Анатолия Афанасьевича Баталова посвящается Предисловие Данный сборник статей

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 16

Экзистенциализм, искусство и медицина

Участники 1-го расширенного заседания Центрального Совета философских (методологических) семинаров при Президиуме АН СССР, анализируя эту организационную форму научной деятельности и развития политической культуры, обратили внимание на роль интенсивно развивающегося синтеза знаний и подходов к человеку. Академики П. Н. Федосеев и Д. М. Гвишиани подчеркнули, что интеграция, совершающаяся на стыке естественных, технических, медицинских и общественных наук, требует анализа инструментария, понятийного аппарата, с помощью которого достигалось бы взаимопонимание различных специалистов.¹

Совместная работа специалистов в области философии со специалистами в сфере технических, естественных и гуманитарных наук требует преодоления ряда трудностей.

Одна из них связана с тем, что профессионализация, и в частности, специализация, порождает отличающиеся друг от друга формы профессионального мышления.

Хотя наиболее общие принципы мышления едины, тем не менее своеобразие предметных областей, особое содержание специальных (конкретно-всеобщих) понятий, различие частных методов и методик исследования и форм практической деятельности, многообразие специальных языков, нюансы социальных функций специалистов — все это создает специализированные разновидности профессионального типа мышления.² Они достаточно устойчивы, и перейти, например, от инженерного, клинического и иного мышления к философскому или наоборот, от философского к математическому, юридическому, художественному и т. п. далеко не просто. Требуется преодолевать своеобразную «интерференцию профессиональных культур». (Гносеологические проявления ее на лингвистическом материале показаны болгарской исследовательницей.³) Выход же за пределы своего профессионального образа мышления необходим каждому специалисту для обогащения своей «общей» культуры, для развития своих гражданских качеств для совершенствования своей специальной искусности. В связи с интеграцией научного знания он необходим и для понимания существа конкретных проблем.

Проблема синтеза различных профессиональных подходов приобретает существенное значение в изучении человеческой жизнедеятельности. Актуальность комплексного подхода многократно подчеркивалась в литературе; создание комиссии по комплексному изучению человека при АН СССР еще раз доказывает его значимость. Синтез различных подходов нужен не только при выработке наиболее общих представлений о человеке; он важен и при решении частных проблем психологии, криминологии, медицины, искусствоведения и других наук.

Он становится насущно необходимым, когда в сферу внимания исследователей попадают дисгармонии биологического и социального. В этих случаях особенно остро ощущается необходимость синтеза философского, гуманитарного, естественнонаучного знания. Здесь особенно велика опасность подмены одного аспекта другим, опасность некритического переноса понятий из одной области знания в другую. Наконец, в этих случаях из-за боязни впасть в биологизацию или психологизацию объяснения общественных явлений исследователи порою оставляют без внимания некоторые стороны целостной человеческой жизни.

Соединяя разные подходы, следует иметь в виду: «Комплексность не означает простого суммирования результатов, добытых в каждой науке, но она не означает и стирания граней между ними, утраты каждой наукой ее собственного «лица». Эклектическое сочетание идей и методов так же недопустимо, сколь и сведение их разнообразия к чему-либо одному...»⁴.

Рассмотрим взаимодействие разных подходов на материале объяснения одной из тенденций современного искусства, связанной с влиятельным течением зарубежной философии— экзистенциализмом. Речь идет о широком увлечении этого искусства изображением одной из важнейших форм проявления дисгармоний биологического и социального —психопатологии.

Связанное с НТР изменение характера производства, урбанизация, рост алкоголизма, наркоманий, преступности и другие социальные изменения в капиталистическом обществе привели к колоссальному росту психической заболеваемости. Без коренного переустройства общества справиться с этой тенденцией невозможно. Поэтому получили популярность софистические идеи теоретиков вроде 3. Фрейда о том, что невроз и вообще психопатология — нормальное состояние человека и т. д., политики, используя подобную псевдонаучную психиатрию для достижения своих идеологических и политических целей, вступили на путь создания «терапевтического государства».⁵

Стрессовые ситуации, которыми насыщена капиталистическая действительность, выбивают из психического равновесия и благополучия представителей самых различных слоев общества. Такие люди обостренно реагируют на происходящее, их поведение зачастую просто занимательно. Беллетристы выхватывают из толпы эти типы, фиксируют их в своих произведениях. Иногда наиболее передовые из этих писателей хотят устами подобных персонажей «вынести приговор» такому обществу.

