вопрос избыточного этнопредставительства в органах власти. Если титульное население составляет менее половины населения автономного района, то численность представителей этой национальности в органах власти должна быть выше требуемой пропорции. Следует отметить, что подобный механизм действует не только в многоликой Азии, но и в Европе и в частности в Великобритании, где Шотландия и Уэльс, несмотря на свое меньшинство, имеют большее представительство в своих парламентах вне зависимости от пропорционального соотношения [3]. Именно условие этнического представительства национальных меньшинств в региональных органах власти выделяется в указанных странах как основной гарант политико-правовой стабильности государства, обеспечивающий им доступ к власти.
В свою очередь в Республике Бурятия и в целом в Российской Федерации этническое представительство противоречит фундаментальному принципу равноправия граждан, и большинство управляет меньшинством. Этот принцип нашел воплощение, как на федеральном, так и на региональном уровнях власти. Согласно официально опубликованным Правительством Бурятии сведениям подавляющее большинство руководителей министерств не являются лицами бурятской национальности, а «силовой» блок (ФСБ, ФСО, МЧС, МВД, военкомат) ими вообще не представлен. В Государственной Думе от Бурятии из 4 представителей представлен только один бурят. Следует отметить, что в субъекте федерации (Республика Бурятия), образованном в 1923 году для самовыражения бурятского народа, этническое представительство в органах власти в современный период значительно ниже в сравнении с Тибетским автономным районом КНР. Республика Бурятия, несмотря на то, что титульное население в ней составляет 30%, а эта численность, согласно избирательному праву, является отправной точкой для развития победоносных амбиций, переходит в разряд субъектов федерации, где титульное население не имеет реального доступа к власти. Ни для кого не секрет, что ряд национально-территориальных субъектов России существует номинально, где титульное население никак не представлено в региональной власти. С 1990 года Республика Бурятия поэтапно приобщается именно к их числу, хотя уровень политико-правовой культуры и активности ее населения нельзя назвать низким. Возможно, следует задуматься над известным тезисом о том, что любая демократия должна быть управляемой.
Так не напрасно ли официальный Пекин уделяет столь повышенное внимание вопросу этнопредставительства в региональной власти и влияет ли этнопредставительство в региональной власти на стабильность положения в национальных регионах России? Хотя известный немецкий философ Фридрих Ницше еще в XIX веке, после долгих исследований общества, вывел универсальную формулу человечества: «основа жизни – воля к власти» [4].
Литература:
- Большой юридический словарь / Под ред. проф. Сухарева. - 3-е изд., доп. и перераб. - М.: ИНФРА, 2009.
- Листопадов Н. Что происходит в Тибете? / Н. Листопадов // Наука и религия. – 2008. - № 5.
- Романова (Сайдукова) М. Этническое представительство в России и Китае / М. Романова (Сайдукова) // Государственная служба. – 2008. - № 3.
- Филиппов К. Новейший политологический словарь / К. Филиппов. - Р-н/Д.: Изд-во Феникс, 2010.
СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ И ПРИМЕНЕНИЕ СРАВНИТЕЛЬНО-ПРАВОВОГО МЕТОДА В ЦЕЛЯХ ЭКОНОМИКО-ПРАВОВОЙ ИНТЕГРАЦИИ РОССИИ
В АЗИАТСКО-ТИХООКЕАНСКОМ РЕГИОНЕ
Варавенко В.Е.
Россия, г. Владивосток
Одним из стратегических направлений российской внешней политики является налаживание сотрудничества со странами Азиатско-Тихоокеанского региона (далее – АТР) и, прежде всего, с «тремя драконами»: Китаем, Южной Кореей, Японией. Многие исследователи констатируют факт благоприятнейших за последние десятилетия условий для налаживания полноценных партнёрских отношений между Россией и странами АТР, прежде всего в сфере экономики [1, с. 46-60]. Внешнеторговое сотрудничество российского Дальнего востока и ближайших соседей по региону имеет хорошие традиции. Китай, Япония, Южная Корея являются основными внешнеторговыми партнёрами и инвесторами, начиная с первой половины 90-х годов [9, с. 63-64]. При этом потенциал сотрудничества не исчерпан во многих областях экономики, в частности, в нефтегазовой сфере.
