Geum.ru

А. Ю. Послевоенное развитие и причины распада СССР в рамках концепции нового учебник

Вид материалаУчебник

Содержание


Образ светлого будущего и представление о мессианской роли России в вопросе приближения этого будущего для всего человечества со
Подобный материал:




Шадрин А.Ю. Послевоенное развитие и причины распада СССР в рамках концепции нового учебника по истории России.


О необходимости нового учебника говорил еще летом 2006 г. Президент Путин, отметивший свою неудовлетворенность освещением отечественной истории в используемых на тот момент школьных учебниках. Неудовлетворенность Президента прежними учебниками, думается, вызвана их идеологической направленностью оценки советского периода. Все они рассматривают советский период с презумпцией виновности. Каждый из этих учебников в той или иной степени нацелен на то, чтобы «разоблачить» саму природу советской системы с тем, чтобы оправдать перед «цивилизованным миром» новую Россию, которая излечилась от «болезней» прошлого и намеревается жить совсем другой жизнью, по законам этого «цивилизованного мира».

Новый учебник стремится к тому, чтобы преодолеть эту самую презумпцию виновности, представить историю советского периода как органичное продолжение всей предыдущей истории России и как ту базу, на которой создается ее нынешняя история и та история, которая будет продолжаться дальше. Важнее всего не презумпция, какая бы то ни было – виновности или невиновности, а объективный взгляд, не с целью разоблачения или оправдания, а с целью разъяснения того, почему происходило именно так, а не иначе. Только понимание причин может дать основание для исторических оценок происшедшего.

Почему возник негативистский подход предыдущих учебников (некоторые были написаны еще в советское время, на закате перестройки)? В первую очередь тем, чтобы оправдать развал СССР, доказать не только неизбежность, но и историческую необходимость его краха. Оправдать то, что Президентом В.В.Путиным было впоследствии названо величайшей катастрофой ХХ века. Обвинительный уклон в отношении советской истории во многом задает некритически воспринятая авторами других учебников концепция тоталитаризма, созданная еще в разгар «холодной войны». В соответствие с ней мир делится на свободные демократические страны во главе с Соединенными Штатами и их ближайшими союзниками, затем – тоталитарные – это СССР и страны в сфере его влияния, и, наконец, страны 3-го мира, которым надо помочь определиться. Главной отличительной чертой тоталитарных систем, по мнению адептов этой концепции, является то, что государство тотально присутствует во всех сферах жизни общества: в экономике, культуре, идеологии, даже в организации быта и досуга. Таким образом, происходит подавление свободы граждан этого общества. Всего этого нет в демократических, обществах, где граждане полностью свободны. Однако научная теория не может входить в противоречие с действительностью. Если же считать таковой «концепцию тоталитаризма», то как, например, объяснить, с точки зрения демократической природы общественного строя США, довольно частые отступления от демократии в моменты различных угроз или кризисов: достаточно вспомнить введение цензуры на все сообщения о ходе недавней войны с Ираком? А еще раньше «маккартизм», охота на ведьм? А до этого поголовное интернирование всех японцев, в том числе – граждан США во время Второй мировой войны? Как согласуется идея демократии и свободы с поддержкой диктаторских режимов в Латинской Америке, Азии и т.д.? Получается, что при определенных условиях и обстоятельствах свободное общество может мириться с проявлениями тоталитаризма у самих себя, а также с тоталитаризмом вообще, когда это ему необходимо.

Во-вторых, даже если признать, что Советский Союз был тоталитарен по своей природе, то нельзя не заметить, что на различных этапах советской истории степень государственного контроля была, все-таки, различной: в период войны, в послевоенное время – да, можно говорить, что советское общество было предельно подчинено государственному диктату. Но затем, в ходе хрущевской «оттепели» мы видим, что происходит заметное смягчение политики. И этот процесс не остановился на Хрущеве, он продолжался с некоторыми откатами, правда, и в брежневский период, и в особенности – в горбачевский. Если мы говорим о советской истории как о непрерывном процессе и рассматриваем ее в целом, то почему мы должны в качестве подтверждения той или иной концепции брать только отдельный ее период, а не рассматривать историю целиком. Из этого можно сделать главный вывод, что не природа политической системы определяет степень свободы граждан, свободу слова, защиту прав человека и т.п., а условия, в которых это общество находится. В период войны и кризисов условия диктуют ужесточение политики, доминирование государственных интересов над интересами личности, в условиях стабильного существования, в отсутствие угроз, как внешних, так и внутренних, политика государства может быть смягчена и степень свободы граждан может быть повышена. Поэтому «концепция» тоталитаризма, однозначно связывающая несвободу граждан с природой общественной системы, никак не может помочь в осмыслении советской истории. Во-первых, потому что она внутренне противоречива, во-вторых, не дает объяснения советскому периоду в целом, и самое главное, в третьих, именно эта концепция изначально ставит Россию, нынешнюю Россию, в позицию оправдывающегося, в позицию ущербную. Мы как бы стремимся доказать «цивилизованному» миру, что мы сегодняшние совсем не такие, как были вчера – пусть нас возьмут в «цивилизованный» мир. Прямым следствием этого является то, что Россия, ее политика, ее местоположение в мировых отношениях привязывается к какому-то внешнему мнению. О каком, в связи с этим, суверенитете страны можно вести речь?

Концепция нового учебника построена на совсем ином подходе. В нем признается, что действительно на иных этапах нашей истории государство играло, может быть, чрезмерно большую роль. Но это определялось не природой общественной системы или строя, а в первую очередь условиями в которых страна оказывалась. Вся история Советского Союза протекала в очень сложных, чтобы не сказать, «чрезвычайных» условиях. Не был исключением даже самый благополучный – брежневский – период, страна была в состоянии войны. «Холодной», но, все же, войны. А потом, к слову, была и настоящая война, в Афганистане. Что же касается послевоенного времени, то на этом примере вообще достаточно просто понять суть используемого авторами учебника подхода, который основывается на введении понятия «мобилизационного типа развития». Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что эта модель формируется как объективная необходимость в ответ на дефицит ресурсов развития – материальных, интеллектуальных, ресурса времени, рабочей силы и так далее. Как формировалась и развивалась эта модель в послевоенный период, об этом и пойдет дальше речь.

