Geum.ru

От редактора

Вид материалаКурс лекций

Содержание


Размышление второе
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   35

Ii eiiaaa, aiai?eo Aaea?o, iaoe no?anoe. iiaoo auou noieu neeuiuie e

ianoiyoaeunoaa aie?oa oaeeie, ?oi iaaieuii ieioeia i?eau?ae, auno?iaiiay aey

caueou iacaaeneiiai ainoaa, a oi?iaa - ai eiy o?oaa, eiaaa ou ynii aeaeou

naia i?aaiacia?aiea, ieeai ia caianoeiia e ie ia ?ue iea?e ia

ia?aeeaauaaaiia, - yoa ieioeia i?i?uaaaony. Aaea?o aue aieuoie ?aaeeno a

yoeo aaeao, ii iiieiae ?aaeuio? oeceieiae? e aicii?iinoe ?aeiaaea e iiyoiio

aiai?ee oae. Anee o? nianai iaaiiaioo, e iu ia ii?ai ie?eouny ni a?aiaiai

(o.a. n ie?o?a?ueie), e neeuiua ia?a?eaaiey ?aoo ieioeio ia?aaioaiiuo

i?eau?ae, oeeaaa, io?aiy?uaai iieie aooe e iacaaeneiue ainoa e aie?, oi

ana ?aaii anou auoia, anou ?aoaiea. E ?aoaiea iiyou ?a, eacaeinu au,

iana?uaciia. Aaea?o ?aeiiaiaoao neaao?uaa: ainoaoi?ii ?anniao?eaaou ie? eae

oaao? e ia i?eaaaaou (ia?aoeoa aieiaiea, aaeuoa naiia nouanoaaiiia, ana

ii?ii ?anoeo?iaaou ?a?ac yoi) naiei ee?iui a?aiai aieuoaai cia?aiey, ?ai

a?aiai aiia?a?aaiuo ia?niia?ae, "?acua?uaaaiui aeoa?aie, eiaaa iie

ecia?a?a?o ia?aa iaie aanuia i?a?iua niauoey"5.

Вдумаемся. Вот мы в театре, а на сцене бушуют страсти, и, естественно, мы

переживаем и можем даже плакать или негодовать, хотя в глубине, где-то в

затылочной части нашего сознания прекрасно знаем, что все это нереально.

Условно. Поскольку мы ведь не умираем, посмотрев спектакль. И Декарт как бы

спрашивает: а разве к себе нельзя относиться точно так же?

Сошлюсь в этой связи на другого выдающегося мыслителя - Эрвина

Шрёдингера, которого тоже - уже в XX веке - интересовал, в сущности, сходный

вопрос: умирает наше "я" или не умирает, и бояться нам в жизни смерти или не

бояться? Ведь наша жизнь, говорил он, есть не что иное, как

последовательность проходимых нами персонажей, которые не менее ирреальны. В

том смысле, что к ним не применим термин "смерть". (Я пересказываю сейчас с

помощью Декарта то, о чем размышлял Шрёдингер.) Они так же ирреальны, как,

выражаясь словами Декарта, персонажи пьес. И Шрёдингер задавал такой вопрос:

вот вам было 16 лет, и вас раздирали страсти. А что осталось от того "я",

которое было носителем этих страстей? Как некое воплощение "я", ведь это

были вы - вместе с вашим телом, с вашими переживаниями и т.д., но вы же его

не помните. А вы есть. Значит, вы - другое "я"! В каждый данный момент ваши

прошлые "я" казались вам, что они самые важные, самые последние, а они

сменились, даже не породив понятия смерти. Они все умерли, а термин "смерть"

даже не возник, И, может быть, ваше "я" - сейчас - есть также воображаемый,

воплощенный на несколько часов, на несколько дней или месяцев персонаж,

который тоже сменится другим, как и все предшествующие персонажи. Зачем же,

говорит Шрёдингер, бояться смерти? Конечно же, мы бессмертны. Это

несомненно. Это я уже добавляю, вспомнив слова Спинозы. Но только в том

смысле, который я пытался навеять взаимным проецированием одного на другое

этих разных возможных состояний нашего "я".

И последнее, на что я хотел бы обратить сегодня внимание. Декарт говорил

- можешь только ты. Суть его философии можно выразить одной

сложноподчиненной фразой: мир, во-первых, всегда нов (в нем как бы ничего

еще не случилось, а только случится вместе с тобой), и, во-вторых, в нем

всегда есть для тебя место, и оно тебя ожидает. Ничто в мире не определено

до конца, пока ты не занял пустующее место для доопределения какой-то вещи:

восприятия, состояния объекта и т.д. И третье (не забудем, что прошлое -

враг мысли, борясь с прошлым, мы восстанавливаем себя): если в этом моем

состоянии все зависит только от меня, то, следовательно, без меня в мире не

будет порядка, истины, красоты. Не будет чисел, не будет законов, идеальных

сущностей, ничего этого не будет.

И лемма к этой теореме звучит так, и она свяжет нас с декартовским

великодушием: "Бог невинен, а мы свободны". Ведь великодушие диктует нам

видеть во всем, что вокруг нас, не то, что сделали другие, не то, как

сложился порядок, в том числе и Божественный (не надо думать, что Бог

вмешивается в наши дела, что он причина окружающего зла); надо смотреть в

себя, прийти к себе. Так вот, повторяю, лемма такая: "Бог невинен, а мы

свободны". То есть Бог не предшествует нам во времени. Такая странная фраза,

противоречащая, казалось бы, всей теологии, философии и чему угодно, которой

можно объять Декарта, ну... объять так, как предмет, о котором еще дальше

нужно думать, а не в том смысле, что мы уже это поняли.

Обычно, читая Декарта и то, что о нем написано, мы не можем удержаться от

искушения считать серьезными и важными прежде всего его достижения в области

аналитической геометрии, физики и т.д., а пришлепками к этому, бантиками

считаем его рассуждения о Боге, душе, бессмертии, полагая, что все это

причуды гения. Что это, мол, язык той эпохи, так говорили раньше, а когда

бантики исчезли, то осталась суть дела: открыл аналитическую геометрию,

открыл cogito ergo sum и т.д. Разумеется, это не так. То, что кажется

причудой, это и есть Декарт; самое серьезное. Пока об этом серьезном мы

говорили на уровне жизненных символов; решительность, нелюбовь к меланхолии,

поиск досуга, путешествия - все это как бы символы его жизни. Воплощенные

символические состояния понимания. Ну, например, путешествия. Я говорил уже,

что Декарт много путешествовал, но он был странным путешественником: даже не

написал ни одной книги, ни одной страницы, которая могла бы быть заметками

путешественника или тем, что немцы называли Reisenbuch - дневник

путешествия. Декарт словом не обмолвился о том, что он видел, что с ним

происходило. Это были явно символические путешествия, о которых можно что-то

узнать только через состояние его духа. Он своей жизнью демонстрировал то,

что в XX веке стало называться редукцией. (Известно, что редукция - это

заключение в скобки натурального или объективного мира, вглядывание в

феномен.) И вот как описывает он, в частности, свое восприятие или

впечатление о Голландии, цитирую по памяти: "Как хорошо мне среди этого

народа, языка которого я не понимаю, и поэтому в его толпе и среди домов я

могу рассматривать людей, как элементы натюрморта. Их язык не более для меня

значим, чем пение птиц. Я одинок среди этого трудолюбивого, как пчелы,

народа"6.

Разумеется, мы должны читать это как символ. Допустим, Декарт

рассматривает какой-то голландский город, он смотрит на него, как на

натюрморт, не зная значений изображенного или видимого, он - в

редуцированном состоянии. Он видит, например, как лошадь тянет телегу, но не

знает, что лошадь (с точки зрения полезности) - это тягловая сила, колесо -

фундаментальная часть телеги и т.д. То есть он смотрит на все это как бы

марсианским взглядом. Почему? Потому что, согласно его философии, в

соответствии с которой он жил, можно родиться, пребыть, только порвав

вначале независимо от тебя сложившиеся так называемые органические или

природные связи. Декарт - реальный участник своей жизни; вместо того чтобы

жить в прекрасной Турени, не сравнимой ни с какой Голландией, - это мягкое и

нежное сердце Франции, красоты неописуемой, - казалось бы, чего еще нужно

такому "неженке"? Но нет, он там не живет. Потому что если бы жил, то жил,

как в коконе, внутри давящего атмосферного столба предданной, не им (и не из

себя) изобретенной мыслительной культуры, а среди органических, самих по

себе ткущихся связей. А точнее - связностей, "повязок". И он как бы

физически моделирует свое стремление разорвать эти "до-ренатовские" связи,

моделирует организованным ландшафтом жизни - живет в Голландии, как в своего

рода натюрморте - внутри пейзажа, с которым у него нет никаких внутренних

связей и общей преемственной ткани, а если они и появляются, то только

такие, какие он творит и создает сам.

Это пример чтения индивидуальных символов жизни, в отличие от структурных

или архетипических, посредством которых человек себя организует, инсценирует

вплоть до физики жизни, чтобы порождались одни состояния и не порождались

другие. Эти символы вычитываются совершенно иначе и независимо от

естественных психологических и биографических смыслов. Так же как, например,

и в случае путешествий Декарта, о которых не рассказывается и лишь по

видимости не выносится никаких впечатлений.

Это все та же отвлеченная, духовная истина о "великом безразличии,

которое в нас и в Боге", но выполняемая в виде естественной редукции на себе

- срезания всего наросшего, всех идолов крови, почвы и страсти для

достижения какого-то метафизического нулевого состояния. Состояния как бы

некоего возможного (но еще никакого!) иносущества, которое чуть ли не

марсианским - первым! - взглядом смотрит на наши шевеления и когитации. Это

знакомая нам редукция к метафизической границе мира с ее конечным пунктом,

где все факты и состояния равноправны и равнобезразличны, все -

равнослучайны, как и их смысловая иерархия и субординация. Так это выглядит

для человека, который искал только покоя души и независимого досуга - досуга

мысли, т.е. беседы души с самой собой.

И, наконец, последнее. Итак, редукция - срезание всего, что вошло в тебя

помимо тебя, без твоего согласия и принципиального сомнения, а на правах не

понятого пока и поэтому требующего расшифровки - личного удивления. То есть

такое срезание как бы освящено еще одним, но уже структурным символом (за

которым стоит универсальная структура сознания) - символом Бога. Я уже

говорил, что "божественные" рассуждения Декарта вовсе не причуда. Пока нам

ясно, что если все должно быть равным, то именно (и только!) в ниоткуда не

выводимом и ни на чем земном не основанном (символом сопряжения с чем и

является понятие Бога) - в универсальном. Но универсальном не как

отвлеченном, общем свойстве, охватывающем многих или всех, а как

"партикулярном естестве"7, выражаясь словами Декарта, или "универсальной

конкретности" (Кузанский). Следовательно, это как бы некая точка,

непосредственно - поверх и поперек линейно протянутого мира - замкнутая на

индивида, личная его повязка на Бога, испытываемого и переживаемого через

что-то, что есть одновременно в самом человеке, в каком-то его "внутреннем

слове", "внутреннем образе", "внутреннем акте". Декарт ведь, подобно

Гамлету, ищет свои акт. То есть этим символом выявляется действительная

индивидуализация и позитивная, реальная сила человеческого самоопределения,

включающая истинную бесконечность (а не просто безразличие в смысле свободы

"от") и являющаяся, как выражается Декарт, добавлением к реальной природе

каждого человека. То есть это отнюдь не "абстракция" и не "общее имя".

Я упомянул шекспировского Гамлета, и, чтобы расширить ассоциативное поле,

укажу еще на одно странное совпадение. Но сначала напомню, что служило у

древних греков символом перехода человека в зрелую жизнь, когда

предпринимается редукция мира и происходит окончательное становление себя,

своей "самости". Греки называли этот возраст "акмэ" (вершина, расцвет) и

считали, что он приходится обычно на 30 - 35 лет. Вспомним, что 33 года -

это возраст Христа, когда его распяли. Или Данте, который именно в этом же

возрасте, "жизни путь пройдя до половины, оказался в сумрачном лесу". Декарт

же, дождавшись вожделенного одиночества, в этом возрасте писал свои "Правила

для руководства ума" (1628 год). То есть, другими словами, правила

пользования собственным умом, без какого-либо внешнего авторитета, без того,

чтобы тебя водили на помочах, что и является признаком зрелости человека и

человечества, как говорил Кант, определяя Просвещение.

Но вот совпадение, о котором я хотел сказать. В шекспировском тексте (в

переводе Пастернака) Гамлет, после встречи с духом своего отца, который

просит на прощание, чтобы он не забыл о нем, произносит такие слова.

...Помнить о тебе?

Да, бедный дух, пока есть память в шаре

Разбитом этом. Помнить о тебе?

Я с памятной доски сотру все знаки

Чувствительности, все слова из книг,

Все образы, всех былей отпечатки,

Что с детства наблюденье занесло,

И лишь твоим единственным веленьем

Весь том, всю книгу мозга испишу

Без низкой смеси. Да, как перед Богом!

А вот цитата из Декарта, который в своем неоконченном диалоге "Разыскание

истины" (в нем идет речь о художнике и о проблеме, как можно исправить

картину, если в ней есть ошибки) воспроизводит в сущности эту же ситуацию.

Персонаж, олицетворяющий в диалоге Декарта, говорит следующее. Что же

касается меня, то я считаю, чтобы "каждый человек (подобно вашему художнику,

для которого было бы гораздо лучше начать всю работу заново, предварительно

проведя по картине губкой и стерев (у Гамлета - "сотру"! - М.М.) всю мазню,

чем терять время на ее исправление), - чтобы каждый человек, говорю я, как

только он достигнет предела, именуемого возрастом познания, принял твердое

решение освободить свое воображение от всех несовершенных идей,

запечатленных в нем ранее, и серьезно взялся за формирование новых идей,

упорно употребляя на это все способности своего разума..."8

Итак, первый шаг в сторону когито (мыслю) - это установление

существования когито, ибо все, что будет потом, будет "написано заново", под

знаком именно этой точки отсчета. Помните, я говорил: прошлое ("что с

детства наблюденье занесло") - враг мысли. И Декарт говорит то же самое:

хоть раз в жизни надо решиться убрать все это, стереть и заново, на полную

катушку, начать думать самому, всерьез, но, повторяю, под знаком Бога.

Под этим знаком переписывать жизнь и "книгу мозга", ибо так и только так

она переписывается.

РАЗМЫШЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Итак, мы имеем философа в маске, который без гнева и упрека ушел куда-то.

Это "куда-то" я сначала условно, а потом уже и по существу назову зазором

или, несколько грубее - и, может быть, выразительнее, - подвесом. Один

сумасшедший француз, я имею в виду Шарля Фурье, говорил: ecart, добавив

слово absolu. Ecart absolu - т.е. "абсолютный зазор". (Слово ecart на

русский язык переводится как "зазор", хотя французское слово имеет еще

оттенок "отрыва" и, добавлю от себя, "подвеса". Частично об этом я уже

сказал, говоря о голландской инсценировке Декартом равнозначности всех

фактов, т.е. когда все факты одинаково для нас безразличны или одинаково

случайны.) Потом в глубинах философии Декарта это будет называться "великим

безразличием Бога и человека". Он выражался так: "То великое безразличие,

которое есть в нас и в Боге". Но это безразличие - только некая точка, после

которой начинается что-то другое. Эту точку я назову фиксированной точкой

интенсивности. И чтобы была возможность следить за ходом моей мысли, для

начала скажу, что наша обычная психика - довольно нелепое создание природы и

чаще всего находится в хаотическом или вялом состоянии. Она мертва, если не

существуют какие-то точки (она не одна), вокруг которых происходит

интенсификация нашей психической жизни. То есть в этих точках существует

одновременно и некая избыточность. Пока все это непонятно, но постепенно

прояснится. Сейчас мне нужны слова, посредством которых можно выразить суть

дела. И слова важные.

Значит, интенсивность, избыточность, фиксированная точка. Допустим, такой

фиксированной точкой является смерть, в той мере, в какой мы размышляем о

ней. Если размышляем, она меняет наш режим жизни. Это и есть точка

интенсивности. Таких точек немного. Бог - такая точка. И казалось бы, они

излишни, бесполезны. В них нет никакой утилитарной пользы. И в этом смысле

они избыточны. Но оказывается все же, что должны быть такие избыточные

точки. Бессмысленная в своей избыточности интенсивность вокруг них меняет

смыслы нашей жизни. Смыслы нам доступны и понятны, а сами эти точки

недоступны и непонятны. Скажем, что бы мы ни думали о Боге и как бы ни

размышляли о смерти, они остаются для нас столь же непонятными, как и в

начале размышления. Но что-то случится с нами. Или - такой же точкой

является точка "безразличия". Попасть в нее очень трудно. Часто, на словах,

вглядываясь в Декарта, который проделал подобный опыт, мы можем об этом

говорить, но поди сделай это сам, без Декарта.

То есть я хочу сказать, что Декарт, который проделал опыт медитации, сам,

как человек, проживший необычную жизнь, является проблемой философии. Есть

несколько таких философов. Например, к ним относится Сократ. Этот счастливый

и нас осчастлививший философ ничего не написал, и, слава Богу, нам не нужно

ломать голову над его текстами, но зато мы ломаем голову над его жизнью и

смертью. Ибо факт его жизни, безусловно, является проблемой философии. Так

же, как и жизнь Декарта. В истории философии, вообще, есть странные циклы,

нечто вроде игры соответствий.

Ну, скажем так, греческая философия началась ведь, в сущности, с Сократа,

и почему-то всегда, когда философия начинается снова, она начинается

Сократом. В нашем случае просто под другим именем - Декарт. Помните, я

говорил - и говорил не случайно - о совпадающих деталях. У Сократа - "демон"

- некое божество (или, как называл его Сократ, "внутренний голос"), и у

Декарта тоже. У Сократа - пророческие видения, которыми он руководствуется в

своей жизни. И у Декарта - пророческие видения. Сократ - вояка, и Декарт -

вояка. Почему-то о Сократе мы забываем, что он воевал, а между тем известно,

как он вел, например, себя в бою, особенно во время отступления. Вид у него

при этом был грозный, и отступал он так медленно, что, как описывают

очевидцы, по одному его виду было ясно, что подступиться к нему нельзя, не

стоит. Мы знаем об этом через греческих стоиков. А вспомните шпагу Декарта и

его совет: прямо идите на опасность, потому что, убегая, вы уносите страх с

собой.

Так вот, в основе таких циклов лежит сократовский опыт. Он повторяется.

Во время прошлой беседы я уже называл одного философа XX века и сейчас опять

повторю его имя, сказав предварительно, что это еще одно повторение

сократовского опыта, после которого начинается новая философская мысль. Я

имею в виду Витгенштейна, который ведь тоже умудрился, будучи 20 лет

профессором Кембриджского университета, не опубликовать ни одной строчки, а

вел лишь записи и беседы. К сожалению, наши издания Декарта плохи тем, что в

них совершенно пока не представлены его живые беседы, хотя именно в них

раскрывается его философия. Они отсутствуют, потому что не переведены письма

Декарта. Поэтому и знаем мы его плохо. Ибо беседами его являются письма,

переписка. В его время, в отличие от нашего, эпистолярный жанр был еще жив и

цветущ, люди хотели и любили писать письма, и писали их прекрасно. Так вот,

в его письмах перед нами предстает тайный и тем самым действительный Декарт,

говорящий с нами из некоего пространства, которое Шарль Фурье позже назвал

"абсолютным отстранением"; из пространства, так сказать, "подвеса",

"зазора".

Я сказал, что Декарт ушел в этот зазор без гнева и упрека, и это не

является психологической или биографической только деталью, но имеет еще

один весьма важный и интересный смысл. Ведь то, что обнаруживает себя в

качестве необходимой связки или свойства глубинного устройства нашего опыта

сознания вообще, его онтологии (в данном случае такая вещь, как

"возрождение" или "обновление", и может быть инициирована лишь из точки

абсолютного отстранения, которую еще Платон описывал как "поворот" или

"обратное плавание"), так вот, то, о чем мы можем рассуждать теоретически

(что Декарт и делал, вводя свои космологические принципы в картину мира и

сознания), у настоящего философа является самой плотью его жизни,

проделывается им на себе. Я имею в виду, что Декарт на себе, овладевая собой