Маркьянов Период распада часть 4

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 29

В восемьдесят девятом, во время летней кампании полным провалом закончилась попытка взять штурмом Джелалабад — столицу приграничной с Пакистаном провинции Нангархар, ключевой город на трасе Пешавар — Кабул и один из крупнейших городов страны. При отражении штурма были впервые массированно применены огнеметы РПО-А Шмель, которых моджахеды не имели, это привело к тяжелейшим потерям и моральному надлому моджахедов, участвовавших в штурме. Новое оружие было ужасно — в эпицентре взрыва человек сгорал до пепла и даже нечего было предать земле по положенному обряду.

Летняя компания восемьдесят девятого отчетливо показала, что Пакистан, а за ними с США

[69]

плюнули на все договоренности, которые были достигнуты в Швейцарии, в Женеве между советскими и американскими дипломатами о прекращении помощи с обеих сторон. Пакистан не только продолжал оказывать помощь — впервые за всю кампанию в восемьдесят девятом в Хосте и Джелалабаде в бой пошли целые подразделения пакистанской армии, в форме и с бронетехникой. До этого, что бы не происходило — Пакистан не осмеливался пойти на такое, понимая, что за этим может последовать удар советской армии по самому Пакистану, который пакистанская армия, до этого просравшая две индийские войны не смогла бы отразить. Теперь, когда советских войск не было, и когда новая попытка помочь Афганистану вызвала бы в мире взрыв недовольства — Пакистан вмешался в конфликт уже в открытую. Добиться, несмотря на приложенные усилия, удалось немного — был взят, наконец, Хост, который не имел уже никакого стратегического значения, и была попытка взять Джелалабад, окончившаяся поражением. Афганская армия, несмотря на все негативные процессы все же оставалась боеспособной, на стороне власти остались лишь те, кому терять было нечего, и кто намеревался стоять насмерть. Шел массовый набор женщин в отряды самообороны — женщины, позоря афганских мужчин брались за оружие, они знали за что они сражаются — за то чтобы не быть бессловесной скотиной в парандже. Кампания восемьдесят девятого года могла бы очень многое изменить — в том числе и историю всего мира — если бы не грызня, не прекращавшаяся даже под грохот орудий в партии НДПА, ставшей партией Ватан, Отечество.

Алим ничего этого не знал. Он надел принесенную с утра форму, новенькую, хрустящую — старая была вся изорвана и испачкана кровью, сделал несколько шагов по палате, отмечая, что дышать по-прежнему тяжело — как в палату с шумом открылась дверь, и ввалился полковник Саид Джан. Тот самый, которого он спас. Был он в штатском и встречал его, как встречают своих больных шурави — с сумкой, в которой что-то позвякивало.

— Алим, дорогой брат! Тебя приехал встретить, домой отвезти. Ни к чему больному на автобусе ездить. Это тебе. Пошли, дорогой, пошли. Будем кушать, будем отмечать.

Афганцы вообще много привычек переняли у шурави.

Вместе они спустились вниз, к Волге полковника — у него она была даже не служебная, а своя. Когда шурави уходили — немало всего оставили. Вот по рукам и разошлось. Шофера на сей раз с полковником не было, он усадил в машину Алима, сел за руль сам — и Волга вынырнула с больничного сквера, ловко влилась в суматошное кабульское движение.

Кабул изменился. Когда были шурави — было много машин, даже такси были — потому что было много бензина, его привозили сюда шурави. Сейчас бензин вздорожал неимоверно, у кого из частников были машины, те поставили их на прикол, не желая и дальше разорять свои тощие кошельки. Бензин выдавали по брони, и по спецталонам на заправках, оттого сразу начались спекуляции. Многие пересели на ослов, кто-то ходил пешком. На улицах стояла бронетехника, в открытую, солдаты из групп защиты революции с автоматами. До ухода шурави такого не было, Кабул считался тылом. Среди солдат из групп защиты революции было много женщин — и Алим вспомнил то, что вспоминать не хотел. Совсем не хотел.

— Куда мы едем, рафик полковник? — спросил он, чтобы справиться с воспоминаниями

— Как куда? Праздновать едем. К тебе домой.

— У меня нет дома, рафик полковник.

И в самом деле, у Алима в этом городе дома не было. Может, и выделили бы жилье — но не успели. Зачем жилье в Кабуле тому, кто за линией фронта?

— У меня нет дома, рафик полковник — повторил Алим

— Ты ошибаешься — сказал полковник, Волга свернула к тому, что в Кабуле называлось городок советников — у тебя он есть.

Алиму впервые выделили квартиру. Впервые за все время, пока он жил на земле — у него была отдельная квартира. Это было дико для Афганистана — отдельная квартира в городе, да еще в столице. Жильем здесь обзаводились по-простому — как только кто-то сговаривался о свадьбе — так молодым к свадьбе строили дом, причем строили всем кишлаком, строили из подручных материалов — где-то это была глина и камыш, где-то камень. Потом, по мере необходимости, молодые достраивали дом, благо дома были одноэтажными, никаких проблем с их расширением не было, были бы руки. А вот в городах, в столице жилье стоило очень дорого, его могли себе позволить только правительственные чиновники, военные да купцы, дукандоры, которые покупали двухэтажные дома, чтобы на первом этаже торговать, на втором жить. Строились, конечно, самостроем даже в Кабуле — но это были больше норы для зверья, нежели нормальные дома.

А тут — просто так, взяли и дали квартиру. Самую настоящую, в четырехэтажном панельном доме, с туалетом, водой из-под крана, и газом. Со стеклами. Дали просто так, ничего не требуя.

Как же можно не воевать за такое государство…

От автора

Да, и впрямь… Как же можно не воевать за такое государство.

Сейчас в Афганистане идет война, война жестокая, тяжелая, кровавая. Нельзя не признать того, что американцам удалось резко, в разы снизить количество потерь в этой войне, частично за счет современных технологий, частично просто за счет заботы об армии и учета ее потребностей, частично за счет того, что у миротворческого контингента меньше сил, и, как следствие — меньше целей для боевиков. Во многом — за счет того, что сейчас боевикам никто не помогает так открыто и оголтело, как американцы помогали душманам в восьмидесятые — посмотрел бы я на потери американцев, если бы талибы били по блок-постам Шмелями, а по вертолетам — Стрелами. Но все это не отменяет одного просто факта — война и не думает прекращаться, обстановка со временем не улучшается, а ухудшается. Появились поселения — особенно в приграничье, где террористами, содействующими или сочувствующими экстремизму являются абсолютно все их жители, с первого человека до последнего, начиная от только начавших говорить детей и заканчивая глубокими стариками. Точка невозврата уже пройдена, террор воспроизводит сам себя, в Палестине непрекращающаяся война длится шестьдесят лет, здесь мы рискуем нарваться на то же самое, только в еще больших масштабах.

Это новый тип войны — непрекращающаяся война, война, которая может прекратиться лишь социальной катастрофой одной из воюющих сторон, катастрофой такого масштаба, что держать фронт не будет никакой возможности. На сегодняшний день в этой войне просматривается только одна медленно проигрывающая сторона — международное сообщество, НАТО. Эта война не только не окупает себя — она превратилась в черную дыру такого масштаба, что под угрозой сегодня — весь цивилизованный мир во главе с США, взваливший на себя непосильную ношу.

Если обнаружил, что закопался — перестань копать.

Правило примитивное, но действенное. Еще одно правило — зри в корень. Запад никак не может понять, что проигрывает он потому, что в Афганистане (да и в других местах, где он проигрывает) нет, и Запал не может предложить никакого позитивного проекта. Придя в Афганистан Советский союз предложил коммунизм, мечту об обществе всеобщего равенства и справедливости, и тем самым он завоевал симпатии значительной части афганского общества. Значительной настолько, что даже после вывода сил ограниченного контингента из Афганистана режим Наджибуллы ожесточенно сопротивлялся, причем сопротивлялся не только против талибов, но и против регулярных сил пакистанской армии три года. Сейчас, Запад не может предложить Афганистану ничего, все что он там имеет — это зыбкую поддержку некоего правящего класса, намертво связанного с торговлей наркотиками. Общество же, простые афганцы — часть относится к Западу и к миротворческому контингенту потребительски, поддерживает его за то, что он дает какую-никакую занятость и платит им деньги, часть просто устала от войны и хочет, чтобы все оставили их в покое, а часть поддерживает Талибан. Талибан предлагает общество всеобщего равенства и справедливости, но равенства в вере, и справедливости основанной на шариате. Поэтому они и побеждают — люди, поддерживающие их, воюют не за деньги. В то время как спешно верстаемая афганская армия воюет исключительно за деньги, а где взять столько денег, чтобы содержать способную сражаться с Талибаном армию, если нет никакой экономики — никто не знает.

