Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 ... 49

исходит, им отмечена. Горбом верблюд - Бог, небо-

свод; шерстью - народен, животен-растителен, чело-

вечен-материнск. Ну да: шерсть = трава, растение на

горе корпуса и воплощает принцип растения и земле-

делия и связанные с этим идеи: их и развивает в ис-

ламе суфизм: личность, <я> (= вертикаль-самость про-

растания из лона матери), сыновство-материнство, лю-

бовь, душевный материализм и т.д. Так что верблюд

весь Космос ислама объемлет: сочетание горства и зем-

ледельства: корпусом - гора, шар земной, кожей -

почва, шерстью - трава. Голова ж его длинношеяя

тоже амбивалентна: змея и птица одновременно, пре-

смыкание земли и парение небес, обитатель земли и

неба: <мудры, как змеи, и невинны, как голуби> -

верблюды наши. И в подобание божеству своему, ара-

бу и орлино-гордым быть, и пресмыкаться допустимо.

Навстречу верблюду как универсуму и модели мира

поднимается в Космосе ислама модель Мирового Дре-

ва, выдвинутая в кандидаты в первосути от присоеди-

ненных земледельчески-растительных космосов. Дере-

во в пустыне (= оазис), под ним источник, в тени от-

дыхают и предаются неге, наслаждаются любовью, ли-

тургию бытия как божественного наслаждения осуще-

1 Там же.

ствляют. Постоянно такой пейзаж и в сказках <Тысячи

и одной ночи>, и в поэзии арабо-персидской встречаем,

и на живописных миниатюрах иранских. Вот лубочная

модель Космоса ислама в преамбуле к сказкам <Тысячи

и одной ночи>; двоица братьев-шахов: Шахрияр и Шах-

земан (опять двойка царит в поднебесье ислама. Да и

само число 1001 привилегировано стало не оттого ли,

что в нем симметрия двоек единиц и двойки нулей,

расположенных Друг Другу в обращении? И в этом

избранничестве Двоицы сходятся исламский и фран-

цузский космосы, где тоже дуализм, симметрия и ба-

ланс избранны, - как и во многом другом их мы бли-

зость и взаимопонятие отмечали) <вышли через потай-

ную дверь и странствовали дни и ночи (кочевали. -

Г.Г.), пока не подошли к дереву, росшему посреди лу-

жайки, где протекал ручей возле соленого моря (Куча

мала! Вали сюда зараз уж все, - что и присуще лу-

бочному мышлению... - Г.Г.). Они напились из этого

ручья и сели отдыхать. И когда прошел час дневного

времени, море вдруг заволновалось, и из него поднялся

черный столб, возвысившийся до неба, и направился к

их лужайке. Увидев это, оба брата испугались и взо-

брались на верхушку дерева (а оно было высокое) и

стали ждать, что будет дальше. И вдруг видят: перед

ними джинн высокого роста... а на голове сундук>. В

сундуке ларец, в ларце - женщина. Джинн уснул, а

она, увидев в воде ручья отражение двух мужчин на

дереве, подняла голову, велела им спуститься и обла-

дать ею. Извлекши ожерелье из 570 перстней, она

сказала: <Владельцы всех этих перстней имели со мной

дело на рогах этого ифрита. Дайте же мне и вы тоже

по перстню>. И братья дали женщине два перстня со

своих рук, а она сказала: <Этот ифрит меня похитил

в ночь моей свадьбы и положил меня в ларец, а ларец -

в сундук. Он навесил на сундук семь блестящих замков

и опустил меня на дно ревущего моря, где бьются вол-

ны, но не знал он, что если женщина чего-нибудь за-

хочет, то ее не одолеет никто, как сказал один из

поэтов:

Не будь доверчив к женщинам...

Не верь обетам и клятвам их...>

Книга Тысячи и одной ночи. -Т. 1.- М.: ГИХЛ, 1958. -

С. 15-16.

Совсем антиверблюжий нам предстал тут космос в

картине этой: вместо аскетизма кочевого и мужского

верховенства тут женщина на поприще наслаждения

царствует. Соответственно и пейзаж иной и атрибути-

ка: вместо пустыни - изобилие воды какой хошь: и

пресной и соленой - море тут же, берег, зовущий к

странствиям Синдбадовым, и волны. Но космос сокро-

вищ и кладов, драгоценных камней и здесь дает о себе

знать: ларец, сундук, замки, сокрывание на дне моря -

и в ларце этом подлинно Кащеева смерть сидит: жен-

щина - ибо ее негой погублен будет бедуинско-вер-

блюжий космос первоарабья, с его аскетически-воин-

скими добродетелями. Кочевники поработят земледель-

ческие народы огнем и мечом (= камнем) молниенос-

но-небесно, в темпе вращения небосвода, а эти зальют

их негой влаги, растлят женским началом, умозрением

воз-духовным под древом Бодхи - и все это в замед-

ленном темпе роста растения, по его ритму и принципу.

И вот уже пустыня заселяется неистовыми любовни-

ками, и тот же пейзаж мы встречаем в поэме Низами

<Лейла и Меджнун>:

Когда на рассвете лазурный свод,

Раскрывшись, просыпал розы с высот, -

Сперва те розы пурпурно рдели,

Потом позолотились, побелели.

Сколько драгоценной каменности уж рассыпано: и

лазурь, и пурпур, и золото, и алхимическое даже пре-

вращение живой розы - в золото! Но роза уже низом

пахнет, водою и любовью - и вот она тут как тут:

Меджнун, как в позднюю осень цветок,

Под горьким дождем очей своих мок.

Человек открылся, как родник в пустыне: и в жару,

и в сушь в нем осень и слякоть может быть: перестал

зависеть от верблюда и неба.

Корабль без руля, он одиноко

Блуждал в пустыне по воле рока,

Усталое тело еле влача,

От зноя тая, как снег от луча.

Верблюд же был корабль, а караван - руль. Здесь

же один, особь и осббь статья и судьба, им самим

себе избранная: быть бхактом любви.

- Как тень, сам нищий и бестелесный,

Пустынник искал тени древесной.

Тут куст он увидел и под кустом

Журчащий ключ, льющийся в водоем,

С водою прозрачной и прохладной,

Манящей глаза лазурью отрадной.

Тут понятие тени очень важное явилось. Тень =

двойничество, душа при теле, <иль верная жена> мо-

ногамии и единственно-личностной любви среднеевро-

пейского Космоса. В пустыне тени нет, человек тут -

как Петер Шлемиль Шамиссовый: без тени, обрезанию

она подверглась вертикально-зенитным лучом солнца, а

вместе с этим - и всякая личностная возможность

сокрыться, и сокровенность, и душа-потемки, - что

так просторно все это иметь в лесах и во градех: тени

дерев, двойники-тени существ в Петербурге Достоев-

ского и т.п. Так что недопущение <я> и свободы воли

в Космосе ислама еще и отсутствию тени в пустыне

под тропиками параллельно.

Лазурь воды отрадна - в отличие от безотрадной

здесь лазури небосвода, огнекаменной.

Меджнун склонился лицом в водоем,

Язык потушил, пылавший огнем,

И освеженный и упоенный

Лег в тень, дыша листвой благовонной,

Чтоб отдых ногам дать и языку.

Эстетика дыхания-воз-духания тут же с водою яви-

лась, и ароматы, благовония: очень чутки ноздри ара-

бо-персидской культуры к ним, и множество нюансов

тут подметили поэты.

Но вдруг он видит птицу на суку.

То ворон был статный и красивый,

Надменный, черный, гордый, спесивый.

В лазурный бассейн он взор погружал

И там самого себя созерцал.

Вот Нарцисс новоявленный, гордыни преисполнен-

ный, черный Агасфер, бессмертный Кащей, долгожи-

тель, падаль и падла... Кстати, к вопросу о бессмертии!

На юге, в космосе тропиков, изыскуют не бессмертия,

но возрождения, нового рождения, воскресения, - а

не бесконечного дления этой, и так уже утомительной,

384

жизни. Принцип однократного вечного бытия присущ

замороженному северу: однова живем, братцы!

З.Х11.76 г. Итак, пустыня, странник (караван), оди-

ночное дерево, источник (родник, ручей, колодец) и

малый водоем под деревом - ровно настолько, чтоб

состояться могло отражение человека иль птицы в нем, -

вот набор джентльменский исламской модели мира. Ба!

Да ведь это же пейзаж <Трех пальм> Лермонтова, с

детства знакомый. Но сейчас прозреваю тут и русифи-

кацию. Во-первых, число: три - не ихнее, но русское:

Троица - основной здесь религиозный образ и праз-

дник народный. Арабское число: единица или двоица,

так что одно или два дерева должно было для притчи

в восточном стиле стоять. И в другом стихотворении:

<Спор>, описывая ленивый, сладострастный Восток,

вернее сказано - в отношении числа дерев:

Посмотри: в тени чинары

Пену сладких вин

На узорные шальвары

Сонный льет грузин.

Открыл только за этим, но восхитился, какой точ-

ный набор космических реалий Востока Лермонтов да-

ет далее:

И, склонись в дыму кальяна

На цветной диван,

У жемчужного фонтана

Дремлет Тегеран.

...Бедуин забыл наезды

Для цветных шатров

И поет, считая звезды,

Про дела отцов.

Так покорен кочевник сластью повоеванных земле-

дельческих космосов и их реалиями: тень дерева, фон-

тан, вино, жемчуг, пестрый ковер, табак-кальян, поэ-

зия, астрономия-счисление. Еще упомянута <Мертвая

страна> Ерусалима, что <Богом сожжена>, и <вечно

чуждый тени... желтый Нил>. Да, тут Космос богоопа-

ления, лишь ночь и тень жизненны: звезды человечнее

солнца. И дерево тут есть без тени...

В <Трех пальмах> не восточна еще рубка леса, что

есть вполне русская реалия (<Плакала Саша, как лес

вырубали> - Некрасов): не дровами, а кизяком-углем

тут топят. Ну и, наконец, мотив бесплодно пропадаю-

щей красоты - вполне русский и чеховский, и бого-

борческое роптание на жребий свой...

Вообще русское касание и восприятие Востока мно-

гое прояснить может и в русском, и в восточном кос-

мосах. Слово <восточный> можно здесь употреблять

вполне однозначно, ибо русские не знали Востока как

Индии и Китая, но лишь как арабо-персидский, тюр-

ко-кавказский, среднеазиатский (Пушкин, Лермонтов,

Толстой, Бородин, Римский-Корсаков, Рахманинов, Есе-

нин...). И вот уже в лермонтовском <Дубовом листке>

весь сюжет намечен русского прислонения к Востоку:

он, одинокий и неприкаянный, жмется к знающей и

уверенно живущей чинаре = одиночное Мировое древо

на берегу моря (вспомним пейзаж из <Тысячи и одной

ночи>) с пышной листвой, где поют райские птицы, -

и она не проявляет к нему никакого любопытства: он

ей неинтересен, ничему научить не может. Так ведь и

Хаджи Мурат толстовский, находясь в русском плену,

ничем не интересуется, но совершенно самодостаточен.

Ведь что такое <интерес>? Это есть выход из себя за

истиной, которую подозреваешь вне себя, в другом

чем-то, и выдает собственную неистинность и непре-

бывание при Боге-сути, в тех, кто ровны и покойны,

безвыходны из себя в интересе каком-либо. И то, что

писал Пушкин о русских: <Мы ленивы и нелюбопыт-

ны...>, есть восточная черта: полу-Азия ведь мы тоже...

Русские - всепонимающи (и Жуковский, и Пушкин,

и Блок об этом, и Достоевский - о способности все-

понимания и перевоплощения: да и Ломоносов: что рус-

ским языком <со всеми оными говорить прилично...>),

но не любопытны: нет той рьяности в любознании, что

отличает эллинов иль латинян и англосаксов, которая

у последних сопряжена и с практическим интересом:

как употребить свое знание и понимание...

