Geum.ru

От редактора

Вид материалаКурс лекций
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   35
когда у Декарта появляется в этой связи термин "субстанция", то он

появляется естественным образом, и мы, в силу привычки к наглядности наших

представлений, готовы думать, что это тоже нечто устойчивое, субстратно

пребывающее под сменой каких-то своих атрибутов, акциденций и т.д. То есть

фактически понятие субстанции мы опять же (невольно) реализуем в виде

некоторого наглядного представления, в силу наглядности, повторяю,

заложенной в самом нашем языке как таковом. А Декарт предупреждает, что

нужно отучаться от привычки мыслили" наглядно. Он говорит, что, когда есть

движение, есть прямая. И при этом предупреждает: я не имею в виду, что это

движение по прямой возникает мгновенно, я имею в виду, что когда есть

движение, то, взятое в момент движения, оно происходит по прямой, и мы не

можем о нем думать наглядно. Нет такого предмета или тела, которое

называлось бы прямым движением. Точно так же и мысль - субстанция не в

наглядном смысле этого слова. Предваряя дальнейшее изложение, я выражу

декартовскую мысль (хотя я это еще до конца не пояснил) так.

Поскольку я могу понять естество мысли, только полностью отделив ее от

всяких оттенков протяженности, а понять протяженность как естество могу,

лишь устранив какой-либо оттенок мысли из этого естества, то это значит, что

я имею две, несводимые одна к другой, субстанции. Но не в том смысле, что в

мире есть материальная субстанция и еще какая-то таинственная мыслящая

субстанция, как мы могли бы об этом подумать, пытаясь представить себе это

наглядно. Повторяю, если можно понять мышление, отделив его от пространства,

и ясно понять пространство, отделив его от мышления, то они различны. И

должны удерживаться в этом их различии, никогда не смешиваться.

И вот здесь, пересказывая вам Декарта, я оказался фактически в том месте,

где и возникла необходимость различения субстанций - "души" и "тела". По

поводу такой необходимости Декарт пишет следующее. Тот факт, что "душа,

которая нетелесна, может двигать тело, не дается нам никаким рассуждением,

никаким сравнением, заимствованным откуда-то, но дается несомненным и

очевидным опытом каждого дня; это одна из тех вещей, которая известна нам

сама по себе (потому что они есть, так же как мышление, если мы хоть раз в

жизни реализовали акт мысли. - М.М.) и которую мы лишь затеняем, когда хотим

объяснить другие"26. То есть любое объяснение вещи сводится к тому, что мы

ее объясняем с помощью других вещей. Скажем, если я разлагаю предмет на

части, значит, я одну часть сравниваю с другой, иначе нет разложения. А

Декарт говорит о вещах, которые мы понимаем из них самих, и в этом смысле

необъяснимых, поскольку всякое объяснение есть сопоставление одной вещи с

другой или другими, более понятными. И здесь он прибегает к такому

сравнению. Теперь вслушайтесь, как звучит это сравнение, в нем пульсирует

весь мир декартовского освобождения, т.е. декартовской философии, которая

есть продукт души, взявшейся за свое освобождение, в том числе от пелены

самой себя. Сейчас будет ясно, почему я употребляю столь патетические

термины. Повторяю, в это сравнение редко вслушиваются, потому что если бы

вслушивались, то не было бы того чудовищного вздора, который существует в

комментариях по поводу наследия Декарта, и прежде всего вокруг проблемы души

и тела, различения двух субстанций, как будто они подобны вот этим двум

разным микрофонам, стоящим передо мной на столе.

