Geum.ru

Г20 Квантовая физика и квантовое сознание. Киев. 2011 300 с

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   20   21   22   23   24   25   26   27   28

ЯЗЫК-СОЗНАНИЕ-РЕАЛЬНОСТЬ



Сознание — тайна, квантовая механика — тоже тайна. Две тайны — все равно, что одна. Так, может быть, это и есть одно и то же?

Д. Чалмерс


Создавая квантовую механику, Нильс Бор прекрасно понимал проблемы языка описания и говорил В. Гейзенбергу, что в «число главных предпосылок нашей науки входит то, что мы говорим о своих измерениях на языке, имеющем в сущности такую же структуру, как и язык, на котором мы говорим о своем повседневном жизненном опыте. Мы установили, что язык этот — очень несовершенный инструмент анализа и информации. Но инструмент этот все же остается предпосылкой нашей науки» *. (* В. Гейзенберг. Физика и философия. Часть и целое. М., 1989).

С совершенно невероятной интуицией Н. Бор предостерег от лингвистических ошибок описания квантовых объектов «словами обычного языка, сформировавшегося в процессе освоения окружающего нас мира макрообъектов». Квантовые объекты не имеет аналогов в мире нашего повседневного опыта, но мы вынуждены описывать их в терминах «частица», «волна», «дуализм» и т. п.

Всё это не более, чем лингвистическая редукция, ибо квантовый объект ни то, ни другое, ни третье. Скажем, язык описания микрочастицы (координата, скорость, импульс и т. д.) является чисто классическим, то есть отвечающим иной реальности — реальности тел, а не квантовых объектов.

Нильс Бор часто подчеркивал ограничения, накладываемые структурой языка на характер познания. Мы не можем описывать в наглядных образах (в терминах обыденного языка) электрон: как Бог, он не похож ни на что нам знакомое. Но ведь и древние мистики оставили множество трактатов о соотношении имен и именуемых предметов: «Имена, которые даны вещам земным, заключают великое заблуждение, ибо они отвлекают сердце от того, что прочно, к тому, что не прочно… Истина породила имена в мире из-за того, что нельзя познать ее без имен. Истина едина, она является множеством, и [так] ради нас, чтобы научить нас этому единству посредством любви через множество (Евангелие от Филиппа 11–12).

Ошибочность применения старых языковых форм, таких как дуализм волна-частица, к квантовым объектам состоит в том, что сложное пытаются свести к простому и понятному, упуская при этом реальные качества, выходящие за привычные понятия и взгляды.

Не употребляя слов «на самом деле», можно сказать, что элементарная частица не имеет аналогов в мире классических объектов и разговоры о «волне» или «частице» — не более чем редукция сложного и непонятного (непроявленного) к простому и ощутимому. Это в полной мере относится и к квантовому сознанию.

Кстати, поэты-модернисты поняли это раньше физиков, как и впервые заговорили об «атомной бомбе» за несколько десятилетий до возникновения идеи ее создания. Таковы, скажем, лингвистические трудности с определением истинного имени кота в стихах Т. С. Элиота:


Однако есть имя, двух первых помимо

Лишь кот его знает, а нам не дано.

И как бы нам ни было невыносимо,

Его не откроет он нам все равно.

И если в раздумье застали кота вы,

Что сел, словно Будда, у всех на виду,

То не сомневайтесь (и будете правы!) —

Он думает, думает, думает, ду…

Об Имени мыслимо-мысле-немыслимом,

Что писано было коту на роду.


Слово, символ, знак, священные письмена имеют огромное значение в познании мира — это понимали все основатели религий, огромное внимание уделявшие харизме имен. Скажем, в ведической традиции имена даются мудрецами-риши, которые тем самым делают тайное проявленным, хотя Священная Речь остается доступной лишь для избранных. Имя, слово, число — важнейшие элементы процесса познания мира как в мистике, так и в науке. Имя определяет судьбу. В древних культурах лишиться имени означало потерять право на загробную жизнь. Подобным образом, древние считали, что изгнать демонов можно, назвав их по имени. Сейчас многие полагают, что имена — это коды в информационном поле реальности, дающие доступ к сокровенным планам бытия.

