Анатолия Афанасьевича Баталова посвящается Предисловие Данный сборник статей

Вид материала

Сборник статей

Содержание Анкин Д.В.

Подобный материал:

• Сборник пьес «приключение эдуарда» Предисловие, 2449.39kb.
• Сборник статей Сборник статей о жизненном и творческом пути заслуженного деятеля искусств, 3958.9kb.
• Сборник литературно-критический статей, 963.73kb.
• Сборник статей Выпуск 3 Москва, 16 февраля 2007, 1294.42kb.
• Сборник статей под редакцией А. В. Татаринова и Т. А. Хитаровой Краснодар 2004 удк, 2633.96kb.
• Сборник статей и материалов, посвящённых традиционной культуре Новосибирского Приобья, 3550.79kb.
• Сборник статей преподавателей Кемгппк кемерово 2011 удк -373., 2280.86kb.
• Сборник статей / Под ред к. ф н. В. В. Пазынина. М., 2007, 2680.76kb.
• Сборник статей и фетв. М.: Издательский дом "Ансар", 3219.47kb.
• Сборник статей казань 2007 Редакционная коллегия: Кандидат философских наук, доцент, 7060.46kb.

2. Человек и мир знаний


Анкин Д.В.

Размышление о природе философии в связи с проблемами отечественной традиции


Анатолий Афанасьевич Баталов советовал мне как-то избегать использования термина «русская философия» и писать лучше об отечественной философии. Основная аргументация Анатолия Афанасьевича заключалась в том, что русских по национальности среди мыслителей образующих категорию «русский философ» было даже если и большинство, то большинство далеко не абсолютное. Весьма значительное число русских философов составляют представители еврейской национальности. С этим, я думаю, можно согласиться. Однако имеются ещё и иные основания, помимо указанного А.А. Баталовым, для того, чтобы избегать термин «русская философия». О них и пойдёт речь в предлагаемой статье.

Специфика отечественной мысли видится мне в том (вслед за рядом русских философов), что философия развивалась у нас в значительной степени за рамками университетов или иных научных школ. Мы не знали схоластики, у нас её никогда не было. Философия развивалась в достаточно значительной степени духовенством, притом на свой страх и риск, а не координировано, не «дисциплинарно», помимо духовенства философию у нас развивали также литераторы. Само по себе то, что в развитии философии участвовали литераторы и священники ничуть не плохо – любые творческие усилия в области теоретической мысли следует, конечно, приветствовать. В том числе, достойны равного внимания и теоретические построения писателей и священников. Однако проблема в том, что далеко не всякое теоретической построение оказывается обоснованным, а требования обоснованности в рамках философии не знают исключений (в силу её природы), они должны прилагаться ко всякой теории в равной степени, в том числе и к теориям поэтов и священников. В данном отношении, теоретику профессионалу – ученому, философу – легче работать с теорией, чем поэту или священнику (по крайней мере, легче найти последовательное выражение собственной теории).

Аргументация, обоснование, объяснение, доказательство.… Без этих вещей нет никакой философии. «Мама, не ходи в хлебный магазин, там сегодня ничего нет», - говорит умственно отсталый ребёнок своей матери. «Что ты, родной! День ведь только начался, значит, продукты в магазин привезли, и хлеб там есть», - отвечает мать. Идёт в магазин, а хлеба действительно нет! Кто больше философ: мать или её умственно отсталый ребёнок? У матери аргументация, у ребёнка Истина. Говорить Истины и дебил может, а вот обоснованно аргументировать сказанное – может только философ!

Конечно, в философии аргументация может быть косвенной и метафорической: «Ослы солому предпочли бы золоту». «Как на товары может обмениваться золото, так Логос обменивается на все вещи». «Только не имеющие Разума (не знающие Логос?) твердят о своём собственном разуме (Логосе)». «Дурак обижается всякому Слову». И так далее (точность цитирования, полагаю, здесь ни к чему, поэтому никаких указаний на источник не делаю). Если метафора символически привязывает нас к некоторому понятию, раскрывая его со всех сторон и обосновывая – это и есть философия (ничуть не меньше, чем аргументация, типа: «Не говори, что небытие есть, а говори, что Бытие есть, а иначе станешь как бы двухголовым (или одержимым ложью и т.п.), говорящим и «Есть» и «Нет» одновременно»).