Закончилась война, Советский Союз был в руинах. Треть национального богатства было попросту уничтожено. 27 миллионов людей погибло. Разрушены города, дороги – в западных областях, в местах оккупации и боевых действий не осталось ни одного железнодорожного моста! 25 миллионов людей – население средней европейской страны – осталось без крова. Представим: все, например, поляки и вдобавок чехи – без жилищ! Для любого государства, любой власти главной и неотложной задачей становится восстановление всего этого. Весной 1946-го года был принят 4-й пятилетний план, в котором провозглашалась задача к концу пятилетки восстановить довоенный уровень хозяйства. Вдумайтемся: за 5 лет предполагалось восстановить то, что в предыдущие 4 года интенсивнейшим образом разрушалось! То есть сроки восстановления фактически совпадали со сроками разрушения! Но известно: ломать – не строить. А здесь предполагалось с такой же скоростью строить, с какой и ломали. Вопрос: почему для возрождения экономического потенциала Советского Союза требовались такие сверхсжатые сроки? Объяснение очень простое. Дело в том, что еще в ходе войны возникает реальная угроза начала новой войны, которая будет по своим масштабам и средствам разрушения превосходить даже Вторую мировую. Известно, что еще весной 1945 года, еще до капитуляции Германии, западными союзниками, в частности, Черчиллем, был разработан план с красноречивым названием «Немыслимое», предполагавший новую войну, но теперь уже с Советским Союзом с использованием потенциала, в том числе, военного потенциала, Германии. Этот план по разным причинам не был реализован, но в каких-то своих формах, в «холодных» формах, то есть без применения военных средств, тем не менее, он вскоре начал-таки осуществляться. Сигналом к действиям по этому плану стала речь того же Черчилля в Фултоне в 1946 году. Началась «холодная война», и, что важно, эта «холодная война» в любой момент могла превратиться в настоящую. Советский Союз обязан был в кратчайшие сроки восстановить свой экономический потенциал для укрепления военного.

К этому можно было бы добавить еще целый ряд обстоятельств, которые заставляли государство еще более ужесточить задачи экономики. Советский Союз вынужден был помогать тем странам, которые рассматривались им как потенциальные союзники. А СССР в условиях угрозы войны, разумеется, нуждался в союзниках, иначе он, как и перед Великой Отечественной войной, оказался бы в изоляции. Но союзников необходимо было заинтересовать в этом самом союзе. Не только подтолкнуть или принудить к этому, используя какие-то политические средства или военное превосходство, но показать выгоду этого союза. А всем известно, что Соединенные Штаты Америки проводили в это самое время свой план Маршалла, план гигантской экономической помощи пострадавшим от войны странам (которая, кстати, многократно окупилась буквально через несколько лет). Поэтому СССР был вынужден осуществить что-то подобное плану Маршалла, то есть поделиться своими скудными ресурсами с другими странами – не только Восточной Европы, но и Китаем. Таким образом, чтобы решить главную историческую задачу на тот момент – подготовиться к отражению военной угрозы, Советский Союз вынужден был мобилизовать все оставшиеся после войны ресурсы для того, чтобы максимально эффективно и целенаправленно их использовать. А это означало установление максимально возможного государственного контроля над этими ресурсами. В понятие ресурсов входят не только вещественные ресурсы или инфраструктура, но прежде всего главный ресурс – это люди. А именно этот ресурс и понес невосполнимые потери. Поэтому, волей-неволей, необходимо было производить мобилизацию и человеческих ресурсов.

Единственными двумя средствами мобилизации людских ресурсов могут быть только принуждение и убеждение. В соответствие с этим и должны быть построен механизм проведения мобилизации. В ходе решения этих задач получила дальнейшее совершенствование сложившаяся уже к тому времени, сверхцентрализованная система контроля. За непосредственным выполнением хозяйственных планов следили отраслевые министерства, которые отличались от народных комиссариатов тем, что работу этих органов возглавляли не политики – народные комиссары, а специалисты-хозяйственники, специалисты в данных отраслях. Контроль за министерствами осуществлял партийный аппарат. Партийные чиновники сами, в свою очередь находились под контролем органов госбезопасности. Всю эту систему следует рассматривать как надгосударственную, так как основу государственной власти формально составляли Советы. Все эти государственные и фактически надгосударственные органы находились под контролем лично самого Сталина. Таким образом, то, что мы называем мобилизационной системой развития, к концу правления Сталина, было полностью и целиком замкнуто на его личности.

Еще одно очень важное обстоятельство. В довоенные годы советская элита представляла собой относительно однородную прослойку общества. Ядром ее были в основном политики – партийные работники. Теперь же происходит выделение из единой прежде элиты двух, как минимум, отрядов – хозяйственной и политической, партийной. Интересы этих двух элит пока что совпадают в главном, но имеют существенные особенности. Скажем, какой-нибудь министр отвечает за состояние своей отрасли и он очень мало заинтересован в том, чтобы смежные отрасли развивались более успешно, в то время, как партийные деятели рассматривают его дело с точки зрения стратегических интересов государства, и часто может быть так, что интересы именно этой отрасли могут оказаться на последнем месте в государственных планах. Поэтому эти две элиты начинают постепенно приобретать какие-то самостоятельные свойства, создающие основы для противоречий между ними. Вот почему именно сверхцентрализация и сверхконтроль стали абсолютно необходимым условием для мобилизации.

