Ериалы опроса первых сорока свидетелей в Москве, нам предстоит более внимательно оценить дальнейшие возможности нашей работы как в России, так и за ее пределами

Вид материала

Документы

Содержание 176Опрос свидетельницы Алматы Кутузовой 177Опрос свидетельницы Майи Шавхаловой М. шавхалова. М. полякова. М. гелагаева.

Подобный материал:

• Ись по головокружительной дороге вниз на просторы бенгальской равнины, мы закончим, 270.43kb.
• Ш. Ф. Мухамедьяров к кому обращается муэдзин в москве, 353.82kb.
• Этап опроса свидетелей Международного неправительственного трибунала по делу о преступлениях, 11442.46kb.
• Доклад на V съезде торгово-промышленной палаты российской федерации 8 декабря 2006, 241.53kb.
• Доклад на V съезде торгово-промышленной палаты российской федерации 8 декабря 2006, 242.39kb.
• «Заставка», 203.89kb.
• Реабилитация особого ребенка: как изменить настоящее и обеспечить достойное будущее, 1590.75kb.
• С. В. Лавров: Председательство России в "восьмерке", безусловно, входит в число важнейших, 130.77kb.
• Классный час Учитель Ильина Евгения Валерьевна, 69.93kb.
• Роман Дименштейн, Елена Заблоцкис, Павел Кантор, Ирина Ларикова, 1522.31kb.

173


метрах в десяти от города, но относится к Ленинскому району, центральному району Грозного. Обратно в город нас с братом не пускают. Ему нужно на работу, а у меня дома ребенок. Я стала просить, чтобы пропустили, а мне говорят: "Если хотите, идите, а брата не пустим". Я им: "Я не могу брата оставить. Одного похо-ронила, другого не могу найти..." Нас держали на посту четыре часа. Потом люди, которые собрались на блокпосту, стали просить за нас: "Пустите их", и в конце концов нас пропустили.

За февраль 1996 года среди тех, кого мы знали, пропало 26 че-ловек, и это не полный список. Задерживают на посту, и человек исчезает, как иголка, как будто его и не было.

Своего брата я так и не нашла. Куда я только ни писала! В мае я приехала в Москву, его знакомый мне сказал, что видел брата, По телевидению — в каком-то кадре мелькнул. Они вместе пять лет в институте в Саратове учились, и он не мог его не узнать. Я приехала сюда искать ту кассету. Мне помогали все — и в "Под-робностях", и в "Вестях", и в "Воскресенье", и в редакции "Москва — Кремль", но я так и не смогла ничего найти. Я подавала просьбы во все правозащитные службы, во все организации, ко-торые могли мне помочь. Много запросов посылала через депута-тов — везде отвечали: "Не был, не числится".

Потом я узнала по своим каналам, что фамилия брата зафик-сирована в моздокских журналах. Задержан 9 января 1995 года, отпущен 2 февраля 1995 года. Дальше мне стало известно, что брат находился в Пятигорске. Поехала в Пятигорск, но там опять ничего не известно. Сказали, что три месяца сидел в Орджони-кидзе. Еду в Орджоникидзе, опять ничего не могу узнать.

Мне было непонятно, от кого пришла записка. "СИЗО, город Ставрополь. Там Башаев Бадрудин, Магамадов Шамса и Ахмадов Асламбек." Ни подписи, ничего. С этой запиской я уехала в Став-рополь и почти полтора месяца сидела около Ставропольского СИЗО. Тюрьма там в центре города, возле тюрьмы базар. Думаю, может тот, кто идет на свидание, зайдет, может получится пере-дать хоть записку. Ничего не смогла узнать. Так и уехала.

Я должна была постоянно звонить, чтобы получить какую-нибудь информацию. Как-то позвонила, а мне говорят: "Приез-жай, есть для тебя информация. По телефону нельзя говорить". Приехала, и мне сказали: "Твой брат был в СИЗО в Ставрополе, во внутренней тюрьме № 5. Он числится в списках, на него заве-дена карточка довольствия. Был ранен, подлечили и вывезли куда--то". Дальше иду. На запрос Абдулатипова приходит ответ, что мой брат был в Челябинске...