В Европе же философия и наука мыслились всегда как одно. Даже у мыслителей Нового времени – Бэкона, Декарта, Лейбница и других – никакого разделения между философией и наукой ещё не найти. Разделение философии («метафизики») и теоретических наук – дело лишь И. Канта и его последователей. При этом Кант и кантианцы от науки они никогда не отказывались, но пытались её дифференцировать и найти, таким образом, внутри науки особое место для философии. Кант переносил данную задачу в будущее и не противопоставлял методы теоретических наук, неокантианцы же пытались решить её в настоящем, посредством разделения предмета и методов разных наук.

У нас же разделение философии и наук было изначально принято как некая очевидность; мы как бы родились с философией, которая уже не есть наука, и не в ту, что наука, сторону движется. Оттого-то видимо и существует весьма распространённая у нас тенденция усматривать философию у деятелей искусства и литературы.

Очевидно, что далеко не всякую рефлексию можно классифицировать как теорию. Почему же некую частную культурную и национальную рефлексию окрестили у нас философией, «русской философией»? Полагаю, что такое возможно при нехватке теории. Просто у нас не было европейских традиций универсальной науки, идущих из Греции (или же они присутствовали, но в недостаточной степени). Проблемы отечественной философии напоминают, в этом отношении, проблемы японской, эфиопской и прочих молодых и «беспочвенных» построений в области рефлексивно-теоретической мысли.

Если нет мысли универсальной то и ищутся всякие «топосы»: религиозные, национальные, культурные. Дескать, если не православные, то нашу философию и не поймёте, если же не русские, то и не пытайтесь, наша душа тогда для вас потёмки. Почему же мы все такие русские и православные? Полагаю, что всё это от нехватки Ума, т.е. универсального общечеловеческого разума и универсально понимаемых идей. Древние греки никогда не были «греческими» (в смысле какой-то национальной специфики их философской мысли) и «олимпийскими» (в смысле навязывания своих религиозных представлений и детерминации ими всякой философской мысли) в своей философии.

Что нового может дать национальное (или же какое-нибудь общинное, семейное, личностное и т.п.) самосознание? Великая ли новость думать о самих себе, о своём обществе и о собственной культуре? Вероятно, подобное мы везде и всегда, или почти везде и всегда, во все эпохи сможем найти (даже задолго до греков).

У поклонников «русской» философии хочется спросить: как они сами и другие должны относиться к Сократу и Платону? Как к «чуждым по национальности» грекам? А к Сковороде? Как к близкому нам по крови украинцу (или украинской философии ещё нет?)? Нет, никогда не было и никогда не будет ни русской, ни греческой философии (а также: ни немецкой, ни женской, ни детской и т.п.). Философская мысль универсальна. Была и есть лишь философия Древней Греции, современной Греции, Германии, Австралии, Канады, Египта и т.д. В противном случае, весёлая у нас получится философия – ничуть не хуже «русской логики» некоего г. Лобова¹.

Другое дело, если рефлексия в отношении собственной истории и культуры достигает теоретического уровня. Тогда, конечно, и уругвайца с египтянином будет читать и изучать всякий русский и всякий австралиец, и всякий канадец, ибо этот уругваец или египтянин будут и для русского, и для австралийца, и для канадца самыми настоящими учёными.

«Русская философия» не может быть чем-то выходящим из следующего ряда: египетская философия, уругвайская философия, канадская философия, австралийская философия, южноафриканская философия и т.д. Полагаю, что всё указанное, если в это вкладывается национальная специфика, в том числе и «русская философия», есть вещи достойные только любителей матрёшек.

Аналогично обстоит дело и с «религиозной» философией. Рассмотрим и этот популярный у нас шансон. Без сомнения, всякая теоретическая рефлексия в отношении религии есть философия. С этим трудно поспорить. Однако сама по себе теоретическая рефлексия всегда есть нерелигиозная рефлексия, «религиозной» (т.е. ограниченной топосом некоторой религиозной веры) теория никогда не бывает (имеется в виду теория как таковая, даже если это теория религии или о религии). Это не относится к генезису теории, так как вырасти теория может из чего угодно, в том числе и из религии.

Георгий Федотов правильно отмечал, что наши священники науку из классических текстов не извлекали, что вместо этого у нас всё совершенствовался Единый и Могучий Язык, столь необходимый для национальной формы богослужения, но столь безразличный для наук и для философии. (Только что сказанное не есть аргумент в пользу существования «русской философии», как не есть аргумент в пользу её существования правильность моей или Вашей – если мы с Вами русские – мысли уважаемый читатель).

В современной отечественной философии мало что изменилось: хоть о текстах в ней и говорится, но текст почти неизменно понимается как элемент языка (Великого, Могучего и Самодостаточного), а не в качестве необходимой, но вполне заменимой скорлупы для научной теории. Будто текст это и есть теория! Коли нет теории, вот она и мерещится в форме «Текста», столь желанного для нашей истории и традиции. Но теория не текст, хоть и через тексты приходит, любая теория выразима некоторым бесконечным множеством текстов.

Для греков «первая наука» равняется теологии, говорящей о первопричинах сущего; для нас же богословие было исключительно христианским откровением, натуральной (естественной) теологии в духе Аристотеля мы никогда и не знали. «Все науки есть стремление (греч. «филия», народу, конечно, понятней перевод «любовь», чем «стремление») к мудрости – т.е. философия, – но сама мудрость не есть филия». В том числе, даже такие науки как «О частях животных», «О небе» и т.п. есть философия, но философия не сводится ни к какой отдельно взятой из этих наук.

Разговор о «греческом чуде» частенько ещё и с особенностями языка связывают – «великого и могучего» Древнегреческого Языка (который, однако, по свидетельству Э. Сепира, ничем не отличается от языка людоедов некоего дикого племени Асама). Я думаю, что «Греческое чудо» в значительной степени вовсе никакое не чудо. Охладев к олимпийцам, греческие философы неистово молились своим богам: Первопричинам, Логосу, Нусу и подобным «натурально-теологическим» сущностям. Любой народ, начни он дружно почитать подобные сущности, достиг бы не меньших интеллектуальных успехов, чем древние греки. Никакого чуда тут нет.

Натурального богословия и связанного с ним культа науки у нас никогда не было: «первая философия» Аристотеля изначально была у нас обругана, вслед за христианскими интерпретаторами, «метафизикой» – чтоб не величалась Теологией (согласно самой античной традиции и текстам первоисточникам, которые в средневековой Европе монахами прилежно изучались)! Античных мыслителей – Платона, Аристотеля, Эпикура и прочих – мы изначально знали христианизированными, а не по текстам-первоисточникам.

Теперь об искусстве. Помимо опирающегося на откровение мессианства, для отечественной философии характерен интерес к искусству, особенно к художественному слову, к литературе. Имеется даже тенденция относить к философии не только произведение словесного творчества, литературный текст, но и «произведение искусства» вообще. Искусство у нас изначально мыслится как нечто первичное, а вовсе не так как оно мыслилось два тысячелетия в Европе – в качестве подступов к науке.

В европейской традиции место искусства было изначально вторичным. Например, хоть философы софисты уделяли искусству достаточно большое внимание, но оппонирующие им теоретики – Сократ, Платон и Аристотель – весьма настороженно и критично ко всякому искусству относились. Платон, как помнится, уничтожил все свои поэтические творения, занявшись философией. Он предпочитал вообще ничего не писать (следуя Сократу), занимаясь наукой с ближайшими учениками. Правда, красиво писать он при этом не разучился, и даже оттачивал приобретённое от софистов мастерство, занимаясь популяризацией своей выработанной совместно с учениками науки в «Диалогах». Аристотель туда же: «Как много врут поэты». А если вспомнить, что данная позиция весьма характерна, то Платон весьма даже умеренным критиком искусства нам покажется.

У нас же писатель, поэт и их интерпретатор («софист») вторая, наряду со священником, интеллектуальная фигура. Сократов, Платонов и Аристотелей у нас никогда не было. Никто у нас художественное слово не ограничивал и не критиковал его за испорченность и удалённость от объективной истины (Лев Толстой не в счёт, так как он критиковал художественный вымысел вовсе не ради научной теории). Поэт у нас мессия № 2, наряду с религиозным пророком.

Так и получилось – философам стало не до философской теории, ибо одни философы у нас человечество спасали, а другие художественное творчество интерпретировали. Учить «что делать», как жить, и что ценить – это, конечно, может не только философия, и даже не столько философия. Равно и о себе самих любимых думать – далеко не всегда философично.

Проблема в том же – нет традиции научного теоретизирования. Мы являемся детьми Библера, Мамардашвили, Пятигорского, Ильенкова и других весьма достойных и талантливых мыслителей. Наша беда лишь в том, что их философия есть, в значительной степени, попытка начать с нуля, говорить неким адамовым философским языком. С этим связано и стремление стать пифией, изрекающей оракулы (вспомним также об аналогичной функции наших поэтов). Поэтому предпочтения отечественных мыслителей в области философии далеко не случайны. Для нас даже Гегель мерещится неким логиком, неким «рационалистом» (и да поможет нам Хайдеггер!).

