Geum.ru

Авторские права на роман "Крик в ночи" принадлежат Владимиру Ридигеру

Вид материалаДокументы

Содержание


Где кончаются сны
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   35

- Откройте, пожалуйста, глаза! Вы можете открыть глаза?

Нет, он не может открыть глаз. Потом он слышал еще:

- Кем бы ни был пострадавший, его, если хотите, надо любить.

"Любить, любить, любить..."


...Приподняв тяжелые веки, он обнаружил, что лежит один в больничном блоке, вокруг вьются трубки капилляров, уходящих в его локтевые вены, висят системы капельниц с растворами, бежит кардиограмма на мониторе, низко гудит аппаратура функционального жизнеобеспечения. Значит, он в реанимации, где говорят по-русски. Уже кое-что! Каким образом он здесь очутился? Память оставалась глуха и нема, хранив ответ за семью печатями. Его внимание привлек микрофон, подвешенный прямо над ним, шнур от которого тянулся к диктофону на тумбочке в изголовье кровати. Попытка достать диктофон рукой не увенчалась успехом - мешали капилляры, сплетенные в густую сеть, и резкая боль в спине.

- Включить воспроизведение?

Рядом стоял средних лет мужчина в небрежно наброшенном на плечи халате. Диктофон воспроизводил: "Упав навзничь, она содрогнулась в предсмертной конвульсии и затихла..." Мужчина выключил запись.

- Что это?

- Ваш голос, - сказал он. - За тот месяц, что вы здесь находитесь, мы сменили девяносто восемь кассет.

- Где я?

- В гарнизонном госпитале. Хочу представиться: майор Сомов.

- Вот как... Кто же, в таком случае, я?

- Джон Стюарт Филдс, полковник американских ВВС, пилотировавший самолет-разведчик над территорией СССР.

И тут он вспомнил! Генерал Робинс пожимает ему и штурману негру Бену Прайсли руку перед отлетом: "Ребята, все будет о'кей!"

А дальше, вплоть до настоящей минуты, полный провал в памяти.

- Что с Беном, штурманом?

- Три недели он был в состоянии клинической смерти. Врачи сочли его безнадежным.

Стекла палаты покрылись первыми кристалликами льда. Сомов задернул шторы и при свете настольной лампы достал блокнот, затем ручку с вечным пером. Подобие улыбки промелькнуло на его лице:

- Будем запираться или признаваться, мистер Филдс?


1965-1980 гг.


Книга вторая


ГДЕ КОНЧАЮТСЯ СНЫ


Как ваша рукопись? - справился Сомов с нескрываемым любопытством. - Кстати, у меня наработаны кое-какие связи в издательском мире, могу посодействовать.

Колеса Филдсовой инвалидной коляски скрипнули, запели, новоиспеченный автор подкатился поближе к своему литературному покровителю:

- Даже не представляю с чего начать. Мысли бегут на двух языках. Материала много, впечатлений еще больше, задумок - хоть отбавляй, но поскольку в литературном жанре, как вы понимаете, я делаю самые первые шаги...

Филдс начал было выгребать из карманов больничной пижамы кассеты, второпях запутался, замешкался и, устало опустив руки, остановился.

- Творчество не терпит суеты, - наставительно изрек Сомов. - Не терпит суеты и наше с вами, уважаемый сэр, общее дело.

Джон Филдс насторожился.

- Возникшие поначалу между нами прохладные отношения, - продолжал Сомов, - в конечном счете должны растеплиться, вы не неходите?

- Растеплиться, - подытожил Филдс, - и принести плоды.

- Съедабельные... плоды, - закруглил Сомов.

"Святые угодники! - размышлял Филдс. - Ну в чем, собственно, да и с какой стороны я перед вами провинился?! Что за нелепая судьба! Ведь все развивалось по заранее начертанной схеме: рождение, папа и мама, возмужание, алкоголь и марихуана, университет, встречи с девушками, романтика, привязанность, любовь (девушка, оказалось, любила двоих - меня и ЦРУ)...

Затем офицерские будни ВВС, стажировка в Лэнгли. Да, он был глуп, честолюбив, самоуверен и, по всей видимости, околдован собственными заоблачными фантазиями. С опытом осознал, что влюбленность пуста, необходимо спускаться с небес на землю, работать, делать деньги, занять подобающую нишу в обществе и, наконец, застолбить собственное место в... Истории! Так нет! Оказывается, усилия не стоят и ломанного гроша! Теперь вот представляется возможность оставить след в современной литературе - похоже, мой бред на девяносто восьми кассетах имеет цену...".