Второй составляющей вслед за организацией контроля в мобилизационной системе является идеология. Для того, чтобы понять, какие задачи стояли в идеологической сфере, представим, каково было идеологическое состояние общества. Его можно определить как близкое к кризису. Во-первых, один из фундаментальных принципов марксистско-ленинской идеологии – принцип пролетарского интернационализма – не вполне выдержал испытания в годы Великой Отечественной войны. Сталин и в годы войны, и по окончанию ее всячески подчеркивал значение национального (а точнее, русского национального) фактора в достижении победы. Можно привести целый ряд примеров, но достаточно вспомнить его знаменитый тост в честь русского народа 24 мая 1945 года. Принцип интернационализма необходимо было наполнять новым содержанием, отказываясь при этом от многих прежних представлений. Это и понятно: ведь теперь перед советскими коммунистами не было задачи мировой революции, а была задача укрепить государственность, укрепить социализм в рамках отдельно взятой страны в содружестве с другими социалистическими странами. Использовать принцип интернационализма для мобилизации народа в решении национальных задач, для защиты своего собственного государства было не логично. В прямой связи с этим противоречием становится борьба с космополитизмом, в понятие которого пытались облечь изжившие себя теперь представления об интернационализме.

Во-вторых, война стала испытанием доверия народа к власти. А многие катастрофические неудачи в первый период войны были как раз связаны с ошибками и просчетами этой власти. В-третьих, более 70 миллионов советских граждан в годы войны оказались под непосредственным воздействием нацистской пропаганды (были в плену, в оккупации, угнаны в Германию). Геббельсовская пропаганда велась очень умело, она била в самые больные точки советской действительности: тут вспоминалась и коллективизация, и репрессии, примешивался и национальный вопрос – многое говорилось такого, что могло найти отклик и даже сочувствие. Все это еще больше подрывало доверие к власти. Наконец, такой немаловажный фактор, как тот, что советские солдаты вступив в Европу, стали сравнивать тамошнюю жизнь со своей. Доверия к социалистическому строю не прибавлялось. Все это и многое другое мешало мобилизации людей на выполнение государственных планов.

Еще одно обстоятельство, которое занимает не менее важное место среди идеологических условий – это гигантская усталость советского народа. Победа была достигнута не только ценой невиданных жертв, но и ценой духовных, психологических травм: люди попросту устали от лишений, страха, ожиданий. Многие считали, что с победой наступит отдых, т.е. они готовились расслабиться. Но расслабление никак не согласовывалось с теми задачами, о которых велась речь. Для мобилизации необходимо было задействовать все имеющиеся средства пропаганды нужных настроений. Кроме печати и радио, которые и так находились под прямым государственным контролем, такими идеологическими средствами были кино, литература, театр, музыка. Начиная с 1946 года, эти направления культурной жизни также берутся под фактический партийный и государственный контроль. Всем известны партийные постановления 1946 – 1948 годов, в которых в жесткой, устрашающей форме определялись мерки и рамки художественного творчества. Естественно, что расценить это иначе как насилие над духовностью и свободой личности едва ли возможно. Но это грубое воздействие было вызвано необходимостью форсированного решения жизненных задач.

К началу 50-х годов ценой неимоверных усилий Советскому Союзу удалось выполнить эти задачи. СССР сумел воссоздать свою промышленность в таком виде, который позволил многократно повысить военный потенциал и тем самым решающим образом снизить угрозу нападения. На ХIХ съезде КПСС не случайно было отмечено, что фатальной угрозы новой мировой войны отныне не существует. Перестала существовать эта угроза по одной простой причине: Советский Союз обладал уже атомной бомбой (а вскоре была уже и водородная), и теперь начинать войну с Советским Союзом Соединенным Штатам Америки было для себя очень опасно. Выполнение этой задачи, т.е. ликвидации фатальной угрозы войны, создало предпосылку будущей «оттепели»: теперь перед страной уже не стояла необходимость столь форсированного развития, можно было теперь обратиться к решению и социальных задач – жилья, уровня жизни, образования, медицины. Кроме того, исчезала необходимость столь тотального вмешательства государства в жизнь граждан – как раз то, что и происходило во времена «оттепели». Но надо подчеркнуть, что эта «оттепель» явилась порождением не мечтаний и бдений лично Хрущева, а радикальным образом изменившимися условиями существования Советского Союза. А сами эти условия поменялись, благодаря его политике, успех которой, в свою очередь, обеспечивался мобилизационной системой.

В ходе выполнения поставленных планов возникло очень отрадное для властей всеобщее убеждение, что нет ничего невозможного для советского человека, когда им мудро руководит коммунистическая партия. В самом деле, чудо свершилось: страна восстала из пепла в считанные годы, все осознавали ее возросшую военную и экономическую мощь, понимали мировое значение и авторитет СССР, которые совершенно были не сопоставимыми со всего лишь десятилетней давностью. Именно это убеждение во всесилии социалистического строя подтолкнуло Сталина придать новое звучание советской идеологии.