Итак, Декарт говорит "Большинство философов верят, что тяжесть камня есть

реальное качество, отличное от самого камня, они полагают, что

удовлетворительным образом понимают, как это качество может двигать камень в

направлении к центру земли, так как они считают, что имеют аналогичный этому

очевидный опыт", вдумаемся: на что намекает Декарт, какой аналогичный опыт

он имеет при этом в виду? Что качество тяжести в камне (по аналогии с душой)

двигает его к центру земли? Ведь, собственно говоря, мы так это себе: и

представляем. И нам даже кажется, что физика тоже учит нас этому. То есть

некоему антропоморфическому опыту, когда тяжесть мы наделяем материальным,

реальным качеством и одновременно приписываем ему как бы возможность знать

некую цель и стремиться к ней. А как иначе? Язык наш так устроен. Хотя если

вдуматься в эту нелепость, то окажется, что если тяжесть - качество, то оно

вовсе не материально. В противном случае, согласно Декарту, мы допускаем

смешение субстанций, неясное понимание.

Значит, если я мыслю о чем-то материальном и в это материальное невольно,

незаметно допускаю тень мысли, то она (эта тень) уничтожает в моем понятии

материального какую-либо ясность и очевидность. "Но я, - продолжает Декарт,

- убежден, что такого качества нет в природе и о нем нельзя иметь никакой

истинной идеи в человеческом разуме; я считаю, что те, кто думает иначе,

просто исходят из бестелесной субстанции (представляют ее как модель. -

М.М.), чтобы представить себе, что такое тяжесть (модель антропоморфическую,

по мысли Декарта, являющуюся ошибкой воображения, если мы обратим здесь

внимание на слова "представить себе", - М.М.), и предполагают, что понять,

как душа движет телом, нам не труднее, чем понять, как подобная тяжесть

движет камень вниз. И при этом не имеет значения, если они говорят, что эта

тяжесть не является субстанцией (а что она - лишь качество. - М.М.); в

действительности они понимают ее как субстанцию, как вещество, поскольку

верят, что она реальна, и приписывают ей некую силу (очевидно, Божественную)

существовать без этого камня. Точно так же (и дальше гениальный ход Декарта,

- М.М.) совершенно не имеет значения, что они верят в ее телесность. Ибо на

самом деле, если под телесным мы понимаем какую-нибудь вещь, которая связана

с телом, даже если она другой природы, то душа сама может быть названа

телесной, в той мере, в какой ей свойственно соединяться с телом. Но если

под телесностью мы понимаем что-то, что разделяет природу тела (т.е.

принадлежит к тому единичному естеству, о котором я говорил, где нет выбора,

быть телом или не быть и быть мыслью или не быть. - М.М.), то тогда тяжесть

(в представлении философов, которые не думали и не знают об этом. - М.М.) не

более телесна, чем человеческая душа"27.

Такова отвергаемая Декартом антропоморфическая проекция нашего наглядного

представления о мире, когда мы обычно готовы думать, что какое-то качество в

нас, скажем, желание двинуть рукой (не сама мысль, а ее качество) движет

руку. Тела ведь движутся. Что же их движет? С умным видом физики говорят,

что есть сила тела, как реальное качество или тяжесть, и поэтому оно

движется к центру земли. Декартовское же различение души и тела служит как

раз тому, чтобы рассеять этот антропоморфический туман проекции наших

наглядных представлений, которые понятны нам на самих себе. Хотя на самом

деле мы не знаем себя, поскольку не оперируем декартовским понятием "я"

(чтобы узнать самих себя, мы должны были бы знать себя как мысль о том, как

мы это знаем). Следовательно, чтобы узнать себя, нужно рассеять этот туман,

потому что когда мы говорим, что наша душа движет телом, то пользуемся этим

представлением как моделью понимания других (внешних) вещей, а в

действительности не знаем, что такое душа, или - что есть мы сами. Повторяю,

во-первых, мы должны иметь ясное понятие о том, что мы такое, а это ясно

лишь в той мере, в какой устранены какие-либо телесные ассоциации или

модельные аналогии; во-вторых, мы должны иметь ясное понятие еще о чем-то,

что радикально отличается от первого. В том смысле, что ясность о втором,

т.е. о протяжении, мы можем иметь только в той мере, в какой устранены

полностью какие-либо внутренние мысленные тени в вещах. А это именно тени.