Но результат получается иной: через призму психически полунормального восприятия мир выглядит недоступным пониманию, запутанным, разорванным, бессвязным; сам человек в своей сущности представляется изломанным, отчаявшимся, потерявшим свое Я-

Такое же представление о мире и человеке развивает современная философия существования, на свой лад отображая и интерпретируя неразумное и бесчеловечное устройство современного общества. Она использует вышеуказанные линии искусства и клинической медицины, давая им взамен обобщенную, на высоком профессиональном уровне аргументированную интерпретацию общественной жизни.

В советской литературе уже отмечался неослабевающий интерес экзистенциалистов к психопатологии человека.⁶ Детально прослежено также влияние экзистенциального анализа на теоретические установки и практику современной психиатрии в буржуазном обществе.⁷ Наконец, имеются, хотя и чрезвычайно редкие, работы, в которых показан широкий масштаб увлечения современных зарубежных беллетристов изображениями патологии человеческой психики.⁸

Но этот философский и художественно-критический анализ в подавляющем большинстве случаев абстрагируется от клинической характеристики персонажей даже там, где она явственно вырисовывается. На наш взгляд, подобное абстрагирование от клинического аспекта оставляет неполным понимание поведения персонажей и общих тенденций, скрывающихся за такими произведениями.

Ни в малейшей степени не отвергая оценки и выводы предшествовавшей литературной и философской критики, взглянем с учетом клинического знания на некоторые хорошо изученные художественные произведения, выражающие экзистенциалистское миропонимание и мироощущение.⁹

Примем во внимание, что между психически здоровыми и явно больными людьми лежит «пограничная полоса», занятая теми состояниями и формациями, которые не могут быть отнесены ни к болезни, ни тем менее к здоровью», и что блестящие примеры этой пограничной полосы нередко встречаются в произведениях беллетристов и в протоколах судебных заседаний.¹⁰

Сопоставление описанных клинической медициной типов с характеристикой главных персонажей ряда художественных произведений экзистенциалистского толка позволяет обнаружить существенное сходство.

Таков, например, знаменитый Мерсо из «Постороннего» А. Камю, равнодушный ко всем общественным институтам: суду, семье, морали и пр.¹¹Его незаинтересованность позволяет автору, справедливо указывают критики, выявить лицемерие буржуазной жизни.

Но это равнодушие по своим масштабам неестественно, оно доходит до эмоциональной тупости: даже смертный приговор ему Мерсо регистрирует в уме как одно из мелочных, безразличных событий. Выделяется и немотивированность поведения Мерсо: обязательная для нормального человека фаза осознания побуждения здесь отсутствует. Он, например, убивает араба не за что-то, даже не для развлечения, а будучи во власти «солнечного наваждения». Его поступки импульсивны и могут быть отнесены к парагноменам. Мерсо также не понимает то одно, то другое почему от него ждут изъявлений печали на похоронах матери, почему его судят после убийства араба и т. д.

Для сравнения можно вспомнить, что чеховский «злоумышленник» несмотря на то, что был темным, забитым мужичонкой, пусть по-своему, но все же объяснил и суд, и приговор. А ведь Мерсо — служащий, куда более образованный. Для Мерсо, заметили критики, суд — игра защиты и обвинения, «правила которой для него за семью замками, ходы игроков загадочны, рождают у него головокружение, мысль о призрачности всего происходящего.¹² У Мерсо почти полностью отсутствует интеллектуальная деятельность, его речь бледна, однообразна, невыразительна. Все перечисленное характерно для одного из типов вышеназванной пограничной полосы, именно, «эмоционально-тупого шизоида».

Главный персонаж другого произведения буквально на первой странице повести признается, что страдает циклотимией (расстройство психики, выражающееся в частых и глубоких перепадах настроения без видимых на это причин).¹³ Автором повести сообщается, что у Лоранс (имя персонажа) в период ее обручения был невроз, истолкование которого дается в духе фрейдизма — как результат конфликта любви к жениху с любовью к отцу. И в ходе всего повествования она показана как человек, находящийся на грани циклотимического психоза.