Основу советской идеологии составлял образ светлого будущего, призванный компенсировать те лишения и оправдать те жертвы, которые несли люди для его приближения. Надо сказать, что в этом смысле идеология СССР мало отличалась от тех идеологем, которые использовались на более ранних, даже древних этапах российской государственности. Собственно, идеология всегда имеет главную цель – оправдать существующий порядок вещей, примирить народ с властью. Идеология призвана наделить власть понятным и привлекательным для народа смыслом. Одним из первых, кто попытался придать идеологии конкретную и доступную форму был Ярослав Мудрый. Возведя храм Святой Софии и Золотые Ворота в Киеве, он «объявил» тем самым на весь мир, что отныне Русь – Святая земля, именно здесь следует ожидать второго пришествия Иисуса Христа, и именно отсюда, с Руси, пойдет по всему миру Тысячелетнее Царство Господне. Так был создан образ светлого будущего, рая на земле, а на Русь возлагалась миссия спасения мира. В этом же духе выстраивается и идеология «Москва – Третий Рим»: Москва после падения Второго Рима – Константинополя – остается единственной хранительницей истинной веры, православия, и только сохранение веры может дать надежды на спасение. Здесь так же, как мы видим, присутствует образ светлого будущего и мессианство. Сила убежденности в священной миссии России и ее царей-помазанников была столь велика, что несмотря на все зверства и сумасбродства помазанника Ивана Грозного в стране не было ни одного сколько-нибудь крупного народного восстания! И, наоборот, как только в конце ХVI века династия помазанников пресеклась, тут же началась Смута: все цари, включая избранных на Земских Соборах, считались самозваными. Во многом, поэтому весь последующий XVII век был «бунташным».

Образ светлого будущего и представление о мессианской роли России в вопросе приближения этого будущего для всего человечества составляли основу и советской идеологии. На первых порах роль России, Советского Союза сводилась к подготовке мировой революции. Однако к концу жизни Сталин, решивший, что возможности социалистического строя безграничны, окончательно переориентировал идеологическую концепцию: он заключил, что поворот мира к социализму произойдет, если СССР в условиях мирного сосуществования одержит победу в экономическом соревновании с капиталистической системой. В самой основе марксистской теории заложен критерий успеха исторического развития – уровень производительных сил. Социализм обязан по определению дать более высокую производительность труда. Только тогда можно вести речь о его победе над капитализмом. Сталин в своей статье «Экономические проблемы социализма в СССР» рискнул конкретизировать цель производства при социализме – удовлетворение потребностей народа. Теперь получалось, что советские люди просто обязаны жить лучше, чем кто бы то ни было. Людей ожидало великолепное будущее, ради которого стоило потерпеть! Однако одновременно люди усвоили, что успехом может считаться только превосходство над Америкой по всем статьям. Неисполнение же этих надежд сопряжено было с жестокими разочарованиями.

Со смертью Сталина, мобилизационная система подверглась очень серьезному изменению. Прежде всего, это было вызвано объективными обстоятельствами: централизованная власть, сходившаяся на Сталине, оказалась разомкнутой. Ведь это он контролировал все структуры, являясь главой партии и Председателем Совета Министров. Теперь же все государственные структуры оказались бесконтрольными. Каждая из них обладала определенными возможностями и имела довольно существенные предпосылки для того, чтобы превратиться в сердце всего государственного организма. Исходя из того, что главными задачами перед страной были экономические задачи, это позволяло претендовать на главную роль Совету Министров – хозяйственной структуре. Учитывая то, что все руководители были членами партии, во главе могла стать КПСС. Ну, а так как все находились под гласной и негласной «опекой» МГБ-МВД, это могло превратить в ядро государственности именно эту структуру. Как удалось в этих условиях одержать победу Хрущеву? На этом надо остановиться подробнее.

Что касается устранения Берии, то подоплека всего этого, думается, понятна: Берия пугал всех и мешал всем. Но Хрущев, как известно, не ограничился только ликвидацией Берии, он поставил органы госбезопасности под строгий партийный контроль.

Следующим препятствием на пути к полной власти партийной структуры являлся Совет Министров во главе с Маленковым. Сводить все перипетии конфликта только к борьбе личностей Хрущева и Маленкова было бы не правильно. На самом деле, вопрос стоял гораздо шире: за личностями стояли структуры со своими особенными интересами. Как одно из орудий в битве с Маленковым, Хрущев инициирует кампанию по борьбе с хозяйственным бюрократизмом. Олицетворением всех экономических неудач становится хозяйственник. Затем Хрущев вообще переходит к открытой атаке на Совет Министров, стремится расчленить и ослабить его с помощью децентрализации системы управления. В этом русле следует рассматривать появление совнархозов. Особым направлением борьбы за власть становится борьба двух концепций хозяйственного развития. Ярче всего это проявилось в принятии курса на освоение Целины. Деревня оказалась к тому времени на грани полного истощения, потому что именно оттуда черпались средства на восстановление промышленности. Подъем сельского хозяйства был главной неотложной задачей. Маленков предлагал решить проблему с помощью интенсификации имеющейся сельскохозяйственной производственной базы. Хрущев же ратовал за освоение Целины, то есть за продолжение экстенсивного развития. Эти предложения были отнюдь не случайны. Дело в том, что интенсивный путь развития предполагал утверждение на первых ролях именно специалистов, хозяйственников. И наоборот, экстенсивный путь развития оставлял широкие возможности для директивного руководства, что вполне было по силам партийным работникам. Следовательно, значение КПСС как организатора освоения Целины резко возрастало. Исход этого спора в пользу Целины во многом определил дальнейшие проблемы экономики Советского Союза, которая буквально завязла в колее экстенсивного пути.

Эти мощные удары и определили судьбу Маленкова на посту Председателя Совета Министров, а затем и самой структуры: к концу 50-х годов, от нее мало что осталось, да к тому же, Хрущев сам ее и возглавил. Таким образом, КПСС оказывается главной и единственной надгосударственной структурой.

В ходе этой борьбы за власть был нанесен непоправимый ущерб всей мобилизационной системе. Вспомним, что главными ее составляющими были контроль и идеология. Ликвидация централизованного управления и ослабление контролирующих возможностей органов госбезопасности привели не только к снижению эффективности выполнения планов, но и подрыву самой системы планирования.