Сомов нарушил молчание, будто прочитав его мысли:

- Ваши кассеты - неисчерпаемый кладезь разнообразной словесной всякой всячины и бредовой требухи, из которой можно слепить такое, от чего покатятся со смеху благодарные читатели.

- Лишь бы эти катания не привели к массовому травматизму. Достаточно того, как мы с покойничком Беном упали словно семена в благодатную совковую землю: я потихоньку прорастаю, а вот Бену... не суждено

- Желаете похныкать в тряпочку, сэр? Ладно, давайте к делу. Сколько?

- Что "сколько?"

- Медленно соображаете. Сколько вам заплатить, чтобы вы поверили в собственные литературные силы?

- Боюсь, это никому не по зубам.

- Нам по зубам и не этакое.

- В рублях?

- Можно и в рублях, коль вы настаиваете.

"Рублевая муза раскошеливается на мое творческое вдохновение, - подметил про себя Филдс. - Хоть я и не настаиваю - так тому и быть."

И вслух произнес:

- Когда нет того, что любишь, надо любить то, что есть.

- Простите?

- Отсутствует альтернатива. Я согласен.

- Отлично, Джон! Не сомневался, что вы правильно меня поймете. Честно говоря, я знал, что вы не дурак, но то, что вы большой умник - увидел только сейчас. А теперь, пожалуйста, подпишите вот эту бумажку, где ваше устное согласие облекается в письменную форму. Так, хорошо, не торопитесь... С этого момента можете смело считать себя закадычным другом всего нашего аппарата...

Внезапно большой умник сорвался с места, вывалился из инвалидной коляски и, беспомощно взмахнув руками, распластался на полу.

- Сочувствую... искренне сочувствую, - кряхтел Сомов, затаскивая Филдса в коляску. - Лишний раз убеждаюсь, что жизнь наша состоит из взлетов и падений.

- Как тонко вы это подметили...

Собрав разбросанные по полу кассеты, Сомов перенес их Филдсу на колени и успокоительно произнес:

Мужская дружба, коллега, не измеряется деньгами. Мы народ хоть и специфический, но верный до гробовой доски - раз я помог другу, значит, и друг мне поможет. Ну, а в противном случае, тело одного из друзей, сами понимаете, будет найдено в местах не столь отдаленных. Итак, вы должны написать книгу. Эта книга, по моему замыслу, станет бестселлером, ее будут рвать из рук в Мытищах и Малаховке, Жмеринке и Саратове, одним словом, везде, где существует свободное предпринимательство. В ней вы правдиво расскажете о бесстыжих коммуняках, вскроете пласты, создадите яркие образы борцов за демократю, а также выпуклые портреты тех, кто грубо попирает рыночные отношения.

- Но я их толком и не знаю...

Узнаете в процессе работы над книгой. Не хочу создавать превратное впечатление, будто аппарат давит на вас как на творческого индивидуума. Напротив! Пишите без оглядки, в свое удовольствие, а там, глядишь, создав имя, переберетесь на Запад, где и заживете по писательски. Вот тогда то мы с вами состыкнемся вновь, и вы, если пожелаете, вернете своим новым крестным отцам этот небольшой должок. По рукам?

И Сомов сжал липкую длань оторопевшего Джона Филдса.


Филдс сильно ущипнул себя за локоть - больно! История повторяется: один раз как трагедия, другой раз - как насмешка фортуны. То, что он сейчас слышал - их диалог с Сомовым - есть временной перевертыш его собственного разговора с Боцмановым и Швайковским. Удивительно! Он ущипнул себя посильнее - больно! А впрочем, какая разница... Вообще-то странно получается: предлагают работу, о которой имеется весьма туманное представление. Швайковский? Ведь он лишь дымка, зачуханное невостребованное привидение, пусть и талантливое.Боцманов? Спесивый упертый боров... Тьфу! Чертовщина да и только! Неужели эти люди станут прообразами его будущей книги?!

В палату вошли Сомов и самоуверенного вида незнакомый мужчина.

- Наслышан, наслышан... - внимательно посмотрев на Филдса, протянул незнакомец. - Ваши фонетические упражнения в бессознательном состоянии достойны самого пристального изучения. С научной точки зрения

- Валериан Тимирзяевич Вездесущинский, - представил Сомов мужчину. - Доцент-психотерапевт. Теперь наш, так сказать, опекун по части сновидений. Интересно?

- Рад познакомиться, - ответил Филдс. - Как раз о таком опекуне, Тимирзяй Валерианович, я постоянно думал на протяжении многих недель.

