Geum.ru

От редактора

Вид материалаКурс лекций

Содержание


Размышление пятое
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   35

мышление, которое в предметных терминах, т.е. в терминах описания объекта,

"изживает" некоторые внутренние, чисто индивидуальные состояния человека.

A niiiaiea e i?ioaao?a eiaeoi aaiayo ian ooaa, aaa anou ia?aei eee

iniiaaiea, ii?i?aa?uaa oi, ?oi o?a aoaao iaeaaaou i?eciaeii enoeiiinoe eee

ei?iinoe e, neaaiaaoaeuii, iiaaaaaouny aieacaoaeunoao, iainiiaaie? eee

ii?iaa??aie?, oaeuneoeeaoee.

РАЗМЫШЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Вернемся к пункту, который я пометил в прошлой беседе, и, может быть, мы

с какой-то новой стороны сумеем посмотреть на аналитический аппарат когито,

который строился Декартом, чтобы понять, для чего он строился и чего можно

достичь с его помощью.

Фактически в punctual cartesianum, в этом своего рода космологическом

зазоре, мы получили тройственно различенный (или, если угодно, трехтактный)

строй движения, его тройственное расположение как мирового акта (столь

нелепо и бессмысленно представленное Гегелем в его пресловутой эволюционной

триаде). Как:

(1) некое свободное действие творения мира, полноту его (действия)

всепронизывающего творческого (и произвольно-избыточного) присутствия;

(2) воспроизводство и сохраняемое пребывание (дление) вещей,

опосредованное конечным воплощением бесконечного, имплицирующим понимание

бытия (без чего оно не могло бы и воспроизводиться); воспроизводство

свободных телесных и наглядных воплощений мысли, непосредственно этим же

воплощением высказывающей и "показывающей" свой смысл и истину события,

явленного (в феномене) и сбывшегося по своему понятию, без того, чтобы

приходилось идти к последнему, выходя за рамки самого материального

расположения явления, в котором мысль полностью прозрачна для самой себя и

"сама себя собой высказывает", "говорит";

(3) снятие этих "материализации" или "овеществлении" и превращение их в

символы, символизация ими действий или осуществлении, материально или

физически и психически невозможных, "немыслимых" (в том числе и в сфере

самого мышления - так сказать, "невозможное мышление"), но чисто духовно,

ненаглядно, умозрительно понимаемых - понимаемых символически и,

следовательно, независимо от предметного языка "воплощений", "феноменов".

Во всем этом и та дерзкая мысль, которая впервые появилась у Декарта, что

на уровне (или, так сказать, на такте, шаге) творения нет законов. И то, что

удел человеческий (как в смысле действия в нем какой-то упорядоченности, так

и возможности что-либо высказывать осмысленно и законоподобно) заключен в

наглядно неуловимой расщепленности, зазоре "творение-воспроизведение", и что

лишь конечные написания бесконечного рождают формулируемые явления (как,

например, что хорошо знал уже Монтень, - справедливость возможна лишь после

закона). И то, что все это - необратимо, и тем самым пагубной оказывается

мания представлять, понимать представлением: после мы пытаемся себе

представить бывшее, думая, что совершаем акт понимания, или пытаемся понять

его представлением-образом, но в действительности оно должно умирать, чтобы

нисходил духовный смысл, который не только "веет, где хочет", но и требует

от нас, чтобы мы забыли всякий "образ" и всякое "лицо". Декарт, как

впоследствии и Кант, основывает возможность познания и воли человеческой

только на свободе. Даже в физике Декарта, когда идет речь о возрождении

мертвых материальных частей движения, образ должен умереть. Но сейчас

главное для нас - это то, что указанные моменты, будучи различными и

различенными, не только не разделимы, но и не могут быть поняты со стороны

или извне и обоснованы в своей возможности: мы - внутри, и все оказывается

за запечатанной дверью "тайны тайн", по Декарту, - союза "тела" и "души".