Когда шел переговорный процесс, когда осталось уже всего не-сколько заседаний, военные с русской стороны заявляют: "Из того списка разыскиваемых, что вы нам дали, мы нашли от 40 до 50


174


процентов людей". Мы попросили дать нам эти списки с указанием местонахождения найденных людей. Нам ответили: "Нет, завтра." И начали тянуть, а потом сказали, что они еще не определили их местонахождение. После этого заседание прервалось — начались гудермесские события.

Потом я стала искать брата сама. Мне сказали: "Твой брат жив. Мы его обменяем, если ты найдешь пленного солдата на обмен." Я пошла в горы, в села, искала солдата. Нашла. Было поставлено ус-ловие, чтобы я принесла фотографию солдата. Принесла фотогра-фию. Рада была, думала, брата освобожу. Еще до нового года, до выборов это было. Я позвонила в Москву, взяла домашний адрес этого солдата, вызвала мать его из дома. У меня намерение было, если вдруг будет обмен, чтобы этот солдат не попал в руки воен-ных, а попал в руки к матери. С Сибири мать его приехала. А офи-цер, подполковник Пилюгин заявил, что этого солдата (его фамилия Лимонов) нельзя обменять, потому что он призывник, срочник, а воюет на стороне дудаевцев. "Это неправда, — говорю, — я сама своими глазами видела этого парня. Он сидит в плену. Я его фото-графировала." — "Мы лучше знаем". "Что же мне делать?" спрашиваю. "Вот, — говорит, — фамилии офицеров. Найдите офи-цера, и мы сразу сделаем обмен". Мне жалко было мать, я не гово-рила ей того, что мне тогда сказал этот Пилюгин.

И я опять пошла в поиски. Опять горы, опять посты, опять кошмары. Нашла одного офицера. Это было 12 декабря 1995 года. Условие было такое, чтобы офицер определенным образом дер-жал бумагу и внизу была дата фотографии — день, когда я фото-графировала. Я эти условия выполнила. Сфотографировала офи-цера. Ну, думаю, все. Раз офицера нашла, сразу сделают обмен. Прихожу, а мне говорят: "Приходи послезавтра. Надо его опо-знать." Хорошо, прихожу послезавтра. Мне говорят: "Извини, мы не можем сделать обмен." Я говорю: "А в чем дело? Вы дали мне офицерское слово, что если я найду офицера, то вы сделаете об-мен. Я в одностороннем порядке, не требуя от вас ничего нашла вам офицера, которого никто не мог найти. Мне помогли люди. Принесла фотографию. Теперь-то в чем дело?" "Ты знаешь, говорит, — твоего брата, куда-то увезли и мы не можем его най-ти." Это было в Ханкале. Я говорю: "Все, я отсюда не ухожу." Сажусь на камень и говорю: "Арестуйте меня. Отправьте туда, где мой брат сидит. Я буду с братом сидеть в камере." Меня стали просить: "Мы за подписью Шкирко отправим телеграмму. Уходи. Иди в наше общежитие." Потом мне сказали, что брата, возмож-но, увезли в Орджоникидзе. И я стала ждать. Приходили ответы: "Нет, не числится. Уточняем."

Мать Лимонова до сих пор живет в Ханкале. Недавно она мне сказала: "Один большой начальник мне сказал, что твой


175


брат не подлежит обмену". Я говорю: "В чем дело? Раньше твой сын не подлежал обмену, а теперь мой брат. Что случи-лось?" — "Он осужден на 14 лет и его невозможно обменять". То, что я рассказала, это одна капелька. А ведь мы разыскива-ем больше тысячи.

Нас у мамы было 10 детей, один погиб. Нас осталось девять. Я верю, что брат вернется. Этот год и два месяца ни я, ни мой дру-гой брат, ни сестра не работали — мы были заняты поисками. Мы потеряли все — квартиры сгорели, что не сгорело, украли. У нас не осталось ничего. Но нам помогали родные, мать с отцом. Мы смогли найти ту информацию, которую я вам рассказала. Но не у всех же такие возможности! Не у всех есть возможность приехать сегодня в Москву и сделать запрос через депутатов. Я сделала пять или шесть запросов в мае. Мне приходили только отрицательные ответы. Вот на днях пришел ответ, как я сказала, что он был в Челябинске и его оттуда увезли. Потом мне позво-нили люди, которых я просила помочь. Недавно он был в Казани, но его опять куда-то перевели.

Наших задержанных людей они вот так крутят по всей России. Как только родные узнают, в каком они лагере или в какой тюрь-ме, и добираются туда, их или сажают в карцер, или сразу увозят оттуда. Когда я летом около двух месяцев сидела около ставро-польской тюрьмы и мне говорили, что там его нет, оказывается, он там был, потому что, как мне потом сказали, карточка доволь-ствия на него кончилась в начале августа, значит, его перевели в начале августа из Ставрополя.

Волкогонов, председатель комиссии по военнопленным и за-ложникам как-то сказал: "Любого гражданина мужского пола, за-держанного в полосе военных действий, мы считаем боевиком, с оружием он или без оружия". Я сама это слышала. А по принято-му Госдумой постановлению членов незаконных вооруженных формирований осуждают на срок от 5 до 15 лет. Судит тройка. Суд этот заседает в основном в Пятигорске, Моздоке, иногда в Челябинске. Мне мои ребята, чеченцы, говорили: "За одного че-ченца мы отдадим хоть десять солдат. Но они тебя, Мадина, об-манывают. Не верь ты им. Они просто тебя дурят. Они хотят уз-нать, кто их живой у нас в плену. Они это выяснят и все. Для них ты не стоишь ничего". В конце концов я поняла, что они были правы, меня действительно обманывали. Просто хотели узнать, кто из тех, кто пропал без вести, жив, занести их в списки пленных и заработать себе галочку, что нашли офицера или солдата. На этом все и закончилось.


176


Опрос свидетельницы Алматы Кутузовой
Жительница г. Грозною


Поиски несовершеннолетнего, задержанного 1 января 1995 г. *


У меня пропал сын Газиев Зелимхан, 1979 года рождения. В день, когда российские войска вошли в город, он случайно оказался в городе, вышел из дома, и больше я о нем не слышала. Говорят, что в этот день забирали беженцев и вывозили их за пределы города.

Дом мой был полностью разрушен, пробит с 9 по 1-й этаж -был прямой удар. Моя квартира на четвертом этаже. Я все время находилась дома, потому что ждала, вот-вот сын явится. Все время искала его. Один парень рассказал, что был с ним. Их посадили в ка-кой-то вагон, который катали, загоняли в тупик, а они находились внутри. Говорил, что было там много ребят-подростков. Парень там заболел и попал в больницу в Назрани, ему было 18 лет, а мо-ему еще 17-ти не было. В этой больнице оказался мой родствен-ник. Он-то и расспросил этого парня. Тот сказал, что из вагончика их должны были распределить или в Моздок, или в Ставрополь.

Я поехала в Моздок. Там мне сказали: "Ваш сын не должен быть в тюрьме". Я спросила: "Где же он должен быть?" — "В детской колонии или в детском доме", — говорят. Я в детский дом пошла, но там –подростки, а он на вид большой, обувь носил 43 размера, 48-50 оде-жду. Взрослый на вид упитанный, мальчик. Я одна его воспитывала.

Когда российские войска вошли, у нас в Черноречье ни одного боевика не было. Старики пошли навстречу: "Вы входите, только не бомбите нас. У нас тут никого нет". В первый день квартиры, дома не стали осматривать. На второй день, когда стали осматривать, нашли двух молодых ребят — 15 и 18 лет. Они спрятались, знали, что их заберут. Когда их стали забирать, то даже руки им связали. Связали, на танк связанных положили и увезли.

Если в квартирах кто-то находился, вещи не забирали. Но большинство убежали, все бросили. Все хорошее в этих кварти-рах — японскую аппаратуру, ковры — все забрали. Когда люди возвратились, не было ни еды, ни одежды. Сейчас вот по теле-визору говорят, что нам какую-то помощь оказывают. Никакой помощи мы не получаем, ни копейки денег, ни гуманитарной помощи я лично не получила. Я работала 12 лет на химзаводе аппаратчицей, в цехе особой вредности по 1-й категории — мне надо было троих детей поднимать. Сейчас имею пенсию. Стар-шего не могу послать на работу. Ему 25 лет, а он не работает, не учится, потому что на каждом посту их задерживают и забира-ют. Вот он у меня дома и сидит.