Вездесущинский удовлетворенно откашлялся:

- Спасибо, Дмитрий

-Дмитрий? - удивился больной.

- Э-э... как бы это сформулировать, - пояснил Сомов, обращаясь к Филдсу. - Видите-ли, уважаемый сэр, вы... ну, в общем, откровенно говоря... Дмитрий.

- Но почему не Вася или, скажем, не Гамлет?

- Потому, - мягко улыбнулся Вездесущинский, - что соответствующая бумага вами уже подписана, во-первых. И согласитесь, имя "Дмитрий", как ни крути, вполне вам подходит, во-вторых.

Филдс кисло усмехнулся:

- Сразу видно - опытный физиономист...

- Мы с вами сработаемся, Филдин, - заметил Вездесущинский.

- Филдин? А это еще что такое?

- Фамилия Дмитрия, - сказал Сомов. - С днем рождения, Дмитрий Фидин!

Филдс осторожно произнес:

- А мой пол... останется прежним?

Вездесущинский успокоительно спросил:

- Зачем он вам?

- Так, на всякий случай...

- Вот видите! - воскликнул Сомов. - Значит, интерес к жизни не потерян!

- Не потерян, не потерян! - подхватил Вездесущинский. - Ай да Дмитрий, ай да Филдин! Прямо половой разбойник какой-то...

Сомов и Вездесущинский, как двое шалых первоклашек, радостно выскочили из Филдсовой палаты, оставив полового разбойника в гордом одиночестве. А ведь действительно,подумал Филдс, пусть мои ноги напрочь обездвижены, зато мужское, в некотором смысле, поползновение находится на высочайшем уровне и до сих пор не востребовано.

В палате появилась медсестра:

- Здравствуйте, Филдин. Как вы себя чувствуете?

- Спасибо, неплохо...

Эту девушку он видел впервые: крутые бедра, упругие груди, зовущий взгляд, приятный волнующий голос - и Филдсово поползновение достигло невероятной высоты.

- Раздевайтесь, - улыбнулась девушка, - У нас мало времени.

- Разве это делается так быстро? - недвусмысленно взмолился он.

- Ровно десять минут. После вас я должна обслужить Егорова, Мухина, Алибабаева и, если хватит сил, Вездесущинского.

- Наш пострел везде поспел...

- Вы про кого?

- Про Вездесущинского.

Медсестра стала нежно стягивать с Филдса пижамные брюки:

- Ну и что? Зато у него чистая, без единого волоска, кожа. Терпеть не могу волосатых мужиков.

- Скажите, а какие мужики вам больше всего по душе?

Она смущенно подняла брови, обнаружив, наконец, Филдсово естество:

- Ого! Вот это показатель...

- Больше, чем у Вездесущинского?

- Больной!

- Неужели вам одного меня будет мало?

- Вы несдержанны...

- Да! Мне очень не терпится... - он схватил ее за ягодицу.

- Что вы себе позволяете?! - она принялась колотить его по рукам и звать на помощь. - Валериан Тимирзяевич! На силу берут!!

Влетели Вездесущинский, за ним Сомов и, увидав такое, застыли с полуоткрытыми ртами.

- Не пойму, что происходит, - пожаловался Филдс. - Эта девочка сначала предлагает услуги, рассказывает о своих мужиках, в том числе и о вас, Тимирзяй Валерианович, а затем начинает меня дубасить...

- Что значит рассказывает обо мне ? - нахмурился доцент.

- Ну... как о безволосом клиенте, - пояснил Филдс.

- И что? - удивился психотерапевт. - Любой массажист предпочитает гладкую кожу, чего здесь непонятного?

Все встало на свои места, в том числе и Филдсово поползновение. Извинившись перед девушкой и доцентом, Филдс принял физиотерапевтическую процедуру общего массажа, после чего почувствовал приятную истому во всем теле и тихо засопел, предавшись целительному сну.


- Странный больной, - всхлипнула массажистка, - озабоченный, что ли...

" А у нее действительно аппетитные округлости ", - почти одномоментно подметили про себя Сомов и безволосый Вездесущинский.


* * *


Помогите вы мне, помогите,

Один я остался, один,

Я Льва Николаич Толстого

Незаконнорожденный сын...


Человек затрапезного вида качнулся, пробежал пальцами по кнопкам баяна и, нервно взяв несколько синкоп, растянул меха инструмента:

Не покиньте меня в этот сложный час,

Я вас всех бесконечно люблю!

Скиньтесь, граждане, по копеечке,

Я имею в виду по рублю...

Они двигались навстречу друг другу: новоиспеченный писатель в образе вагонного нищего и вагонный нищий в образе сына великого писателя.

