Geum.ru

Образ сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX начала ХХ в

Вид материалаДиссертация
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   33

*Сост. автором по: Указатель статей, помещенных в журнале «Русская мысль» (1880–1904 гг.). М., Б.г. В таблицу вошли только статьи, в названиях которых упомянуты топонимы или этнонимы, соотносящиеся с той или иной имперской окраиной.

Материалы таблицы свидетельствуют о том, что Сибирь входила в сферу интеллектуального притяжения журнала и, судя по количеству публикаций, из всех имперских окраин вызывала наибольший интерес его авторов и сотрудников.

Содержательный анализ публикаций о Сибири «Русской мысли» подтверждает высказанную мною ранее гипотезу о том, что образ региона, сконструированный журналами, выбор и интерпретация его авторами «сибирских вопросов» напрямую зависят от мировоззренческих ценностей, транслируемых изданием. Всемерная поддержка либеральных реформ относилась к числу основных идейных постулатов либеральной идеологии. Для публицистов журнала было характерно трепетное отношение к периоду активного реформирования империи в годы правления Александра II, шестидесятые годы рассматривались как своеобразная точка отсчета, как эталон общественной активности, с которым соотносились все последующие шаги интеллигенции. «Это было, когда в полном смысле слова открывались перспективы новой и чудной жизни зари русской жизни. Не мудрено поэтому, что все доброе, просвещенное, честное поистине ликовало», – вспоминал на страницах журнала известный экономист И.И. Иванюков477.

Совпадая во взглядах о необходимости распространения либеральных реформ на сибирские губернии, журналы по-разному транслировали эту идею читателям. Если «Вестник Европы» с середины 1880-х гг. ограничивался публикацией сухих правительственных сообщений о подготовке появлении конкретных законодательных актов, касающихся региона478, то «Русская мысль» в обзорах провинциальной прессы, в сообщениях «Внутреннего обозрения», показывая культурную отсталость региона в области медицины и образования, аргументировала идею создания в крае земских учреждений. Типичны до такой степени, что их можно назвать публицистическими клише, следующие реплики: «Введение земства в Сибири, бесспорно, является одной из насущных задач нашего времени»479; «Сибирь ждет земских учреждений, Сибирь ждет судебной реформы»480.

Впервые на страницах «Русской мысли» вопрос о необходимости введения земских и судебных учреждений был поставлен в связи с празднованием трехсотлетия присоединения Сибири к русскому государству В.А. Гольцевым, бывшим тогда внутренним обозревателем журнала. «Эта страна, в течение трех столетий разделявшая судьбы русского государства, до сих пор находится как бы вне общегосударственной жизни. На ней не отразились реформы, которые были дарованы покойным Государем другим частям России, до сих пор она продолжает жить при невозможных дореформенных порядках… Между тем потребность в преобразовании местного строя весьма живо ощущается в Сибири. Местные городские думы и местная печать настойчиво указывают на необходимость скорейшего введения в крае земских учреждений и гласного суда»481.

Именно как продолжение идей и идеалов, оформившихся в 1860-е гг., воспринималась борьба либеральных журналистов за развитие и территориальное расширение реформ. Основным свидетельством готовности региона к проведению либеральных реформ земские либералы считали специфический опыт развития общинного самоуправления, стремление населения к просвещению, чувство собственного достоинства у сибирских крестьян, не знавших крепостного права. «Ссылка в Сибирь должна быть уничтожена» – эти слова, как девиз, рефреном проходят через публикации, посвященные перспективам развития края. С.Л. Чудновский, оценивая колонизационное значение сибирской ссылки, констатировал: «Она деморализует и развращает сибирское общество. Пока существует ссылка, Сибирь не может не отставать в развитии своей гражданственности от метрополии»482. Общественным приговором имперской пенитенциарной системе стал «Остров Сахалин» А.П. Чехова, впервые опубликованный на страницах «Русской мысли» в 1893–1894 гг.

На рубеже XIX–ХХ вв., обозначая новые тенденции в сибирской жизни, изменившие социокультурный облик региона, «Русская мысль» включала отмену ссылки в перечень мер, способных изменить неполноправное положение региона в составе Российской империи. «Значительный приток свободных поселенцев, введение судебных уставов, обновление администрации, утверждение университета в Сибири – все это приняло характер сибирской жизни. Некогда пустынный и дикий, этот богатый край ныне вступил на тот путь нормального гражданского развития, о котором мечтал когда-то покойный Ядринцев», – обосновывал своевременность уничтожения ссылки в Сибирь ведущий рубрики «Внутреннее обозрение» в 1899 г.483

Даже после отмены ссылки продолжалось осмысление ее влияния на культурное развитие окраины. «Едва ли кто станет отрицать, что привхождение огромного ссыльного элемента в состав населения определило настоящее бесчестье Сибири», – читаем в апрельском номере «Русской мысли» за 1902 г. – Пусть каждый район берет на себя своих преступников. Рассеянные по всей Империи, они будут менее опасны, чем теперь концентрированные в Сибири, благодаря чему преступные элементы легче группируются, организуются, создают свое особое общественное мнение, повелительно диктующее преступный образ действия»484.

Признавая за каждым человеком свободу религиозных убеждений, выступая за всемерное содействие светскому образованию и отделение школы от церкви, либеральные журналы не просто декларировали свои ценности, но и последовательно отстаивали их, выступая в защиту нуждающихся в общественной поддержке сибиряков. В 1891 г. «Русская мысль», вслед за газетой «Сибирская жизнь», выступила в защиту учительницы Греховой из Мариинска Томской губ., обвиненной протоиереем о.Беневоленским в проявлении антирелигиозного образа мыслей. Основываясь на свидетельстве инспектора народных училищ Добровольского, обозреватель провинциальной печати разоблачает клеветнический донос Беневоленского, характеризуя учительницу как хорошего педагога, любимого детьми и уважаемого родителями. «Последнее время излюбленным средством для того, чтобы отравить своему ближнему существование, стали доносы в антирелигиозном направлении. Хотят ли выжить с места какого-нибудь земского служащего, народного учителя или учительницу – сейчас донос по начальству: постов не соблюдает, уставов церкви не признает, в церковь редко ходит, и достаточно. В 99 случаях из 100 обвиняемый будет лишен огня и воды», – гневно обличал сомнительные достижения эпохи К.П. Победоносцева обозреватель «Русской мысли»485.

Уже упоминалось о том, что образ Сибири как малоизвестной «внутренней России» страны был широко представлен в публикациях «Вестника Европы» 1860–1870-х гг. Данная характеристика образа региона продолжает встречаться в большинстве общественно-политических и отраслевых журналов начала 1880-х гг. Этот повторяющийся образ нашел отражение и в публикациях «Русской мысли». Большинство авторов, писавших о Сибири, обращали внимание на скудость и неточность представлений читающей России о ее зауральских окраинах. И. Левитов, делясь с читателями своими впечатлениями от поездки от Москвы до Томска, восклицал: «Боязнь и трепет пред Сибирью, которые многие питают к ней, лишены…смысла. Это объясняется только абсолютным незнанием Сибири и теми ложными сведениями, которые вкоренены у нас с детства»486.

Чиновник Министерства государственных имуществ, принимавший участие в статистических обследованиях Восточной Сибири, Л.С. Личков писал в 1895 г. о необходимости разнопланового изучения региона в связи с проведением железной дороги, организации заселения восточных губерний. Фиксируя существование в общественном мнении стереотипных представлений о регионе, автор отмечает их условность, мифологичность и настаивает на некорректности распространения характеристик одних районов Сибири на другие. «Для многих Сибирь – золотое дно, и для многих она в то же время представляется какою-то однообразною, беспросветною, дикою лесной пустыней, где живут медведи да каторжники… А, между тем, она настолько велика и обширна и, уже по одному этому, настолько разнообразна, что характеристика человека, действительного знающего какую-нибудь одну только, хотя и довольно крупную, полосу Сибири в большинстве случаев, оказывается совершенно неподходящей, когда дело идет о какой-либо другой ее части…»487.

Всестороннее исследование региона, более активное вовлечение его в коммуникативное пространство империи, просвещение населения Сибири мыслились земскими либералами как рецепт избавления окраины от общественных недугов. Совпадая с публицистами «Вестника Европы» в вопросе о необходимости привлечения образованных сибиряков для изучения региона, «Русская мысль» более настойчиво отстаивала идею покровительства сибирской периодической печати, считала ее одним из институтов сплочения провинциальной интеллигенции. Последовательный «шестидесятник», один из кумиров пореформенной молодежи, Н.В. Шелгунов, ведущий раздела «Очерки русской жизни», в 1880-е гг. писал о «молодой» периодике имперских окраин, в том числе и сибирской: «В этих газетах чувствуется живая, страстная преданность своему делу и любовь к своему местному очагу, придающие этим органам не только известную силу убежденности, но и убедительность… Все это и понятно: не издательская спекуляция создала эти органы, их создала потребность защиты местных интересов, необходимость изучения местных нужд и особенностей, придающие каждой местности особенный характер и потому требующих особых законодательных и административных отношений»488. В своих ежемесячных обзорах Шелгунов гневно клеймил всякие попытки административного воздействия на провинциальных журналистов: «Если в Сибири корреспондента заковывают в кандалы и сажают в кутузку, это относится к дикости Сибири»489. Обращу внимание, что деятельность редакторов и сотрудников сибирских газет рассматривалась, с одной стороны, как высокая культурная миссия, с другой ─ как нелегкий, мало оплачиваемый труд, сопряженный с риском «остаться без куска хлеба». Профессия журналиста считалась опасной в «краю бюрократического всевластья», к ней, по мнению сотрудников «Русской мысли», способны лишь люди, преданные своему делу490.

К числу безусловных заслуг сибирской газетной прессы земские либералы относили не только воспитание интеллигенции имперской окраины, но и борьбу печатных изданий со злоупотреблениями местных властей, вынужденных теперь считаться с «бумагой, испещренной типографскими красками». «Если Сибирь и теперь страна произвола и насилия, то нужно себе представить, что же было десять лет назад… Прямое, мужественное оглашение в печати наших сибирских горестей повело к тому, что явился страх перед общественным мнением, а за этим последовала большая осторожность в деяниях и уменьшение, так сказать, напряженности злоупотреблений. Всякий куроцап-самоуправец начал бояться не только ока грозного начальства, но и этих „корришпондентов“, которые постепенно заводились, а теперь завелись везде, даже на самых дальних углах сибирской тайги», – читаем в провинциальном обозрении «Русской мысли»491.

Подобно «Вестнику Европы», издание земских либералов выстраивало свою галерею образов «героев» Сибири – людей, воплощавших лучшие характеристики сибирской интеллигенции, среди которых выделялись А.П. Щапов, Н.М. Ядринцев492. Показательно, что авторы биографических очерков не стремились к созданию однозначно положительных, пафосных характеристик, не идеализировали сибирских патриотов, упоминая и о девиациях в их поведении (например, склонности А.П. Щапова к алкоголизму в последние годы его жизни, обстоятельства смерти Н.М. Ядринцева). Биографами настойчиво подчеркивалось влияние исторических обстоятельств, перипетий эпохи на судьбы своих героев. В.И. Семевский, например, замечал: «При других условиях Ядринцев мог бы сделаться заправским ученым, но у нас он стал выдающимся публицистом, и эта форма деятельности дала ему более сильное и широкое влияние в Сибири, чем могла бы дать специально ученая карьера; в своих статьях и книгах он учил все сибирское общество, всю сибирскую молодежь знать и любить свою родину, гуманно относиться ко всему ее разнообразному населению, без различия происхождения и вероисповедания, служить интересам народа…»493 Очевидно, что, оценивая заслуги Ядринцева перед родиной, историк акцентировал внимание именно на том наборе качеств, которые должны быть присущи современному общественному деятелю.

На рубеже XIX–ХХ вв. «Русская мысль» публикует серию статей о пребывании политических ссыльных в Сибири494. На примере судеб декабристов, а также М.Л. Михайлова, К.М. Станюковича формировался новый элемент образа региона – Сибирь как место ссылки всех оппонентов царского режима. Мы уже упоминали о том, что восприятие Сибири как места страдания за идею, как удел свободолюбивых и критически мыслящих личностей характерно для XIX в., об этом свидетельствуют многочисленные произведения художественной литературы, мемуары и эпистолярии современников. Примечательные строки читаем в воспоминаниях жены Гольцева о пребывании с будущим редактором «Русской мысли» в 1876 г. в Англии: «Вестминстерское аббатство своею могучею красотою, с бесчисленными памятниками великим людям страны, указывало нам, как культурная нация помнит и чтит достойных сыновей своей страны, в то время как наши выдающиеся люди гибли, забытые в тюрьмах и на каторге, в далекой Сибири»495. Поэтизация страданий героев борьбы с режимом порождала преимущественное внимание к описанию тяжелых условий пребывания в крае, но одновременно с этим акцентировала способность «героев» преодолевать трудности и в вынужденной неволе находить достойное приложение своим силам, вызывать уважение и преклонение окружающих сибиряков.

Как и большинство общественно-политических периодических изданий пореформенной эпохи, либеральные журналы уделяли большое внимание «переселенческому» вопросу. При очевидном сходстве позиций «Вестника Европы» и «Русской мысли», выступавших за всестороннее государственное и общественное содействие мигрантам, регулярно информировавших власть и общественное мнение о недостатках в организации «переселенческого дела», можно выявить некоторые разночтения в интерпретации переселенческого вопроса. Публицисты «Вестника Европы» основное внимание уделяли анализу правовой базы переселенческого движения, описанию путевых условий и особенностей устройства аграрных мигрантов на «новых местах». На страницах «Русской мысли» наиболее активно обсуждались причины сельскохозяйственных переселений, публиковались программы и результаты земских обследований мигрантов, активно рецензировалась литература по «переселенческому вопросу», в том числе и популярного характера496.

С позиций выяснения мировоззренческих ценностей «Русской мысли» показательна следующая реплика, иллюстрирующая причины обращения журнала к проблемам крестьянских миграций: «О переселении писалось у нас в последние годы столько, что даже боишься повторять эту старую и всем известную историю. Но, должно быть, старая история еще все-таки мало известна, потому что каждая журнальная статья о переселении читается с новым интересом, точно читателю открывают Америку. И эта Америка, как видно, в действительности еще не открыта, иначе нечем объяснить, что переселение остается „вопросом“, пока разрешаемым „собственными средствами“, лишь одними мужиками. Судя по прогрессу, который сделал этот вопрос, предоставленный разрешению лишь деревне, можно рассчитывать, что если мужик подзаймется переселением еще лет двести, то, может быть, и организует его в стройное, упорядоченное явление»497.

С удивительным единодушием авторы журнала отстаивали тезис о предпочтительности вольнонародной колонизации восточных окраин, доказывая, что Россия „создалась“ переселениями на восток раньше, чем завоеваниями на юг, запад и северо-восток498. Пытаясь понять ритмы народной жизни, формирующие миграционную мотивацию и влияющие на миграционную активность крестьян, сотрудники издания активно обращались к свидетельствам самих крестьян, публиковали их письма, записи бесед с переселенцами499. Редакция «Русской мысли» стремилась оказывать действенное гуманитарное и информационное содействие крестьянам-переселенцам посредством публикации объявлений и отчетов о деятельности обществ помощи нуждающимся переселенцам; рекламы книг и сообщений о крупных благотворительных акциях в пользу мигрантов500.

Содержательный анализ статей «Русской мысли», в том числе и по переселенческому вопросу, позволяет предположить популярность централистских идей среди авторов издания. Не случайно Н.М. Ядринцев в набросках своей автобиографии замечал, что в столице даже такие сторонники провинции, как Шелгунов, являлись „централизаторами“501. «Историческая необходимость, по нашему мнению, будет непрерывно распространять русский язык, постоянно сплавлять великоросса, малоросса и белоросса в единый народ. Железные дороги, расходясь от центра к окраинам государства, перемешивают население, усиливая торговые сношения, сглаживая местные различия. Наука и искусство объединят нас всех бесконечно любовнее и крепче, если такому объединению не будут содействовать усиленные мероприятия», – писал внутренний обозреватель в одном из первых номеров журнала502. Выступая против наиболее одиозных мероприятий «обрусителей», идеологи журнала в рассматриваемый период поддерживали проект создания «большой русской нации». Например, А.И. Чупров считал, что правильно организованное переселенческое движение в сибирские губернии может решать две важнейшие экономические и политические задачи – поднятие и оживление окраин нашего отечества и образование одного национального целого на всем протяжении империи503.

Понимание региона как особенной, но, тем не менее, органичной, неотъемлемой части империи породило такой компонент образа региона, как Сибирь – зеркало России. Информирование читающей публики о Сибири рассматривалось не только как средство привлечения общественного внимания к нуждам края, но и как способ борьбы с социальными бедами всей России. Демонстрация злоупотреблений сибирской администрации, «всяких безобразий местного кулачества и всяческих грабежей, охвативших и разорявших эту неимоверно богатую страну, всецело находившуюся во власти местного чиновничества»504, использовалась земскими либералами как материал для доказательства общности проблем социально-экономического и социокультурного развития пореформенной России. В этом смысле примечателен образ, предложенный С.Я. Капустиным: «Итак, современная Сибирь – не дочь ли России, во всем похожая на родную мать, с тою только разницей, что последняя, как взрослая, умеет скрывать многие свои недостатки, а первая этому еще не выучилась?»505 Возможно, именно для того, чтобы Сибирь смогла избежать неправильных, с точки зрения авторов издания, линий развития, журнал последовательно выступал против проекта введения в регионе помещичьего землевладения. «Создать обстановку, благоприятную для успехов помещичьего хозяйства в Сибири посредством затруднения переселений – это значит пожертвовать насущными интересами многих миллионов» – один из многих тезисов против проектов продажи дворянам сибирских земель506. «Развитие в Сибири крупного частного землевладения противоречит началам государственной переселенческой политики», – лейтмотив многочисленных публикаций журнала по данному вопросу507.

Вопрос о развитии в регионе крупного частного землевладения являлся одним из принципиальных для издания, большинство авторов которого были сторонниками развития общинного самоуправления. Для характеристики оценки общины земскими либералами сошлемся на программное заявление «Русской мысли», сформулированное В.А. Гольцевым и опубликованное в первом номере журнала: «Защищая общину, „Русская мысль“ будет стоять за её постепенное превращение в свободный союз на основе общинного землевладения, выдвигая вперед артельное начало, наше издание выше всего поставит честный личный труд»508. Признавая приоритет индивидуального начала над коллективным, либералы «Русской мысли» в то же время отмечали, что община «стесняет личный почин», подчеркивая государственно-экономическое значение общинного землевладения, видели в ней потенциал для воспитания правовой культуры и социальной активности крестьян. «Образованная и самоуправляющаяся община» была идеологическим ориентиром для сторонников земского конституционализма. Либералы «Вестника Европы» видели в общине препятствие для достижения реального освобождения крестьян, тормоз для динамичного развития капиталистических отношений, но при этом отмечали эффективность общинного землевладения с точки зрения реализации налоговой политики государства.

Интерес к общинной тематике был предопределён всем предшествующим развитием русской общественной мысли, начиная со времени общественной рефлексии по поводу теории официальной народности, дискуссий западников и славянофилов. Для интеллигенции 1880-х гг. отношение к общине было одним из индикаторов определения собственной социальной и политической идентичности, «модным вопросом» для обсуждения, знание которого свидетельствовало об общественно-политической компетентности собеседника. Сама же община рассматривалась поколением, ищущим своё место в эпоху безвременья, как объект изучения и культурной работы, знакомство с которым поможет проникнуть в глубины народной жизни, даст возможность взглянуть на ближайшие перспективы русской жизни «глазами мужика». Изучение сибирской общины, по мнению публицистов журнала, давало простор для компаративистских изысканий современников, рефлексирующих по поводу истории русской общины и размышляющих над ее перспективами: «Известно, что Сибирь представляет собой богатый материал для исследования общины не только в ее неподвижном состоянии, но и в историческом развитии. Там сохранились такие формы землевладения, которые считаются исчезнувшими и могут быть восстановлены в других местах лишь по догадкам. Наряду с этим мы находим в Сибири разнообразие форм и типов землевладения, соответствующего более поздним фазисам заселения страны и меньшему земельному простору. На основании современных данных можно наблюдать сам процесс перехода от одних форм землевладения к другим и в результате изучение сибирских общинных порядков может дать ключ к раскрытию истории общинного землевладения»509.

Усиление коммуникационных взаимодействий между Сибирью и Европейской Россией в результате крестьянский миграций оценивалось публицистами «Русской мысли» как эффективный способ трансляции российских общинных традиций на сибирскую почву. «Рассейский» мужик является бессознательным политическим строителем и творцом общинного уклада, как утверждал, например, Н.В. Шелгунов510. Можно предположить, что централистская тенденция «Русской мысли» проявлялась и в позиции журнала в дискуссии о существовании специфического социокультурного типа «русских сибиряков». На страницах «Русской мысли» была опубликована статья Н.М. Астырева «Очерки быта населения Восточной Сибири», вызвавшая большой резонанс в периодической печати511. В отличие от идеалистических характеристик сибирских крестьян, распространенных в народнической печати, Николай Михайлович описывает сибиряка плохим сыном церкви, законченным индивидуалистом, неспособным к проявлению альтруистических чувств, склонным к эксплуатации себе подобных и т. д. В качестве критерия сравнения и здесь выступает крестьянин Европейской России как более нравственный и цивилизованный.

О степени популярности других «сибирских» вопросов в значительной степени моделировавших предлагаемый читателям «Русской мысли» образ региона, свидетельствуют данные таблицы 17.

Не менее актуальным, чем проблемы и перспективы развития крестьянского самоуправления, для публицистов «Русской мысли» был «инородческий» вопрос, о чем свидетельствуют материалы таблицы 17.

Таблица 17