«И наречет человек всякую душу живую». «И нарек человек имена [всему существующему]» (Бытие 2:19–23). Знание — это всегда знание истинных имен предметов на истинном языке. Нет «родного языка» объекта — нет его понимания. Отсюда — представление о «подлинных именах» в Библии и Коране, магия имен гностиков школы Василида, апофатическое богословие и «божественный мрак» Дионисия Ареопагита *, (* Здесь речь идет о знаменитом трактате Дионисия Ареопагита «О божественных именах»), номинализм Диогена Синопского. «Кто говорит, тот кроме имен, взятых с предметов видимых, ничем иным не может слушающим изобразить невидимого» (Св. Ефрем Сирин).

«Ибо в подлинном имени заключена огромная сила и огромная опасность… Настоящий волшебник всю свою жизнь тратит именно на выяснение подлинных имен людей и вещей» *. (* Автор цитирует «Гробницы Атуана» У. Ле Гуин).

«И научил [Аллах] Адама всем именам, а потом предложил их ангелам и сказал: “Сообщите Мне имена этих, если вы правдивы”. Они сказали: “Хвала Тебе! Мы знаем только то, чему Ты нас научил…” Он сказал: “О Адам, сообщи им имена их!”. И когда он сообщил им имена их, то Он сказал: “Разве Я вам не говорил, что знаю скрытое на небесах и на земле и знаю то, что вы обнаруживаете, и то, что скрываете?”» (Коран 2:29(31)–31(33))

«Один монах спросил наставника Фэньаня: «Ни словом, ни молчанием не выразить смысла бытия. Как же поведать истину?». Фэньань ответил: «Мне всё видится весна на южном берегу Янцзы. Стайки птиц щебечут среди ароматных цветов» (Хуэйкай «Застава без ворот»).

Мы не случайно говорим о математических и физических символах, ибо наука символична в том же смысле, что миф или произведение искусства. Она также является творчеством, но особого рода — не вольной фантазией поэта или художника, но фантазией, привязанной к реальности. Именно по этой причине мифотворцы и поэты нередко упреждают ученых. Не случайно А. Пуанкаре определил математику как искусство называть разные вещи одинаковыми именами:


В оный день, когда над миром новым

Бог склонял свое лицо, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались ужасом к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что слово — это Бог.

Мы ему поставили пределом

Скудные пределы естества,

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова *. (* Автор цитирует стихотворение Н. Гумилева «Слово»).


В. Гейзенберг: «Именно в атомной физике природа снова учит нас, сколь ограниченной может оказаться область применения понятий, которые прежде казались нам совершенно определенными и бесспорными… Представители позитивизма, конечно, правы, когда они… предостерегают нас от опасности размывания языка строгих формулировок. Но они мало учитывают при этом, что мы в естествознании можем в лучшем случае только приблизиться к этому идеалу, но никогда не достичь его».

По словам В. Паули реальность символична по самой своей природе. Символы рождаются и умирают, но они обладают свойством расширять наше понимание мира. Видимо, это связано с тем, что символы являются выражениями высших слоев нашего сознания, божественного мира идей. Возможно, именно с этим связано «чудо» математических интерпретаций мира. Вместе с тем очень важно то, что рационализированные понятия и символы логики в стремлении к строгости сильно упрощают реальность.

Математический язык чудесно приспособлен для формулировки физических законов, но однозначность и логичность сами по себе подталкивают к упрощению и уплощению реальности. Логичность не есть ни правильность, ни точность, ни полнота. Логика — это всегда деформация реальности в сторону ее упрощения. Естественно, я не отрицаю важность математики в познании, но мир, выстроенный только из формул, теорем и цифр был бы так же убог, как утопия. Только один пример: каждый раз, когда к математике прибегают как к способу описания духовных процессов, получается нонсенс. Так что Григорий Палама небезосновательно предостерегал об опасности точных познаний божественного с помощью науки.