По мнению А. Коржубаева, к 2030 году объём потребления энергоносителей в АТР увеличится в 1,5 – 2 раза, а цены на них повысятся в 1,5 – 3 раза. Цена энергоносителей на региональном рынке, в среднем, на 3 – 7% выше, чем на европейском рынке нефти и газа. Россия, являющаяся ведущим производителем энергоносителей в регионе, способна занять достойное место в данном сегменте рынка [4, с. 66-68].
Роль права в указанных процессах трудно переоценить. От того, насколько гармонизировано правовое регулирование, зависит эффективность межгосударственного сотрудничества. В свою очередь, предпосылкой гармонизации национального права является проведение сравнительно-правовых исследований. В регионе существует положительный опыт использования сравнительно-правовых исследований для совершенствования национального законодательства. Хорошим примером в этой области является Китай.
С введением консульской юрисдикции (экстратерриториального действия права колониальных держав) после поражения в Опиумных войнах в конце XIX века, Китай столкнулся с необходимостью создания жизнеспособного национального законодательства, отвечающего современным потребностям экономики. К работе над проектами Торгового кодекса 1903 г., Гражданского кодекса 1908 г. были привлечены специалисты в области японского права и это не случайно. Япония столкнулась с консульской юрисдикцией примерно за полвека до Китая и успешно их решила [15]. Обратим внимание: Китай использовал опыт правового строительства соседней державы, находившейся в сходных социально-экономических и политических условиях.
Реформы, проводимые в Китае с 80-х гг. XX века, также демонстрируют успешное применение результатов сравнительно-правовых исследований. Экономический рост во многом обеспечен эффективными средствами правового регулирования рыночных процессов. Китай заимствует правовой опыт экономически развитых стран, чьи правовые системы относятся к разным типам права [16, с. 11-12]. И зарубежные правовые институты, подвергнутые рецепции, более или менее успешно входят в ткань китайского права.
Итак, сравнительное правоведение представляет собой эффективное средство обеспечения межгосударственного экономического сотрудничества. Однако некоторые ключевые аспекты теории сравнительно-правовых исследований не нашли однозначного решения, в частности, определение целей, объектов сравнительно-правовых исследований, формирование их методики. Отсутствие теоретической проработки указанных вопросов не позволяет эффективно использовать названный метод для сближения национальных правовых систем. Проанализируем точки зрения российских и зарубежных компаративистов по указанным проблемным вопросам.
Цель сравнительно-правовых исследований. В отношении цели сравнительно-правовых исследований существует две точки зрения. В соответствии с первой, целью сравнительно-правового исследования является выявление сходств и различий между нормами, институтами, отраслями права и, в целом, между правовыми системами, но оценка и объяснение выявленных сходств и различий. Р. Леже видит в этом главное отличие сравнительного правоведения от философии права. «Компаративист ограничивает свои ценностные суждения. Он старается понять системы и институты в их собственной логике…» [6, с. 498]. А.Х. Саидов считает, что сам по себе сравнительно-правовой метод может использоваться только для выявления общего, особенного и единичного в предмете исследования [10, с. 41-42]. Однако он отмечает, что сравнительно-правовое исследование не ограничивается применением только сравнительно-правового метода.
