Г20 Квантовая физика и квантовое сознание. Киев. 2011 300 с

Вид материалаДокументы

Содержание


Художественное творчество и квантовый мир
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   28

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО И КВАНТОВЫЙ МИР


Высшее познание всегда есть слияние поэтической, художественной или мистической (правополушарной) и научной (левополушарной) картин мира. Именно по этой причине продвинутые физики не могут обойтись без стихов Данте, кварков Джойса и откровений Даниила.

Все они много размышляли о соотношении научного и художественного творчества. Например, А. Эйнштейн, отвечая 27 января 1921 года редактору немецкого журнала, который писал ему о существовании тесной связи между развитием искусства и научными свершениями эпохи, констатировал: «Что общего в художественной и научной деятельности? Когда мир перестает быть ареной наших личных надежд и упований, когда мы свободно воспринимаем его, восхищаясь, спрашивая и наблюдая, тогда мы вступаем в царство искусства и науки. Если воспринятое выражается на языке логики, то это научная деятельность. Если оно передается в формах, связи которых не доступны сознательному уму, но интуитивно постигаются как имеющие смысл, тогда это художественная деятельность. Их роднят любовь и преданность, преодолевающие личные интересы и желания».

Любопытно, что развитие квантовой физики по времени совпало с модернизмом в искусстве (первая треть XX века), и такое совпадение нельзя считать случайным, тем более, что сама случайность стала одним из основных постулатов новой науки. С одной стороны, физики черпали у лириков, а с другой — многие художники поп арта использовали известные из оптики и физиологии воздействия определенных форм и цветовых сочетаний на человеческие органы зрения. И наоборот: компьютерные программы и «компьютер сайнс» все чаще становятся основой для литературного творчества.

В художественных произведениях гениальных поэтов всегда заложено гораздо больше вложенного — в этом состоит харизматическая мистика творчества. Скажем, у Данте мы обнаруживаем откровения Псевдо-Дионисия, концепцию claritas *, (* Сlaritas — в данном контексте раскрытие высшего света, первого излучения) у Шекспира — сокровенные тайны йоги, у Гёте — синхронизмы и сверхчувственное восприятие.

На существование нелокальных связей обратил внимание К. Г. Юнг, кстати, поддержанный В. Паули. Он назвал наблюдаемое им в психологии явление синхронизмами, или акаузальными связями различных событий (подробнее см. К. Г. Юнг «Синхронистичность». М., 1997; И. И. Гарин, «Психоанализ и мистика» К., 2007). Речь идет, главным образом, о совпадении ментальных ожиданий с реальностью или о феноменах экстрасенсорного восприятия и воздействия.

В мифологии и мистике многих народов имеется образ мирового Древа, растущего корнями вверх и символизирующего устремленность жизни не к земле, а к Мировому Духу. Это можно интерпретировать, как приоритет надо всем существующим непроявленного Духа, порождающего всё остальное, или же как квантовую природу сознания, имеющего доступ к непроявленному и вечному.

Когда мы говорим «Бог во мне», «Будда во мне», «Христос во мне», то это означает, во-первых, единство бытия, и, во-вторых, что Бог, Будда и Христос никогда нас не покидали.

Можно привести большое количество художественных текстов, в которых доминируют холистические представления о мире как единстве и целостности всего существующего.

Д. Руми:


Глубоко в земле я пребывал в царствах руды и камня;

А затем я улыбнулся многокрасочностью цветов;

Позже, странствуя с дикими животными и блуждая часами

Над землею и воздухом, и океанскими просторами,

В новом рождении я нырял и летал, и полз, и бежал,

И вся тайна моего существа вырисовывалась

В форме, которая позволила им увидеть —

Вот Человек!

А далее — место моего назначения

За облаками, за небесами,

В сферах, где никто не может измениться или умереть —

В облике ангела; а затем прочь за пределы ночи и дня,

Жизни и Смерти, невидимого или видимого,

Где всё, что когда-либо было,

Единое и Целое.


У Д. Руми мы вообще находим большое количество глубокомысленных стихов, легко интерпретируемых в свете многослойной реальности:


Знай, что буква Корана является внешностью,

за внешностью скрывается внутреннее,

а за тем внутренним — третье,

от которого поражается разум.