Наиболее плодотворным и производительным в науке является синтез интуиции и логики, глубокой символики и магии числа. Большая часть выдающихся научных открытий стала возможной именно благодаря совмещению аналогии и аналитики, провидения и счета. Крупный ученый всегда видит результат «в темноте». Рассуждения и вычисления Максвелла кишат темнотами, противоречиями и очевидными ошибками, но результат налицо! Великий ученый может много раз ошибиться в ходе расчета, но получает в принципе правильный результат!

Без текста невозможно постижение реальности, но чем примитивней текст, тем более она уплощена. Глубина текста всегда адекватна информационной емкости явления. Рационализм соотносится с откровением как время с вечностью, карта с местностью и события с координатами. Запредельная реальность не укладывается в пределы логики или рациональности.

Свидетельствует О. Розеншток-Хюсси: «Язык является трояким: он используется по отношению к вещам, он используется для того, чтобы обратиться к людям, и он используется тогда, когда мы слушаем Бога. И это должен быть один и тот же язык… На одном и том же языке я должен говорить: “Господь мой пастырь”, “Два и два равно четырем” и “Как поживаете”, и мое душевное здоровье зависит от моей способности чередовать их… Для этого нам и нужны наука, молитва, разговор — все три, иначе люди погибнут. И сегодня они погибают от избытка математики, от бомб, созданных наукой».

В. Гейзенберг считал, что логический анализ приносит с собой опасность «слишком большого упрощения»: «В логике внимание направлено на специальные языковые структуры, на однозначное связывание посылок и заключений, на простые схемы рассуждений… Тот факт, что любое слово может вызвать в нашем мышлении многие, только наполовину осознаваемые движения, может быть использован для того, чтобы выразить с помощью языка определенные стороны действительности более отчетливо, чем это было бы возможно с помощью логической схемы» (В. Гейзенберг «Физика и философия»).

Надо иметь в виду адекватность неоднозначности языка и многообразия реальности — многозначность слова, сочно подмеченную Осипом Мандельштамом: «Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны, а не устремляется в одну официальную точку». «Контекстом слова является весь мир» *. (* Здесь автор цитирует С. Е. Леца).

К счастью, однозначный язык невозможен даже в царице наук. Чем более точно стремится выразить свою мысль математик, тем она уже. Неоднозначность языка просто необходима для отражения многообразия жизни, не сводимой к формуле, логике, схеме. Сочный язык — не просто язык поэзии, но язык просветления. Формализация и логизация священного текста выхолащивает его многомерность, глубину и сакральность. Темные и многозначные символы ведут не к бессмыслице, а к многомирию, к более объемному и красочному пониманию бытия. Даже в самой науке наиболее ценные и нетривиальные результаты получаются всякий раз, когда мы отказываемся строить знание как «неприступную крепость».

Есть большое методологическое сходство научного познания с мистическими попытками описания Бога: недостаточность слов, языковые проблемы невыразимости и ненаглядности, огромные трудности представления, выходящего за пределы опыта… По этой причине понимание основных законов квантовой физики так или иначе носит невербальный характер.

Кстати, мистика, как и современная физика, придает огромное значение языку. Согласно еврейскому мидрашу, Всевышний приделал корону к каждой букве Торы, чтобы из каждого значка («йоты и черты») можно было вывести галаху (правило).

Свидетельствуют В. Ю. Ирхин, М. И. Кацнельсон: «Священный текст работает подобно голограмме, которая, будучи разбита, не теряет своих чудесных свойств: благодаря когерентности (сохранению информации о фазе светового луча) каждый осколок воспроизводит всю картину, если взглянуть “внутрь” него. Лишь один понятый (хотя бы на определенном уровне и под определенным углом) стих Библии способен обратить человека к вере или дать начало целому религиозному движению, новой конфессии, как это не раз происходило во времена Реформации».