Большинство российских и зарубежных учёных считают, что целью сравнительно-правового исследования является не просто выявление сходств и различий в предмете исследования, но также их оценка и объяснение. Р. Давид считал, что сравнительно-правовое исследование призвано «…объяснить ментальность, способы рассуждения и концепции иностранных систем…» [2, с. 23]. К. Цвайгерт и Х. Кётц отмечают, что заключительным этапом любого сравнительно-правового исследования является критическая оценка результатов исследования и выбор оптимального правового решения проблемы с его обязательным обоснованием [12, с. 74]. По мнению американских компаративистов, сравнительно-правовой метод предполагает критическую оценку результатов сравнительного анализа [13, p. 8]. Д.А. Керимов считает, что результатом сравнительно-правового исследования должно быть выявление сходств и отличий в предмете исследования, их оценка, определение эффективности и результативности в правовом регулировании общественных отношений [3, с. 302].
Объект сравнительно-правовых исследований. Все учёные признают, что объект сравнительно-правового исследования должен отвечать критерию «сравнимости». «…Объекты должны быть «сравнимыми», иначе говоря – между ними в обязательном порядке должна существовать прямая связь» [7, с. 120]. Однако конкретное проявление данного критерия учёные видят по-разному, что отражается в двух подходах: «функциональном» и «нормативном».
Первая из названных точек зрения зародилась в Германии. Родоначальником функционального сравнения считается Э. Рабель. Наиболее полное развитие идея функционализма получила в работах К. Цвайгерта и Х. Кётца. Сравнительное правоведение, по их мнению, призвано выявлять «…модели для предотвращения и урегулирования социальных конфликтов…» [12, с. 28]. Правовые явления отвечают требованию сравнимости, если выполняют одинаковые функции, решают идентичные социальные проблемы.
В свете нормативного подхода, объектом сравнительно-правовых исследований может быть только позитивное право и его элементы (нормы, институты, отрасли). Данный подход характерен для отечественной сравнительно-правовой традиции, которая длительное время была нацелена на «контрастирующее сравнение»: выявление различий в социальном содержании, роли, цели правовых институтов различной национальной принадлежности [11, с. 575]. Вместе с тем подобный взгляд встречается и в зарубежных работах. Так, Р. Леже считает, что объектами сравнения должны быть «ансамбли правовых норм», т.е. позитивное право разных стран, без учёта неюридических факторов [6, с. 498]. Согласно нормативному подходу правовые явления сравнимы, если обладают одинаковой системной принадлежностью, институциональными характеристиками.
Методика сравнительно-правового исследования. Данный вопрос получил развёрнутую разработку в трудах немецких компаративистов. Первым учёным, описавшим методику сравнительно-правовых исследований, стал Э. Рабель. К сравнительно-правовому исследованию предъявляются следующие методические требования: 1) наличие знаний о собственной правовой системе по интересующей теме; 2) наличие информации о зарубежном законодательстве; 3) сравнение отечественного и зарубежного права во взаимосвязи с иными юридическими и неюридическими факторами («в контексте»); 4) абстрагирование от национального стиля систематизации права, значения юридических категорий и постановка во главу угла социальных проблем; 5) взаимосвязь макро- и микросравнений (макросравнение является контекстом микросравнения) [13, p. 10 – 12].
На основе указанных методических требований К. Цвайгерт и Х. Кётц выработали этапы сравнительно-правового исследования, а также дополнительные методические требования. Сравнительно-правовое исследование состоит из следующих этапов: 1) определение рабочей гипотезы; 2) выбор объекта сравнения (правопорядков, включённых в процесс сравнения); 3) ознакомление с аналитическими материалами по праву соответствующих стран; 4) сравнение; 5) создание собственной системы понятий для обеспечения сопоставимости институтов разной национальной принадлежности, различающихся юридико-техническими особенностями, системной принадлежностью и даже предметом регулирования; 6) критическая оценка результатов исследования [12, с. 50 – 75].
Рабочая гипотеза формулируется в свете требования функциональности: в праве сравнимо только то, что выполняет одну и ту же функцию. Иными словами, гипотезу следует сформулировать без привязки к национальным юридическим категориям. При выборе объектов сравнения применяется требование «разумного ограничения». Все правопорядки делятся на «материнские» и «дочерние». Для выявления сходств и различий необходимым и достаточным является сравнение «материнских» правопорядков. В ходе сравнения следует не просто фиксировать сходства и отличия, но постараться взглянуть на различные правовые решения под таким углом, который позволит выявить их общность. Понятия, создаваемые для описания результатов, должны обладать признаками гибкости (возможность объединения гетерогенных понятий и институтов национальных правопорядков по функциональному признаку) и всеобщности (более общий характер понятий, по сравнению с понятиями национального права). Это позволит описать выявленные юридические решения, имеющие различную системную принадлежность, в общих формулах. Оценка результатов исследования заключается в выборе наиболее оптимального правового решения проблемы, либо комбинации отдельных решений с их обязательным обоснованием. Критерием обоснования является целесообразность того или иного решения.
Все указанные выше этапы и методические требования сформулированы в контексте «презумпции идентичности»: различные правопорядки, стремясь к достижению примерно одинаковых социально значимых результатов, решают одни и те же социальные проблемы различными юридическими средствами. Презумпция идентичности, по мнению К. Цвайгерта и Х. Кётца, является основным методическим принципом сравнительно-правовых исследований. На начальном этапе, при формулировании гипотезы, она выполняет эвристическую функцию. На заключительном этапе – функцию критерия оценки истинности результатов исследования [12, с. 59-60].
В других работах по сравнительному правоведению методики сравнительно-правовых исследований разработаны менее детально. Более того, по мнению некоторых компаративистов, создание универсальной сравнительно-правовой методики, применимой равным образом ко всем областям права невозможно [5, с. 326].
Итак, в теории сравнительного правоведения отсутствует единство мнений по поводу существенных характеристик сравнительно-правовых исследований. Опираясь на назначение сравнительно-правовых исследований, сформулированное в начале данной работы, выскажем некоторые соображения по данному вопросу.
Если назначением сравнительно-правового исследования является поиск путей совершенствования правового регулирования экономических отношений, сближения национальных правовых систем России и стран АТР, то его цель не может ограничиваться выявлением сходств и отличий в институтах и отраслях права. Достижение указанного конечного результата возможно только в случае нахождения оптимального варианта регулирования соответствующих отношений, что немыслимо без оценки проанализированных решений и объяснения целесообразности применения конкретного решения.
Объектами сравнительно-правовых исследований могут быть только юридические решения экономических проблем средствами национального права (функциональное сравнение). Правовые системы стран АТР обладают национальной спецификой; относятся к разным правовым семьям. В подобных условиях проведение нормативного сравнения невозможно.
Требование «сравнимости» объекта функционального сравнения имеет свою особенность. Как справедливо отмечает А.Х. Саидов, предпосылкой функционального сравнения является сравнимость исходных социальных условий, социальных проблем, обуславливающая функциональную сравнимость норм [10, с. 50]. Это означает, что функциональное сравнение российской правовой системы целесообразно проводить с родственными (в социально-экономическом, политическом, культурном контексте) правовыми системами. Перспективным представляется сравнение права России и КНР, поскольку: 1) и Россия, и Китай относятся к одному типу культуры; 2) обе страны испытали мощное воздействие коммунистической идеологии; 3) обе страны решают сходные социально-экономические задачи на современном этапе развития [8, с. 162-163].
Методика функционального сравнения, разработанная немецкими компаративистами, требует корректировки. Так, нельзя согласиться с требованием «разумного ограничения», ориентирующим на исследование «материнских» правовых систем. Например, китайская правовая система в начале XX в. формировалась под сильным влиянием японского права, которое в свою очередь, создавалось по германскому образцу. В ходе реформирования правовой системы во второй половине XX в. Китай отказался от заимствования правовых образцов только из родственных правовых систем. В современном китайском праве присутствуют институты и романо-германского, и англо-саксонского права. Однако сравнительно-правовые исследования немецкого права и права США и Великобритании не дадут нам истинное представление о современном праве Китая.
Не является неоспоримым основной методический принцип – «презумпция идентичности». Как отмечают английские исследователи, если национальные правовые системы решают одни и те же проблемы и достигают примерно одинаковые результаты, то, в таком случае, что является критерием оценки идентичности этих результатов? [14, p. 103] Неясны критерии выбора того или иного юридического решения. Действительно, что является мерилом, разграничивающим «целесообразное» от «нецелесообразного» в области правового регулирования экономических отношений?
Таким образом, для того, чтобы сравнительное правоведение выполняло свое назначение в деле совершенствования и гармонизации права необходимо разработать критерии и процедуры оценки результативности и эффективности юридических решений экономических проблем, модели и процедуры объяснения выбора юридических решений, а также гармонично синтезировать их со сравнительно-правовым методом. Иными словами, следует разработать методику сравнительно-правовых исследований результативности и эффективности регулирования экономических отношений в национальном праве разных стран. Только в этом случае сравнительно-правовой метод станет эффективным средством гармонизации национальных правовых систем России и зарубежных стран и, в частности стран АТР.
Литература:
1. Азиатско-Тихоокеанский регион: региональные проблемы, международные организации и экономические группировки: справочник. – М., 2010. – 320 с.
2. Давид Р., Жоффре-Спинози К. Основные правовые системы современности / Р. Давид, К. Жоффре-Спинози. – М., 2009. – 456 с.
3. Керимов Д.А. Методология права: предмет, функции, проблемы философии права /Д.А. Керимов. – М., 2008. – 521 с.
4. Коржубаев А. О стратегии взаимодействия России со странами АТР в нефтегазовой сфере / А. Коржубаев // Проблемы Дальнего Востока. – 2010. – № 2. – С. 64 - 77.
5. Кох Х., Мангус К., Винклер фон Моренфельс П. Международное частное право и сравнительное правоведение / Х. Кох, К. Мангус, П. Винклер фон Морренфельс. – М., 2003. – 480 с.
6. Леже Р. Великие правовые системы современности / Р. Леже. – М., 2009. – 584 с.
7. Марченко М.Н. Сравнительное правоведение: общая часть / М.Н. Марченко. – М., 2001. – 560 с.
8. Ратленд П. Россия и Китай: сага о двух переходах к рыночной экономике / П. Ратленд // Полис – 2009. – № 3. – С. 162 - 176.
9. Савка О., Чудесов В. Российское дальневосточье в системе хозяйственных связей со странами АТР / О. Савка, В. Чудесов // Проблемы Дальнего Востока. – 2007. – № 5. – C. 63 - 72.
10. Саидов А.Х. Сравнительное правоведение (основные правовые системы современности): учебник / под ред. В.А. Туманова. – М., 2005. – 448 с.
11. Туманов В.А. О сравнении разнотипных правовых систем / В.А. Туманов // Избранное. – М., 2010. – 736 с.
12. Цвайгерт К., Кётц Х. Введение в сравнительное правоведение в области частного права: В 2-х тт. Том I. Основы / К. Цвайгерт, Х. Кётц. – М., 1998. – 480 с.
13. Glendon M., Gordon M., Carozza P. Comparative Legal Traditions / M. Glendon, M. Gordon, P. Carozza. – Beijing, 2003. – 350 P.
14. Graziadei M. The Functionalist Heritage / M. Graziadei // Comparative Legal Studies: Traditions and Transitions / Ed. by P. Legrand, R. Munday. – Cambridge, 2003. – 550 P.
15. Junhai Liu. Comments on the Corporate Law of 1904 in Qing Dynasty [Электронный ресурс] / Liu Junhai. – Режим доступа: ссылка скрыта. Дата обращения: 25.02.2011.
16. Zhang Mo. Chinese Contract Law: Theory and Practice / Mo Zhang. – Leiden, 2006. – 372 P.