Тот, кто думает, что это не касается России — сильно ошибается. Касается и еще как. Средняя Азия превратилась в потенциальный Афганистан вся целиком, за исключением разве что Казахстана. Картина везде одна и та же — нищая, аграрная страна, огромное количество детей, которые в ближайшее время войдут в трудоспособный возраст, а работы нет, нет никакой национальной промышленности, зато есть власть, ничего не делающая, только паразитирующая. Вдобавок — кое-как прочерченные границы, отсутствие воды, развитая структура наркомафии, опыт гражданской войны в Таджикистане, где вырезали людей целыми селениями, активность проповедников, пропагандирующих агрессивный ислам. Это — классическая картина пороховой бочки, failed state. Если еще и американцы уйдут их Афганистана — то рванет почти с гарантией, захватив Афганистан, талибы попытаются пробить границу и выйти в Среднюю Азию. За всем этим стоит Пакистан, это его интересы — и на выходе мы получим крайне агрессивное мегагосударство, за которым стоит миллиардный Китай, с населением большим чем в России и ядерным оружием. Граница с Казахстаном у нас почти никак не прикрыта, несколько дней пути — и ваххабитская орда прорвется в Татарстан и Башкортостан. Нормально?

Автор не является поклонником коммунизма, более того он является антикоммунистом. Но тут он вынужден признать — что, наверное, какой-то вариант коммунизма был бы для этого региона выходом из тупика. Или это — или исламский фашизм

Быстро собрали на стол — собирать было особо нечего, полковник Саид Джан все привез, мясо, лепешки, зелень. На столе была русская водка — в отличие от кишмишовки, русской водкой в бутылке с бело-красной или бело-зеленой этикеткой нельзя было отравиться, только надо было посмотреть на крышку, не вскрывали ли. Было несколько человек, из них уровня Алима, младших офицеров было только двое, один без ноги по половину голени — наступил на мину. Алим не понял тогда, что это смотрины.

Разлили по первой, как это обычно делали шурави, потом вцепились зубами в остывшее мясо. Мясо было с застывшим жиром, но эти люди ели и что похуже. Ели так: лепешка, на нее мясо, зелень, все это обмакивается в подливу. Водка или чай — по желанию.

В какой-то момент разговор зашел о политике, постепенно обостряясь. Один из офицеров взял сторону Наджибуллы, доктора Наджиба, как он называл себя последнее время, второй — начал говорить о Танае, о злоупотреблениях ХАД, об аресте крупной группы офицеров и пытках. Сразу вспомнили Алим Джана, начальника управления связи Минобороны Афганистана, которого запытали чуть ли не до смерти. Сразу же начался обычный для таких случаев спор — одна сторона настаивала, что все это — и аресты и пытки, потому что парчамисты расправляются с халькистами, другая все же утверждала, что все эти генералы — заговорщики и изменники. Сторонников второй версии оказалось меньше чем первой — в армии традиционно были сильны халькисты, потому что еще Хафизулла Амин занимался партийной работой в армии. А делать это он, надо признать умел, у Амина получалось все, за что он брался. Ха и сам Шах Наваз Танай был халькистом и старался окружить себя преданными офицерами. Так, разговор застольный постепенно перешел в разговор антиправительственный.

Алиму это не нравилось, более того он считал это подлостью. Человек, играющий в разведке, ходивший на ту сторону и больше года действовавший под прикрытием, под легендой, в каком то смысле он был очень чистым и наивным человеком. Для него было неизмеримой дикостью, что партийные руководители, Политбюро ЦК НДПА вместо того, чтобы защищать революцию — грызутся как дикие звери. Об этом все знали, на Востоке все всё знают, да и руководители — Наджибулла, Лаек, Нур — сколачивая вокруг себя сторонников не стеснялись в приемах и выражениях, на радость тем, кто наблюдал за этим с той стороны границы. Наступление на Джелалабад обернулось провалом, взятие Хоста ничего не дало, с позором сняли с должности руководителя ИСИ генерала Хамида Гуля, только заступившего на нее — но партийцы, руководители, амиры — сами делали все, чтобы ослабить страну и отдать ее в руки врагам. Врагам — Алим в этом не сомневался, для него они были не соотечественниками — были врагами.

В какой-то момент, Алим, чуть захмелевший — встал и вышел на балкон, теперь уже его квартиры. Солнце садилось в горы, освещая афганскую столицу кроваво-красным светом… Алим впервые видел столицу его родины с четвертого этажа, да и еще с высокого места. Он видел, как та изменилась — на месте бараков и лачуг выросли новые дома, остались кварталы вилл… но все равно, зло ли принесли его стране и его народу шурави? Почему другие этого не видят… что принесут этому городу те, кто хотят сюда вступить под черным флагом? Неужели никто не видит того простого факта, что они не могут предложить исстрадавшемуся афганскому народу ничего кроме шариата — но разве шариат накормит? Русские возвели вместо пекарен целый комбинат по выпечке хлеба, возвели домостроительный комбинат…

На балкон еще кто-то вышел…

Саид Джан. Он сплюнул прямо на улицу, потом достал пачку сигарет.

— Будешь?

— Нет…

— А я закурю.

Полковник прикурил от зажигалки, сделанной умельцами из гильзы, выпустил в невесомый вечерний кабульский воздух клуб дыма

— Скоро начнут обстреливать.

Алим не ответил

— Как думаешь, кто виноват в том, что происходит? — спросил полковник

— Мы и виноваты, рафик Саид.

— Мы… о нет, бача, если виноваты мы — не виноват никто. Это удобная формулировка, чтобы уйти от ответственности.

Алим снова смолчал — ему был неприятен этот разговор.

— Армия должна взять власть — твердо сказал Саид Джан

Алим вздрогнул, повернулся к нему.

— Что вы имеете в виду, рафик дагероль?

— То и имею. Город обстреливают, перед нами — враг. Слишком много стало предателей, наши партийные деятели, вместо того, чтобы вести нас — грызутся как пауки в банке. Они боятся армию, тех, кто может всех спасти. Надо наводить порядок.

Полковник помолчал, словно подбирая слова

— Как ты думаешь, когда все пошло не так?

— Не знаю, рафик дагероль, я молод.

— Я вижу. А вот я… уже стал, хоть и молод годами. Видишь?

Полковник закатал рукав гимнастерки, показал молодому парню, который его спас, чудовищный шрам на локте.

— Как ты думаешь, где я его получил?

— В бою, где же еще.

— Верно, в бою. Но не с теми, с кем ты думаешь. Я получил его в бою с шурави, в декабре семьдесят девятого. Меня тогда прислали от полка в Кабул, и я удостоился чести быть принятым самим учителем, рафиком Амином. Ты помнишь про этого человека, Алим?

Алим помнил — на курсах по ликвидации безграмотности говорили о нем. Говорили как о кровавом диктаторе, залившем Кабул кровью, допустившем чудовищные злоупотребления, казнившим немало верных партийцев.

— Я знаю, о чем ты думаешь, рафик. Парчмисты, когда пришли к власти на штыках шурави — они оболгали учителя. А ведь учитель принимал меня в партию, и я лучше знаю, о чем говорю. Этот позер и алкоголик прийдя к власти не собирался ничего делать, он был сыном генерала и считал, что работать не нужно. Никто не пришел воевать за него, когда надо было воевать

[70]

— и учителя убили шурави. Но я уже простил за это шурави… они сами не знали что творили, проклятый Кармаль напел им в уши. Когда я последний раз я видел учителя — он был рад, как никогда, говорил что шурави вошли и всем будет легче — он ведь не знал тогда, что шурави пришли чтобы убить его, и Кармаль пришел с ними. Говорят, что в Хальке произошел раскол на два лагеря, а Парчам един… но как же он един, посмотри что происходит. Ведь каждый из парчамистов — кто сын генерала, кто сенатора, кто племенного вождя, и для каждого из них невозможно подчиниться другому, даже если дело идет об угрозе революции. Потом был обед, учителю стало плохо… и офицер, командовавший охраной, приказал мне оставаться во дворце, потому что был день пандшанба, четверг и многие офицеры ушли домой, офицеров не хватало. Потом начался бой… мы думали, что это пришли сторонники Тараки, но потом кто-то крикнул, что это шурави идут на штурм. Мы сражались… стреляли в шурави, а они стреляли в нас, а ты знаешь, как умеют воевать шурави. Меня ранило несколько раз, и я потерял сознание… а шурави отвезли меня в госпиталь, откуда я сбежал в свой полк, и никогда не говорил о том, что произошло. Но я точно знаю — кто виноват в том, что происходит, и что мы сделали не так. Учитель наводил порядок, а мы убили его и вместо него поставили негодяя и алкоголика Кармаля. Вот тогда то мы и предали свою революцию…

Полковник помолчал, обдумывая то, что он собирается сказать.

— Есть люди, готовые искупить предательство. Среди нас нет раскола. Мы все — воевали за революцию, и не отдадим ее просто так, в руки словоблудов. Ты готов присоединиться к нам и спасти революцию?

Алиму не нравилось то, что он слышал. Потом, многим позже он пожалеет об этом. Нет, не о том, что он сделает сейчас — о том, что он сделает потом, хотя на тот момент это и будет казаться ему именно тем, что должен сделать офицер и коммунист для спасения революции и Родины. Даже будучи бригадиром пакистанской армии, старшим оперативным офицером межведомственной разведывательной службы Пакистана Алим Шариф в глубине души все равно оставался сыном этой дикой и неприветливой земли. Афганцем.

— Я готов на все, чтобы спасти нашу революцию, рафик дагероль

Полковник улыбнулся

— Я в тебе и не сомневался. Ты мужественный солдат, и не раз доказал это. Таким как ты — место в рядах воинов, а не негодяев и словоблудов. Будь готов. Когда потребуется — я вызову тебя.

30 июня 2014 года

Ирак, пригород Багдада

Пятьдесят второй сектор безопасности

Время собирать земли — и время разбрасывать. Когда то давно — его пра-прадеды не смогли удержать земли, по праву принадлежащие Великой Османской Империи. Теперь — его время. Время собирать…

Капитан Абдалла Гуль, одетый в свою обычную форму, проверился — не едет ли кто за ним, потом свернул в сторону складов. Это была окраина города, бывший логистический центр армии США, теперь здесь были склады частных военных компаний, в которых много чего хранилось (поговаривают — и наркотики тоже). Вот только в одном из складов — были не только товары, были живые люди.

Охранялся склад довольно прилично — два бронированных Хаммера, пулеметы на каждом, пятеро статик-гардов. Капитан Гуль на американский манер хлопнул ладонью по ладони старшего поста и проехал дальше. А что проверять — DOD Badge, основной документ, удостоверяющий личность частного военного контрактора висел, где и положено, на левой стороне груди, а больше и проверять нечего. В этой стране были чужие и были свои, и если ты был свой — то ты был в самом деле свой, тебя не проверяли и не обыскивали. Рано или поздно за потерю бдительности предстояло расплатиться…

Капитан Гуль свернул налево, покатился по накатанной и засыпанной прикатанным катком щебнем дороге. По левую сторону от него были склады — серые, одинаковые, с устройствами контроля доступа, охраной у некоторых складов, которой платили в этой долбанной стране меньше всех — хорошо если пару сотен в день. По правую сторону стояли бесконечные ряды техники, Хаммеры с тяжелым бронированием и кустарно бронированные, MRAPы самых первых серий, высокие, неуклюжие. Только тут этой техники было около тысячи единиц, процентов тридцать годились только в металлолом, зато остальные семьдесят — могли еще послужить. Дело было в том, что вся эта техника была очень тяжелой, и в то же время плохо подходила для каких бы то ни было ТВД кроме ближневосточного. Везти ее назад, в штаты было слишком дорого, покупателей здесь почему-то не находилось — вот и стояла эта техника живым памятником безумной гражданской войне, бушующей в этой стране уже четырнадцать лет. Может быть — когда и пригодится, а может и нет.

Все это богатство охранялось системой контроля периметра и четырьмя статик-гардами… индийцами, кажется. Просто безумие — тысячу единиц бронированной боевой техники охраняется четырьмя людьми. Ничего —

им

эта техника еще очень пригодится, когда они придут сюда.

Свернул около нужного склада — дорогу он хорошо знал. Такой же склад, как и все остальные, и три последующих — тоже точно такие же. Все четыре арендованы одной из частных военных компаний, той же самой, на которую работает Гуль. Реальный хозяин — Серые волки. Номинальный — зарегистрированная в оффшоре компания с темным происхождением, следы которой ведут в Израиль.

Капитан Гуль поднес свой бейдж к пропускному устройству, лазерный сканер считал штрих-код и замок, закрывающий калитку в больших дверях, приглашающе щелкнул. Капитан шагнул в душную тесноту склада, еще более жуткую после уличной жары — и увидел, как по его комбинезону бежит красный зайчик лазерного прицела.

— Турция превыше всего! — сказал он в пустоту

Из-за штабеля — там хранилось оружие, боеприпасы, взрывчатка и много чего другого — показались два человека, один держал в руках автомат Мини-Узи последней модификации, с глушителем и лазерным прицелом, второй — винтовку Galil ACE со всеми возможными дополнительными приспособлениями, включая подствольный гранатомет. Израиль здесь ненавидели по-прежнему, может быть даже сильнее чем при Саддаме — и на случай если что-то пойдет не так, группа была вооружена только израильским оружием. Тем более что оно — одно из лучших в мире.

Blog

Маркьянов Период распада часть 4