И тогда мы имеем знаменитый принцип Декарта: каждый раз нужно заново

узнавать то, что, казалось бы, знаешь. Все вводится непрерывно. Пусть, я

знаю, например (это можно предположить), что такое прямая линия. Но нет, это

знание должно всякий раз рождаться заново. Иначе - мы не знаем.

Итак, Декарт был мыслителем, который пытался изгнать из физики теорию

субстанциальных форм, т.е. какие-то оккультные качества вещей. Он называл их

реальными качествами и формулировал свою мысль так: я считаю, что в мире нет

никаких реальных качеств. Потом он скажет (и тем самым впервые введет

принцип относительности, но не в физической его формулировке, хотя

физическая у него тоже содержится в принципе инерции, а в философской,

обобщенной формулировке): то, что мы называем качествами, есть лишь

отношения вещей, и только. То есть можно сказать, что соединение тела и

души, наглядно известное нам из нашего повседневного опыта, - это для

Декарта как бы форма форм. Или - субстанциальная форма субстанциальных форм.

Все субстанциальные формы, которые Аристотель или, вернее, средневековая

физика предполагали в мире, построены по модели этой формы форм - формы

единения души и тела. И представляют собой, следовательно, сплошные

антропоморфизмы. Антропоморфизмом пронизано все в нашем мышлении, в наших

невольных мысленных привычках, часто нами не замечаемых настолько, что даже

физики, говоря о том, что качества реальны и телесны, одновременно, как

показывает Декарт, на деле говорят, что они бестелесны, допуская в них

свойства ума, нелепые и неотчетливые. Поэтому, чтобы развеять этот

антропоморфический туман, нам и нужно различать душу и тело. Если я ясно

понимаю, что такое мысль, устранив из моего понимания любые намеки на

протяженность и ее термины, и если я ясно понимаю тело, устранив из

понимания какие-либо отсветы или блики мысленных состояний, например,

"тяжесть", "реальные качества" и т.п., то я различаю две субстанции. Они

радикально отличны одна от другой. И на этом: если могу понять, только

отличив, то тогда различны, - держится вся мысль Декарта.

Следовательно, когда мы употребляем декартовские понятия (так же как в

случае с прямой линией, которую мы должны каждый раз определять снова, т.е.

в полном объеме выполнять акт мысли, иначе где-нибудь допустим ошибку),

такие, как "дуализм субстанций", "мыслящая субстанция", "субстанция

протяжения" и т.д., мы должны тянуть, восстанавливать, заново рождать

декартовский ход мысли, потому что само понятие держится только на движении,

на напряженном усилии. Поясняя метафизику Декарта, я говорил, что человек -

ничто, а придя в движение, он становится чем-то средним между Богом и ничто

или между бытием и ничто и существует только в движении. Если нет движения в

понятиях, которыми мы оперируем, то не будет и человека. Человек не дан, а

каждый раз рождается заново. В этом и состоит действительный смысл

"философии мысли" Декарта, который экзистенциалисты в XX в. только

переоткрыли, хотя честь открытия присвоили себе. А на самом деле - это

восстановление порванных нитей. Кстати, мы с вами сейчас, в данный момент, в

этой аудитории тоже находимся в ситуации восстановления порванных нитей,

потому что мы живем в пространстве, которое конституировалось еще в 1918 г.

известными указами, запрещавшими в том числе и выдачу книг Декарта массовому

читателю.

Но давайте все же вглядимся пристальнее в декартовское различение души и

тела со стороны тела, поскольку со стороны души мы это уже проделали. Я

говорил о трансцендентальном сознании и показал, что некоторые понятия

сознания являются теми первичными или независимыми понятиями, которыми мы

вообще описываем мир. Описываем именно мир, а не сознание. И описываем его

как пространственный. Декарт подчеркивал: как только пространственный. Он

считал, что материя - это пространство, и поэтому в соответствии с духом его

философии (и даже с буквой его учения) можно сказать так: ясное понятие

материи есть понятие материи только как пространства, т.е. как чего-то

протяженного.