Известный немецкий сатирик

Граф Лев Николаич Толстой

Питался растительной пищей,

Ходил по деревне босой...

Кое-кто из пассажиров посмеивался, кто-то сочувственно вздыхал, но никому не казалось, что вагонная лирика незаконнорожденного сына немецкого сатирика должна получать материальное стимулирование. "Как убедить безразличную пассажирскую массу в том, что мое горе - это и есть продолжение их собственного? - думал Филдс, покачиваясь на ходу поезда. - Лишь бы "отпрыск" не помешал."

- Дорогие сограждане! - обратился Филдс к пассажирам. - Посмотрите на меня, вглядитесь в мое изможденное, испещренное черт знает чем, лицо! Перед вами американец, в прошлом военный летчик, пострадавший во время ознакомительного полета над бывшим СССР. Мой самолет сбили ракетой аккурат над Новыми Дышлами, а село Крысиное до сих пор снится мне по ночам.

- Во завирает... - сказал кто-то.

Сын немецкого сатирика прекратил петь, набычился и с гармонью наперевес двинулся к подбитому летчику:

- Слышь-ка, ты, шмелюга, - произнес он, - у тебя не морда, а расписание поездов, причем, дальнего следования. Понял?

- Не очень-то вы любезны, - заметил Филдс.

- Что ты здесь делаешь?! - надвигался "сын". - Знаешь, морда, чей это вагон? Знаешь?!

- Метрополитеновский, - как на экзамене выпалил американец.

"Платформа "Чукчинская площадь", - объявил голос: - Следующая остановка "Новогонорвская".

Гармонь взвизгнула, растянулась и змеем-горынычем взвилась над Филдсом

- Знаешь, американская шмелиная морда, - распалялся Толстовский сын, - на чью территорию ты залез?! В какую дерьмовую историю ты влип?

- Знать бы, конечно, не мешало, - оправдательно подметил Филдс. - Ведь мне, по сути дела, ничего не известно об этой территории, за исключением того, что она является вагоном, куда может сесть любой пассажир, будь то бомж или заместитель министра.

- Значит, морда, ты из умных...Из очень умных!!..

И незнакомец отвесил Филдсу такую звонкую оплеуху, что тот вначале совсем опешил, лишился дара речи, издав неэстетичный звук, затем остановился, изловчился и нанес удар прямо по мехам гармони. Гармонь тяжело выдохнула всеми мехами, жалобно засопела и вместе со своим хозяином распласталась в вагонном проходе.

- Насчет ума я с вами совершенно согласен, - склонившись над "сыном", заключил Филдс.

Вагонные двери разом раздвинулись, толпа хлынула из вагона, спотыкаясь о сына великого сатирика; возгласы возмущения сменялись отборной руганью как уже вышедших, так и вновь вошедших. Еще немного - и от сатиры с гармонью уже ничего не останется. Филдс, простив оппоненту недостойные выпады, выволок его на платформу вместе с гармонью, затем прислонил к постаменту, на котором, скрючившись, напрягся бронзовый человек в матросской фуражке, приставивший к виску сына сатирика бронзовый браунинг..

Вот такую трагическую картину и обнаружил дежурный милиционер, предложивший следовать за ним в комнату милиции.Вагонный герой неожиданно вскочил на ноги, взял скрипучий мажорный аккорд и стрелой помчался по направлению к эскалатору. За ним полетел Филдс Уже на улице, оторвавшись от представителя власти, еле переводя дыхание, незнакомец с баяном исподлобья выдавил:

- Кажется, ты меня выручил...

Американский летчик горько усмехнулся:

- Таких как вы просто необходимо выручать.

- Робин Гуд, что ли?

- Это как вам больше подходит.

- Просто любопытно, откуда такие сильные и бесстрашные берутся?

- Их создает сама жизнь, - ответил Филдс.

- Простите, но только не наша, послесовковая.

- В таком случае, наша досовковая.

Незнакомец теперь казался каким-то смятым и бессильным: его потухшие глаза светились тускло, но осмысленно.

- Приятно было бы с вами познакомиться, - нерешительно произнес он, отведя взгляд в сторону.

- Бывший полковник американских ВВС, ваш покорный слуга, - отрекомендовался Филдс.

- Имя у вас есть? - спросил незнакомец

- Мое имя Дмитрий, а фамилия Филдин, причем, если вы внимательно вглядитесь в мою физиономию, то поймете, насколько точно они соответствуют моему облику.

- Какую-то чепуху несете, уважаемый...