Не смотри на внешнюю сторону Корана,

ибо она как простое человеческое тело,

внутри же него заключена душа.


Подобные мотивы мы встречаем в стихах как древних, так и современных поэтов.

Тит Лукреций Кар:


Предположим, например, что тела изначальные будут

Три или несколько больше частей заключать наименьших.

Если затем ты начнешь эти части у данного тела

Переставлять или снизу наверх, или слева направо,

Ты обнаружишь тогда, сочетания все их исчерпав,

Все изменения форм, что для данного тела возможны…

И таким образом, форм новизна превращения тела

Вслед за собою влечет; а поэтому нечего думать,

Будто вещей семена бесконечно различны по формам (О природе вещей, 2.485–498)


О. Хайям:


Нам в мечети твердят: Бог основа и суть!

Мудрецы нас к науке хотят повернуть.

Но, боюсь, кто-нибудь вдруг придет и заявит:

Эй, слепцы! Есть иной, вам неведомый путь!


Р. М. Рильке:


Всё то, что дух из хаоса берет,

когда-нибудь живущим пригодится;

пусть это будет нашей мысли взлет, —

и та в крови всеобщей растворится,

чтоб дальше течь…


А. Тарковский:


И я ниоткуда

Пришел расколоть

Единое чудо

На душу и плоть.


Принцип инакомирия, или многообразия реальностей, поэты всегда понимали лучше ученых. У У. Уитмена есть такие строки:

Ты полагаешь, что всё существующее

привязано к своему времени.

Но Вселенная существует иначе,

любая частица ее,

осязаемая или неосязаемая,

существует иначе…


Под феноменом пралайи, который описан в ведических текстах, возможно, скрывается рассматриваемый в современной космологии «конец мира», тот «всхлип», о котором писал Т. С. Элиот. В результате расширения Вселенной и постепенного угасания энергообмена между ее подсистемами происходит исчезновение границ между ними и система в целом переходит в чисто-квантовое состояние (пралайя). Растворение элементов и структур, происходящее при наступлении пралайи, идет в порядке, обратном их возникновению: первыми исчезают состояния физического плана реальности, последними — плана Буддхи.

Д. Хармс: «Три сами по себе несуществующие части составляют три основных элемента существования». О чем это — о кварках? Откуда бы такому взяться?

Мюррей Гелл-Манн не просто позаимствовал слово кварк у Джеймса Джойса, но вложил в них элемент мистической нумерологии: элементарные частицы состоят из кварков, которые в свободном виде не наблюдаются, но объединяются тройками или шестерками (парами кварк — антикварк).

Крупнейшие поэты ХХ века Э. М. Рильке и Т. С. Элиот, объясняя образы своих стихов, говорят о взаимоотношениях проявленного и непроявленного миров, а также о вечном проникновении мира в эсхатологическую проблематику.

Вот отрывок из письма Р. Рильке. В. фон Гулевичу, в котором философский уровень рассуждений может конкурировать лишь с мощью физической интуиции:

«Мы — здешние и нынешние — ни на минуту не удовлетворяемся временным миром и не связаны с ним; мы непрестанно уходим и уходим к жившим ранее, к нашим предкам, и к тем, кто, по-видимому, последует за нами. И в этом самом большом “открытом” мире и пребывают все; нельзя сказать, чтобы “одновременно”, ибо как раз отсутствие времени и обусловливает то, что все пребывают. Преходящее всюду погружается в глубокое бытие. Итак, все формы здешнего не только следует понимать ограниченными во времени, но по мере наших сил переводить их в те высшие планы бытия, к которым мы сами причастны… “Элегии” и рисуют нас в этом деле, в деле непрестанного превращения любимого видимого и ощутимого мира в невидимые вибрации и возбуждения нашей природы, вводящей новые частоты вибраций в вибрационные сферы Вселенной. И эта деятельность своеобразно поддерживается и стимулируется все более быстрым исчезновением такого количества видимого, которое уже не может быть восстановлено. Еще для наших дедов был “дом”, был “колодец”, знакомая им башня… почти каждая вещь была сосудом, из которого они черпали нечто человеческое и в который складывали нечто человеческое про запас. И вот из Америки к нам вторгаются пустые равнодушные вещи, вещи-призраки, суррогаты жизни… Одухотворенные, вошедшие в нашу жизнь, соучаствующие нам вещи сходят на нет и уже ничем не могут быть заменены. Мы, может быть, последние, кто еще знали такие вещи. На нас лежит ответственность не только за сохранение памяти о них (этого было бы мало и это было бы ненадежно) и их человеческой и божественной (в смысле домашних божеств — «ларов») ценности. У земли нет иного исхода, как становиться невидимой: и в нас, частью своего существа причастных к невидимому, пайщиках этого невидимого, могущих умножить за время нашего пребывания здесь наши невидимые владения, — в нас одних может происходить это глубоко внутреннее и постоянное превращение видимого в невидимое, уже больше не зависимое от видимого и ощутимого бытия — подобно тому, как наша судьба в нас постоянно присутствует и постоянно невидима… Все миры Вселенной обрушиваются в невидимое, как в свою ближайшую более глубокую действительность».

Cовременные трактовки квантовой теории, например, Хью Эвереттом, Дэвидом Дойчем или Менским, согласно которым сознание способно влиять на вероятность событий и расслаиваться в иных мирах, отвечают идеям великого ирландского писателя Джеймса Джойса .

Все без исключения знатоки творчества Джойса сходятся в том, что его героями являются «заговорщики» квантовой революции в науке и что «Улисс» и «Поминки по Финнегану» рисуют новую и небывалую картину вероятностного мира.

Поток сознания в произведениях Джойса — это непрерывный и бесконечный процесс столкновения всех предметов и действующих лиц с реальной жизнью, во многом напоминающий непрерывное «столкновение вселенных» оксфордского физика Дэвида Дойча, развивающего еще одну посткопенгагенскую трактовку квантовой теории.

Эзра Паунд * (* Здесь автор имеет в виду итог полувекового труда Паунда — «Cantos» (Песни), и Джеймс Джойс предприняли грандиозные попытки творить новую культуру «из фрагментов» ушедших веков, языков и принципов — приблизительно так, как из элементарных частиц «кроится» материя.

Юлдуз Халиуллин своей работе о Джойсе дал интригующее название: «Квантизация двух миров: “джойсизм” в культуре и “эвереттизм” в науке». Эссе начинается следующей мыслью: «Небезынтересно и то, что имя Джеймса Джойса навсегда вошло и в историю квантовой физики. Суть этого явления предельно четко изложена в предисловии к книге “Роза для Джойса”, изданной в Международном Центре по теоретической физике в Триесте». Кстати, заимствованное М. Гелл-Манном у Джойса слово “кварк” появились в научной литературе в 1964 году, когда в Триесте был открыт Международный Центр по теоретической физике имени Абдуса Салама.

Будучи человеком высочайшей культуры, Джойс с присущим ему маниакальным напором пытался пролить свет на взаимосвязи научного познания и литературного творчества. Его «Улисс» и «Поминки по Финнегану» отражают дух квантовой физики, хотя мне трудно себе представить, что он имел глубокие представления о работах физиков своего времени.

Что я имею в виду? Прежде всего то, что герои его книг являются живыми воплощениями квантовых состояний — многомерные и «спутанные» живые существа, уводящие читателя в глубинные и неисследованные пласты потока сознания, из которого потом трудно «выпутываться».

Свидетельствует Юлдуз Халиуллин:

«Огненный заряд Джойса так искусно прорывается во внутренний мир человека, как будто писатель проникает до самых глубин исследуемой материи — до атомной структуры человеческой ткани. Как тут не вспомнить джойсовских кварков с легкой руки нобелевского лауреата прочно засевших в современной модели атомной структуры».

«Джойс изменил судьбу мировой словесности, как в первой четверти ХХ века квантовая революция “спустила на тормозах” механику Ньютона, поставив ее в один ряд со множеством вероятностных случайностей. После Джойса европейская и частично мировая культура стала иной, хотя на первый взгляд нам кажется, что вроде ничего и не изменилось. “Улисс” стал символом высокой культуры ХХ века, где филигранный интеллект Джойса с ювелирной точностью охватывает всё — от мифов древних цивилизаций до сути сновидений фрейдовского учения».

