Geum.ru

От редактора

Вид материалаКурс лекций
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   35

осуществляются для него по кривой. В отличие от движения по прямой - я

подчеркиваю, обратите внимание на это - кривые или криволинейные движения в

момент движения не определены. Прямое движение определено, и определено в

момент, а в случае других движений - неопределенность. Поскольку строго

физическое мышление требует уникальности определения. Но этой уникальности

нет в случае криволинейного движения в точке. Чтобы восстановить

уникальность, нужно взять как минимум два момента, а не один. А прямое

движение, повторяю, в любой момент имеет всю определенность.

Воспользуюсь снова ассоциацией с точкой, которая была дана в физическом

смысле, а теперь возьмем ее в переносном. Так вот, такой же точкой или такой

же определенностью в точке обладает "я", когитальное "я". Восприятие

чего-либо без "я" в точке восприятия, т.е. без того, чтобы особыми актами

был установлен когитальный носитель этого восприятия, не завершено, не

доопределено до конца и не является уникальным. Психологам здесь есть над

чем поломать голову. Я условно назову этот последний мой принцип "принципом

фиксированной точки "я"", точки как таковой. Мы не можем знать, подумаем ли

мы и когда подумаем, но когда подумаем - мы знаем, и знаем определенно. Наше

знание обладает полнотой и завершенностью, не сбиваемой и не отклоняемой

никакой возможностью заблуждения. Назовем это принципом индивидуации.

Процесс и вещи в мире доопределяются в точке их восприятия, в точке, где

сотворено "я", когито. Реальное событие в мире. Это еще один пример особых

временных наклонений слов, которые употребляет Декарт.

Тем самым я все больше приближаюсь к математической проблеме, которой

озадачил себя и вас в прошлый раз. Декарт спрашивает: как я могу быть

уверен, что, складывая один и два, получаю три? Здесь стоит деепричастие

"складывая", т.е. он имеет в виду не то, что мы склонны обычно иметь в виду,

когда прочитаем такую фразу. Потому что то, что мы имеем в виду, мы имеем в

виду в предположении совершенного счета. Ведь для нас числа есть какие-то

объекты или сущности в мире. Они в мире полагаются как сущности в

предположении совершающегося счета, а Декарт имеет в виду совсем другое. Он

говорит: если мы в акте счета идем от одного к двум, то откуда эта

уверенность, что, взяв одно и прибавляя к нему два, мы получим три? Ведь

"три" не есть содержание (идеальное "три"). Я сейчас несколько вульгаризирую

Декарта, но подспудно эта мысль у него все время просвечивает. Потому что в

промежутке, например, можно и умереть, не закончив акт счета. Но тем не

менее если я не умер, выдержал акт мысли по прямой, то синтез совершился.

Следовательно, нам важно исследовать условия этого синтеза; условия

существования особых предметов, которые пребывают в ином времени. Поскольку

обычно (и это естественно) мы что-то забываем, имеем ложные воспоминания,

наше внимание отклоняется и не выдерживает пребывания в этом совершенном

предмете, уходит куда-то в другое место и нас захватывает поток жизни, т.е.

поток распада и рассеяния. Эти слова: "распад" и "рассеяние" - весьма

содержательные слова. Они не случайно появились в древнейших умозрениях и

вовсе не являются привилегией теологии. Декарт же говорит, что его

утверждение о каком-либо реальном числе или измерении длины в мире включает

в себя в качестве существенного элемента счет. Под счетом я имею в виду то

движение, которое он и пытается ухватить. И более того, это реальное число

не определено, пока не совершился акт индивидуации, или, как считает Декарт,

если воспользоваться его способом выражения, - без добавления особого мира

или источника начала. Здесь фактически "начало" надо понимать в древнем,

античном смысле. Какого начала? Тавтологий. Без онтологических уравнений. Я

напомню вам следующую проблему, чтобы пояснить это.

Нарисуем прямую линию или прямоугольный треугольник. Они одинаковы для

нас в смысле некоего идеального объекта. Допустим, вот я нарисовал и веду

процесс математического рассуждения, пытаюсь доказать какую-то теорему о

треугольнике или прямой линии. Рассуждая, я думаю о прямых линиях, о

треугольнике. То есть я вижу эти предметы прямыми или треугольными. Но

Декарт спрашивает, вернее, говорит так (я начну с вывода, а потом вернусь к

тому, что к нему ведет): если бы идея прямой линии не была нам врождена, то

мы не видели бы никаких прямых линий. Почему? По следующей причине. Ведь мы

считаем, что все наши идеи имеют свои причины во внешнем мире. Например,

идея линии треугольника должна иметь причину: в мире есть линии и есть

треугольники. Но, скажет Декарт, в мире ни одна линия не является прямой. В

мире вообще нет правильных треугольников, и, более того, их нет и на моем

рисунке, исходя из которого я рассуждаю о прямых линиях. Каким же образом я

вижу прямую линию? Узнаю (если воспользоваться более психологическим

выражением), глядя на явно непрямую линию - и она не может быть прямой, -

узнаю, что она прямая? Или вообразите, что из этих нарисованных черточек

складывается лицо какого-нибудь знакомого вам человека. Задайте вопрос (для

психологов это банальность): детерминировано ли этими черточками то, что я

узнал здесь Иванова? Я узнал его именно по этим черточкам, в них увидел

Иванова, но узнавание Иванова не детерминировано этими черточками. То есть я

знаю до узнавания. Здесь сомкнулись две стороны, два члена тавтологии. Я

увидел Иванова, потому что я увидел Иванова. И, кстати, как раз в "Правилах

для руководства ума" такого рода тавтологии и фигурируют у Декарта. Иванов

есть Иванов. Значит, восприятие определилось добавлением какого-то другого

источника, которым не являются сами черточки, которые мы воспринимаем.

Восприятие черточек доопределялось или индивидуировалось в качестве именно

этого, а не другого восприятия посредством добавления какого-то другого

источника. А именно "врожденных во мне идей", как скажет Декарт. Они

сцепились подобно корневой системе. Один корень уходит в меня, а другой - в

мир. Они соединились, низом или верхом, я не знаю, как сказать, и вот -

Иванов. А это - треугольник, прямые линии.

Теперь для понимания всей проблемы когито или последней очевидности и

основания нам понадобится следующий декартовский шаг. Сначала напомним себе,

что если есть мыслительные акты, выполненные во всей их полноте (а бытийная

и понимательная тавтология - именно такая полнота, она замыкает все точки и

единообразно их определяет), и если, во-вторых, они характеризуются еще и

тем, что в них все - в настоящем, и мы не можем ввести в эту полноту никакой

идеи смены и последовательности, то мы должны думать, что имеем здесь

какую-то другую связь для всего этого многообразия. То есть перед нами

интервал (о котором я уже говорил), как бы растянутый в какую-то

вневременную, "пространственную" синхронность многого (и из прошлого, и из

будущего), как раз и накладывающий искомое ограничение на прогресс в

бесконечность, дающий какую-то связность. Представьте себе, что у вас

малюсенькое окошечко, а вы его раздвинули и смотрите туда, в образовавшийся

проем - и перед вами целая громадная область, в которой в "вечном настоящем"

взаимодействуют, перекликаются и корреспондируют массы связей, предметов,

моментов и состояний. Так вот, именно это, согласно Декарту, и не может

склониться или отклониться, это нельзя сбить потоком. Прямо-таки какое-то

динамическое бессмертие, поддерживающее нас большой силой; как бы скрытая,

невидимая catena (связь, сцепление) всех вещей! Эта catena (называемая еще

"естественным светом") и снилась Декарту в юности, когда ему пригрезились

очертания "изумительной науки", о которой он вспоминает в позднем диалоге

"Разыскание истины".

То есть, на самом деле, обсуждая проблему, может ли атеист быть

математиком, не просто формально, по профессии, а математиком, уверенным в

очевидности и безошибочности своих рассуждений, Декарт имеет в виду

философское воссоздание каждый раз мыслительного акта в полном его виде, со

всеми его предпосылками, допущениями. Что можно рассуждать, забыв все

начала, на которых оно построено. Потому что, будучи построено на одном из

каких-то начал, рассуждение затем обретает свою автономию, у него появляется

свой аппарат или, скажем так, другой слой мыслительной процедуры, когда мы

можем уже формально и точно что-то вычислять, не восстанавливая всякий раз

те основания, с которыми связана процедура. В этом смысле мы можем о них

забыть. Представьте себе математика, который, решая задачу, каждый раз

восстанавливал бы основания самого математического рассуждения со всеми его

предпосылками и допущениями! Невозможно представить. Значит, их можно

забыть. И в той мере, в какой об этом можно не помнить или забыть, нет и не

может быть полной уверенности в действии самого математического формализма,

Восстанови в полном виде - тогда можешь быть уверен. И уверенность эта

предполагает актуальное существование всех причин, почему нужно думать

именно это, а не что-нибудь другое. Это мистическая, сложная фраза. Я сказал

"мистическая", потому что подумал: дай Бог, чтобы это было так. Она просто

сложная.

Обратим внимание на следующую особенность. Я частично уже касался ее в

связи с характеристикой уравнений "мысль-бытие". Вернемся к рисунку,

изображающему "Иванова". И к прямой линии. Ведь речь шла в этом случае не о

знаках или рисунках-именах, рисунках-названиях, изображениях акта мысли,

когда знаки дублируются в других целях. Здесь материальные штрихи и черточки

(или в случае слова - звуки) или их следы в чувствующем устройстве еще не

говорят однозначно о том, что мы видим. Вообще внятность видимого вовсе не

сама собой разумеется. Декарт весьма тонко избегает призрачного

представления "третьего глаза", когда, например, есть материальный след

предмета А, но то, чем мы узнаем (видим) именно А, причиной этого не может

быть сам след А, а есть "идея" A16 Иными словами, мы видим иди узнаем путем

смыкания "идей" с видимым (или слышимым) в материальных знаках, - "идей",

являющихся образованиями, которые я назвал полными предметами (или полностью

определенными) и притом существующими в особом режиме "вечного настоящего",

а не в последовательности. И у них нет других основании, кроме как оснований

самих себя, которые и есть причина узнавания "Иванова", прямой линии,

треугольника и т.д. Как и в случае проявлений добра, например, - все это

предметы, обладающие одинаковыми свойствами в смысле оснований. Конечно, мир

рисунка (а это именно мир) не такой сложный, как мир нравственности,

Утверждение, что добро не имеет мирских оснований, кажется более сложным,

чем то, что узнавание Иванова не имеет - и я скажу теперь - мирских

оснований, а есть некое самоузнавание себя чем-то. Нечто себя узнает,

является основанием самого себя, причиной самого себя. Добро, как предмет

наших стремлений, уже есть. И только потому, что оно уже есть, оно может

быть предметом наших стремлений; проявлением добра является мое стремление к

добру. Другой причины у него нет. нельзя ни полезностью обосновать добро,

скажем, во имя совершенствования общества, ни сенсуально-гедонистической

природой человека, составив таблицу удовольствий-неудовольствий и подсчитав,

что быть добрым выгоднее, потому что больше удовольствия и т.д. Вы легко

можете убедиться, что это совсем не так. Какая-то причина должна быть! Хотя,

назвав ее причиной себя самой, я еще не ответил, разумеется, на вопрос,

поскольку это же во мне срабатывет узнавание. Допустим, я могу сказать, что

бытием называется то, что является причиной самого себя. Но какое бытие? Или

- Бог есть причина самого себя. Но это не полный еще, не окончательный ответ

на наш вопрос, а лишь движение к нему указанием на определенные свойства вот

этих тавтологий или полностью определенных предметов, существующих a режиме

настоящего и даже в области математики обеспечивающих возможную уверенность

математика в истинности и безошибочности своих доказательств.

Продолжая недоуменный вопрос, что должна все же быть какая-то причина, я

добавлю теперь к "Иванову", к рассуждению о треугольниках или полных

предметах еще и математика, чтобы разделаться наконец с вопросом о дерзком

ответе Декарта, что атеист или не сознающий себя Божьим созданием математик

не может быть до конца уверен в своих доказательствах и рассуждениях.

Я говорил: счет или измерение. Вдумаемся, ведь сказать, что это 8, т.е.

подсчитать нечто и сказать, что этого нечто 8, и само число 8 - разные вещи.

Поскольку счет явно предполагает движение по точкам и возможность остановки.

А остановка означает привилегирование какой-то точки. Вы слышали, конечно,

об античной дилемме: догонит ли Ахиллес черепаху или не догонит? В чем здесь

дело? В том, что в этой погоне за черепахой есть выделенная точка,

привилегированная, И антиномия строится на том, что, оказывается, внутри

такой точки не содержится никакого признака, который позволил бы нам

привилегировать точку, в которой Ахиллес догонит черепаху. И поэтому перед

этой точкой все время будет повторяться ситуация преддогоняния. Негде

остановиться! Повторяю, а здесь (в случае "восьмерки") имеется остановка,

выбор. Скажем, есть исчисление, в нем энное число истинных формул, и это

исчисление, математическое или логическое, не содержит формулы выбора

истинных формул из их общего числа. То есть оно задает энное число истинных

формул, но нет формулы выбора истинных формул. Или в числе истинных формул

нет истинной формулы выбора. А почему выбирают то или другое? Почему

какое-то математическое построение обладает большей убедительностью (а

убедительность есть нечто иное, чем доказанность, доказательность) по

сравнению с другим математическим построением? Какова причина этого? Почему

я узнал Иванова? Конечно же, произошел синтез всех черточек, чтобы получился

Иванов. Но, значит, какой-то синтез сознательной жизни произошел и у

математика? Почему он остановился и выбрал эту формулу? Потому что чего-то

восемь не то же самое, что знать число восемь.

Разные вещи. Трудно уловить то, что я говорю, поскольку относительно

такого рода вещей нет теории. Не в том смысле, что она может быть, а просто

ее нет. Поэтому и разговор мой обращен скорее к вашей и моей интуиции - из

потребности понять это.

Значит, мы добавили еще математика. Он выбрал именно эту формулу,

находился в состоянии выбора. И в такой же мере это относится, например, к

силлогическому выводу. Ведь как известно, силлогический вывод не делается

сам собой. Есть, во-первых, вывод, а во-вторых, есть акт, когда этот вывод

делается. И это - конечный акт. Но в то же время его конечность содержит в

себе полноту, где все растянуто в настоящем, в интервал.

Для Декарта - это бесконечность. Я только что сказал: конечность, а

теперь говорю: бесконечность, по принципу - причина там, где нет других

причин. Бесконечность иди актуальность. Слова "актуальность" и

"бесконечность" Декарт употребляет как синонимы. Это чудовищно трудно

разъяснить, потому что здесь как бы в один узел стянуты и завязаны все

проблемы философии и математики. Попробуем в этом деле разобраться, хотя до

конца мы не разберемся, конечно.

Декарт обсуждает эту проблему в связи с понятием "действующей причины".

Или causa efficiens, отталкиваясь при этом от другой проблемы - соотношения

так называемой формальной и объективной реальности, формального или

актуального в объективной реальности наших представлений. Формальная

реальность - это реальность существования де-факто какого-нибудь события в

мире или события мысли, но события актуального. В "Метафизических

размышлениях" и в ответах на возражения по их поводу он обсуждает ее,

во-первых, в связи с проблемой первопричины, во-вторых, в связи с вопросом,

можно ли применять к Богу термин causa sui ("причина самого себя"), и,

в-третьих, правомерно ли выражение, что Бог есть действующая причина самого

себя. А теперь, чтобы все это легло в какую-то более или менее понятную нам

канву и, одновременно, завязало бы ассоциации со всем тем, что говорилось до

этого, я позволю себе сделать такой ход - немножко обокрасть себя и сказать

то, что в действительности я должен был бы сказать после, а скажу одной

короткой фразой сейчас. Чтобы поставить саму проблему действующей причины.

Начиная свое рассуждение о действующих причинах, Декарт в качестве примера

приводит следующую причину. Действующая причина, говорит он, - это примерно

то же самое, что королевская воля в качестве причины закона. Пока держите

эту ассоциацию в голове.

Почему здесь говорится именно о действующей причине, а не о причине

вообще? Почему нужно различать что-то в виде действующей причины?

Разумеется, можно считать причиной появления закона то, что происходит в

обществе. Декарт как бы говорит: конечно, закон - моральный объект и, может

быть, пример мой неудачен, но, тем не менее, этот объект похож на физические

предметы в мире, относительно которых я должен употребить термин causa

efficiens. Причиной закона можно назвать те обстоятельства, которые созданы

самим законом, и те или, может быть, прежде всего те обстоятельства, которые

вызвали к жизни этот закон, заставили нас его принять. Все это есть, все это

причины. Они могут классифицироваться (как в схоластике): есть материальная

причина, формальная и т.д. Но вот что важно: вдруг откуда-то появляется

король и его воля, как действующая причина закона. Ибо действующей причиной

называется (напоминаю) некое непрерывное творение. Или то усилие,

посредством которого возобновляется и живет закон, и это усилие отлично от

содержания самого закона.

В данном случае закон - очень удобный пример. Всякий закон предполагает,

что есть энное число юридически грамотных и граждански развитых людей,

которые понимают смысл закона и своей жизнью, своими требованиями и

ожиданиями возобновляют его к жизни. Без этих субъектов, т.е. без их

действующей причины, закон умирал бы, не было бы закона; в нашей стране мы

легко можем убедиться в этом. У нас есть и могут быть только те законы,

которые живы нашим пониманием, а если у нас нет ожидания и понимания

законов, то нет и не будет гражданского общества. Следовательно, гражданское

общество возможно лишь там, где есть causa efficiens. Иногда это может быть

король, как в случае декартовского примера, где выбор короля символизирует

актуально действующую причину. Не содержание закона, не причину того, почему

закон именно таков, а причину, которая вызвала этот закон. Какая-то

необходимость вызвала его для регулирования отношений между людьми. Но,

повторяю, когда закон есть, то должна быть causa efficiens, отличная, если

угодно, от самого причинного содержания закона. Это как бы дополнительная

причина, без которой причинных или причинно вызванных предметов не было бы.

Конечно, для того чтобы появился закон, нужны какие-то причины, например

чтобы у нас была хоть какая-то демократическая институция. Ее можно ввести

законом, но у нее не будет causa efficiens. То есть чего не будет? Нас не

будет. А если не будет нас, символизированных "волей короля", а воля может

быть только живой, мертвой воли не бывает, тогда у закона нет волны усилия,

как я говорил в прошлый раз, на вершине которой закон держался бы и создавал

у нас иллюзию пребывания самого по себе. Следовательно, действующая причина,

конечно, обладает признаком актуальности; это то, что каждый раз актуально.

Термин "конечность" к актуальности уже не применим. Это актуальная

бесконечность. Обращусь к помощи Декарта, чтобы замкнуть те нити

рассуждения, которые я ввел.

Итак, приведя пример морального, а не физического объекта, хотя