Geum.ru

Kurt Hübner Das Nationale

Вид материалаДокументы

Содержание


Государственное устройство Священной Римской империи
Император и папа
Абстрактное и конкретное мышление
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   20

Государственное устройство Священной Римской империи


Следует вкратце напомнить о государственном устройстве Священной Римской империи. По христианскому обычаю император принимал светское господство в лен от Бога. Соответственно, князья и ландграфы принимали от императора право на господство над имперскими провинциями. Князья и феодалы несли такую же ответственность перед императором, какую последний нес перед богом. Таким образом, ленная система покоилась на верности и вере и понималась как личное отношение между сеньором и принимающим у него лен вассалом. Военное государство также основывалось на личном принципе, а не на территориальном, как позднее. Согласно этому личному принципу, каждый несет с собой племенное право и подлежит его юрисдикции на любой территории, в то время как по территориальному принципу государственная власть простирается на всех пребывающих на ее территории. (То, что личный принцип начал вытесняться уже в Средневековье, может здесь не приниматься во внимание, ибо речь идет лишь о выработке идеи государства и его устройства, независимо от деталей ее воплощения в реальности).

В определенном смысле в Средневековье мы видим воплощение теологически понятой августинианской модели государства. Речь идет о христианском государстве, которое, однако, с необходимостью должно одновременно быть государством светским. Но ведь уже Августин знал о том, сколь сложно определить отношение между христианским и светским элементами, поскольку и христианское здесь внизу неизбежно становится светским, а тем самым, должно вовлекаться в греховное. И все-таки светское должно беспрестанно руководствоваться христианским началом. И хотя он избегал давать точное определение устройства христианско-светского государства, именно средневековое государство Священной Римской империи было обречено реализовывать эту модель. Неизбежно вкрадывающиеся неясности обременяли империю от начала ее образования. Поскольку, с одной стороны, должен был существовать страж чистой идеи божественного государства (эту роль взял на себя римский папа), император, обязанный воплощать светскую сторону государства, не мог взять на себя верховные религиозные функции. Поэтому было необходимо развести обе должности. Это, однако, привело к непреодолимым трудностям, выразившимся в постоянной борьбе между императором и папой.

Император и папа


Поначалу прерогативы императора и папы казались проясненными. Карл Великий определил их в своих принципах, отправленных в письме к папе Льву Третьему, следующим образом: «Наша задача в том, чтобы, обратясь вовне, с Божьей помощью с оружием защищать нынешнюю церковь Христову против вторжений язычников и опустошений неверных и, обратясь во-внутрь, признавать и укреплять католическую веру. Ее задача: как Моисей с воздетыми к Богу руками поддерживать нашу военную службу, чтобы его моленьями христианский народ, ведомый Богом и им оснащенный, всегда и везде одерживал бы победу над врагами божьего имени»13. Однако уже папа Николай Второй (867 - 885) придерживался мнения, что император должен избираться папой, а должность свою получать в лен. Григорий Седьмой (1073-1085) ссылался при этом на утверждения Августина, что светское государство в целом пребывает в тенетах дьявола, а потому должно быть передано в руки Христова наместника. Подобным образом и Иннокентий Третий (1198 - 1216) требовал, чтобы престол Петра был передан в управление не просто всей христианской церкви, но даже всему человечеству14. Этих кратких напоминаний о всем известных фактах представляется достаточным.

Абстрактное и конкретное мышление


Понятно, что спор о формах правления между императором и папой, ставших причиной радикальных потрясений, превратился в центральную тему средневековой политической философии. В ходе решения этого католического, вселенского вопроса, охватившего все человечество, на первый план выступило извлеченное из античной традиции абстрактное мышление. Высшую точку образует сочинение Фомы Аквинского «De regimine principium» (О власти князя). Тем не менее нельзя сказать, что политическая философия Средневековья этим и ограничивается. Чтобы прояснить скрытое здесь диалектической напряжение, которое и вызывает главный интерес, я с целью надлежащей краткости предпочту остановиться лишь на противостоянии двух великих политических мыслителей Средневековья, у которых эта диалектика выступает наиболее отчетливо. То, что оба они к тому же были современниками, повышает интерес к этому сопоставлению. Первый из них, Марсилий Падуанский (1290-1342), представляет абстрактное, второй же, Данте (1265-1321) - конкретное политическое мышление. В остальном на них примерно в равной степени сказалось влияние Фомы Аквинского, и это все отчетливее демонстрирует постепенное распадение универсальной средневековой доктрины на противоположные направления.

На первый взгляд складывается впечатление, что Марсилий, как и Фома, в первую очередь, опирается на Аристотеля, тем более, что он и весьма часто ссылается на последнего. То, что это впечатление обманчиво, становится заметным в выборе исходного основания, принципиально отличного от аристотелевского. Так, Марсилий нигде не упоминает о том, что человек и государство равно первоначальны. Государство, напротив, возникает как механический агрегат «в природе и технике» из все более укрепляющегося сцепления его отдельных частей15. Уже здесь проступают наметки будущей теории общественного договора, которая мы еще подробно обратимся в дальнейшем: «люди именно и вступили в государственную общность для достижения определенных преимуществ и удовлетворительного существования...»16. Он вместе с тем заимствует у Аристотеля положение о всеобщей государственной цели, а именно, «хорошей» жизни, и это означает, что смысл существования определяется «более благородными жизненными задачами». Эта цель, однако, так сказать, повисает в воздухе, ибо в отличие от Аристотеля она более априори не связывается с укорененной в языке культурной идеей. Подобным же абстрактным образом Марсилий далее17 дедуцирует положение о сословиях, необходимых, с его точки зрения, для существования государства. Принципом их образования выступает подразделение людей в соответствии с различными основными видам физической и духовной деятельности (крестьяне, ремесленники, воины, финансисты, священники, судьи и так далее)18. У него, как и у более поздних теоретиков общественного договора, народ выступает единственно подлинным сувереном: ибо люди для того и объединились вместе, чтобы ради общей пользы образовать государство. Они, следовательно, должны определять, каким будет правительство. Это очень смелое для Средневековья положение подразумевает, что правительство, какую бы форму правления не имело государство, получает свою легитимность от народа, который его образует, контролирует и при необходимости снова распускает. Решения должны приниматься квалифицированным большинством. (Пожалуй так следует переводить его выражение valencior pars). Очевидно, что Марсилий думает здесь не об индивидуальном, а скорее, о сословно-представительном избирательном праве, тем более что в его государстве речь не идет о том, что индивиду дозволено выбирать свою принадлежность к сословию19. Правительство связано рамками закона. Но то же относится и к церкви. Тем самым он отклоняет властные притязания со стороны государства. Да и сама церковь аналогичным образом должна иметь демократическую структуру, а Папе достается лишь представительская роль. Задача церкви - забота о вечном спасении – не входит в число обязанностей государства, а последние не должна брать на себя церковь.

Уже этот современный подход Марсилия показывает, что он движется, скорее, в утопической сфере. Государство, о котором он говорит, есть лишь возможное государство, не существующее в реальном пространстве и времени. Даже вопрос об отношении «церкви и государства» легко исключается им из специфики средневековых отношений, однако он всегда будет всплывать там, где существуют устойчивые и влиятельные религиозные общины. Напротив, взору Данте открывается изначально конкретная фигура универсальной средневековой империи, на которую он и направляет свою философскую рефлексию. Конкретность образа включает здесь не только христианскую и феодальную специфику государственного устройства, но и его партикулярно национальные характеристики. И здесь Данте выступает как раз тем, кто в одном глобальном мыслительном построении охватил мир средневековых представлений.