Кавказ для России - бастион и форпост Востока,

и русский человек испытывал там особо острую лиш-

ность свою: Печорин в <Тамани>, отриниваемый <чес-

тными контрабандистами> и Ундиной местной, да и в

<Бэле>. Пейзаж Кавказа и присутствующий рядом фон

восточного твердого быта, уверенно знающего, зачем

человеку жить на свете, особо щемяще усиливает то-

скливую ноту русской неприкаянности, голости, откры-

тости всем вопрошениям о последних вопросах и смыс-

лах жизни... И именно на этом фоне русский человек -

воистину герой: таков и Печорин, и Жилин из <Кав-

казского пленника> Толстого, - ибо у тех мужество

хоровое, родовое, а у этих - экзистенциально-одино-

кое. По пословице верной: <Один в поле не воин> -

и <лишний человек> на фоне равнинного российского

пейзажа не героичен: Евгений Онегин, Рудин - <ирои-

комичны> они. Левин опять же (в период раздумий...).

Но перед определенностью Кавказа, где <Казбек, как

грань алмаза...> (пошли и у русских драгоценно-камен-

ные образы в восточном стиле), и русский дух призван

к самоопределенности - и находит себя и самопозна-

ется. По-Гому обязателен жанр туг именно <Дневника

Печорина>, расковыривающий суть, внешне неопреде-

лимую.

Вообще, в контакте с Востоком тюркско-кочевым,

а затем и исламским совершалось самоопределение

русского духа: Логоса и Психеи: как оселок он и грань-

кресало нужен, где б напоролась иначе аморфная рус-

ская суть и начала б извлекать искры смысла и ура-

зумения (как с другой стороны - о Западную Европу

трется и самоотличается русский гений). <Слово о пол-

ку Игореве> - первое Слово = Логос - от степня-

ков-половцев = обитателей Поля тюркско-кочевого -

высеклось из уст Бояна русского. А потом <Задонщи-

на>, народные песни о Ермаке (с Кучумом), о Степане

Разине (с персидской княжной: антитезис тут лермон-

товской чинаре, что отринула любовь дубового листка:

тут же самое чинару роскошно-персидскую - за борт

ее бросают отмстительно и свободно от неполноцен-

ности...), да и о Бродяге - на бурят-монгольском Бай-

кале... Южные поэмы Пушкина, да <Руслан> весь пре-

исполнен восточных мотивов: Черномор-маг-звездочет

(и сказки Пушкина - восточны: Салтан! Султан, Ше-

маханская царица в паре со звездочетом...), райские

сады Черномора, где Людмила - что гурия в ислам-

ском раю-гареме; Ратмир-хан и т.п. В конфликте с ко-

чевниками-цыганами определился характер одного из

главных героев (<хищный тип>) русской литературы -

Алеко - мрачный и скучный, рефлектирующий и дей-

ствующий невпопад и неуместно, а лишь из себя, не

сверяясь с обстоятельствами и окружными душами. Да-

же <Песнь о вещем Олеге> идею восточноисламской

судьбы и предопределения изъявляет: волхв-звездочет

<с волей небесною дружен>, и хоть щит Олега - <на

вратах Цареграда>, но это ничего не значит, а обернут

Олег на Восток: <отметить неразумным хазарам>; они-

то, может, и неразумны, но разум их неба-Космоса

умнее <вещего> (якобы!) Олега и отмщает ему по ло-

гике Аллаха.

В <Бахчисарайском фонтане> - уже успокоенный,

сладострастный ислам и быт неги, страсти определен-

ной, знающей; красота тут, эстетика телесно-бездухов-

ной жизни, но замирает она перед явлением Психеи

Севера - Марии, бледно-духовно-немощной красоты,

что небесная, побеждает земно-страстную, любовь чув-

ственную. Опять же достоевской героини изъявление

совершается через биение о восточное кресало...

Лермонтов весь - как дубовый листок иль волна,

что бьется об утес Кавказа: прими! - и откатывается

на мучительно родной и свой север (<Спеша на север

из далека...>) - и в этих ситуациях самоопределяется

в нем русское поэтическое слово про Демона, про

Мцыри...

Даже Толстой Лев - и тот, до обтесывания о Запад

(в <Войне и мире>), отгранивался об Восток: Кавказ и

Крым (<Севастопольские рассказы>, <Набег>, <Рубка

леса>, <Казаки> и т.п.), и под конец душа туда же

потянулась: <Хаджи Мурат>.

Но оставим эти - слишком родные и заманчивые -

сюжеты и вернемся постигать собственно Восток, а не

русский миф о нем. Хотя само писание это мое -

тоже выйдет как очередной элемент и вклад в русский

миф о Востоке...

4.Х11.76 г. Вышел незаметно из гавани <я> и извилин

и протоков рефлексии - в открытое море умозрения

объективного. Завелся-таки двигатель... Хорошая опе-

чатка, кстати вышла, игро-словная: <гавнаи> вместо <га-

вани> <я>; <я> - оно, точно: и гавань, и гавно... Говно

же - удобрение на растение, перегной. Но об этом

нет заботы в исламском Космосе, ибо плодородие зем-

ле реки с гор лессом наносят - опять же благодар

Божий оно выходит, а не дело - забота-работа-ургия

промышления человечьего, который <на Бога надейся,

а сам не плошай> и <сам своего счастья кузнец> (ка-

ковы руководящие пословицы для западного человека).

И самопознание и рефлексия оказываются творчески-

трудовыми операциями человека = сотворца Творцу

своему. И как земледелец говно и свое, и скотины в

дело удобрения почвы пускает, так и из рефлексии и

отходов жизни и производства - блестящие изделия

и науки-научения, и ширпотреба индустрия-промышле-

ние Запада изделывать умеют.

На Востоке земля передвижна-отталкиваема копы-

тами передвигающейся скотины-стада кочевого. На За-

паде же скотина оземлена: <домашняя>, <ручная-при-

рученная>, - чего нельзя сказать про животных стада

кочевого: не при руках, но при ногах тут скорее: <стре-

ноженная>, а не <ручная> тут скотина: более она пред-

ставляет неотрывный от человека-хозяина член тела-ту-

ловища его: обитатель тут-кентавр, человеко-конь иль

человеко-верблюд. Овцы же являют собой выпасные

кишки, самоходные желудки, и почки, и печень, и лег-

кие, и сердца людей и т.п. - ибо туда с гор сойдут:

образовывать органы тела нашего. Потому, когда едят

часть тела какую, про свою аналогичную медитируют, -

и мне, близорукому, на джайляу в Киргизии протянули

за пиршеством - глаз бараний: чтоб лучше видел че-

ловек. Тождество тут большее меж человеком и жи-

вотным чувствуют, и не предаются столь популярным

на Западе рассуждениям о том, чем человек отличен

от животного (Аристотель, Декарт, Маркс). И при этом

француз Декарт как раз малое видел меж ними отли-

чие, что опять говорит о близости французского кос-

моса исламскому. И сравнения в поэзии с животными

здесь, и животно-дидактический эпос (Панчатантра, Ка-

лила и Димна, и Рассказы попугая и т.п.). Да и Эзоп -

фригиец, малоазиец. На Западе же басни - несколько

искусственный жанр: ну где тут Мартышка или Лев?..

И опять же француз Лафонтен на этот счет мастер

оказался.

Земледелец на Востоке заботится не об удобрении

почвы навозом скотины (а об этом - на Западе: жи-

вотное - на службе у земли, а не земля на службе

у животного, как это при кочевье; на Западе движение

жизни-живота остановлено, оседлано-осело-одомашне-

но: и животное-то тут по образу и подобию растения

функционирует: вверх-вниз: съедает траву = вверх ее

подымает, мочой-калом ее вниз как удобрение = добро -

благо земле засевает), но об орошении водой (чего в

средней полосе Европы иль России не занимать). Вода

же сама извлечет кормящую мощь из драгоценно-ка-

менной земельности здесь: стоит ее только разрыхлить-

' Горное пастбище.

размыть-расслабить в консистенции, землю-то камен-

ную.

Тут-то и к ал-химии выход открывается: плодородие

почв средне- и переднеазийских - не органически-жи-

вотное, но минеральное, как и философия тут = мине-

Blog

Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос