Geum.ru

Иоганн Готфрид гердер идеи к философии истории человечества часть первая

Вид материалаКнига

Содержание


III. Примеры физиологического строения животных
IV. Об инстинктах животных
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   74
* * *

1. Растение существует, чтобы расти и приносить плоды, — цель кажется второстепенной, а между тем в целом творении это основа для всех прочих целей. Вот почему растение исполняет эту цель во всем и тем неотступнее преследует ее, чем менее отвлечено оно иными целями Насколько это возможно, растение уже целиком заключено в своем зерне, всюду оно дает ростки и завязывает бутоны; одна ветвь — образ целого дерева, Итак, мы немедленно вспоминаем одно из только что приведенных положений и с полным правом, опираясь на принцип аналогии, царящий в природе, говорим: действие предполагает силу, а новая жизнь предполагает начало новой жизни, — в каждом растении такое начало, такой принцип должен быть заложен с самого начала и должен проявить всю свою деятельность. Теория зародышей5, которой пытаются объяснить рост растений, ничего, собственно говоря, не объясняет, потому что зародыш — это уже строение, а если есть строение, то должна быть органическая сила, которая его строит, созидает. В первом семени творения никакой анатом не открыл еще всех будущих посевов, и мы видим их только тогда, когда растение полностью развилось, когда оно пред-

62

стает перед нами полное сил. и опыт не позволяет относить этот рост растения к чему-либо, кроме присущей растению органической силы, которая действует на него постоянно, незаметно и интенсивно. Природа всякому творению дала, что положено было ему. а все. чего она его лишила, она возместила проникновенной интенсивностью тон единой силы, которая действует в живом существе. Для чего растению силы движения, если оно не может сдвинуться с места? Для чего познавать ему иные растения, что растут рядом с ним, если познание это доставит ему одни мучения? Но воздух, свет, питательный сок растение притягивает и усваивает, как и положено растению, и столь верно, столь неотступно следует оно своему влечению расти, цвести и размножаться, что нельзя поставить рядом с ним никакое другое существо.

2. Это становится еще яснее, если проследить переход от растения к зоофитам, много видов которых уже открыто. Органы пищеварения у них уже выделены, есть в них и некий аналог чувств, способность произвольно двигаться, однако главная органическая сила, которая действует в них, — это добывание пищи и размножение. Полип — не склад зародышей, приготовленных, так сказать, для жестокого ножа философа-анатома, но как растение было органически упорядоченной жизнью, так и полип тоже — органически упорядоченная жизнь. Он, как и растения, даст ростки, и нож анатома может только пробудить в нем такие силы, может только раздражать. Мышца, если раздражать, если порезать ее, сжимается сильнее, и полип, которого мучит нож анатома, из всех сил старается восстановить полноту и возместить утерянное. Он гонит в рост свои члены, насколько хватит сил или пока орудие искусства не разрушило еще до конца его естество. В некоторых частях, в известных направлениях, или если части слишком малы, он уже не может пускать ростков, потому что силы его истощены, — но все было бы совершенно иначе, если бы в каждой точке был заключен преформированный [заранее сформированный. — Прим. сканировщика] зародыш целого. Словно в механизме растений, действуют в нем мощные органические силы, и мы даже видим, что силы эти простираются еще глубже, где исчезают их слабые, темные зачатки.

3. Моллюски — это органические творения, и заключают они в себе столько жизни, сколько могло собраться воедино и претвориться органически в этой стихии, в этом их домике. Нам приходится называть эту жизнь чувством, потому что другого слова у нас нет, — но это не простое чувство, а чувство улитки, чувство морской стихии, хаос самых-самых темных жизненных сил, хаос, из которого выделилось всего несколько членов. Взгляните на тонкие щупальца, на мышцу, заменяющую зрительный нерв, на открытый рот, на какие-то зачатки бьющегося сердца и, главное, на удивительную способность к размножению — что за чудо! Все возместило себе живое существо: и отсутствие головы, и рогов, и челюстей, и глаз; не только строит моллюск свою искусственную раковину и носит ее на себе, но он живые существа рождает уже с готовой, такой же точно раковиной, и некоторые виды соединяют в себе мужской и женский пол. Итак, целый мир органических сил заключен в моллюске,

63

и благодаря им живое творение, находясь на своем месте в природе способно на все то, на что не способны развитые до конца члены и органы, — тем глубже и неотступнее творит в них покрытое раковиной слизистое образование.

4. Насекомое искусно в своих созданиях и столь же искусно построено и органические силы согласованы с его строением, даже с отдельными частями тела. Пока в атом теле нашлось лишь чуть-чуть места для мозга и очень тонких нервов, а мышцы так нежны, что их приходится покрывать твердой скорлупок), и для кровообращения, как у больших наземных животных, в этом теле еще нет простора. Но посмотрите на его головку глаза, щупальца, лапки, на его крылышки, на его маленький панцирь: посмотрите, какую чудовищную тяжесть тащат за собой жук, муравей, муха, какая сила в осе, если разозлить ее; взгляните на пять тысяч мышц, которые насчитал Лионне в гусенице; рассмотрите, наконец, и те художественные творения, которые созидают они своими органами тела, с помощью чувств, — и на основании всего этого сделаете свои выводы: какая полнота органических сил имманентно присуща каждому члену их тела. Кто взглянет на оторванную, дрожащую ножку паука или мухи и не заметит, какая живая сила, какое возбуждение чувствуется в ней, даже отделенной от тела? Головка насекомого слишком мала, чтобы собрать в себе все жизненные анергии тела, и обильная природа распределила их между всеми членами тела, даже между самыми тонкими и нежными. Щупальца — органы чувств, тонкие ножки — мышцы, руки, всякий нервный узел — маленький мозг, всякая возбудимая фибра — уже, можно ска-нать, бьющееся сердце; потому эти существа и могут возводить свои тонкие сооружения — цель, для которой созданы целые виды, так что все органическое строение их, все потребности заставляют их строить и создавать свои искусные творения. Какая тонкость, какая упругость в сотканной пауком или шелковичным червем нити! А ведь эти художники вытянули ее из своего тела — в доказательство того, что все их тело — упругость и возбуждение, так что во псех своих влечениях, во всех своих творениях они — настоящие художники, микроскопическая мировая душа. деятельная и теле насекомого.

5. И у холоднокровных животных заметно это преобладание возбуждения и реакции. Долго и резко вздрагивает черепаха без головы, и голова гадюки наносит смертельные укусы через три, восемь, двенадцать дней после того, как она была оторвана от тела. Челюсти мертвого крокодила откусывали пальцы неосмотрительным людям; то же и у насекомых: вырванное жало пчелы стремится укусить. Посмотрите, как совокупляется лягушка, — у нее можно оторвать лапы, члены тела, но она не отлипнет от своего предмета. Посмотрите на саламандру — у нее можно оторвать передние и задние конечности, и она заново отращивает их. Так велики органические силы жизни в этих холоднокровных существах; они, эти силы, можно сказать, довлеют самим себе; короче говоря, чем проще устроено живое существо, то есть чем менее очищена и подчинена развившемуся мозгу органическая сила его реакции и мышц, тем более про-

64

являются жизненные силы во всеобъемлющем органическом всемогуществе поддерживая жизнь существа и восполняя утраченное им.

6. Даже наблюдая животных с более теплой кровью, замечали, что тела их не столь подвижны, когда нервная система их работает, и что, напротив внутренние члены проявляют куда большую резкость реакции. когда животное умирает. Когда способность ощущения слабеет, судороги пропорционально возрастают, а если мышца утратила чувствительность. то ее можно вернуть мышце, начав резать ее на части. Итак, кажется. что чем богаче нервная система живого существа, тем более утрачивается им цепкость жизненных сил, которые всячески сопротивляются своему полному отмиранию. Способность к восстановлению отдельных частей тела, не говоря уж о таких сложных, как голова, руки или ноги, утрачивается более совершенными живыми существами, как принято их называть; хорошо еще, если вырастает у них новый зуб, срастается перелом и заживает рана. Но ощущения, чувства, представления у этих отрядов животных возрастают столь заметно, что в человеке наконец они складываются и образуют самое тонкое и высокое, что может быть у земного творения, — разум.

* * *

Если можно подытожить индуктивные линии, которых можно провести еще намного больше, то надлежит сказать следующее:

1. Нам представляется, что в каждом живом существе круг органических сил вполне и совершенным образом замкнут; только у каждого он распределен иначе и видоизменен. У одного он близок к растительному миру, и потому так мощно действуют силы размножения и восстановления; у другого эти силы идут на спад, потому что распределены между искусно построенными членами тела, более тонкими орудиями и органами чувств.

2. Над могучими растительными силами поднимаются и начинают действовать живые реакции мышц. Они родственны силам телесной ткани, растущим, расцветающим, восстанавливающимся, но только форма их уже усложнена, это искусное переплетение волокон, и жизненная цель ограниченнее и определеннее. Каждый мускул взаимодействует со множеством других, а потому проявляет не только присущие самому волокну, самой ткани силы, но и присущую именно ему силу живого возбуждения, находящую выход в движении. У электрического угря члены тела уже не отрастают вновь, как у ящерицы, лягушки, полипа, и даже у тех существ, члены которых восстанавливаются, части, собирающие в себе мышечную энергию, уже не растут так, как другие, — у рака заново отрастают конечности, но не хвост. Итак, сфера растительной органической жизни постепенно завершается в области двигательных сил с их искусным переплетением, или, вернее говоря, зона растительного удерживается в более искусной форме и как целое идет на пользу более сложно построенному организму с его целями.

65

3. Мышечные силы, переходя в область нервов, все более захватываются их органическим строем; нервы берут верх над мышцами и используют их для целен ощущения. Род живых существ тем разумнее, сложнее и тоньше, чем больше у животного тонких нервов, чем чаще сплетаются они друг с другом, чем более искусно усиливают они друг друга и используются благородными частями организма и органами чувств и, наконец, чем больше по своим размерам и чем тоньше устроен мозг, собирающий воедино все ощущения тела. Если же возбуждение преобладает над ощущением, мышечные силы над нервной конституцией, если нервная энергия затрачивается на низменные отправления и инстинкты и во всем организме господствует первейшее и тягостнейшее из всех влечений — голод, то животный вид, судя по нашей мерке, или становится безобразным по всему своему строению, или же начинает вести грубый и неприхотливый образ жизни.

Кто не порадуется, если какой-нибудь философ-анатом5* составит сравнительную физиологию животных, особенно животных, близких человеку, и рассмотрит в ней все различенные и установленные опытным путем жизненные силы в связи со всем органическим строением каждого живого существа? Природа являет нам свое творение, его внешняя сторона скрывает от нас сосуд внутренних сил. Мы видим, как живет животное; по его физиогномическому выражению, по его пропорциям мы, может быть, и способны судить о происходящем внутри его организма; но теперь мы проникли внутрь, перед нами лежат орудия органических сил, смеси и соединения энергий, и чем ближе подходим мы к человеку, тем более обретаем меру сравнения. Не будучи анатомом, я осмеливаюсь последовать за великими учеными и привести несколько примеров, которые послужат нам подготовкой и позволят перейти к органическому строению и физиологической природе человека.

III. Примеры физиологического строения животных

Слон6* кажется бесформенной массой, а между тем достаточно оснований утверждать, что у него много схожих с человеком преимуществ перед другими животными. Правда, мозг слона в сравнении с размерами животного невелик, но и его мозговые пазухи и все строение подобно строению человеческого мозга. Кампер пишет: «Я был поражен сходством меж-

5* Кроме известных работ, я нахожу в сочинениях Александра Монро Старшего (Эдинбург, 1781) «Essai on comparative anatomy»6, который заслуживает перевода точно так же. как заслуживают переиздания прекрасные гравюры с изображением скелетов животных в «Остеографии» Чизлдена (Лондон, 1783); впрочем, немецкое переиздание вряд ли воспроизведет всю красоту оригинала.

6* По Бюффоиу, Добантону, Камперу и отчасти по «Описанию неродившегося слона» Циммермана7.

66

ду glandula pinealis. nates и testes8 этого животного и человека; если где-то и может быть sensorium commune9, то искать его следует здесь». Черепная коробка слона мала относительно размеров головы, потому что носовая полость проходит над мозгом и заполняет воздухом и лобную и другие7* пазухи. — ведь чтобы двигать тяжелыми челюстями, потребовались сильные мышцы и большие поверхности и, чтобы не нагружать животное непомерной тяжестью, пластическая мать-природа заполнила их воздухом. Большой головной мозг не лежит над мозжечком и не давит на него своей тяжестью, и разделяющая их перегородка занимает вертикальное положение. Большая часть многочисленных нервов направлена к более тонким органам чувств, и в одном хоботе столько нервов, сколько во всем остальном огромном теле. Мышцы, с помощью которых движется хобот, начинаются на лбу; хобот лишен хрящей, будучи тонким органом осязания и обоняния и орудием самого изящного движения. Получается, что хобот соединяет в себе несколько органов чувств, которые взаимно поправляют и дополняют друг друга. У слона одухотворенный взгляд (надо сказать, что на нижнем веке у слона есть ресницы, как только у него и у человека, и глаза совершают очень тонкие движения), с органом зрения соседствуют другие тонкие чувства, тогда как они отделены у него от органа вкуса, который увлекает за собой всех животных. Выступающая у большинства животных, особенно плотоядных, часть головы — рот — у слона, наоборот, скрывается за выдвинутым вперед лбом, глубоко запрятана под приподнятым хоботом и почти не заметна. Еще меньше язык слона, и оружие защиты отделено от органов пережевывания пищи. Итак, слон совсем не приспособлен для неудержимого обжорства. Желудок у него небольшой и устроен просто, как бы велики ни были все внутренние органы, — вряд ли слона мучает когда-либо, словно хищного зверя, неукротимый голод. Мирно щиплет слон траву, тщательно выбирая ее, а поскольку орган обоняния и рот отделены друг от друга, то ему приходится есть осторожно и затрачивать на еду больше времени. Так же сложила его природа и в остальном: не только его еда, но и питье, но и все его массивное тело во всем требуют осторожности, и осторожность не оставляет его и в момент совокупления. Половое влечение не превращает его в существо дикое, и слониха, как и человек, девять месяцев носит плод в своем чреве и кормит детеныша грудью, расположенной в передней части тела. Сходны с человеческими возрасты, которые переживает слон, — периоды роста, расцвета, умирания. Как благородно поступила природа, превратив в бивни, и как тонко устроен его орган слуха, если он понимает речь человека до самых тонких оттенков приказания и афекта. Уже слона — больше, чем у какого-либо животного, при этом они тонкие и расплющенные; ушное отверстие расположено высоко, а весь затылок, хоть и небольшой, — это мембрана, заполненная воздухом и отражающая все звуки. Так уменьшила природа огромную тяжесть живот-

67

ного, я огромную силу мышц соединила с тончайшей системой нервов. Вот царь зверей в мудром покое и рассудительной чистоте нрава.

А лев8* — как непохож на слона этот царь зверей! Ничего не пожалела природа для его мышц и поскупилась на кротость и тонкую рассудительноетъ. Мозг получился маленьким, нервы — слабыми, даже у кошки они крепче, если соблюсти пропорцию; зато мышцы твердые и сильные, и они так согласованы со скелетом, чтобы движения были не самыми разнообразными и ловкими, но наиболее мощными. Одна большая мышца поднимает голову, один мускул — переднюю лапу, которой лев держит добычу, один — голеностопный сустав рядом с большими кривыми когтями, которые никогда не тупятся, потому что никогда не касаются земли, — вот чем наградила природа льва. У пего длинный, выгнутый желудок; когда стенки его трутся друг об друга, животное должно чувствовать ужасный голод. Сердце — небольшое по размеру, но построенное тонко, и полости его длиннее и шире человеческих. И стенки сердца вдвое тоньше, а артерии вдвое меньше, так что, выходя из сердца, кровь льва течет вчетверо, а в ответвлениях пятнадцатого порядка — в сто раз быстрее, чем у человека. А сердце слона бьется спокойно, почти как у холоднокровных животных. Желчный пузырь льва — большой, и желчь — ' черноватая. Широкий язык впереди закругляется и в передней части усеян жалами длиной в полтора дюйма, загнутыми назад. Вот почему кровь выступает, когда лев лижет кожу, и его сразу же охватывает жажда крови, яростная, неукротимая жажда крови — лев способен убить и друга своего и благодетеля. Лев, отведавший человеческой крови, уже не отучится пожирать людей, потому что его изрезанное впадинами нёбо жаждет такой услады. При этом львица приносит нескольких детенышей, они растут медленно, она кормит их долго, а от своего материнского чувства и голода становится еще большей хищницей. Поскольку язык льва такой острый и его нестерпимый голод — это жажда, то естественно, что падаль не пробуждает в нем аппетита. Душить животных, пить их кровь — вот наслаждение этого царя зверей, а все царское великодушие его в том, что он с неудовольствием взирает на мертвечину. Чутко спит лев, ибо кровь его горячая и быстрая; насытившись, он делается труслив, потому что остатки трупов он есть не будет, не думает о них, а храбрость у него — только от непосредственного ощущения голода. Природа, благотворная, притупила остроту его чувств — он боится огня и не переносит яркого света солнца, и чутье у него совсем слабое, потому что и сила его мышц такова, что он может сделать мощный скачок, но долго бежать не может, а запах падали его не прельщает. Заросший, изрезанный лоб невелик по сравнению с челюстями, этими хищными костями и ненасытными мускулами. Неуклюжий и грубый нос, железная шея, тяжелая передняя лапа, пышная грива и сильные мышцы хвоста. Задняя

8* В основном по прекрасному описанию Вольфа («Nov. Commentar. Acad. Scient. Petrop., t. XV. XVI): хотелось бы, чтобы и другие животные были описаны точно так же.

68

часть тела слабее и более хрупкого сложения. Природа израсходовала страшные силы, и лев в своем половом влечении, да и в других случаях, где кровожадность не мучает его, — зверь кроткий и благородный. Душа и вся порода этого существа тоже обусловлены физиологически.

Третьим примером пусть послужит унау, по внешнему виду своему последнее и самое неразвитое животное среди четвероногих, какой-то сгусток ила, сложившийся в животного. Маленькая круглая головка, и все члены тела — толстые и круглые, неразвитые, припухлые. Шея неповоротлива, составляет одно целое с головой. Шерсть на голове и шерсть на спине идет в разных направлениях, как будто природа не знала, в какую сторону построить это животное. Наконец, природа выбрала чрево и заднюю часть, а жалкую голову подчинила им — так и по виду, и по положению, и по всему образу жизни животного. Плод лежит вблизи заднепроходного отверстия; желудок и кишки заполняют все нутро; сердце, легкие, печень развиты плохо, а желчный пузырь вроде и совсем отсутствует. Кровь — холодная, почти как у земноводных; поэтому если вырвать сердце из его груди, то оно еще долго бьется, а зверь без сердца дрыгает ногами, словно во сне. И здесь, мы видим, природа возместила недостаток одного — другим; она отказала в чутких нервах и в резвой силе мышц, но зато всему телу сообщила цепкость и упорство. Поэтому бездельник этот не столь уж несчастен. Он любит валяться в тепле, безвольно и лениво, неподвижной и вялой грудой. Если холодно, он засыпает и, словно лежать ему больно, цепляется когтями за ветку дерева, другой лапой хватает листья и, как будто вывешенный на солнце мешок, наслаждается жизнью гусеницы. Бесформенные лапы — для него настоящее благодеяние. Из-за своего престранного телосложения этот зверь не может даже встать на подушечки, а становится на вытянутые когти, словно на колеса, и еле-еле, не спеша, продвигается вперед. Сорок шесть его ребер — столько нет ни у одного четвероногого! — это своды длинного склада припасов и, если можно так выразиться, затвердевшие и превратившиеся в позвонки кольца жрущего листву трубковерта — разновидности гусеницы.

Хватит примеров. Ясно, в чем нужно видеть понятие животной души и животного инстинкта, если следовать опыту и выводам физиологии. Душа — это совокупность и итог действующих в живом строении сил. А инстинкт — это направление, какое придала природа совокупным силам животного, соразмеряя их так, а не иначе, и соорганизуя их в такой, а не иной животный строй.

69

IV. Об инстинктах животных

Об инстинктах животных прекрасная книга написана покойным Реймарусом9*; эта книга, как и другая сочиненная им, — о естественной религии — непреходящий памятник неутомимого духа изысканий, основательности и любви к истине. После ученых, весьма четко изложенных рассуждений о видах инстинктов у животных, Реймарус пытается объяснить их преимуществами животного механизма, органов чувств н внутренних ощущений, но при этом полагает еще, что неизбежно принять существование предустановленных сил природы и прирожденных умений, не терпящих дальнейших объяснений, особенно если речь идет о художественном инстинкте животных. Я не верю в это: ведь нет направления более ясного, нет предустановления более совершенного, чем то, что запечатлела природа своим творениям, составив махину всякого из них и наделив эту махину определенными — такими-то, а не иными — силами, чувствами, представлениями и ощущениями, короче говоря, всем присущим такому-то существу органическим строем.

Когда творец построил растение и наделил его такими-то частями, такими-то силами, благодаря которым растение могло притягивать и перерабатывать лучи света, воздух и другие тонкие вещества, проникающие из воздуха и воды, когда далее творец посадил растение в положенную ему стихию, где всякая часть может естественным путем проявить существенные свои силы, то творцу, как я полагаю, уже и не пришлось придавать такому своему творению какой-то иной слепой силы роста, произрастания. Ведь всякая часть растения совершает положенное ей, коль скоро ей присущи живые силы, и так во всем явлении в целом виден результат взаимодействия сил, результат, который мог получиться и выявиться лишь при таком, а не ином составе частей. Все силы, которые творят в природе, все, каждая по-своему, — силы живые: внутри себя они должны заключать нечто такое, что соответствует наружному видимому действию, — так полагал Лейбниц, и этому же учит нас вся аналогия природы. Если нет у нас слов для обозначения такого внутреннего состояния, в каком находится растение или даже еще более низкие силы, то это просто недостаток нашего языка, однако когда мы говорим об ощущениях, то всегда имеем в виду лишь внутреннее состояние, какое становится возможным благодаря нервной системе. И в растении должно быть хотя бы темное соответствие ощущению, хотя бы его темный аналог; а если аналогии нет, то и никакое новое влечение, никакая приписываемая целому новая сила произрастания ничему нас не научит.

Итак, уже в растении мы замечаем два инстинкта: инстинкт добывания пищи и инстинкт продолжения рода; результат действия инстинктов

9* «Общие наблюдения над инстинктами животных». Гамбург, 1773; равно как начатые им же «Наблюдения над особыми инстинктами животных» с приложением прекрасной в богатой материалом статьи Й. А. Г. Реймаруса о природе зоофитов10.

70

художественные творения, до которых далеко даже живому насекомому возводящему свои постройки; эти художественные творения — росток и цветок. Когда природа переводит растение или камень в царство животных, она яснее показывает нам. что это такое — инстинкты органических сил. Полип цветет как растение, а между тем — это животное, он ищет себе пропитание, он, словно животное, поглощает эту пищу, он пускает ростки, и ростки эти — живые, это — животное, и он заново восстанавливает любую часть — вот величайшее создание искусства, какое когда-либо творило живое существо. Есть ли что-либо более искусное, чем домик улитки? Пчелиные соты ему уступают, и нить гусеницы и шелковичного червя тоже уступит такому искусному цветку. А как же создала природа этот домик? Она создала его с помощью органических сил — они заключены были в бесформенной массе вещества, где едва намечены отдельные члены, и витки раковины просто следовали за движением солнца, создавая правильное строение. Извлеченные изнутри тела частицы составляли основу — так паук вытягивает свою нить из брюшка — и воздуху оставалось лишь присоединить к основе более твердые и жесткие частицы. Как мне кажется, такие переходы учат нас тому, на чем зиждутся все художественные инстинкты самых искусных животных, — они зиждутся на органических силах, действующих в такой-то массе вещества, с помощью таких-то членов тела, и не иначе. Больше или меньше тут ощущении, зависит от нервной конституции живого существа, но и помимо нервов существуют подвижные мышечные силы и волокна, ткани тела, в которых течет растительная жизнь, происходит рост и восстановление, — такие два рода сил, независимых от нервной системы, с избытком восполняют все, чего недостает живому существу, — мозг и нервы.

Так сама природа подводит нас к художественным влечениям, которые люди обычно склонны приписывать лишь некоторым разновидностям насекомых, — не по какой иной причине, но просто потому, что их творения больше бросаются в глаза, а кроме того, мы можем сравнивать их с нашими собственными зданиями и сооружениями. Чем утонченнее орудия живого существа, чем живее и изящнее его восприятия, тем менее удивительным покажется встретить такие их проявления, на которые не способны уже животные более грубого строения, сколько бы иных преимуществ ни было у них. Именно то, что живое существо — столь микроскопических размеров, именно его тонкость и изящество и способствовали художественной деятельности, потому что деятельность такая — не что иное, как конечный результат всех ощущений, восприятии, всех действии живого существа.

И в этом случае примеры — лучше всего; неутомимое усердие Сваммердама, Реомюра, Лионне, Рёзеля11 яркими красками нарисовало нам такие примеры. Когда гусеница прядет кокон, она делает то же, что и другие живые существа во время линьки, ко только более искусно. Змея сбрасывает свою кожу, птица — перья, линяют многие наземные животные; они вместе с линькой как бы молодеют и обновляют свои силы. И гусеница омолаживается, но только изящнее, искуснее и резче; она сбрасывает

71

свою кожу с отростками, так что некоторые из ножек ее остаются на ней, и посредством медленных или более быстрых переходов вступает в совершенно новое состояние. Гусеница служила лишь собственному пропитанию и благодаря этому в первом своем возрасте накопила нужные для будущего силы; теперь же ей предстоит послужить сохранению своего рода, теперь кольца ее трудятся и новые члены рождаются, чтобы сложился нужный для размножения облик. Итак, придавая органическое строение этому живому существу, природа попросту разобщила разные возрасты и инстинкты и подготавливает наступление их особыми переходными периодами — все это у гусеницы получается столь же непроизвольно, как у змеи, сбрасывающей свою шкуру.

Паутина для паука — не что иное, как продление самого себя, своего тела. Это необходимо ему для добывания пищи. Полип протягивает свои конечности, чтобы схватить добычу, и для того чтобы удерживать ее у него выросли когти; так и у паука появились выступы, между которыми он вытягивает нить и ловит добычу. И этого сока у паука хватает на всю его жизнь, на все его паутины, а если охота неудачна, приходится прибегнуть к насильственным средствам или умереть. Творец, придавший органическое строение телу паука и всем внутренне присущим ему силам, органически создал его затем, чтобы паук ткал паутину.

Не что иное и республика пчел. Разновидности пчел созданы каждая для своей цели, а живут они все вместе, потому что ни одна разновидность не может существовать по отдельности. Рабочие пчелы собирают мед и строят соты — к этому приспособлено их строение. Они собирают мед, как и всякое животное, которое ищет себе пропитание, копит его и укладывает в порядке. Они строят ячейки, как и всякое животное, которое строит себе дом, каждое по-своему. Будучи существами бесполыми, они кормят молодь, живущую в улье, как и всякое животное, которое кормит своих детенышей, и они убивают трутней, как и всякое животное, которое убивает других животных, пытающихся похитить у него запасы пищи и обременяющих его дом, где оно живет. Все такое не происходит, конечно, без смысла и толка, но толк тут — пчелиный, и смысл — пчелиный, и не простой механизм, как выдумал Бюффон, но и не развитый математический и политический разум, как выдумывали другие. Душа пчелы замкнута в таком органическом создании и тесно сплетена с ним. И пчела творит так, как то отвечает ее душе, — искусно, изящно, но в тесном, узком кругу. Улей — мир ее, а занятие пчел творец разделил между тремя разновидностями их.

Поэтому слово «умение» не должно вводить нас в заблуждение; подобное органическое искусство появляется у некоторых существ сразу же после их рождения. Мы должны упражняться, чтобы что-то уметь, но не так у животных. Если их органическое строение достигло полного развития, то и силы их играют и цветут. Камень падает, цветок цветет — вот где настоящее умение: камень падает, а цветок цветет, каждый согласно своей природе. Кристалл складывается быстрее и правильнее чем пчела строит соты и паук ткет паутину. В кристалле — слепой органи-

72

ческий порыв, и кристалл не может ошибаться; а пчела и паук устроены сложней, пользуются не одним, а многими членами тела, и потому могут ошибаться. Если все орудия и члены тела настроены на один тон, создается здоровая и могучая их гармония, все обращено на достижение одной цели — это и есть умение; нужно только, чтобы было живое существо, достигшее своего полного развития.

Теперь мы видим, почему и неудержимый инстинкт, и безошибочное умение ослабевают по мере того, как живые существа поднимаются выше и выше. Животные развивались, стремились, ощущали, строили согласно правилам искусства — все это проявление одного и того же органического принципа природы и, по сути дела, все это выражение единой органической силы; но если теперь органическое начало природы распределяется между все большим количеством орудий и разнообразно построеиных членов, то чем более в каждом из них заключен свой особый мир, тем больше препятствий, тем больше ложных путей возникает перед живым существом, тем слабее инстинкт и тем сильнее власть воли и произвола, а тем самым и заблуждения. Различные ощущения нужно еще уравновесить друг с другом, а уж потом объединить и направить на одну цель; итак, прощай, инстинкт, всецело увлекавший за собою живое существо, прощай, руководитель, не ведавший ошибок. Темная способность возбуждения была замкнута в узком, изолированном кругу, она, можно сказать, заключала в себе некое всеведение и всемогущество, а теперь все разъединено, распалось на ветви и веточки. Живое существо способно учиться и должно учиться, потому что от природы ему дано меньше знаний; ему приходится упражняться, потому что от рождения оно мало что умеет делать; но, продвигаясь вперед, изощряя и распределяя свои силы, оно получает в свое распоряжение новые средства деятельности, множество тонких орудий, с помощью которых можно взвесить ощущения и выбрать наилучшие среди них. Широта и более тонкое согласие всевозможных действий возмещает живому созданию интенсивность его былых влечений; оно способно теперь лучше прежнего наслаждаться своим существованием, свободнее и многообразнее применять свои силы, пользоваться всеми членами воего тела. Рассмотрим же некоторые из поразительно прекрасных и мудрых законов постепенного поступательного развития живых существ — творец шаг за шагом приучает их связывать понятия, представления, чувства учит свободнее ользоваться разными органами чувств и членами тела.

73