Подобно тому, как «заговорщики» квантовой революции, открывшие принципиально новую парадигму мироустройства, систему законов, управляющих миром, отталкивались от открытий Макса Планка, Альберта Эйнштейна, Эрнеста Резерфорда, Джеймс Джойс в то же самое время «перелопачивал» поэзию Бодлера и Верлена, драматургию Ибсена, поэзию Йитса, безграничное наследие Паунда, революционные достижения европейской музыки начала века.

Возможно, Бальзак и Джойс имели веские основания считать реалии своих романов превосходящими жизненные. Джойса возмущал интерес людей к приближавшейся мировой войне, мешавший им читать его «Поминки по Финнегану», а Бальзак, выслушав печальный рассказ своего приятеля о постигшей того утрате, предложил вернуться к истинным драмам жизни, то есть к драмам героев его «Человеческой комедии».

Вклады в культуру физиков и художников-модернистов сравнимы — потому сравнимы и их влияния на модернистскую физику и модернистское искусство ХХ века. «Если говорить языком науки они совершили в культуре своеобразный переход от ньютоновской механики к квантовой… Джойса мы находим в Хемингуэе и Шнитке, в Фолкнере и Дали, в Гелл-Манне и Абдус Саламе, в Ландау и Орхан Памуке… При этом Джойс исходил из того, что поток человеческого сознания, как и океанские волны, редко поддается логике упорядочения. Он вылавливал отдельные вспышки и мерцания человеческого сознания и всё неподсознательное, тем самым выстраивая движения потока сознания в “стройный” или хаотический ряд. Не так ли изучают физики движение электронов вокруг атомного ядра?» *. (* Автор цитирует вышеуказанное эссе Юлдуза Халиуллина).

Секрет грандиозного влияния квантовой теории на современную физику и Джойса на современное искусство — один и тот же: это переработка и переосмысливание мудрости веков — я имею в виду весь совокупный мистический, религиозный, мифотворческий, философский и художественный опыт человечества. Именно бесконечное богатство опыта предшественников сделало физический мир Бора и литературный мир Джойса чрезвычайно сложными для понимания, дав в обоих случаях большое количество вариантов прочтения (в отношении физики я имею в виду посткопенгагенские трактовки квантовой механики).

Джеймс Джойс прекрасно осознавал копланарность своего творчества с научным подходом: «Я ускоряю распад материи, хочу спуститься в глубь материи, проникать в каждый атом…» Кстати, методы и способы познания мира в «Улиссе» и работах квантовых физиков тоже имеют много общего: фейерабендовская пролиферация, мифотворчество, огромный элемент бессознательного, полет воображения, смелость построений, множественность сознаний Дэвида Дойча…

«Некоторые современные физики-эвереттисты склоняются к определению сознания как физического феномена, способного влиять на реальность. Сознание есть не что иное, как выбор альтернатив, а это тоже самое явление, которое в квантовой теории измерений называется редукцией состояния или селекцией альтернативы, — утверждает глава российских эвереттистов профессор МГУ М. Б. Менский.

«К почти такому пониманию человеческого сознания… вплотную подошел и автор “Улисса” Джеймс Джойс еще в тридцатых годах прошлого века. И не потому ли в начале XXI века индекс цитирования упомянутых работ по физике Хью Эверетта находится на таком же высоком уровне, как аналогичный индекс цитирования литературных работ Джеймса Джойса, написанных еще до появления на свет знаменитого, но не состоявшегося американского физика?».

Если Хью Эверетт считал, что человек существует в каждой компоненте многомировой суперпозиции, то есть что сознание человека расслаивается на множество рядов, то оксфордский профессор Дэвид Дойч пошел еще дальше — он выдвинул идею множественности сознаний. По Дойчу многомирность является реальной, а не виртуальной, и поэтому принятие такой концепции делает квантовую механику более полной и полноценной.

По мнению Юлдуза Халиуллина, Джеймс Джойс задолго до рождения Эверетта и Дойча самостоятельно вплотную подошел именно к пониманию сознания и человеческого духа в многомирном свете.

Сказанное в полной мире применимо к мирам музыки, живописи и архитектуры, по времени совпадающим с созданием квантовой механики. Я имею в виду «квантовую» природу непереводимого языка музыки и живописи, а конкретно — беспредметность сериальной, стохастической музыки, зыбкость и ассоциативность Равеля, «игру в бисер» Лигети, структурализм и серийную технику нововенцев, атональность и дисгармонию Веберна, додекафонию Шенберга и Берга, унтертон Хиндемита, «звуковые массы», «деформацию звуковой материи» и трансформацию звуковых сущностей Ксенакиса, художественные эксперименты Пикассо, Шагала, Дали, Корбюзье, Нимейера, Аалто, Райта.

Кстати, атональность долго и небезосновательно выдавали за музыкальный эквивалент теории относительности Эйнштейна, а музыку Шёнберга называли таким же новым звукосозерцанием мира, открывшим художнику свою невидимую сторону, как квантовую механику, открывшую физикам доступ в новую реальность.

«Лунный Пьеро» — «соль» музыки ХХ века и целая философия, пытающаяся постичь и передать все «связанные» состояния одновременно.

Искусство по своей природе есть отрицание грубого мира и способ проникновения в «иные реальности» — «Улисса», элиотовских квартетов, романа-симфонии Броудис, «Человека без свойств» Музиля, антипьес Беккета. Всё это естественно, ибо искусство есть выражение глубоких уровней человеческого сознания. Та же музыка — сакральный камертон бытия, «работа в движении» от простого ко все более сложному, сокровенному. Музыка — многолистная реальность Айвза, политональность Шёнберга, раскрытие сокровенных тайн бытия Вареза, неограниченая аллеаторика Кейджа, игровые случайности и интуитивные импровизации Штокхаузена и Булеза. Музыка Шёнберга потому кажется отстраненной, что эзотерична: замкнута в мире музыки, музыка для музыки, магическое средство самоусовершенствования человека…

Свидетельствует Э. Т. А. Гофман: «Разве дух музыки, как и дух самого звука, не проявляет всю природу, как она лежит перед нами? Слушать — это видеть изнутри, и потому для музыканта зрение становится внутренним слухом, сокровеннейшим сознаванием музыки, которая вибрирует сообразно с движением его духа и звучит во всем, что только усмотрено его глазом».

Музыкальная или художественная мысль является наглядным свидетельством рождения звучания из небытия, мистического духовного взлета, игры со звуками в реальностях сознания и жизни. Человек стремится передать в музыкальных звуках нечто такое, чего иначе не скажешь, выразить музыкальное бессознательное гения. Констелляция, порядок, взаимозависимость — вся музыкальная структура — квантовы по своей природе. Это прекрасно понимал А. Шопенгауэр: «Другие искусства говорят только о тени, [музыка же] — о существе».

«Композитор раскрывает внутреннюю сущность мира и выражает глубочайшую мудрость на языке, которого его разум не понимает, подобно тому, как сомнамбула в состоянии транса дает откровения о вещах, о которых она наяву не имеет никакого понятия», — писал А. Шопенгауэр и добавлял: «Вселенная — слепое порождение воли, музыка — ее альтернативное выражение».

Бесконечные музыкальные формы, кластеры Коуэлла, метамузыка Кейджа, маульверки, артикуляции, звуковые облака Ксенакиса, тон-кластеры и ритмические комплексы — всё это та музыкальная «невещественность», из которой строится «проявленный» музыкальный ряд, con tempo, «вместе со временем», по Байрону — «The lament of present days» *. (* Стенания текущих дней (англ.).

П. Лангер считал, что, как и в мифе, в музыкальной композиции существует «квантовая» непроявленность: акт разделения продукта и процесса по их значению остается незавершенным. Поэтому и саму музыку он называл «незавершенным символом»: «Музыка является нашим мифом внутренней жизни — юным, жизнеспособным и полным глубокого значения мифом, лишь недавно возникшим и все еще переживающим “вегетативную стадию своего развития”». «Музыка действительно связана со всеми областями представлений и реальности. но всё в музыке преображено!» (Д. Лигети).

А. Веберн писал А. Бергу: «Произведение искусства обобщает: конкретное отступает, остаются идеи». Такова, например, «Песнь о земле» Малера. 

Не ведая о квантовой природе музыки, композиторы и музыковеды говорят о ней как о проявлении непроявленного — рематериализации, на языке квантовой теории: «безобразность и беспредметность музыки», «звуковая материализация свободы», «баховская оранжировка пространства и времени», «бытие внутри свершающегося музыкального состояния», «движущиеся звуковые формы», «музыка — прорыв сквозь реальность», «музыка — язык божественного, инструмент, на котором играет Вселенная», «музыка — вечное поле идей, выход за пределы видимой реальности, связь с Вечностью и Ничто». Музыку и творят из Бога, из Вечности, из Ничто! Подлинно музыкальное и Божественное — одно!

«Да, именно так, эта музыка была чем-то вроде застывшего, превратившегося в пространство времени, и над ней бесконечно парили сверхчеловеческие ясность, вечный, божественный смех».

Кстати, куда девается музыка, когда музыкант перестает играть?..

Баха нельзя понять без Евангелия, как Сэссю нельзя понять без дзен, как проявленное нельзя понять без непроявленного. De nihilo nihil: «Из Ничего — Ничто» (Лукреций) *. (* В связи с концепцией Ничто следует упомянуть афоризм Эдуарда Далберга: «Нужно много времени, чтобы понять Ничто» и эссе знаменитого популяризатора математики Мартина Гарднера «Значительность Ничто»). Сам Бах именно так понимал свою музыку: «Это я дарую людям Божественное исступление духа». Бетховен: «Музыка — это откровение более высокое, чем мудрость и философия. Почему я пишу? То, что у меня на сердце, должно найти себе выход».

Хотя музыка может быть структурирована, формализована, разложена на части, всё это только «дисциплинирующая техника» письма, а в глубине своей она, как мир, непроявленный, нерасчленима: ее внутренняя структура, Логос о ней не исчерпывают ее.


Я в музыку порой иду, как в океан,

Пленительный, опасный —

Чтоб устремить ладью сквозь морок и туман

К звезде своей неясной.


Перехожу от музыки к реалиям материального мира, выявленным не из жизни или истории, а из «иной», тонкой реальности. Два первых пришедших в голову предсказания русских гениев о грядущих судьбах своей страны.

М. Ю. Лермонтов, «Предсказание», 1830 год:

Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек, —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож;
И горе для тебя! — твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.

Ф. М. Достоевский, «Дневник писателя», 1877 год: «Предвидится страшная, колоссальная, стихийная революция, которая потрясет все царства мира изменением лика мира всего. Но для этого потребуется сто миллионов голов. Весь мир будет залит реками крови… Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в стойла, зальют мир кровью, а потом сами испугаются».

Россия всегда отличалась обилием предсказателей, чьи прогнозы сбывались с гораздо большей точностью, нежели прогнозы Нострадамуса. Выпущенный из темницы после предсказанной им смерти императрицы, «вещий Авель» не просто назвал Павлу день и час смерти, одновременно предупредив о заговоре царедворцев и довольно подробно описав роковую ночь — 11 марта 1801 года, но в мельчайших деталях изобразил грядущие события. Авель провидел нашествие французов 1812 года, пожар Москвы, дату кончины Александра I и последующие за ней беспорядки на Сенатской площади… Не ограничившись ближайшими событиями, Авель заговорил о судьбах наследников, охарактеризовав каждого и определив их земные сроки. Упомянул он и  пра­правнука, и связанные с ним судьбы России.

«Война будет, великая война мировая… По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет трон царский. Кровь и слезы наполнят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит поистине казнь египетская…»

Всегда найдутся скептики, которые скажут, что в такой стране, как Россия, редко сбываются добрые пророчества, дурные же  — всегда… Это верно, но слишком уж буквальны «дурные вести». Когда императрица Александра Федоровна, разрешившись в 1818 году младенцем (будущим Алек­санд­ром  II), призвала юродивого Федора, славящегося провидческим даром, тот, не задумываясь, сказал: «Он будет могуч, силен и славен, будет одним из величайших владык мира, но умрет… в красных сапогах». И при жизни самому императору многие прочили насильственную смерть, но  — красные сапоги?.. — «Вторым взрывом государю раздробило обе ноги, из ран обильно струилась кровь, от сапог остались опаленные клочья».

Многие поэты, тот же Лермонтов предвидели свою смерть и в деталях описали ее подробности.

Хрестоматийные примеры провидения собственной смерти: Г.  С.  Сковорода, М.  Ю.  Лермонтов, Н.  В.  Гоголь, Ф.  М.  Достоевский, автор «Истории Российской с древнейших времен» В.  Н. Татищев, митрополит московский Филарет, Н.  С.  Гумилев, другие поэты Серебряного века…

В. И. Даль писал о Пушкине: «Он… говаривал о приметах, которые никогда его не обманывали и, угадывая глубоким чувством какую-то таинственную, непостижимую для ума связь между разнородными предметами и явлениями…»

Несколько примеров из бесконечного их количества. Стихотворение «Сон» М.  В.  Лермонтова, в котором поэт увидел себя убитым на Кавказе:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня  — но спал я мертвым сном.

А вот как Николай Гумилев описал в своем «Рабочем» собственную смерть:


Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Владимир Соловьев, известный своими экстазами, мистическими видениями и софийными встречами, в 1894 году увидел и Порт-Артур, и Цусиму, и крах России, и дракона, распростершегося над Европой:

О Русь! Забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть…
И третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.

Из-за кругов небес незримых
Дракон явил свое чело,  —
И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло…

Дмитрий Мережковский видит облик Грядущего Хама, воцарившегося раба, предсказанного еще Нострадамусом Короля Ужаса. Причем, не в пример Блоку, он точно называет «героя»  — это дорвавшийся до власти люмпен. Впрочем, и сам Блок, хотя и возлагает надежды на освобожденных рабочих, записывает: «Россия губит своих детей» и формулирует судьбу времени и свою собственную:

И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы, и я.

Разгораются тайные знаки
На глухой, непробудной стене.
Золотые и красные маки
Надо мной тяготеют во сне.
.............................................

Надо мной небосвод уже низок,
Черный сон тяготеет в груди.
Мой конец предначертанный близок,
И война, и пожар впереди.


Наития Блока, его апокалиптические видения и пророче­ские строки потрясают точностью попаданий в грядущее:

И страсть, и ненависть к отчизне…
И черная земная кровь
Сулят нам, раздувая вены,
Все разрушая рубежи,
Неслыханные перемены,
Невиданные мятежи…

Всё отзовется на таких
Безумьем, болью иль насмешкой…
И власти нелегко опять
Всех тех, кто перестал быть пешкой,
В послушных пешек обращать.

На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Всё не смела в твоей отчизне…

Средь ужасов и мраков потонуть.
Поток несет друзей и женщин трупы,
Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь;
Пощады вопль, иль возглас нежный  — скупо
Сорвется с уст; здесь умерли слова;
Здесь стянута бессмысленно и тупо
Кольцом железной боли голова;
И я, который пел когда-то нежно,  —
Отверженец, утративший права!

Мятеж, безумие, смятенье,
Незнанье о грядущем дне…

Александр Блок не одинок, нечто подобное мы обнаруживаем почти у каждого поэта Серебряного века.


А. Ахматова:

Чем хуже этот век предшествующих? Разве
Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой черной прикоснулся язве,
Но исцелить ее не мог.
Еще на западе земное солнце светит
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дама крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.

С. Черный:

Злым невеждам  — честь и место,
Черной сотне  — первенство!
И краснеет, как невеста,
Бедных правых… Меньшинство…
.................................................

«…Наше место, братья, свято  —
Любим русскую страну…»
 — «Бить жида и супостата!..»
Резолюцию выносят:
«Возвратиться всем назад…
В шею давши всем свободам,
Обратимся к старине  —
В пику западным народам
Будем счастливы вполне…»


Г. Иванов:

Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двухглавый,
А жутко, унизительно издох.
Один сказал с усмешкою: «Дождался!».
Другой заплакал: «Господи прости…»
А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести.

А. Белый:

Мир рвался в опытах Кюри
Атомной, лопнувшею бомбой
На электронные струи
Невоплощенной гекатомбой…

«Эти строки поэт написал в 1921 году в холодной, голодной, разоренной стране. За четверть века  до того, как предсказанная им гекатомба воплотилась горами испепеленных трупов в Хиросиме и Нагасаки… Такие титаны, как Эйнштейн и Резерфорд, достаточно долго испытывали сомнения в возможности практического использования энергии атома, а Белый увидел зловещий гриб, вырвавшийся из электронных струй в тороидальной трубке ускорителя, который еще предстояло создать».

Друзья Андрея Белого признавали за поэтом особый дар предвидения: «Его сознание подслушивало и подмечало всё, что творилось в те канунные годы как в России, так и в Европе; недаром он сам охотно называл себя сейсмографом» (Ф. А. Степун). «Назначение художника: увидеть. Увидели ли наши художники новую действительность в нашей старой сущности? Общее мнение, что увидел Блок. Я думаю, что увидел Андрей Белый» (Г. Шпет).

Во сне увидели решение своих проблем многие знаменитые ученые: Менделеев — периодическую таблицу, немецкий физик и математик Карл Гаусс — закон индукции, Нильс Бор — структуру атома, М. Фарадей — формулу бензина, Ф. А. Кекуле — идею бензольного кольца, археолог Г. Гилпрехт — разыскиваемую в Ниппуре сокровищницу и расшифровку древнего текста, над которым он долго и безуспешно работал. Целая серия снов Генриха Шлимана подвигла его к раскопке мифической Трои и неизвестной до того микенской культуры на Кипре.

За 14 лет до гибели «Титаника» американский писатель Морган Эндрю Робертсон написал книгу «Тщета или крушение Титана», которая подробно описывала столкновение огромного океанского лайнера «Титан» с айсбергом. Это можно было бы назвать случайным совпадением, но детальный анализ показывает на совершенно невероятное число количественных совпадений романной и реальной гибели корабля: оба вышли в апреле из Саутгемптона, имели практически одинаковые водоизмещение, длину, типы и мощность двигателей, количество матч и гребных винтов, недостаточное число спасательных шлюпок, вмещали по 3000 пассажиров, столкнулись с айсбергом на одинаковой скорости и в одно и то же время (23.40), погибли в 400 милях от Ньюфаунленда, столкнулись с айсбергом в полночь апрельской ночью, получив одинаковые повреждения по правому борту. Робертсон в качестве места трагедии указал точку, расположенную в 900 милях от Нью-Йорка, что примерно соответствует настоящей могиле «Титаника»; заявленная непотопляемость судна, наличие «сливок общества» на борту и даже два духовых оркестра — вот далеко не полный перечень пророчеств Робертсона.

Пророчество Моргана Эндрю Робертсона не исчерпывается историей с «Титаником». В 1914 году он опубликовал фантастическое произведение «За пределами спектра», описывающее войну США с Японией! Более того, ему удалось предугадать, что японцы первыми нападут на американские базы на Гавайях и Филиппинах.

Эдгар По в рассказе «Повествование Артура Гордона Пима из Нантакета» описал историю о трех потерпевших кораблекрушение моряков и юнги. Перед лицом голодной смерти был брошен жребий, исходом которого стало съедение молодого юнги — Ричарда Паркера. Спустя 46 лет описанные события полностью воспроизвелись в реальности с такой точностью, что даже съеденного юношу-юнгу звали… Ричард Паркер.

Конечно, скептики увидят во всем перечисленном (а я перечислил мизерную долю известных примеров) случайные совпадения. Но из таких «совпадений» состоит вся человеческая история и все человеческие судьбы. Не проще ли снять с себя маску научного высокомерия и признать, что все перечисленные и не перечисленные гении соприкасались в своем сознании с непроявленным квантовым миром, где нет времени и откуда возникает мир проявленный?..


СОДЕРЖАНИЕ