Я уже говорил, что Декарт, как философ, исходит из глубокого чувства чуда

бытия, в данном случае - чуда мысли. В каком смысле? Невозможно, чтобы мысль

была, а она есть! Мы знаем, что в мире иногда бывает мысль (если под мыслью

понимать некоторое, особым образом упорядоченное состояние). Но то, что она

есть, и то, что она может длиться и воспроизводиться, - это все же чудо.

Ощущение этого чуда у Декарта все время выражается словами: "в момент, когда

подумаю", "каждый раз, когда случится мыслить", "теперь, когда внимателен" и

т.д. Все это имплицировано почти на каждой странице декартовских

размышлений. Трудно найти что-либо более захватывающее, чем это ощущение

чуда мысли как, во-первых, пребывания в каком-то усилии на пределе вообще

доступного человеку напряжения сил, "держании прямой линии"; во-вторых, чуда

такого пребывания в мысли и, в-третьих, последовательного упорства по

вытягиванию отсюда всех последствий, которые могут быть важны для всего

остального.

Именно на втором моменте, который я назвал "явленностью" и который можно

назвать сращением физического и мыслительного, и вводится Декартом очень

интересный ход мысли, связанный с его пониманием факта тайны и с новой

стороны освещающий нашу проблему. Здесь не научная проблема, разрешимая

пусть длинным и трудно установимым, но все же конечным набором логических

операций. Речь, как вы помните, о другом. Природа мысли - не проблема

позитивной науки, которая дает конечные ответы; ее реализация и

функционирование связаны в решающих точках с концентрацией усилия человека

или, говоря словами Декарта, с "моментом решения воли", а прослеживание

этого уходит в таинственные глубины "я", в тайну человека, в конце концов. И

таких тайн (для понимания), а не задачек для решения у Декарта много. Но

интересно, повторяю, что все они сходятся у него и как бы резюмируются в

одной, на них, казалось бы, непохожей, а именно - в тайне соединения души и

тела. Соединения, которое существует де-факто, есть совершенно особый и

выделенный факт, действующий практически, а вот объяснить его невозможно.

Невозможно дать его рациональную модель, хотя он сам и есть рациональность,

великое чудо рациональности, состоящее в том, что предмет в самом себе

содержит причину того, что он именно такой, а не иной. Но проявляется это

лишь при рассмотрении конкретного человека, который, например, своей мыслью

движет ногами и руками или у которого в "естественном свете" гармонически

(или, как сказал бы Монтень, a propos) cxoдятся факты или жизненные

обстоятельства" не соединимые вместе никакими целенаправленными и

волепроизвольными мысленными силами и расчетами. Де-факто есть, а понять еще

невозможно. И, как писал Декарт принцессе Элизабет, не нужно и пытаться, ибо

мы научаемся постигать союз тела и души, "воздерживаясь от возвышенных

медитаций и от изучения вещей, приводящих в движение воображение (т.е.

наглядное причинное представление. - М.М.), и пользуясь лишь опытом жизни и

обычных разговоров"20.

Так вот, это соединение есть тоже "воплощение", "инкарнация" - т.е. здесь

в какой-то конкретной телесной форме тоже уложено нечто, имеющее совершенно

другую природу, которую мы своей мысленной силой не могли бы соединить с

первой, не впадая при этом в противоречие или просто бессмыслицу. Скажем,

душа или мысль непространственны. Но каким же образом нечто

непространственное может привести в движение руку или глаз, которые

пространственны по. определению? Ведь, чтобы привести в движение

пространственное (руку), надо прийти с ней в соприкосновение, состоять из

чего-нибудь, а мысль не состоит. И как все это происходит, неясно. (Потом,

для понимания этой тайны, мы должны будем привлечь к рассмотрению еще и так

называемый дуализм Декарта.)

Повторяю, за словами "воплощение", "второй шаг", "воспроизводство в

пребывании и длении" и т.п. лежит краеугольный камень всей философии

Декарта, а именно - тайна тайн: соединение или "союз тела и души". Это как

бы одна тайна, резюмирующая все остальные (если под тайной понимать то, что,

несомненно, есть, на наших глазах действует, но пронзить это понимающим

взором и представить себе или окончательно закрепить за собой - невозможно).

И это тем более тайна, что понимаем-то мы (если понимаем) чисто духовно

(третий момент или такт нашего топоса динамики), и только тогда, когда

уничтожаем буквальный (телесный или предметный) смысл той модели символа,

которой мы воспользовались для понимания. Например, вглядываясь в образы

жизни Христа, мы должны видеть их именно как символы, а не как

"исторические", материальные происшествия: лишь тогда мы понимаем их по

закону мысли или духа (в данном случае под "духом" имеется в виду не

какая-нибудь особая тонкая субстанция, витающая над миром или в мировых

пространствах, а просто невещественность нашего понимания, тот факт, что мы

поняли нечто, что в то же время не можем себе представить или не можем

интерпретировать в предметном или объектном смысле). Когда мы понимаем, то

понимаемое - это метафизическая "материя" самой мысли, а не явление природы,

она не обладает свойствами предметов, которые ею понимаются. Признаком

понимания, кстати, будет при этом то, что мы будем знать, что нет таких

объектов в мире. Как все время твердил Декарт, нечего после понимания искать

в мире предмет, посредством которого мы поняли (наряду с другими

предметами), - например, искать Бога.

Теперь по ходу нашего размышления нам нужна одна очень важная мысль,

которую я уже пометил и которая предупреждает нас об одной "языковой"

особенности той работы осмысления, которая осуществляется аппаратом холило.

Я употреблял термины "феномен", "интуиция", "элемент" (единица ума),

"простое естество" и т.п. - все то, что Декарт называл "врожденным";

например, понятие прямой линии, которое я актуализирую при конструировании

фигур для познания чего-либо. Если я ее вижу, нашел соответствующее слово и

называю (т.е. различаю, фактически вызываю из космического хаоса), то я уже

не могу не знать, что это именно прямая. И дело здесь не в формальном

определении и требовании его выдерживать. Обратите внимание на декартовский

оборот, которым все время выделяется следующее: есть такие слова в нашем

языке, понимание которых совпадает с утверждением их истинности, их нельзя

понять, не считая одновременно, что называемое ими - действительно, а

высказывается нечто истинное. Стоит мне ясно употребить такое слово, как я

уже вижу не просто содержание или значение этого слова, но еще и то, что не

могу не знать, не могу не принять в качестве истины и реальности. Обычно

истины принимаются, как говорят философы, в результате опосредствующего

познания или доказательства. А доказательство предполагает шаги - один шаг,

второй и т.д. А здесь завершение (безшаговое) абстракции чего-то из

действительности совпадает с называнием элемента порождающей ее основы. Ведь

мы никакую реальную линию не назвали бы прямой, если бы ее уже не было в

нашей идее, т.е. в нашем смотрении, различительном сознании. В этом смысле

"врожденные идеи", "врожденные понятия" суть части тавтологий существования

и понимания, онтологических уравнений. Таким же образом мы пользовались и

понятиями "феномен", "естественный свет" и др.

Все эти термины, которыми я пользовался, как бы проживая опыт сознания,

будут появляться у нас и далее, но уже как специальные термины описания,

вводимые мной или Декартом. Сначала Декарт и я пользовались ими как

терминами наивного или догматического языка, а потом они появляются как

заново (и специально) вводимые и открываемые. Я обращаю на это внимание,

потому что тут скрывается существенная особенность, с одной стороны,

законов, по которым протекает сознательная жизнь и осуществляется, вместе с

языком, наш опыт сознания, и, с другой стороны, особенность того, как мы

можем о ней (жизни) рассуждать и ее осмыслять.

В порядке предупреждения напоминаю еще раз, что вещи, о которых мы

говорили, являясь свойствами режима сознательной жизни, принадлежат к тому

режиму, в котором живут и могут жить определенные упорядоченные объекты,

само существование которых является чудом. Например, мысль как реальный

экзистенциальный объект, т.е. бытийствующее сознание - чудо. Но одновременно

- это и свойство режима нашей сознательной жизни, когда мы в этот режим

попадаем и живем по его законам, т.е. по законам "другой, действительной

жизни". Согласно Декарту, мы попадаем в него в момент сосредоточения, когда

наше внимание собрано, а не рассеяно, когда "мы помним", в "момент решения

воли" (который предполагает полноту нашего присутствия). В этот момент, т.е.

когда мы видим, помним, "держим", - живет и вечная истина иди мысль (мысль

не как картина чего-либо, а как осуществляющееся реальное событие). Это все

свойства сомой сознательной жизни, а не просто понятия теории (в данном

случае - декартовской), на которой строилась бы та или иная "картина мысли"

(картины могут быть разными); это свойства существования, бытийствования,

о-существления самой мысли, сознания, если они случаются как события бытия.

Поэтому у меня могут быть одни термины, когда я вслед за Декартом проделываю

опыт существования мысли как экзистенциального или реального события (в

отличие от его же предметного содержания), и те же самые термины - у меня же

- могут появляться на уровне философской теории, где. они могут быть

удачными, или неудачными, или вообще требующими замены. Но среди этих

свойств есть одно фундаментальное, а именно - Декарт понимает (с этого и

начинается философия), что сознательная жизнь безосновна, т.е. не имеет

оснований в природных механизмах.

Силой природных механизмов, действующих автоматически, независимо от того

усилия, о котором я говорил (от актуального держания себя в момент

"настоящего времени"), в человеке и человеческой жизни не имели бы места

специфически человеческие феномены. Те, о которых мы по интуиции, по

тавтологии, по жизни знаем, что это - человеческое, что выделяет человека из

состава всех остальных существ и отличает от него самого как психической и

социобиологической натуры. Человек, предоставленный потоку или стихийному

ходу естественных процессов, не был бы человеческим существом. А с другой

стороны, в нем явно есть человеческое, хотя оно не вытекает из природы и

ничего общего с ее особым видом (со специфическим характером особи) не

имеет. С этого и начинают философы. Но в нашем случае речь идет о сути, о

природе мышления. То есть о феномене мысли в человеке, который (феномен) сам

по себе, предоставленный естественному потоку, невозможен и немыслим.