- Вот как? Кстати, ваше обращение ко мне, насколько я помню, начиналось "шмелюгой", а закончилось, как ни странно, "уважаемым"...

Незнакомец устало произнес:

- Я... интеллигентный человек. Филолог. Бывший зам. директора союзного гуманитарного вуза. Жил, как у Христа за пазухой, имел приличный оклад, разъезжал по заграничным симпозиумам. Написал нашумевшую книгу "Причуды русского жаргона", за что получил государственную премию и бесплатную путевку в санаторий "Магнолия". Между прочим, выдающийся ученый-астроном Илья Мовсисянович Кук считал меня лучшим языковедом союэного значения и даже умолял разработать какой-то межгалактический диалект.

- Как вы познакомились?

- Да все в той же "Магнолии". Прогуливаюсь я по живописным окрестностям санатория, как вдруг - звуки рояля! Из глубин скалистого массива рокочет, представляете, Бах! И так вульгарно, громко, бездушно. Естественно, я устремился туда, прибегаю и застаю такую картину: между камней за роялем сидит огромная бабеха и дубасит пальцами по клавишам, а рядом стоит какой-то завороженный чудак в белых тапочках с идиотской улыбкой на лице, весь, как говорится, зачарованный и околдованный этой разухабистой пошлятиной. Я, конечно, из вежливости немного послушал, потом понял, что это просто невыносимо, и громко представился. Баба прекратила играть и вместе со своим слушателем уставилась на меня. "Знаете, - обращается он ко мне, - если вы не из правоохранительных органов, то смею уверить - сейчас вы второй после меня землянин, который соприкоснулся с настоящим открытием!". "Я не в первый раз слушаю Баха, - отвечаю ему, - но такое исполнение для меня действительно явилось открытием! Правда, не очень приятным". Здесь он раскрыл удивительную тайну: баба, оказывается, прилетела вместе с друзьями из космоса на галактическом рояле; играть-то она играет, а вот в общении плоховата, то и дело твердит про Онангу. Я подумал , а нет ли здесь поблизости дурдома? Тут мужчина представился астрономом Куком и так развеселился, что мне стало не по себе. Одним словом, знакомство состоялось.

- Что было дальше?

- Приехала милиция, стали расспрашивать, кто такой я, Кук и эта гражданка, как мы очутились в этом месте у рояля. Я отвечал сбивчиво, астроном кричал, что не допустит вмешательства во внутренние дела других галактик, баба смеялась до упаду, и вот всех нас троих "загребли" в высокогорное отделение внутренних дел. Так я познакомился с Ильей Мовсисяновичем.

- Рояль не тронули?

- Опломбировали и приставили к нему старшину.

- Бабу отпустили?

- Вызвали к ней из центра большого специалиста по психотерапии, кажется, э-э, Вездещукинского или Вездетушинского, сейчас точно не помню. Ну, он ее крутил так и сяк, расспрашивал из каких она миров к нам пожаловала, зачем прилетела на рояле, дескать, здесь, в санатории и своих массовиков с затейниками хватает; интересовался ее друзьями, Бахом, Монтевидео и, насколько мне не изменяет память, вынес определение: "здорова с явлениями общей дурашливости, а так же с вялотекущими проблесками ума". На том и порешили...

- Очень интересно, - оживился Филдс. - Может быть, нам с вами перекусить?

- Простите, - извинился собеседник, - еще не заработал. Не успел, так сказать.

- Ваше имя...

- Крылышкин, профессор, зав кафедрой прикладной филологии... впрочем, кому сейчас это нужно.

- Предлагаю вместе отобедать за мой счет.

- Если я приглашу моего старого приятеля- физика... - виновато попросил Крылышкин, - третий день без еды. Ничего?

- Валяйте! - сказал Филдс. - Он не слишком много употребляет?

.

В полуподвальном кооперативном ресторане "У своих" гудел разношерстный демократический народец. Кого здесь только ни было! Бывшие партийные, комсомольские, номенклатурные работники, немного придавленные, но дерзкие и самоуверенные; некогда известные хозяйственники, раздобревшие и повеселевшие (их звезда только показалась на горизонте), знакомые политические комментаторы, словно рыбы-прилипалы ищущие, к какому бы брюху пожирней пристроиться; разного рода представители большого и не слишком криминалитета, почуявшие шальной запах легких денег в наступившей неразберихе; великое множество жучков-клерков, всякого рода проныр и сводней (под респектабельной внешностью), известных и не очень проституток... И, как ни парадоксально, попадались явные неудачники из некогда элитных учебных заведений, конструкторских бюро или главных управлений.

Крылышкин бегло окинул зал и радостно заметил: