Авторские права на роман "Крик в ночи" принадлежат Владимиру Ридигеру
| Вид материала | Документы |
- Авторские права на Конкурс принадлежат коллективу его Авторов. Авторские права на все, 283.54kb.
- Авторские права и их защита в Интернете, 102.39kb.
- Компьютерная программа «администратор гостиницы» версия 30 beta + фр руководство пользователя., 307.19kb.
- Где заканчиваются авторские права?, 27.49kb.
- Собой изложение основных положений методики коммерческой оценки инвестиционных проектов,, 1325.63kb.
- Книга составлена в форме дневника. Два года жизни. Год секса, обычной жизни, и то,, 5564.25kb.
- В. Ф. Одоевский "Русские ночи", М., "Наука", 1975, 510.64kb.
- Положение о проведении Всероссийского игрового конкурса «Кит компьютеры, информатика,, 59.05kb.
- 11 дней/10 ночей даты заездов : 01. 10. 11, 15. 10. 11, 29. 10. 11, 05. 11. 11, 19., 81.81kb.
- Программа тура: День 1 Встреча в аэропорту Лос Анджелеса русскоговорящим гидом, трансфер, 179.68kb.
Филдс! Пусть это и прозвучит оскорбительно, но в табели о рангах я выше вас на несколько пунктов. Вы копаетесь в людском дерьме в надежде отыскать нечто удобоваримое для прелюбодея Уикли и его потаскухи Грейвс. А Робертс над вами от души потешается! Разве не так? Мне знаком ваш идеал - сэлф мэйд мэн. Грандиознейшее заблуждение! Ваш воздушный замок, если он у вас есть, - не более чем заплесневелая готика в американском варианте. Знаете, для меня самые уважаемые личности - это честные композиторы, как, впрочем, и писатели. Честность есть необходимая предпосылка и критерий настоящего творчества. Швайковский докатился до сутенерства - апофеоз творческих завихрений!
- При чем здесь Швайковский?! У него убеждения, а у меня - работа. Каждому свое.
- Не лицемерьте, Филдс! Вы живете не так, как вам нравится, а так, как вам вправлено. Вы запрограммированы, и только посмейте вякнуть!
- Меня это вполне устраивает.
- Ой ли?
- Да! Да!! Да!!!
Мадам ушла в сторону от скользкой темы и продолжала:
- И вот я в России. Шарман, какой вояж! Здесь так романтично! Я брожу по тротуарам и как бы невзначай упираюсь в здание бывшей купеческой Думы. Что? Теперь это Филиал всемирной женской организации? Извините, не могла бы я чем-нибудь помочь? Вам требуются изворотливые демагогички со стальным торсом? А, вы нуждаетесь в сильных и решительных женщинах? Тогда вам крупно повезло: я именно та представительница слабого пола, которой вам недостает...
Филдс, откинув штору, раздвинул створки оконных рам. Как в калейдоскопе, знойное лето сменилось осенним увяданьем, на подоконник упал багряный лист, и мелкий дождик забарабанил в оконные витражи. Силуэты городского пейзажа набухли и потекли размытой акварелью. Как мчится время! Но что это? Леденящий холод ворвался в кабинет Джона Филдса, бумаги на письменном столе подняла, закружила зимняя вьюга.
- Закройте же окно! - зябко поежилась мадам.
Дверь кабинета приоткрылась, в щель просунулось дуло автомата системы Зингер, цокнули вставные челюсти:
- Телеграмма!
Филдс прочитал: "Поздравляю зимними каникулами тчк Ольга Кукишзон".
- Мадам, голос предков зовет меня в Родные Пенаты!
- А я намеревалась пригласить вас к танцу. Чисто платонически.
- Платонически? Меня приглашают к танго чисто физиологически!
...Мела метель, поскрипывал снежок. Что ж, зимние каникулы - это совсем не плохо!
***
...Полковник Ведмедятников осторожно вышагивал по своему кабинету, изредка раздвигая портьеры, за которыми свернулась в крендель служебно-розыскная собака Азиза. Глядя на Азизу, полковник хмурился, в то время как та, встречая его взгляд, потупя взор, виновато опускала морду. Служба майора Пронина донесла, что Азиза при исполнении ответственного задания спуталась с двортерьером Полкашей и наотрез отказалась от продолжения работы. Полковник был в тупике: чего теперь ждать от Азизы? Лейтенант Воробьев втайне лелеял надежду, что Азиза принесет нечто подобное любимому герою его детства - собаке Баскервилей. Капитан Шельмягин без труда доказывал: народится беспородный приплод, пожирающий к тому же много пищи.
"Посетителей и сослуживцев не пускать!" - кричал в селектор Ведмедятников своему секретарю, принимая роды у Азизы. Орденоносная сучка принесла лишь одного вислоухого, противно тявкающего щенка, которого Ведмедятников окрестил, как был уверен, именем легендарного древнегреческого военачальника - Пупсий Азизий Псий.
В кабинете Ведмедятникова стоял аквариум с рыбкам, проверенными майором Прониным до седьмого колена. (Рыбки, к слову сказать, и навели майора на мысль о "рыбнадзоре".) Полковник не знал, плакать ему или смеяться, когда, начиная рабочий день, он входил в кабинет с неотвязной думой: "Сколько игривых шубункинов, экзальтированных меченосцев и гордых скалярий слопал за ночь Пупсий Азизий Псий?"...
Он вызвал Шельмягина и Воробьева.
- Ребята! Эндшпиль в самом разгаре. Просрочим время - упустим шанс и продуем партию. За ферзя я спокоен, за слонов, - он смерил взглядом подопечных, - более или менее, а вот за проходную пешку...
Шельмягин с Воробьевым понимающе кивнули.
- Как там она, моя проходная пешка? - обратился полковник к невидимому собеседнику. - У неприятеля обреченный голый король, он мечется по всей доске, хитро маневрирует с целью создать патовую ситуацию. Меня устроит только мат!
Ведмедятников указал на Азизу и Пупсия:
- Этих придется убрать. Тихо и быстро. Как учили.
- Насовсем... убрать? - спросил исполнительный Воробьев.
- Да. Из моего кабинета - насовсем.
Полковник на минуту задумался и произнес:
- Помните об отсебятине. Дело может принять крутой оборот, и тогда промедление... опасно чреватостью! Можете идти.
Когда Шельмягин и Воробьев вышли с попискивающими и скулящими друзьями человека, зазвонил телефон.
- Ведмедятников слушает.
- Здравствуй. Это Пронин. Где шпион?
- Уехал в Штаты.
- Понятно. Пиши заявление.
- Когда поймаю, тогда напишу, - спокойно ответил полковник и бережно положил трубку, наблюдая за единственным раззадорившимся шубункином.
***
- Привет! Это я, бросовый экспорт из Медвежьего Угла!
- Джон! Наконец-то!..
Линда, похоже, была искренне рада Филдсу. Собственно, идея зимних каникул целиком принадлежала ей, потому как на сей счет у Линды Грэйвс имелись свои соображения. Чем мог помешать Уикли, будучи у нее под каблуком? Да ничем! (Мы не знаем, как старикашка интерпретировал мудрое изречение Сенеки о женщинах, однако доподлинно известно, что делал он это ничуть не хуже Филдса).
- Джон, ты снова дома!
- У меня нет родного очага, - драматически произнес Филдс. - Я вечный скиталец!
Линда надула губки:
- В самом деле? Я-то для тебя хоть что-нибудь значу? Фи! Можно подумать, тебя сюда выслали из Советов, как и меня...
- ...причем, не за проституцию, а по политическим мотивам, - скорректировал агент 6407.
- Знаешь, - заносчиво произнесла Линда, - высший шарм для джазового пианиста-виртуоза при исполнении сложной композиции где-то чуть смазать - взыскательная публика оценивает это по достоинству, с мягким юмором. Так и у нас: если провалился, аплодисментов не слыхать, но люди, знающие специфику нашей работы, проникаются к тебе молчаливым уважением.
- Ради одного этого мне следует немедленно возвратиться!
- Не утрируй, Джон... Кто такая Дубова-Ясенева?
- Непонятно кем и с какой стати заагентуренный международный бабец.
- Это чушь! Таких агентесс сроду не было и нет. Твой международный бабец - фикция, мы проверили.
- В таком случае, кто же она?
Линда Грейвс прошептала:
- Я боюсь за тебя, Джон Филдс, мне страшно... Мой вечный скиталец!
"Тьфу, пропасть! Сейчас она станет вешаться на шею и, чего доброго, пытать о проблемах!"
Но Линда повела разговор совсем в ином ключе:
- Дорогой, мы достаточно зрелые люди, чтобы понять друг друга. Ты устраиваешь меня как мужчина и джентльмен, я устраиваю тебя как женщина и любовница твоего шефа. Однако сколько ни вглядывайся в будущее, оно для тебя покрыто мглой.
- К чему ты клонишь?
- Джон, нам надо быть вместе... до гроба!
- Вместе до гроба? Это противоречит моим холостяцким принципам.
- А куда ты денешься, мой славный? Клетка, в которой щебечут птички Сэм, Линда и Джон, носит название Лэнгли, не забывай!
Разговор происходил в зимнем коттедже Линды Грейвс на живописном склоне Аппалачей. Они ели хрустящие сандвичи, пили апельсиновый сок, говорили о проблемах, а на следующий день измочаленный Филдс предстал перед доктором Уикли.
- Хелло, Филдс! У вас чудесный цвет кожи! Что нового в России?
- Я устал, босс...
- Я тоже, скажу вам как мужчина мужчине, устаю с этой ненасытной Клеопатрой.
- Вы меня не так поняли. Вот, я подготовил отчет.
- Благодарю.
- Там сложно работать, хожу словно по лезвию бритвы, стал мнительным, раздражительным.
- Такое впечатление, будто я присутствую на торжественной закладке фундамента вашего комплекса неполноценности, - улыбнулся босс, разливая коньяк. - Не следует сгущать краски, коллега. Кстати, Робертс подал в отставку - вакансия свободна! Между нами говоря, во всякой, пусть даже очень солидной, организации имеются свои умники и свои дуралеи. Вопрос лишь в том, кто доминирует на данном этапе. Против логики вещей не попрешь, верно? Ваше здоровье!
Босс, чем-то похожий на вареного краба, вперил совиные зрачки в Джона Филдса:
- Да, дорогой, мы вполне зрелые люди, чтобы понять друг друга. Вы устраиваете меня как сотрудник, но не устраиваете как хахаль моей любовницы. Запомните одно: вы будете моим заместителем при условии, что оставите Линду и, естественно, преодолев мнительность, доработаете в России. Согласен, наша клетка зовется Лэнгли, но поют здесь только те птички, у которых на плечах имеется голова. Авиабилет в Советы возьмете у моего секретаря. Счастливого пути, милый птенчик, и до скорого свидания!..
"Черт бы побрал клетку, птичек и холидей найс!" - думал Филдс, перелетая Атлантику.
***
Бабушки-двойняшки прикладами автоматов ранним утром сбивали стокилограммовую сосульку за окном кабинета Филдса. Весна властно вломилась в повседневную жизнь Филиала всемирной женской организации.
Из кабинета Лизочка доносилось:
Маменька, маменька, вон идут драгуны...
Цыть, Груня, сиди, Груня, пусть себе драгуны...
Из кабинета мадам неслось:
Я мужчинов не боюся,
Не страшусь я их измен;
Я по пачпорту Маруся,
По-испански я Ка-армен!
Секретарша сообщила:
- Агапий Иоаныч, вас хочет видеть какая-то дамочка по личному вопросу.
- Впустите.
Вошла простая, застенчивая девушка и, опасливо озираясь по сторонам, присела на краешек стульчика.
- Вас кто-нибудь обидел? - осведомился Филдс.
- Бабушки-близнечихи. Они на меня зашипели.
- О! Я им намылю за это их старческие шейки.
- Правда?
Девушка смущенно улыбнулась:
- А вы меня не узнаете?
- Постойте, постойте... Да вы же ловкая продавщица культтоваров Софочка, та, что попалась на хищении промокашки?!
- Ну да! Не представляете, как я рада!
- Значит, вы уже отсидели?
Вот уж, действительно, столь приятного сюрприза агент 6407 никак не ожидал! Софочка, оказывается, совсем не по своей воле пришла сюда. Так нужно людям, которые в свое время застукали ее в операции "МЫ". Сперва она в резкой форме отказалась на них работать. Ей пригрозили ссылкой в место падения Тунгусского метеорита. Скрепя сердце, она сдалась.
- Скажите, Софочка, теперь вы, как я понимаю, связаны с этими людьми и являетесь Троянским конем в моем стане?
- Да, вы правы. Только, к сожалению, связь у нас односторонняя. Мне объяснили, что, когда наступит час Игрек, ко мне подойдет человек и спросит: "Вам не кажется отвратительным состояние после свадебной попойки?" Я должна ответить: "Если нужен томатный рассол, можете на меня рассчитывать".
- Отлично! - воскликнул Филдс. - Нам известен пароль! Погодите, Софочка, мы им еще утрем нос - век помнить будут свой Игрек.
- За это время я много читала и превратилась в полиглота.
- По собственному опыту скажу, что у человека, ставшего полиглотом, как правило, не доходят руки до собственных мыслей.
- Ой! И я так же считаю. Их у меня совсем нет!
- Кого?
- Собственных мыслей.
- Милушка, зачем они вам? Достаточно того, что вы помните про томатный рассол, а уж остальное я беру на себя.
- А вдруг мы провалимся? Что тогда?
- Тогда... Тогда я вам расскажу о джазовом пианисте-виртуозе, который обязательно где-нибудь да смажет - иначе публика возмутится и разнесет на части фортепиано.
"Должна же Софочка, в конце концов, вытянуть на себя тех людей", - размышлял Филдс, сидя с ней в ресторане с отдающим глубокой стариной названием "Банный лаз", который представлял собой душный сруб, стилизованный под древнерусскую баньку. Еду подавали в деревянных шайках.
- Я так люблю черную икру! - вскричала Софочка.
Глотая бутерброды, Филдс невольно проникался уважением к химикам, бросившим дерзкий вызов зарвавшейся волжской осетрине.
На сценку ресторации с балалайками выползли ленивые дяди (может, люди Шельмягина?) и затянули народную: "...шел по улице малютка и прохожих раздевал..." Официантки (осведомители Воробьева!) подхватили: "...той дорогой шла старушка, не любил ее никто..." А тучный, весь в золотых пуговицах метрдотель завершил всеобщее песнопение: "Наш малютка вынул пушку, закурил и снял пальто!" И громко пристукнул лакированным ботинком. Нет! Так, пожалуй, можно совсем свихнуться, заработать профзаболевание в виде паранойи, одержимости преследования на притянутых за уши, абсурдных подозрениях.
Филдс внутренне напрягся, почувствовал себя севрюгой, омываемой волжскими водами, и успокоился, но при этом вслух заметил:
- А у метрдотеля морда пропитая.
- Не фотогигиеничная, - уточнила Софочка, размазывая по губам икру.
- Вина или шампанского?
- Шайку шампанского, если можно.
Филдс спросил:
- Софочка, вам как полиглоту что-нибудь известно о профессоре Тарантулове?
К его немалому удивлению, она вынула из сумочки записную книжку, полистала и прочла:
- "Тарантулов... Преподает на кафедре культурных сношений института им. Торчинского. Кем был до того, как стал профессором, неясно. Является автором следующих трудов: "О взаимоотношениях", "Еще раз о взаимоотношениях", "И в который раз о взаимоотношениях". Последняя монография профессора разошлась миллионным тиражом и носила название "О сношениях культурных". В научном мире известен как соискатель денежных премий".
- Знать бы, чем он увлекается, с кем встречается, есть ли вредные привычки. Сколько лет этому типу?
- Его младенцем кинули на проселочной дороге, затем подобрали, а после - головокружительная научная карьера. Из вредных привычек, как он сам отмечает в автобиографии, - тщательное мытье ног перед отходом ко сну.
Приложив платочек к трехсантиметровым ресницам, Софочка неожиданно прослезилась:
- Меня захлестнули воспоминания об операции "МЫ"! Но это пройдет...
А Джона Филдса охватили совсем свежие воспоминания: "Если прохвост Хмырь подвизался в высшем учебном заведении, то поглядим, сколько тарантулов спустит на меня уважаемый профессор, когда вспомнит о секретной ставке на третьем этаже старого особняка!"
***
Аудитория колыхалась, шумела и вздымалась. Давила теснотища. Первые ряды с трудом сдерживала натиск последних. Неспокойная студенческая поросль хотела слышать изящное, отточенное слово профессора Тарантулова о "Новом в старой, как мир, проблеме культурных сношений" (так называлась лекция).
В президиуме маститые педагоги нетерпеливо ожидали, когда их именитый коллега протрет бархоткой линзы своих длиннофокусных, с дымчатой поволокой очков. А он и не торопился, этот профессор Тарантулов. Протерев очки, ученый муж вынул расческу и самозабвенно стал водить ею по жиденьким зарослям ехидной бородки. Затем, трубно, призывно сморкнувшись, встал, собрался с мыслями и буравчиком скакнул на трибуну. Молчаливое ожидание...
Профессор Тарантулов слыл в студенческой среде правдолюбцем-реформатором, проводником всего самого незапачканного, чистого, лучезарного. Гуманитарной студенческой молодежи нужен был свой кумир, идол, можно сказать, тарантул, на которого она бы равнялась, за которым гналась, тянулась и на кого могла спокойно в случае чего опереться. И таким вот человеком стал этот коренастенький, мордастенький, бородастенький человечек. Если раньше проблема культурных сношений рассматривалась в узком контексте, то с появлением Тарантулова она, словно драгоценный камень, вытащенный из социальной выгребной ямы, запереливалась, засверкала гранями, став приоритетом новоиспеченного гуманитария. Сношенческая стезя вошла в моду и научный подход отныне подразделялся на до- и послетарантуловский. Тарантулов невесть откуда нахватался всяких научно-популярных словечек типа "я должным образом прогенерировал" или "мы прозвонили тему", вставляя их то туда, то сюда. Кто бы мог предположить, что профессору подвластно стихоплетство - "СПЕШИ ПОГРЕТЬ СКОРЕЕ РУКИ У АЛТАРЯ БОЛЬШОЙ НАУКИ"?
...Кольнув аудиторию зрачком, профессор по-простецки бросил в зал:
- Когда я ехал сюда в метро и просматривал последний номер "Плейбоя", мне пришла в голову забавная свежая мысль...
Тут он сделал паузу. В гробовой тишине металась одинокая моль.
- Вот я и подумал: "Какое это зазнайство с их стороны! Мы пойдем своей тропою, усеянной терниями!"
Профессор выдержал еще одну очень эффектную паузу.
- А что, если нам, всему, как говорится, творческому коллективу... за высокую активность присвоить звание "Коллектив высокой культуры воспроизводства"?
Послышались хлопки. Далее Тарантулов, после глубокого экскурса в историю вопроса, осветил важные моменты, касающиеся как мужчин, так и женщин:
- ...А что есть женщина в понимании мужчины? Кто она такая? И чего ей от него, мужика, надо?
Филдс, в рубище схимника затесавшись между взбудораженными представителями студенческой молодежи, гадал, кто или что сумело видоизменить этого ханжу, несшего какую-то ересь с высокой скрипучей трибуны. Конечно, прошло немало времени с тех пор, как он последний раз видел сие ничтожество. Но какова сила перевоплощения! Экая метаморфоза! Откуда такое самолюбование, шутовское фиглярство, патологическое буйство в околонаучных россказнях? Впрочем, врожденная бравурность бывшего китайского мандарина, взращенная на перегнойных измыслах глухой графини Тулуповой, не составляла секрета для агента б407. Анастасий Евлампиевич, в конечном итоге, сделался таким, каким наблюдал его сейчас шпион, - Голиафом, дерущим глотку на сексуальные темы.
- Мои юные друзья, - закруглил профессор, - позвольте обобщить. Итак, первое и, я подчеркнул бы, главное - это упорство, настойчивость. Затем, разумеется, культура. И, наконец, без чего, как вы понимаете, совсем тяжко - сношабельность, основанная на глубоких знаниях. Знания придают силу. Сила рождает уверенность! А без уверенности никакое упорство и, естественно, культура не приведут к тем конечным взаимоотношениям, благодаря которым мы все встретились в этом зале. Разрешите кончить. И трудитесь, трудитесь, трудитесь!
Профессор величественно, как флагман науки, проплыл в президиум и, с глубоким смыслом кивая головкой, сел на место. Из зала неслись дежурные призывы качать научную мысль в лице профессора Тарантулова. Коллеги неуклюже подцепили докладчика, раскачали и подкинули... Кто-то крикнул: "Братцы, в буфете пиво!" Всех находившихся в помещении как ветром сдуло. Тарантулов рухнул в опустевший президиум, повредив скакательный сустав.
- Да святится имя твоя! - сказал чей-то елейный голосок. - Во веки веков амен!
Приоткрыв заплывшие буркалы, профессор увидел склонившегося над ним мужичонку в потрепанном рубище.
- Помилуй тя, Господи, нерадивца, поганца-окаянца, и во благости прости все прегрешения!
Пылища, поднятая флагманом науки, в блеклом освещении зала повисла святым нимбом над ликом незнакомца. Задыхаясь от пыли и противоречивых чувств, Тарантулов осторожно прошептал:
- Вы... мученик?
- Еще какой! - отозвался лик с ореолом.
- Я покажу им пиво в буфете! Это типичное членовредительство. Между прочим, кто вы? Откель, извините за грубость, благопристойный мужичонка в храме науки?
- Представлюсь: секретут правления Отца и Сына и Святаго Духа, уполномоченный консорциума Божьей Матери.
- Матери?
- Да, Матери. А вы, стало быть, и есть тот знаменитый гигантоман Тарантулов?
- Как видите... - пытаясь вправить скакательный сустав, отозвался ученый.
- У вас недюжинная выдержка.
- Это фамильное, скорпионовское, то есть, я хотел сказать, тарантуловское.
Схимник не скрыл улыбки:
- Помню вас императором китайской династии Цинь. Надеюсь, стадию Наполеона Бонапарта вы благополучно миновали? Простите, но если вы теперь не Великий Шанхайский Сермяжник с повадками нестандартно мыслящего страуса, то кто же?
Со словами "Да отпустятся грехи наши!" расстрига развернул выдающегося ученого мужа на сто восемьдесят градусов, после чего тот принял ниспосланный свыше пинок секретута правления Святого Духа. Лишившись чувств, Тарантулов очутился в потусторонней обители, где гомонили зяблики. Мимо пронесся амурчик, пустив в туловище ученого эротическую стрелу. Профессор воспылал неукротимым влечением, но к кому, никак не мог определить. "Я вас люблю, чего же боле?" - пропел он и очнулся.
- Я-то в тебе, изувере, когда-то души не чаял, - молвил святоша, - но уж никак не мог представить в роли доктора шизико-маразматических наук. Ты осквернил научный храм! И вот за это, голубчик, придется нести ответ. По закону!
- По какому такому еще закону?! - взбеленился профессор. - Послушай-ка, уполномоченный той самой матери! Своими проповедями ты тянешь меня, то бишь науку, в средневековое мракобесье. Но наука не позволит сбить себя с правильного пути инквизицией, бросающей в костер выдающихся мужей, - она позовет городового, то есть милицию, и положит конец извечному спору о духе и материи! Ты на собственном горбе ощутишь, каким материальным способом из тебя вышибут дух. Прочь с дороги, церковная крыса!
Профессор вскочил, метнулся в президиум, рука его потянулась было к телефонной трубке и... замерла в воздухе. Прямо перед носом опустилась записка: "Как здоровье графини, Хмырек?"