Присутствует в нашей культуре и весьма вредная идея о некоем различии между знанием и мудростью (в частности, между знанием и пониманием). Понятие мудрости связывается то с божественным откровением, то с вечной женственностью, то с нравственностью, то с жизненным опытом. У греков же «софия» есть, прежде всего, знание, а Женственность и Божественность – это как то кому заблагорассудится, как то кому нравится. Философ – это тот, кто изумлён ничтожеством собственных познаний и стремится это ничтожество преодолеть («филия» - гр. стремление, в самом общем смысле, а вовсе не любовь, и не дружба). У нас же всё наоборот, философ – это не тот, кто в безнадежном стремлении вопрошает о знании и стремится к нему, а тот, кто либо вещает о чём-то непостижимом, либо как-то «жизненно» действует, сохраняя при этом теоретическую невинность собственного ума.

Чтобы упорядочить сказанное, выскажу ряд тезисов о перспективах отечественной философии. Но, прежде следует заметить, что будущее коренится в прошлом, а прошлое отечественной философии не столь уж далёкое и не столь уж глубокое, как то хотелось бы. Ни о какой «древнерусской философии» не может быть и речи. Древняя Русь была, была и древнерусская культура, но никакой философии не было. Философия это, прежде всего, философы и школы философов – так уж повелось со времён древней Греции. До Греции философии не было. У меня вызывает лишь отвращение любой разговор о Древнеегипетской, Древнеиндийской и т.д. философии. Не было в этих великих культурах никаких универсальных теорий. Поэтому любой разговор о «древнерусской философии» - не от большого ума.

Философия не зависит от культуры подобно тому, как мысль взрослого человека независима от его родителей – генетическая связь, конечно же, остаётся, но логической связи никакой уже нет (в смысле собственных оснований). Всё остальное, типа: «женской», «христианской», «спортивной», «будуарнойв лучшем случае, некая идеальная модель воображаемой философии чего-то (будуара, христианства, современности и т.д.).

Философия не зависит от национальности – не дай нам бог русской эпистемологии, логики и т.д. Философия не зависит от национального языка – дай нам бог достичь общего уровня современной Австралийской философии. Да и философию США, Канады и ряда других стран можно вспомнить и сравнить их тексты с нашими философскими текстами. Не помог нам Великий и Могучий угнаться за Австралийцами.

Философия не зависит от политики и господствующей в обществе идеологии. Не следует путать философию политики с политикой – первую Сократ развивал, а на пути ко второй (политике) стоял его грозный Демон, категорически всякую политику исключавший. Аналогично этому, философия искусства никакое не искусство – достаточно вспомнить эстетическое безобразие и философскую глубину Гегелевской «Эстетики»; а философия жизни столь же далека от жизни, сколько от неё далека, например, феноменология или какое иное философское направление.

Философия не зависит от эпохи. Я конечно могу сказать, что философия есть эпоха схваченная моею мыслью, да боюсь Гегель обидится – он таковой свою собственную философию считал. Да и, в конце концов, – разве «схватывать эпохи» более достойное занятие, чем, например, загадку индукции решать?! Не думаю. Кто многое обещает, по-моему, гораздо хуже того, кто обещает в меру своих возможностей.

Наконец, философия не должна сводиться к современности. Всякая философия должна и вперёд смотреть и прошлое критиковать. А философии той или иной эпохи всегда многообразны. Не бывает чего-то общего и обязательного для всякой философии некоторой эпохи. Например, если Вам хочется выделить эпоху по имени Постмодернизм – в этом Вас никто упрекнуть и ограничить не вправе. Но если Вам хочется назвать современной некую «философию постмодернизма», то каждый уважающий себя мыслитель, рядом с Вами живущий и подобной эпохой никак не озабоченный, вправе бросить в Вас свой камень. «Не знаю я такой философии», – скажет он Вам с полным правом.

Однако философия зависит от науки, едина с наукой и никогда не сможет быть из науки устранена. Первые философы назывались философами именно потому, что вместо жизненных, политических и прочих дел исследовали природу. Даже великие мудрецы законодатели ещё не философы, а вот первые греческие «физики-теоретика» - уже самая настоящая философия.

Всякое крупное научное достижение ломает наши привычки, очевидности, интуитивные предпочтения, изменяет наше мировоззрение. Поэтому все выдающиеся научные открытия будущего во веки вечные неизбежно будут философией. Не бывает теоретической науки, которая бы не имела собственных философских оснований. Поэтому для конца философии, необходима и абсолютная остановка развития всякой фундаментальной науки.

Общие и абстрактные теоретические построения немыслимы без частных и конкретных. Философом может быть только тот, кто способен быть компетентным и в некоторых конкретных областях научных исследований. Кто желает что-то решить в области универсальных идей и абстракций высшего уровня обязан уметь решать задачи, любые задачи – шахматные, математические, лингвистические и т.д. Без этого наш «решатель» судеб человечества и смысла жизни обречён быть шутом и маразматиком.

В глупость легко трансформируется любая универсальная идея. Возьмём, например, идею «рациональности». Чем может быть человеческая рациональность помимо владения языком, умением решать задачи, способностью регулировать направленность собственного сознания, способностями запоминать, способностями к нормальному общению с другими и т.д.? Очевидно, что помимо указанных способностей никакой общей способности под страшным именем «Рациональность» у человека нет и быть не может. Рациональности нет и быть не может быть как некой универсалии, независимой от отмеченных выше человеческих способностей. Тем не менее, всегда найдутся люди, которые готовы рассуждать о «Рациональности», будучи сами неспособны ни сознание своё организовать, ни задачки разные решать, ни с другими общаться. Т.е. о «Рациональности» вполне могут рассуждать люди весьма далёкие от какой-либо рациональности. Аналогично обстоит дело с «противоречием», с «субъектом и объектом», с «культурой», с «познанием» и с прочими достойными внимания общими идеями.

Когда речь идет о менее общих идеях всё вроде бы ясно. Кому, например, может придти в голову публиковать сборник «Лучших шахматных партий» какого-нибудь весьма посредственного шахматиста?! Разве что его близким, его семье.… Сразу же в голову приходит идея «Семьи» в мафиозном смысле. И не случайно. Там, где отсутствует определённость шахматной позиции – там черти, как говорится, водятся. Вот и выходят сборники трудов (иногда даже посмертные), проводятся научные конференции и симпозиумы.

Аналогично дело обстоит в отношении квалификационной оценки претендентов на учёную степень. Здесь также многое решают «семейные» связи и пристрастия, выражаясь более мягко – философская партийность, ещё более мягко – «школьная принадлежность». Если мой руководитель – это Пётр Петрович, который хорошо знаком с Марьей Павловной и Ириной Сидоровной, то какая школа у нас получится? Разве что «постмодернистская» (несмотря на то, что таковых никогда не наблюдалось)! Школа, в которой уже не нужно никаких дискуссий, споров, не нужно никаких проблем, не нужно критики (однако допустима псевдокритика под именем «конструктивной критики»).

Проблема в том, что для развития философии и науки нужно заинтересованное в этом сообщество. Сообщество, имеющее общезначимые и не зависящие от чьёго-либо произвола правила. Необходимо что-то вроде научной «дисциплины», или хотя бы «школы». Без подобной традиции следования общим правилам оценки грош цена всем Учёным Советам, ВАКам и прочим организационным структурам философского населения нашего необъятного отечества. Сообщество с общими правилами и принципами оценки необходимо, а централизованное предписывание проблематики и ключевых идей для этого сообщества (как только оно возникнет) следует куда подальше послать. (Подумайте: из Афин или из Македонии были получены «ключевые идеи и темы», которые должен разрабатывать Диоген, Эпикур и другие философы.)

Проблема достоинства философии зависит также от философского образования. Может ли философией заниматься человек, который с математикой знаком только благодаря чтению трудов П.П. Флоренского и А.Ф. Лосева (при всём моём уважении к указанным замечательным мыслителям)? Может ли допускаться к философии человек, не знающий физики, химии и других наук о природе? «Не математик да не войдёт!», - единственно разумный ответ на поставленный вопрос. К глубочайшему сожалению, у нас существует тенденция поступления на философский факультет молодых людей, которые ни к математике, ни к наукам о природе органически неспособны.

Остаётся надеяться, что отношение к философии изменится, что мы поймём всю сложность и ответственность философского рассуждения, что философия воссоединится с науками, что она перестанет уподобляться танцу или художественному произведению, что её навсегда оставят националисты. Остаётся надеяться, что философов наконец-то перестанут искать у нас среди гениальных танцоров, певцов и художников, что ценность абстрактных теорий, очень далёких от всякой практической жизни, будет по достоинству оценена.