* 11,20.


177


Опрос свидетельницы Майи Шавхаловой
Жительница г. Грозного


Грозный (декабрь 1994 — январь 1995 г.)
Поиски военнопленных.

Марш Мира (март 1995 г.) *


М. ШАВХАЛОВА. В начале декабря 1994 года над городом Грозным начали появляться самолеты. Особенно они любили делать вылеты ночью. После часа ночи начиналась бомбежка. Самолеты так низко пролетали над домами, что дрожали стекла. Я уходила к соседке, своей дальней родственнице, не хотелось оставаться одной в квартире. Мы ложились обязательно одеты-ми, и как только начинался налет, где-то слышался взрыв, мы спускались в бомбоубежище. Вот так проводили время. 8 декабря я пошла днем к своему брату. Днем было немного безопаснее. Люди говорили, что разбомбили Дом ребенка, Московскую улицу, мост. Дом ребенка был мне по пути. И когда я подошла к нему, то действительно увидела его разрушенным. Приглядевшись, я увидела висящие на кустиках гирлянды из кусочков дет-ского мяса, даже на кустиках висел пальчик. Я подумала, что мне это мерещится. Думаю, неужели все погибли. Но там никого не было, я побоялась долго находиться на этом месте, потому что в любой момент мог появиться вертолет, из вертолетов стреляли в любого идущего по улице человека. 21 декабря 1994 года я уехала из Грозного, приехала в Москву в Комитет солдатских матерей. Мы вместе ходили на пикеты, на митинги, делали все, что могли, встречались с общественностью Москвы, с интеллигенцией.

8 января 1995 года с представителями Комитета солдатских матерей М. Кирбасовой и Г. Севрук мы поехали в Грозный за военнопленными. Мы ехали со стороны Кизляра, в Кизляре вышли, а затем на автобусе поехали до российского поста. С нами были матери солдат, и две матери на этом посту нашли своих сыновей. Они были сильно избиты. Оказывается, они по-пали в плен, потом их вернули — первое время Дудаев возвращал военнопленных. И когда их привезли в часть, там их избили. Эти две матери остались там, с другими мы поехали дальше. На дороге к Минутке нас обстрелял вертолет. Нам пришлось остановить машину, выйти, но, к счастью, вертолет не вернулся. На Минутке была страшная бойня. Дальше двигаться было нельзя, потому что площадь сильно обстреливалась. Военные люди, чеченцы, повели нас в подвал, где мы переночевали. Затем нас переправили к Шамилю Басаеву. Там мы тоже находились


* 20,23,32,41.


178


одну ночь, там шли сильные обстрелы. Затем нас отправили в подвал президентского дворца — нам нужно было найти раненых российских военнопленных. У нас были медикаменты.

Когда мы туда пришли, мы увидели раненых российских и чеченских ребят, они лежали все вместе. И был один список, нам пришлось из этого списка выбирать русских ребят. Лечили их одинаково, отношение к ним тоже было одинаковое, как буд-то они не были пленными.

Кроме раненых, там были и просто российские пленные. Они содержались наверху, в большой комнате. Состояние, конечно, у них было подавленное, потому что на дворец постоянно сыпались бомбы, и они не могли быть уверены в том, что останутся живы. Мы у них спросили: "Как вас кормят?". Они ответили: "Нормаль-но, здесь впервые поели горячее". — "Вас не обижают?" — "Нет". Условия, в которых ребята находились, были нормальные.

15 января я уходила из этого бункера. Вся улица Ленина осыпалась снайперскими выстрелами. С большим трудом я добралась до Октябрьского района. То, что я увидела, производило впечатление кошмара — город пылал как факел. Когда я смотрела на город сверху (Октябрьский район расположен выше, от-туда виден весь город), он весь пылал, постоянно летали самолеты, бомбили. В этом котловане огня, казалось, нельзя было остаться живым.

8 марта 1995 года мы вновь собрались с Маршем Мира, что-бы поехать в Грозный. Марш Мира был организован Комитетом солдатских матерей, буддистами и квакерами Англии. Мы по-ехали через Саратов, Волгоград, Ростов-на-Дону, Астрахань, Элисту. В каждом городе мы останавливались на два дня. В Са-ратове к нам пришел генерал и принес письмо от Куликова, в котором говорилось, что Куликов приветствует Марш Мира и советует повлиять на дудаевскую сторону, чтобы они сложили оружие. Правда, у нас на этот счет было свое мнение: мы пола-гали, что оружие должны сложить обе стороны. Наше появление в каждом городе было неблагоприятным для Куликова. И когда мы дошли до Назрани, нам запретили двигаться дальше. Но мы пошли к Серноводску, а оттуда на Самашки. На самаш-кинском посту нам преградили дорогу БТРы и военные. Но после длительных переговоров нас пропустили. Мы прошли через Самашки и попали на следующий блокпост между Ачхой-Мартаном и Самашками. Там мы встали на колени и стали просить военных нас пропустить, мы говорили, что идем с миром, с материнским состраданием. Нас окружили военные, затем пришли женщины с другой стороны, из Ачхой-Мартана, с хлебом, солью. Но нас друг к другу не пустили. Между нами поставили БТРы, нас окружили солдаты.


179


Так нас продержали до темноты. Когда стемнело, подъехали БТРы, из них выскочили люди, и мы услышали сильный то-пот — нас окружили военные с автоматами, в масках, и стали нас сжимать в тесное кольцо. Незадолго до этого нам стало из-вестно, что те женщины, которые остались в Самашках, — не поместились в автобусы, — были обстреляны. Мы слышали этот обстрел. Три женщины попали в больницу, одна была ранена так, что теперь прикована на всю жизнь к постели.

Через нас в сторону Ачхой-Мартана летели артиллерийские снаряды, и мы подумали, что сейчас оттуда начнут стрелять в ответ и мы попадем под огонь. И вот, после того как стемнело, нас всех, сжав в кольцо, стали с помощью прикладов заталки-вать в автобусы и повезли в неизвестном направлении. Когда мы ехали уже через Ингушетию, водитель остановил машину, и мы высыпали из автобуса. Полагаю, что таким образом нам уда-лось спастись от фильтрационного пункта в Моздоке, куда нас, видимо, хотели отправить.

М. ПОЛЯКОВА. Водитель по своей инициативе остановил машину?

М. ШАВХАЛОВА. Да, он сделал вид, что у него испортилась машина. И следующим автобусам тоже пришлось остановиться. А тут уже из Ингушетии пришли ингушские омоновцы и нас освободили. Они пытались договориться с теми, кто нас со-провождал. Мат стоял сильнейший, но нас отпустили. До Гро-зного мы не дошли. Марш Мира был остановлен.


180


Дополнительный

опрос свидетелей

Москва, 1996 год


181


Опрос свидетельницы Малики Гелагаевой

Жительница села Самашки, ЧР


Начало военных действий.

События в селе Самашин (март-апрель 1995 г.).*


М. ГЕЛАГАЕВА. Преодолев сопротивление мирного населения Ингушетии, пытавшегося остановить военную колонну, россий-ские войска оказались на территории Чечни. И с самого начала они стали обстреливать районы, прилегающие к шоссе Ростов--на-Дону — Баку: подвергали их ракетно-бомбовым ударам, об-стреливали из тяжелых орудий. Было много убитых и раненых мирных жителей, оказавшихся в зоне продвижения российских войск. Только в наше село сразу после 12 декабря привезли двоих убитых, они работали в станице Ассиновская, через кото-рую проходили войска.

Наше село расположено примерно в 5-6 километрах от трассы. Шедшие первыми по дороге танки и БТРы наносили беспорядоч-ные удары по сторонам, — похоже, они "на всякий случай" очи-щали дорогу. Они стреляли по мирным селам, где не было ника-кого ополчения, где никто не оказывал никакого сопротивления. Мы все жители села — женщины, дети, мужчины — вышли на дорогу и пытались остановить военных. Но у нас ничего не полу-чилось. Как ничего не получилось и тогда, когда все мы, чеченцы и русские, ингуши и дагестанцы, приехавшие из разных мест, в том числе из Грозного, приняли участие в Марше Мира, — мы вышли на трассу Ростов — Баку с лозунгами против ввода войск. Это было в середине декабря 1994 года, народ заполнил всю трас-су, тогда мы еще надеялись, что войну можно остановить.

Шли дни, недели, а война продолжалась. В середине января 1995 года глубокой ночью, с четверга на пятницу (у нас это особое время), я молилась и легла спать в половине второго. Я была у себя дома в Самашках. Не успела уснуть, как услышала странные глухие звуки. Проснулась мать, мы посмотрели в ок-но. Увидели летящие огоньки, как будто улицу завесили ново-годней гирляндой. Что-то сильно ударилось о наличник окна. Я крикнула: "Мама, ложись, война началась!". Я сказала маме, чтобы она перешла на кухню, потому что окна кухни выходили не на ту сторону, откуда шел обстрел. Сама я взяла спящего сына, и мы тоже перешли на кухню. Сколько минут длился этот обстрел, я не помню от испуга. На следующий день кто мог, у кого были средства, уехали, а некоторые, как и я, не могли по материальным обстоятельствам этого сделать, пере-шли жить к родственникам, ближе к центру села. Нас было трое — мама, ее зовут Бекист, ей 63 года, мой сын Иса, шести


* 4, 9,10,11,13,14,15,20,21,23,29


182


лет, и я. Мы устроились у родственников, живших на улице Рабочей, — Дебировых.

Наше село обстреливалось почти каждый день. Перед месяцем Рамазан, 31 января 1995 года с 12.30 до 16.30, село подверглось сильному артобстрелу с четырех сторон. Военные применили против нашего села артиллерию крупного калибра, систему "Град". Снаряды летели беспорядочно, попадали в дома, убивали людей. В тот день были убиты мать с дочерью, которые прожива-ли рядом с Самашкинским консервным заводом. А первого фев-раля во время их похорон были убиты осколками двое молодых парней и несколько человек ранены. Снаряд как будто специаль-но был направлен в гущу людей, собравшихся хоронить.

В этот месяц мы целыми днями не ели, не пили — только сядем ужинать после молитвы, они начинают обстрел... Как будто ждут время, когда мы после молитвы садились за стол. Практически за этот месяц мы ни разу нормально не поели, и так продолжалось до конца месяца Рамазан.

В первую неделю марта 1995 года прошли переговоры между представителями села и российскими военными. От села группу возглавлял председатель сельского совета Лема Абдулхаджиев. Во-енные требовали, чтобы село было очищено от местных ополчен-цев (а других у нас не было, были только наши мужчины, охраняв-шие село), чтобы сдали 264 автомата. Было сказано, что в случае невыполнения этих условий они начнут штурм села. Естественно, автоматы в таком количестве селу просто неоткуда было взять, ку-пить тоже не было средств. Чтобы все же сдать требуемое оружие, старейшины организовали сбор денег. Люди резали скот, продава-ли мясо, чтобы выручить средства и на них купить оружие.

Я хочу пояснить, откуда взялось у нас в селе ополчение. После того как русские войска оккупировали станицу Ассиновская, ко-гда местные жители увидели, что творят военные, многие села решили, что их мужчины должны вооружиться и охранять село от беспредела военных. Но когда речь зашла об угрозе штурма, то на сходе старейшины попросили ополченцев покинуть село, что-бы не давать повода к военным действиям. Ополченцы спросили у старейшин, уверены ли те, что военные не тронут в селе женщин, стариков и детей. Те ответили, что русский офицер, который вел переговоры — обещал... Он говорил: "Мы только проверим пас-порта и проедем через село.

О переговорах, состоявшихся 7 апреля в обед, большинство жи-телей села, в том числе и моя семья, не знали. А узнали только по-сле штурма...

7 апреля после обеденной молитвы начался обстрел села. Мы подумали — обычный обстрел, постреляют час или полчаса и пе-рестанут. Но он длился необычно долго. Перед вечерней молит-