В этом смысле (и только в этом) Декарт и говорит, что настоящий математик

не может быть атеистом. Здесь я и подошел (этакой спиралью) к тому, о чем

предупреждал, и могу теперь пояснить свое предупреждение. Декарт всегда

почему-то оперирует, казалось бы, теологическим аргументом. В

действительности же тут - перекрещивание или двоение терминологии. Когда он

говорит о Боге, то на самом деле никакой теологией в этот момент не

занимается. Как человек свободный, он одним из первых понял (и не только

понял, но интенсивно практиковал и реализовывал свое понимание - настолько,

что мы с этого и начинаем светскую философию Нового времени), что религия

есть лишь один из возможных, наряду с другими, опытов испытания мира, опытов

сознания; что акт мысли, т.е. реальной философии, имеется и в религии как

глубоком опыте сознания, скорее, она с него и начинается, чтобы тут же,

сразу пойти другим путем от этой, общей с философией, исходной точки. И

поэтому подобный опыт, но уже как опыт самой мысли, можно начинать в любой

момент, в любом месте и совершенно независимо от какой-либо заданной

ритуальной или конфессиональной формы. Когито - вот декартовская форма пути

и опыта. И во время такого испытания мира могут снова появляться (уже на

уровне теории) те термины, которыми можно описать режим сознательной жизни

независимо от какой-либо теории. Поскольку эмердженция терминов,

интерпретированных в естественном языке, оказывается в этом случае просто

указанием (через "феномены", которые что-то "говорят") на сопряженность

сознательной жизни с каким-то инооснованием, т.е. указанием на ее природную

безосновность или неприродность. И тогда на уровне теоретического

рассуждения мы будем вынуждены пользоваться термином "Бог", вводимым по

совершенно четким законам и, в этом смысле, как бы квазирелигиозным,

являющимся не элементом культа или теологического языка, а средством

философского рассуждения. У Канта, например, развитый уже аппарат

трансцендентального анализа позволяет им больше не пользоваться в

теологических целях.

Еще одним примером выплеска терминов одного уровня на другой уровень

является слово "вера". Дело в том, что это слово существует просто в самом

языке и опыте сознательной жизни. И в той мере, в какой этот опыт проявляет

себя (независимо от философии), в нем присутствует и этот термин, он лишь

эмерджирует на поверхность нашего внимания и проблематики. В каком смысле? И

почему из сознательной жизни всплывает именно он? По той же причине, по

какой, например, и слово "вечность" (т.е. способность чего-то порождать

самоё себя), оно также эмерджирует из основ и структур сознания, когда мы

начинаем их осмысливать, вглядываясь в то, как в нашей жизни могут

воспроизводиться их свойства. Ибо сознательная жизнь, как я сказал, в

природном смысле безосновна или, что то же самое, самоосновна, является

всегда "другим" по сравнению с видимым и знаемым. Она такова именно в тех

свойствах, которые мы переживаем в своем бытийном осуществлении, - дление

мысли, сохранение ее в пространстве и времени человеческих состояний и т.д.

Следовательно, что такое "вера"? Верить - значит придерживаться чего-то, для

чего нет никаких видимых оснований. То, во что мы верим, отличается от всего

остального именно тем, что оно не имеет видимых оснований для своего

о-существления и бытия, кроме самой же веры. Поэтому Декарт фактически и

считает, что, в каком-то смысле, тот, кто не осмеливается сомневаться до

конца, не умеет верить.

В древнем тексте сказано (обратите внимание на словосочетание): "Любящий

свою душу - потеряет ее". Вдумайтесь: "Любящий свою душу - потеряет ее". То

есть нашей готовности сомневаться в неопровержимости якобы фактов или

свидетельств опыта всегда препятствует следующее обстоятельство - то, что я

назвал бы законом психического самосохранения. Мы боимся дойти в сомнении до

конца, где нужно расстаться с собой, поскольку это может разрушить наше

представление о себе; то, что философы и психологи возвышенно называют

английским словом (непереводимым на русский язык) identity - тождеством себя

с самим собой. Этого мы страшимся больше всего. Мы готовы сомневаться, но

допустить, повторяю, разрушение сращений нашей психической жизни, потерю

себя со своими качествами, - на это мы не способны. А это и значит - любить

свою душу. И, следовательно... потерять ее. Потому что люди скорее сами

сделают все возможное для собственной гибели и для гибели всего достойного

человека, чем откажутся от себя. Вот о каком сомнении идет речь у Декарта.

Бог - это абсолютная возможность другого, чем мы себе представляем, и

свобода человека от всего этого.

Такова тема веры в ее странном философском понимании, которое возникает

только на вершине волны необходимой мысли и тем самым соединяет, сочетает

мхи совмещает противоположности. Ибо что может быть противоположнее, как я

говорил в прошлый раз, свободы и необходимости, иди свободы и закона,

которые исключают друг друга. И тем не менее свобода, требующая веры,

такова, что одновременно только она может порождать понимание, ведение в том

числе и закона (того, что неминуемо обернется распадом), - и она же

сохраняет место для веры. Сомнение Декарта направлено на все то, что мне

(или вам) представляется. В каком смысле все это существует? И прежде всего