Это состояние сама Лоранс утверждает необходимым условием преодоления фальшивых представлений о мире как «прелестной картинке». В повести показано, что, когда ее дочь стала хуже учиться и плохо спать, Лоране воспротивилась обращению к доктору, лечению дочери. По ее мнению, психически уравновешенные люди — это искалеченные существа, которых еще в детстве заставляли проглотить всю эту жизнь «с мнимой любовью, враньем и денежными историями».

В повести «Чужое лицо» японского писателя Кобо Абэ¹⁴(он не относит себя к сторонникам экзистенциализма, но в упоминаемых здесь его произведениях влияние экзистенциализма неоспоримо) разоблачается лицемерие общества, где все «носят маски», каждый прячет свое лицо. При этом повесть построена в форме дневника человека со странной психикой — принадлежащей двум разным лицам.

Но ведь можно вести двойную жизнь, сохраняя при этом вполне нормальное психическое состояние: таков, например, труд разведчика; а можно и впасть в психотическое состояние, испытывать чувство отчуждения собственных мыслей, действий, всей личности, как это совершается с персонажем указанной повести Кобо Абэ.

На наш вгляд, можно без колебаний сказать, что изображаемый здесь человек стоит по меньшей мере на полпути к психическому расстройству; он не психиатр, ему неоткуда кроме своего внутреннего мира взять столь клинически убедительную картину бреда одержимости, какая нарисована в его дневнике.

В другом сочинении Кобо Абэ¹⁵ через судьбу частного детектива раскрывается печальная картина обезличивания, опущения на «дно» японского общества по меньшей мере 80 000 человек ежегодно. В конце повести главный персонаж изображен лишившимся рассудка, потерявшим ориентацию в мире, не имеющим карты — путеводителя в нем.

Но и в начале повести этот частный детектив с его тревожными ощущениями дереализации, амнезии, аллопсихической деперсонализации, по нашему мнению, больше похож на представителя «пограничной полосы», чем на нормального человека.

В оценке таких персонажей, а их можно привести десятками, литературная и философская критика обычно стремится встать выше странностей психического облика, принимая их за причуды, не выходящие за пределы нормы.¹⁶Порою здесь видят лишь особый художественный прием — «остранение» (понятие «остранения» введено В. Шкловским). Такая позиция сохраняется даже в тех немногочисленных работах, где рассматривается тяготение зарубежной беллетристики к изображению психопатологии.

Это, видимо, вызвано стремлением критиков не потерять за психическими коллизиями персонажей социальную трагедию, не сделать уступок психоанализу, стремлением выявить оригинальность художественной формы.

На наш взгляд, можно и нужно совместить социально-философский и художественно-критический разбор с психологической и патопсихологической оценкой персонажей такого типа. Точный клинический анализ «странностей» поведения сделает более глубоким понимание механизма поступков персонажей. Критика же общественного строя, порождающего «посторонних» и «исчезающих без вести» станет острее.¹⁷ А вместе с тем выявится общая тенденция, скрывающаяся за появлением серии полунормальных персонажей в такой беллетристике.

Подобные образы - сравнительно новое и весьма эффективное средство внедрения в массовое сознание некоторых, особенно неудобоваримых идей некоторых школ современной философии. В частности, следующих: что каждый человек раздвоен на «я» и «оно»; что все ненормальны, и процесс мышления всегда частично патологичен; что человек в своей сущности — «голая обезьяна», и все социальное в нем есть лишь наносный слой; что реальность мира и других людей — это не объективный факт, а всего лишь один из способов организации переживаний субъекта и т. д., и т. п.

Перечисленные идеи, изложенные полностью и откровенно, могут оттолкнуть массового читателя, как это показала история ортодоксального фрейдизма.

Но другой результат будет, если эти же идеи подать в смягченной художественной форме, если показать не крайнюю степень деградации личности, а пограничные состояния, как это и делают упоминавшиеся нами художники слова.

Мерсо, как животное руководствуется преимущественно телесными потребностями, но он пока еще не полностью выпал из общественных механизмов. Лоранс и ее дочь болезненно воспринимают мир, но пока не потеряли способность ориентироваться в нем. Частный детектив сомневается в реальности улиц и зданий, но пока только в незнакомых ему районах города; он не может провести различие между собой и разыскиваемым им человеком, но пока только по некоторым признакам...

Знакомясь с такими персонажами каждый читатель чувствует, что в них есть сходство с ним самим. Но в чем?

Здесь-то и совершается софистический трюк, проходящий мимо внимания философски и клинически неискушенного массового читателя. Действительное сходство состоит в сохранившихся у этих персонажей остатков нормального отношения к миру. А эти произведения искусно подводят к другому ответу: каждый из читателей — тоже в какой-то мере полубезумец, полуживотное.

Успех дела здесь во многом облегчается силой художественного слова таких мастеров как А. Камю, Кобо Абэ и др. Успех основывается и на том, что такие персонажи, как уже говорилось, не порождение беспочвенной фантазии художников, а типы, подсмотренные в жизни. Отлет фантазии от реальности здесь состоит в том лишь, и что «лишь» имеет далеко идущие последствия, что один из типов функционирования психики — на грани здоровья и болезни — выдается за глубинную сущность человека вообще.

Есть смысл уточнить, что в самом по себе художественном отображении разных форм миропонимания и мироощущения ничего предосудительного нет. В 1908 г. В. И. Ленин писал А. М. Горькому: «...я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии. В вопросах художественного творчества Вам все книги в руки... извлекая этого рода воззрения и из своего художественного опыта, и из философии хотя бы идеалистической, Вы можете прийти к выводам, которые рабочей партии принесут огромную пользу».¹⁸ Как бы реализуя совет Ленина, А. М. Горький в ряде произведений, особенно в «Рассказах 1922—1924 гг.» изобразил многих персонажей, внутренний мир которых созвучен основным идеям прагматизма, ницшеанства, позитивизма, шпенглеризма, экзистенциализма и т. п. Но великий пролетарский писатель развенчивает таких «героев», тогда как современная зарубежная беллетристика поднимает их на щит.

Следует особо выделить одну из идей, вольно или невольно проводимых ею. Существует положение, что каждый бунтарь, каждый революционер — это психически ненормальный человек; оно еще в прошлом веке выдвигалось сторонниками психологического направления в социологии, например, Г. Тардом. В разбиравшихся нами сочинениях персонажи враждебны капиталистическому обществу и чувствами, и словами, и поступками. Но все они изображены находящимися на грани психического расстройства.

У читателя невольно напрашивается вывод, что для постижения порочности буржуазного строя требуется предварительно выйти за пределы психической нормы, перестать быть «как все» не только в социальном, но и психическом плане. Лоранс в «Прелестных картинках» прямо высказывает и защищает эту реакционнейшую идею.

Считаться с клинической характеристикой таких персонажей нужно и для уяснения подлинных масштабов использования философией существования материалов психопатологии. Это использование, как известно, может выступать в форме прямого переноса клинических наблюдений и выводов в философские сочинения. Оно осуществляется и опосредованно — через художественное творчество к философским заключениям. Если принять в расчет персонажей описанного типа, тогда масштабы использования выявятся более широкие, чем обычно предполагается.

Можно также утверждать, что в роли «человека вообще» у экзистенциалистов зачастую выступает не просто рядовой индивид, беззащитный перед давлением монополий, военно-полицейских диктатур, политических и экономических кризисов. Это еще и человек, стоящий на грани психического здоровья либо уже явно больной. В таком обществе проблема «бытия и ничто» — это в ряде случаев вполне реальная проблема сохранения или потери самого себя, своего «Я» в клиническом смысле.

Экзистенциализм, как отмечалось в нашей литературе, часто совершает сознательную или невольную подмену философии и социологии психологическим и патопсихологическим анализом. Но эта подмена возможна только в том случае, если уже существует умение создавать такие описания.

Это умение—не прирожденный дар индивиду; оно есть результат развития специальных наук: психологии, патопсихологии, психиатрии. Именно здесь была отточена техника анализа не только грубых нарушений психики, но и ее пограничных состояний. В связи с этим можно считать, что успехи данных наук были использованы в процессе становления современной философии существования.

В зарубежной философии и социологии анализ общественных отношений нередко подменяется псевдонаучной психологической и биологической фразеологией. Критикуя эту линию в философии и ее отражение в современном искусстве, не следует впадать в противоположную крайность, исключая из исследования целостной человеческой жизнедеятельности анализ ее естественных аспектов.

Философский, социологический, художественно-критический, конкретно-научный (в частности, клинический) подходы не должны исключать друг друга; они должны диалектически синтезироваться при сохранении их специфичности. При этом условии возможно адекватное описание и объяснение дисгармоний биологического и социального, углубление и заострение критики идеологии, в образной и понятийной формах спекулирующей на этих сложнейших дисгармониях.

________________

1. Солопов В.Ф. Философские (методологические) семинары – действенная форма взаимосвязи философии и специальных наук. // Вопросы философии. – 1980. № 2. С.92-97.

2. Баталов А.А. Понятие профессионального мышления (методологические и идеологические аспекты). – Томск. ТГУ. 1985.

3. Михайлова Теодора. Знание, знаене и гадаене, профессионална интерференция. // Философска мисъл. – 1982. Кн. 12. С.52 и след.

4. О состоянии и направлениях философских исследований. // Коммунист.- 1979. № 15. С. 78.

5. Рощин С. «Психополитика» и что за ней скрывается. // Коммунист. – 1983. № 12. С. 102-112.

6. Соловьёв Э.Ю. Экзистенциализм и научное познание.- М.1966

7. Морозов В.М. О современных направлениях в зарубежной психиатрии и их идейных истоках. – М.1961.

8. Ивашева В. В дебрях абсурдного мира. // Иностранная литература. – 1969. № 3.

9. Примечание: следующий материал докладывался на заседании Свердловского областного общества невропатологов и психиатров и получил положительную оценку.

10. Ганнушкин П.Б. Избранные труды. –М. 1964. С.107.; См. также: Леонгард К. Акцентуированные личности./ Пер. с нем. – Киев. 1981.

11. Камю А. Избранное. /Пер. с франц. – М.1969

12. Великовский С. После смерти бога. (О «Постороннем» Альбера Камю. ) // Новый мир. -1969. № 9. С.218.

13. Де Бовуар С. Прелестные картинки. /Пер. с франц. –М. 1968.

14. Кобо Абэ. Женщина в песках. Чужое лицо./ Пер. с япон. – М. 1969.

15. Кобо Абэ. Сожжённая карта./ Пер. с япон. // Иностранная литература. – 1969. № 8-10

16. Великовский С. После смерти бога.: Он же. Грани несчастного сознания. –М.1978.; Гривнин Г. Трилогия Кобо Абэ. // Иностранная литература . – 1969. № 10.: Злобин Г. Предисловие к «Женщине в песках…»: Шкунаева И. Послесловие к «Прелестным картинкам». И мн. др.

17. Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что клиническая оценка «странностей» персонажей ни в коей мере не относится к создателям этих образов. – Б.А.

18. Ленин В.И. Полн. собр. соч. - Т.47. С.89.

Белоусова Е.В.

Лечебная магия в древних культурах

Культура начинается там же, где начинается правило. К этому выводу пришел К. Леви-Строс на основе структурного анализа ряда архаических традиций. Анализ процесса деятельности человека показывает, что действия его определенным образом организованы, подчиняются известным правилам, всегда связаны с теми или иными схемами и алгоритмами, т.е. выступают в обличье какой-нибудь технологии. В первобытном обществе способом осознания и закрепления правил являются магические ритуалы, связанные с определенным мифом.

Магические ритуалы были необходимым элементом народной медицины. Народная медицина – ровесница человека на Земле. Мы застаем её уже в самом начале культурогенеза. Об этом писали Л. Морган, Э. Тайлор, В.П. Алексеев и многие другие исследователи первобытной культуры. Более того, народная медицина – явление

Blog

Анатолия Афанасьевича Баталова посвящается Предисловие Данный сборник статей