Ну, конечно, это противоречит нашей наглядной интуиции, и, более того,

как считали и считают многие физики и философы, это противоречит и самому

физическому учению о материи. Ведь для нас материальное - это всегда что-то

солидное, непроницаемое, тяжелое, а пространство - свойство или форма

существования материального. То есть то, что мы называем материей, еще и

протяженно, имеет фигуру, которую можно абстрагировать и говорить о

пространстве как о месте, которое занимает тело, и т.д. и т.д. Значит,

исходя из сказанного, Декарт был неправ?

Но я хочу предупредить, прежде чем двигаться дальше, что Декарт был одним

из тех редких мыслителей (а они, слава Богу, были), которые имели силу

мыслить ненаглядно. Силу - держать мысль. А держать мысль - значит

постоянно, снова и снова возрождать ее. А возрождать нужно, потому что

понимаем мы только нашим безобъектным, а не предметным сознанием. Когда

безобъектное сознание работает вместе с предметным сознанием, тогда мы

что-то понимаем. То есть тогда мы имеем Мысль мыслей (как минимум "две мысли

одним разом!"). Если, как я уже сказал, мы ясно понимаем пространство,

устранив из него всякую тень мысли, и понимаем мысль, устранив из нее тень

протяжения, то тогда мы держим ход мысли в его различенное, который нужно

все время возрождать, чтобы высказываться. О чем? О протяженных предметах и

о рефлексируемых предметах. Сам ход мысли не имеет объекта, поэтому и нужно

его все время держать (это и есть то, что можно назвать безобъектным

сознанием). Безобъектное сознание есть условие того, что мы можем понимать

то, о чем мы утверждаем в нашем предметном сознании. И нам трудно это

уловить даже тогда, когда мы говорим об этом, а попробуйте это делать в

процессе самого мышления. Когда вы мыслите. Декарт это делал. Он понимал,

что, только идя до конца, вопреки всему, вопреки фактической видимости,

можно добиться удачи в истине. Например, он полностью отрицал наличие сил,

действующих на расстоянии, потому что был последователен в своем ненаглядном

мышлении. Он говорил, что если материя такова, как я это показываю, то не

могут в ней действовать силы на расстоянии, иначе появятся качества,

субстанциальные, оккультные формы. И заплатил за это дорогую цену, так как в

это же время рядом возникла физика Ньютона, которая имела больший успех при

объяснении и описании физических явлений. А Декарт упорно твердил:

субстанциальных форм нет. И действительно их нет, хотя утверждал он это еще

в XVII веке. Точно так же, как он проиграл свой бой с Лейбницем (Декарт,

правда, не знал, а Лейбниц знал, что он воюет с Декартом). Почему? Потому

что у Лейбница была более точная формула, касающаяся закона сохранения

движения (для случая соударения тел); в своей динамической физике, в отличие

от геометрической физики Декарта, он стремился учитывать внутренние

состояния сталкивающихся тел. То есть он явно опирался на батардные,

противоестественные, с точки зрения Декарта, понятия, допускающие знание о

неких внутренних мыслеподобных состояниях, похожих на состояния сознания. А

Декарт утверждал: если я мыслю о физическом мире, то не могу допустить

никаких внутренних монадологических или чувствующих состояний в вещах.

Сначала Лейбниц выиграл бой, потому что его учение оправдывалось конкретными

результатами, а потом физика XX в. показала, что в умозрительном плане был

прав все же Декарт. Но он был прав, повторяю, не в XX в, а в XVII. И каково

же было тогда, вопреки фактам, быть правым? Он говорил: если я уступлю

фактам, то перестану мыслить. Разрушится весь ход моей мысли, а ход нужно

держать, чтобы мыслить не наглядно.

В дальнейшем я еще вернусь к этим странным декартовским определениям

мышления: научного, объективного, рационального. Сейчас же, чтобы было более

ясным это мое отступление, скажу следующее о рациональной мысли у Декарта.

Что такое "рацио" в этимологическом смысле слова? Это пропорция, соотношение

между чем-то и чем-то. Хотя когда мы говорим "рациональное" ("рациональное

поведение", "рациональная система"), то имеем в виду, конечно, нечто другое.

Но путь к этому другому лежит все-таки через расшифровку этого слова. Потому

что рациональная структура или рациональная мысль, согласно Декарту, это

среднее между тем, что не поддается никакому наглядному выражению или

невыразимо вообще (безобъектная мысль), и тем, что поддается выражению и

наглядной реализации. Иными словами, среднее (и его нужно держать) между

безобъектной и объектной, предметной мыслью и есть рацио. И Декарт держал

его даже вопреки фактам своего времени. А наша современная мысль -

комментаторов, историков - всеядна. Мы невольно хотим объединить время

Декарта с сегодняшним днем, и нам обидно, что он не предусмотрел и то, и

это, и пятое, и десятое. Скажем, судя по работам Декарта, ему было известно

исчисление бесконечно малых, фактически он его открыл. Из его писем видно,

что он понимал свойства некоторых кривых, называемых трансцендентными,

применение которых к тангенсу дает формулу, содержащую начатки

дифференциального и интегрального исчислений. Но он не использовал эти

кривые в своей геометрии. И теперь историки математики говорят, что он

ошибался. Да, ретроспективно, с точки зрения сегодняшнего математического

анализа, в котором многое уже осмыслено и есть соответствующие понятия, он

ошибался. Но исторически математический анализ существовал ведь сначала в

совершенно немыслимой форме, с допущением каких-то бесконечно малых якобы

реальных, а в действительности таинственных вещей в мире, чего и не принимал

Декарт.

Представим себе три точки A, B, C лежащие на одной линии. Мысль Декарта

шла от A через B к C. И лишь потом была открыта точка B1, лежащая в стороне

от линии A, B, C. Так вот, Декарт допускал в свою геометрию только

алгебраические кривые и не допускал так называемые трансцендентные кривые,

которые как раз и являются тем, что питает математический анализ, т.е.

дифференциальное и интегральное исчисления. Если мы решили, что точка B1

находится на трансцендентной кривой, то понятно, почему Декарт не

рассматривал эти кривые; ему нужно было прийти к точке C, а через B1 это

сделать нельзя - таков закон мысли. Через B1, повторяю, к C не придешь.

Почему? Потому что Декарт шел в своей геометрии только к таким результатам,

когда можно было непрерывно, по каждой точке, прослеживать предмет,

относительно которого выводится формула. То есть чтобы мысль не прерывалась

темными местами или понятиями, которые не порождаются движением самой мысли.

А трансцендентные кривые в то время строились так, что непрерывно это

проследить было нельзя, и для Декарта они были неясными, непрозрачными. Если

ли бы он их принял, то не пришел бы к своим результатам. А теперь мы имеем

его результаты, и они обратимы, т.е. мы можем соединить B и B1 на другой

базе. А реальная мысль необратима: если с захватом именно B идешь к C, то

невозможно одновременно мыслить и допускать B1, которое нарушает это

движение, сбивает его. Поэтому бессмысленно говорить, что Декарту не хватило

сообразительности, что он не сделал то-то и то-то. Он принципиально этого не

делал. Принцип неделания чего-то в истории науки всегда, мне кажется,

интереснее, всегда богаче частного факта, что, например, кто-то что-то не

сделал. Но вернемся к сути.

Я говорил, что различение мысли и материи есть способ мыслить таким

образом, чтобы не попасть в плен майи и обмана, который индуцируется в нас

нашим наглядным, повседневным опытом. В физике нет места такому опыту. Или,

как сказал бы Декарт, нет места воображению, представлению. Воображение

здесь понимается мной и в кантовском, и в декартовском смысле как

способность представлять наглядно модельность нашего мышления. Так что же

все-таки имеет в виду Декарт, и почему он приходит к такой странной,