Все священные тексты открыты и эзотеричны одновременно — в этом заключается их, так сказать, «квантовость». Поэтому понимание религиозных канонов осуществляется внелогическим иррациональным образом — «через дух, по благодати». Это прекрасно понимали сами творцы священных книг: «Буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6).

Многозначность священного текста отражает полноту божественного откровения. Именно поэтому текст открывается постепенно, шаг за шагом, поколению за поколением. Не случайно даже отдельным буквам Торы приписывается невероятное могущество, а каббалисты извлекают из нее множество «божественных кодов» *. (* См., например, «Библейский код» М. Дрознина)

Очень важная мысль: своей ошеломляющей проницательностью священные тексты во многом обязаны многообразному, образному, аллегорическому языку. Если наука всегда стремилась к однозначности, к языку компьютера (и поэтому большей частью получала формальные результаты), то мистика (как и поэзия) упредила свое время благодаря великолепным интуициям, выраженным художественным языком. Иисус вовсе не случайно говорил притчами, дожившими до наших дней. А много ли научных результатов его времени сохранилось и поныне?

Сказанное означает, что информационная емкость священных текстов несравненно выше и жизненнее содержания текстов научных.

Я убежден в том, что религиозные и мистические символы отражают гораздо более глубокие пласты реальности, нежели математические или физические. Совсем не случайно модернистская наука вынуждена черпать понятия и представления не у логиков, а у поэтов. Пришло понимание того, что вывести науку на новые уровни познания реальности способен язык, адекватный многослойности сознания-бытия.

Свидетельствуют В. Ю. Ирхин, М. И. Кацнельсон: «Символическое толкование текста ведет к снятию противоречий по мере достраивания недостающих связей. Используя понятие символа, можно решить (точнее, снять) средневековый спор между реалистами и номиналистами о реальности общих понятий. Для “квантового” сознания в любом единичном просвечивает общее как совокупность всех возможностей — все они одновременно реальны».

Немного о вкладе А. Н. Хомского в понимание структуры языка и ее связи с сознанием и реальностью. Аврам Ноам Хомский входит в десятку самых цитируемых ученых мира. Его оценивают как «самого важного из ныне живущих интеллектуалов» *. (* Характеристика газеты «Нью-Йорк таймс Бук Ревью»). Его вклад в лингвистику называют «хомскианской революцией» (в смысле смены научной парадигмы по терминологии Т. Куна).

В своей «порождающей семантике» Хомский не описывает язык, а пытается объяснять его, найти в нем то непроявленное, что нашли физики в реальности. Откуда берутся смыслы у предложения, кто их ему дает? Оказывается, смысл, универсальный код существует вне языка, до языка, и, следовательно, вне грамматики языка. Акт мысли использует систему предметных значений, независимых от языка.

А. Н. Хомскому принадлежит идея глубинной и поверхностной структур языка, то есть сосуществования двух языковых реальностей со своими системами правил и разным соотношением между звуком и значением. Язык позволяет «говорящему бесконечным образом использовать конечные средства» (Вильгельм фон Гумбольдт). Это означает, что грамматика должна содержать конечную систему правил, которая порождает бесконечно много глубинных и поверхностных структур, связанных друг с другом соответствующим образом.

Универсальная грамматика А. Н. Хомского, лежащая в основании природы интеллектуальных способностей человека, призвана установить основания и свойства человеческого интеллекта, то есть лингвистика не просто является составной частью психологии, на напрямую связана со свойствами человеческого сознания.

То, что человек с помощью конечного набора грамматических правил и понятий может создать неограниченное количество предложений (знаний), А. Н. Хомский считает врожденной частью неосознаваемой генетической программы людей. Для изучения языка ребенку необходимо только выучить слова и морфемы, что объясняет удивительную скорость, с которой дети изучают язык.

Как мы видели, еще Вильгельм фон Гумбольдт придерживался того взгляда, что в основе любого человеческого языка лежит универсальная система. Грамматика универсальна в том, что все языки подчиняются одной жесткой схеме с некоторыми специфическими условиями, присущими грамматике конкретного языка.

Понимание организации языка описания во многом определяет природу мыслительных процессов и структур, которые они образуют и которыми они оперируют. Иными словами, умственная организация, величина интеллекта определяются, прежде всего, самим даром речи, «порождающей грамматикой», позволяющей развертыванию человеческого духа в бесконечность.

При всем разнообразии языков их глубинные структуры подчиняются все тому же принципу холизма — фундаментальная основа всех языков едина, а различаются лишь их поверхностные манифестации, носящие периферийный характер. Фактически ситуация здесь отвечает физическому двоемирию: квантовому единству в глубине и классическому разнообразию на поверхности. Как и сознание, язык правильно отражает структуру многоуровневой реальности.

А. Н. Хомский: «Коротко говоря, языки различаются очень мало, несмотря на значительный разнобой во внешней реализации, стоит только нам обнаружить их более глубокие структуры и вскрыть их фундаментальные механизмы и принципы».

Кстати, А. Н. Хомский обнаружил еще одно подобие между сознанием, знанием и языком — наличие огромного несоответствия между знанием и опытом, а в случае языка — между порождающей грамматикой и чрезвычайно скудными и дефектными данными, на основе которых человек выстраивает для себя эту грамматику.

Сознание, понимание, язык — союзники, и у каждого уровня сознания есть адекватная ему речь. Конечно, не мозг производит сознание, и тем более не лингвистика, но все они божественно самосогласованы. Язык внутренне приспособлен к познанию реальности. Вот что по этому поводу говорит сам Хомский: «В чем состоит соответствие и связность языка с реальностью мы не можем сказать ясно и определенным образом, но нет сомнения в том, что они являются осмысленными понятиями».

Связь, соответствие между языком, сознанием и реальностью прекрасно понимал и Людвиг Витгенштейн: «То, что мир является моим миром, обнаруживается в том, что границы особого языка (того языка, который мне только и понятен) означают границы моего мира. Мир и жизнь суть одно… Субъект не принадлежит миру, а представляет собой некую границу мира».

Можно заключить, что все элементы знания — реальность-сознание-язык-знание — точно и сокровенно подогнаны друг к другу, что делает знание принципиально возможным, можно сказать, врожденным свойством человека. Отсюда же следует и декларируемая Хомским врожденная способность человека использовать язык как средство общения и познания.

Мыслить — не значит говорить, мыслить — значит воображать. Хотя воображать можно и без языка, но воображение — некая непроявленная реальность символов, порождающая реальность вещей.

Словами пользуются для выражения или редукции смысла. Постигнув смысл, забывают про слова. (Где бы найти мне забывшего про слова человека, чтобы с ним поговорить!).

Свидетельствует пророк Исайя: «Я не слыхал Бога ушами и не видал глазами, но чувства мои нашли бесконечность в каждом предмете, и я уверовал, что голос праведного гнева есть глас Божий, и, не думая о последствиях, написал [книгу]» *. (* Автор цитирует бестселлер У. Блейка «Бракосочетание рая и ада»)

Без «инстинкта угадывания» * (* Термин предложен американским философом Ч. С. Пирсом) строить систему знания на основе весьма неадекватных данных было бы невозможным, и только указанная связь объясняет, как это может происходить. Нас, как в свое время Ч. С. Пирса, может озадачивать лишь то, «как мало попыток угадывания требовалось великим гениям, чтобы правильно отгадать законы природы». Ответ Пирса близок к только что данной интерпретации: «Если бы человек не обладал даром мышления, адаптированного к его потребностям, он никогда не смог бы усвоить никакого знания».

Человек открывает определенные теории только потому, что его «инстинкты должны уже включать в себя с самого начала определенные тенденции правильно мыслить».