Но были нанесены и мощнейшие удары по идеологии – второй составляющей мобилизационного типа развития. Хрущев стремился не только возвысить КПСС, но не забывал и о себе. Надо было найти возможность обосновать свои претензии. Как уже говорилось, после успешного выполнения задач послевоенной пятилетки Советский Союз приобрел достаточную, а может быть, даже чрезмерную уверенность в своих силах и объективная необходимость в форсированной мобилизации отпала. Не случайно после смерти Сталина сначала Берия, Маленков, а затем и другие руководители стали говорить о необходимости более широких свобод, развития демократии. В особенности лозунг демократии был уместен в борьбе с хозяйственным бюрократизмом. Начинается своеобразное «соревнование», кто из руководителей более демократичен. Для реализации своих амбиций Хрущев ловко использует ситуацию. На ХХ съезде КПСС в феврале 1956 года Хрущев выступает с развенчанием «культа личности». Сразу же возникает вопрос об ответственности за соучастие в сталинских злоупотреблениях и ошибках, но получалось, что Хрущев самим фактом своей инициативы значительную часть ответственности с себя как бы снял. К тому же, новый глава госбезопасности Серов к этому времени уже уничтожил все материалы, удостоверяющие участие Хрущева в репрессиях. Но вся верхушка сталинского руководства, в первую очередь Маленков и Молотов, оказывается скомпрометированной. Теперь можно было открыто добиваться отстранения этих людей от власти.

Но одновременно выступление Хрущева ставит под сомнение и всю прежнюю сталинскую государственную стратегию, в основе которой лежала определенная идеология. Таким образом, он наносит сильнейший удар и по идеологии, ставит подножку всей мобилизационной системе. Объективно требовались новые идеологические ориентиры: образу будущего необходимо было придать больше злободневности. Так на ХХI съезде прозвучало утверждение, что в Советском Союзе социализм построен полностью, а на ХХII съезде была принята 3-я программа партии, где говорилось о развернутом строительстве коммунизма. Хрущев таким образом решал, как ему казалось, целый ряд задач, но главное, что с его именем отныне было связано дело всемирно-исторического значения.

Еще есть одно очень важное обстоятельство, о котором необходимо сказать. Эта политическая борьба, развернутая Хрущевым в 50-е годы, нанесла удар не только по ее зримым основам – контролю и идеологии, но она еще принесла и новые методы политического руководства. На смену жестким, даже жестоким, но формально обоснованным методам сталинского контроля приходят новые методы – методы неформального управления (личный волюнтаризм – лишь одно из проявлений этого), базирующихся на неформальных связях и отношениях. Например, в борьбе с хозяйственными структурами, нуждающийся в союзниках Хрущев, пытался неформально опереться на поддержку регионов и республик. Хрущев шел на очень серьезные, никак не оправданные с точки зрения государственных интересов, уступки республикам, предоставление им каких-то льгот, даже воистину царских подарков: чего стоит, например, передача Крыма Украине! Но как следствие такой политики – появление еще одной мощной силы в среде бюрократии – региональной элиты, да еще и на этнической основе, если речь идет о республиках.

Снижение эффективности мобилизационной системы не замедлило сказаться на экономических и социальных показателях развития. Продолжение этой тенденции никак не могло способствовать главной поставленной задаче – развернутого строительства коммунизма. Но эта, оторванная от реальности, задача, вдобавок, сама создавала, буквально на пустом месте, дополнительные проблемы. Например, борьба с личным хозяйством привела к тому, что сельские жители стали покупать продукты питания в государственных магазинах. Количество потребителей, таким образом, выросло почти вдвое, а запасы остались прежними. Но это, естественно, не единственная причина возникшего в эти годы продовольственного дефицита. А сам дефицит также был не единственной причиной волнообразного нарастания народного недовольства Хрущевым. Вспомним, например, трагедию Новочеркасска.

Хрущев, опиравшийся на партийную и региональную элиту, объективно способствовал их консолидации и повышению общего политического влияния. Постепенно он становился заложником партийной бюрократии. Некоторое время политические условия не позволяли Хрущеву применять методы контроля над всей ее массой, он был вынужден ограничиваться персональным отстранением соперников (Маленкова, Молотова, Кагановича, Ворошилова), но когда, казалось, власть ему стала принадлежать безраздельно, выяснилось, что оппонируют ей не отдельные персоны или их группировки, а партийная бюрократия в целом. Как еще можно расценить связь между фактом введения ротации и последующим смещением Хрущева? Важно отметить, что заговор против Хрущева выразил отмеченную уже выше тенденцию в методах управления государством – тенденцию к неформальным связям и отношениям при решении вопросов, от которых зависела судьба всего государства. Новый руководитель – Брежнев – являлся ставленником именно партийной бюрократии, которая ждала от него (и тут же получила) отмены ротаций. В результате всего этого, именно при Брежневе (но не раньше) бюрократия из обслуги государства превратилась в его хозяина.

Фактическая несменяемость руководителей заставляет Брежнева искать формы контроля над управлением не в русле субординации, так как это бы могло быть воспринято как покушение на интересы номенклатуры в целом, а неформально, через доверенных людей, организованных в кланы и группировки. Этот способ начинает тиражироваться на всех уровнях и во всех прослойках бюрократии, которая превращается, таким образом, в подобие сословия. Сходство с сословностью указывает и то, что членство в клане, сопровождаемое привилегиями, со временем становится наследственным (чего не было при Сталине). Социальная, идейная мотивация формирования элиты почти полностью вытесняется чуждыми провозглашаемому духу карьеристскими амбициями, личной корыстью, паразитизмом. Реальное содержание политической деятельности все больше отдаляется от ее формального назначения. Поэтому на всех властных уровнях и в структурах все больше распространяется бессмысленный формализм, который является имитацией активности, а на самом деле призван скрыть бесплодность власти.

Ко всему этому, из-за отмены ротаций и фактического утверждения несменяемости руководителей, происходит их постепенное старение, а значит, и снижение их функциональных возможностей. Ни сам Брежнев, ни многие из его ближайшего окружения со временем уже были не в состоянии обеспечивать необходимый уровень требовательности к качеству разрабатываемых стратегических программ развития, а также следить за их выполнением. Примеры тому – программа развития Нечерноземья, Продовольственная, курс на интенсификацию промышленности, объявленный на ХХIV съезде КПСС и т.д. Таким образом, первое из двух средств, необходимых для эффективной работы мобилизационной системы – контроль (или принуждение) – постепенно, но неуклонно приходило в негодность.

Следовательно, мотивацией к высокопроизводительному труду должна стать либо только беспримерная сознательность советских людей, либо необходимо включить какое-то новое средство, способное побудить их к этому. Косыгинская реформа и стала попыткой введения новой мотивации деятельности – материальной заинтересованности: не столько страх перед наказанием и не только духовное удовлетворение от процесса и результата своего труда, а наряду с этим, нацеленность на благополучие – вот, что могло бы еще мотивировать все элементы производства. Беда реформы в том, что введение новых стимулов происходило механически, без попыток взаимно приспособить друг к другу все средства организации хозяйства. Материальная заинтересованность предполагает новый критерий эффективности – прибыльность (рентабельность), а регулятором прибыльности может быть только рынок. Противоречие между рынком и плановой системой управления не преодолимо, если эту систему не освободить от директивности. Но мы знаем, что реформа проводилась одновременно с возрождением административно-отраслевого, то есть директивного управления. Бюрократия стала врагом рынка (объективно существовал вариант сделать бюрократию яростной защитницей рыночных отношений – произвести в ее пользу передел общественной собственности, как это и произошло в 90-е гг., но в 60-е об этом никто и помыслить не мог).

Врагом рынка была и идеология, именно в то самое время подготавливавшая советских людей к вступлению в «царство бескорыстия». Вопросом вопросов, заведшим реформу в тупик, стал вопрос об отношениях собственности. Именно из него вытекали вопросы об экономической самостоятельности и ответственности, а также заинтересованности. Решение этого вопроса в пользу многоукладности (т.е. признание прав на существование различных видов собственности) не обязательно предполагало отказ от мобилизационного проекта, но нуждалось в глубокой ревизии марксистко-ленинской идеологии. Предпосылки к этому, кстати были – достаточно вспомнить последние статьи Ленина, где он предлагал поменять «весь взгляд на социализм». Но в данное время ни общество, ни руководители к этому не были готовы, реформа сама собой сошла на нет.

Таким образом, вся ответственность за развитие по социалистическому пути, ввиду упадка контроля и отказа от реформирования системы, возлагается на идеологию. Однако идеологический ресурс, который был в избытке в начале пути, в брежневские времена оказался в дефиците. Это произошло отнюдь не случайно. Хрущевское строительство коммунизма слабо согласовывалось с реальными тенденциями. А развитие этих тенденций привело к тому, что вера в эту перспективу стала еле заметно мерцать. Вот тогда-то в марксистско-ленинской идеологии и произошла роковая подмена: ресурс светлого будущего решили отложить, ради того, чтобы в полной мере «насладиться» достигнутым – развитым социализмом. По замыслу брежневских идеологов получалось: живи, как живешь – просто надо лучше работать. Советская идеология перестала быть наступательной, возник идеологический застой. Сознанию советских людей была нанесена мировоззренческая травма: в привычные для них представления об идеалах, вдохновлявших прежние поколения на подвиги, втаскивалась спокойная, сытая, но тусклая действительность. Таким образом, идеология также оказалась не в силах обеспечить эффективность развития в русле мобилизации, и система стала медленно расшатываться и подгнивать.

В этих условиях происходит очередная смена руководства: в ноябре 1982 года умирает Брежнев, Генеральным секретарем становится Андропов. По своему прежнему положению – главы госбезопасности, он был, наверное, самым осведомленным человеком, более других понимающим суть ситуации. По всей видимости, Андропов понимал, что речь идет о глубоком кризисе системы. Для того, чтобы вдохнуть жизнь в систему, прежде всего, нужно было восстановить контроль в широком смысле этого слова: над управлением, обществом, упорядочить все отношения, исключив из них неформальные связи – клановость, корпоративность, по сути, мафиозность. Вторая задача, которую Андропов намеревался решить – это необходимость актуализации идеологии. Можно с уверенностью сказать, что именно это он имел в виду, когда в своей знаменитой статье «Ученье Маркса и современность» объявил, что мы не знаем общества, в котором живем. В этом русле Андропов и начал было действовать. Однако самим Андроповым это определялось лишь как подготовительная мера – более полное использование скрытых потенциалов социализма, но именно для того, чтобы, наведя порядок, приступить к проведению глубоких реформ в области экономики. То, что реформы намечались, свидетельствует ряд экспериментов, которые начали осуществляться в Грузии, Эстонии и Белоруссии. Эти эксперименты очень напоминали черты косыгинской реформы, но в вопросах отношений собственности шли существенно дальше. Эти действия Андропова, конечно, не могли понравиться утвердившейся у власти бюрократии, поэтому сразу же после его кончины бюрократия взяла реванш, возведя к власти Черненко – человека из брежневского окружения и близкого ему по духу. Этот человек никак не мог продолжить преобразования Андропова.

Период «геронтократии» со смертью Черненко заканчивается, и наступает последний этап истории Советского Союза, связанный с горбачевской перестройкой. Чрезвычайно важно отметить, что каждый приход к власти нового советского руководителя все больше и больше определялся неформальными, клановыми отношениями. Не официальным путем готовилась кандидатура будущего правителя, а исключительно на основе каких-то соглашений, каких-то частных обязательств, откровенных интриг. Таким образом, неформальные связи и отношения становятся базой для осуществления власти. По сути дела, то, что проросло во времена Хрущева и расцвело пышным цветом при Брежневе, стало давать плоды при Горбачеве. Клановость все больше питалась связями за пределами среды бюрократии и докатилась, в конце концов, до прямых связей с криминальной средой. Особенно после принятия курса на развитие рыночных отношений. Государственный интерес в политике объективно вытеснялся интересами кланов. Именно это обстоятельство, по всей видимости, и было ключевым в подготовке краха всей государственной системы. Корпоративность, мафиозность власти, в конце концов, привели к ее параличу: власть утратила в глазах народа свой смысл и, как следствие, контроль над обществом. Политика, замешанная на балансе интересов кланов и группировок, не могла уже решать собственно государственные задачи, и, в конце концов, надежды народа, которые были в начале перестройки, сменились страшным разочарованием и обернулись полным пренебрежением лично к самому Горбачеву и ко всему тому, что он олицетворял, в том числе – к социалистическому строю.

Но подобное же происходило и в среде самих околовластных кланов: возвышение людей, на которых опирался Горбачев, естественно создавали угрозу для других, например, старых брежневских кадров, а также тех, которые выросли на местах, в национальных республиках. Ярким примером могут послужить события в декабре 1986 года в Казахстане, в Алма-Ате. Тогда произошла смена руководства в республике, вместо Кунаева был назначен Колбин. Все дело заключалось в том, что русский Колбин никак не мог представлять интересы сложившегося при Кунаеве клана. Ответом на это и стали массовые выступления казахской молодежи. Закончилось все побоищем, были жертвы.

Это событие можно считать фактом-прогнозом: подобные процессы в разных формах происходили во всех республиках. А эта борьба национальных кланов за власть стала дополнительной подпиткой скрытого, гонимого, но не изжитого до конца национализма, а в ряде республик – сепаратизма. Этому способствовал сам Горбачев, который свою расшатывающуюся власть пытался удержать неформальными подпорками. Именно после визитов Горбачева и главного «архитектора перестройки» Яковлева в Прибалтику там стали создаваться т.н. «Народные фронты» – неформальные движения в «поддержку перестройки». На деле же всю свою энергию эти фронты направили на борьбу с Центром. При этом на вооружение ими брались все идеи, которые могли, так или иначе, поставить власть в тупик, например, идеи свободы личности. В условиях банкротства официальной идеологии такие идеи становились особенно привлекательными. Таким образом, национализм и либерализм, причем в крайних формах антисоветизма и русофобии, постепенно становились мировоззренческой базой, на которой консолидировались, все, кто разочаровался в социализме. А таких с каждым днем становилось все больше.

В определенный момент ситуация стала неуправляемой. Этому способствовал также целый ряд ошибок, неизбежных при отсутствии общей стратегии управления страной. Горбачев, потеряв контроль над страной, потерял и опору внутри самого руководства. В руководстве произошел раскол. Постепенно сформировался новый центр власти в лице Верховного Совета РСФСР, который возглавил Ельцин, как главный борец с советской бюрократией, привилегиями, главный защитник свобод и прав граждан, радетель восстановления поруганных прав национальностей и т.д. Вот это и предопределило крах Советского Союза.

Мы оставили в стороне внешний фактор, который сыграл, безусловно, одну из самых важных ролей в развале Союза, но, думается, что уже и без анализа этого фактора ясно, что внутренний кризис уже сам по себе нес смертельную для государства угрозу.

Главными причинами развала Советского Союза были кризис мобилизационной системы и возникший на этой почве кризис лигитимности власти, а горбачевская перестройка стала не лекарством от болезни, а ядом. Но была ли альтернатива такой политики? Разумеется, альтернатива была. Альтернативой хаосу всегда может быть только порядок! Все утверждения, что крах был неизбежен, не выдерживают никакой критики, как только мы выйдем за рамки распространенных сегодня либеральных представлений об образцовом жизнеустройстве. Альтернативой могло стать продолжение андроповского курса. Для этого надо было преодолеть клановость, восстановить контроль над бюрократией, исключить из методов управления государством неформальные связи, коррупцию. Кроме того, необходимо было восстановить действенность идеологии, актуализировать ее, или, хотя бы, просто объяснить людям, что происходит. Народ даже в пору застоя отнюдь не считал советскую модель безнадежной, и тому были очень весомые основания. Мобилизационная система даже в условиях упадка была отнюдь не бесплодна. Космос, создание единой топливно-энергетической системы, достижения военного паритета, лучшие в мире образование и фундаментальная наука, спорт, не очень внушительное, но все же – благополучие большинства граждан, стабильность в межнациональных отношениях. Все это – отнюдь не вопреки, а именно, благодаря принятому проекту развития.

Необходимы были также масштабные реформы инновационной направленности, но с безусловной опорой на мобилизационный стержень до тех пор, пока не будет накоплено достаточное количество ресурсов. По мере накопления ресурсов и разряжения кризиса, мобилизационная система могла бы безболезненно и естественным образом отмереть.

Однако клановая, мафиозная манера руководства сковывала политику власти: интересы государственные заслонялись интересами кланов. Выработать в этих условиях какую-то стратегию, подобную той, которую наметил Андропов, Горбачев попросту не сумел. Он был заложником клановой системы, и, в результате, отдал этим кланам власть.

Крах Советского Союза в 1991 году сегодня трактуется по-разному. Одни его определяют как результат контрреволюции и стремление реставрировать капитализм. Другие называют происшедшее либеральной революцией, вызванной исторической необходимостью «вернуть Россию в русло цивилизованного развития». Третьи, пытаясь связать распад СССР с внутренними противоречиями его развития, вводят понятие «номенклатурной революции», в ходе которой советская бюрократия, якобы стремилась «конвертировать власть в собственность, с тем, чтобы собственность затем снова конвертировать во власть». Четвертые, с подачи режиссера Говорухина, оперируют эмоциональным образом «Великой криминальной революции». Есть еще трактовки конспирологического свойства: развал СССР – это результат действий тайных сил, происков иностранных разведок и т.п. Однако все эти трактовки страдают либо идеологизированностью, либо поверхностны и односторонни. На самом деле они не дают ответа на главный вопрос: почему и с какого момента все началось, и почему распад сопровождался столь массовой эйфорией?

Распад произошел в результате разрушения государственного стержня всей советской системы, главными компонентами которой были контроль и идеология. На смену разрушенному стержню никакого нового государственного стержня не появилось, поэтому процесс распада после исчезновения СССР не прекратился. Этот распад выражался в том, что пришедшие к власти кланы, стали на деле реализовывать свою главную цель – делить союзное наследство. Препятствиями к этому были остатки атрибутов суверенной государственности: законодательная система, правоохранительная, система госбезопасности, армия – т.е. все те институты, которые специально предназначены для защиты государства и других функций по природе своей не имеют! Поэтому уже самыми первыми действиями новой власти (кстати, еще в условиях формально существовавшего Советского Союза) стало создание такой законодательной основы, которая бы не мешала частному перераспределению общенародного богатства в пользу отдельных кланов. С этой целью Ельцин добивается от Верховного Совета РСФСР дополнительных полномочий – права принимать законы без согласования с законодательными органами – Советами. В итоге появляются две параллельно существующие законодательные системы, активно противоречащие друг другу («война законов»). В такой «мутной воде» можно было уже без особых препятствий «наловить» много «рыбы».

Этой же цели была посвящена и экономическая реформа, основные положения которой были разработаны также в конце 1991 г. В ходе ее должен был быть создан слой собственников, которому и предназначалась вся экономическая и политическая ответственность в независимой России. Однако перераспределение (попросту дележ) богатств страны, естественно, не мог происходить равномерно между всеми кланами – преимущество получали те группировки, которые обладали большими полномочиями. А наделение законодательными правами президента и давало Ельцину и его окружению это преимущество перед Верховным Советом. Вот суть того конфликта, который стал разгораться с первых же дней жизни Российской Федерации и завершился кровавыми событиями октября 1993 г. Государственный переворот, осуществленный Ельциным, обеспечивал максимальные возможности сосредоточить ресурсы страны в руках ничтожного количества собственников, составляющих главную опору ельцинской власти.

Как видим, механизм оформления власти олигархов основывается не просто на полном исключении державных интересов из политики, а на активной экспансии мафиозных, клановых, по сути своей антигосударственных и антинародных интересов. Не случайно, борьба «элит», происходила на фоне нарастания социальной активности, вылившейся в народное восстание 3 – 4-го октября 1993 г. Важно отметить, что фактическое выступление народа на стороне Верховного Совета вовсе не означало проявления к нему каких-то особых симпатий. Все прекрасно помнили, что против ратификации Беловежских соглашений выступили только 6 (!) из полутора тысяч депутатов. Но Верховный Совет сам стал жертвой ельцинского произвола и был последним рубежом державности.

Победу Ельцина обеспечило не только, и даже не столько, прямое насилие. Главную роль сыграла массированная и давно ведущаяся манипуляция сознанием простых людей. Цель этой манипуляции – замена прежней державной системы ценностей, отдающей приоритеты интересам всего общества над личным интересом, культивирующей чувство долга и идею служения. Хотелось бы обратить внимание на то, что эта система ценностей была изобретением отнюдь не советского строя – это та корневая традиция, с которой связана вся история Российской государственности. Взамен всему этому людям внушались исковерканные и выхолощенные формулы якобы либерализма, «доказывающие» абсолютные приоритеты прав личности над обязанностями перед обществом. Права могут ограничиваться только принятыми законами. Но выше уже говорилось, что вся законодательная база была намеренно доведена до абсурда, и получалось, что практически никаких ограничителей у личности теперь уже нет. Где нет закона – там нет и преступления! Поэтому популярный в те времена лозунг «Что не запрещено законом – то разрешено», в условиях паралича законов означал, что разрешено все!

Под видом борьбы с «совковой» идеологией манипуляторы пытались (и не без некоторого успеха) произвести полную трансформацию мировоззрения бывших советских граждан. Примером беспрецедентной циничности можно считать «демифологизацию» и развенчание идейных и нравственных символов советской эпохи. Имена Зои Космодемьянской, Матросова, Стаханова – всех тех, на примере которых воспитывались целые поколения – интерпретировались как символы бессмысленного фанатизма, интеллектуальной ущербности. Хотя, такие герои вполне естественно могли возникнуть в стране, где «любимым персонажем народных сказок был Иванушка-дурачок». А вот вам убийственный вопрос: в какой стране существует «Поле чудес»? «В нашей стране», – утверждал в рекламе этой телепередачи ее автор Влад Листьев. «Россия – страна дураков!» – вот главное объяснение противоречий и катаклизмов нашей истории. Надо перестать быть дураками, и начать жить по законам цивилизованного мира.

Трансформация мировоззрения происходила не только по идейным, но и по нравственным направлениям, с целью разрушить границу между понятиями «добра» и «зла». Чуть ли не центральную роль в этих манипуляциях сыграло глумление над памятью двенадцатилетнего мальчика, зверски убитого родными дедом и дядей. Суть дискредитации образа Павлика Морозова в следующем: нет никакого оправдания тому, кто «сдает» властям «своих». Получается, что жертва заслуживает меньшего сочувствия, чем убийцы. Не правда ли, это напоминает пропаганду «омерты» – основного закона сицилийской мафии? А какие законы должны еще пропагандировать мафиозные кланы, оказавшиеся у власти?!!! И какие последствия может иметь эта пропаганда, кроме как захлестнувший страну в эти годы бандитский «беспредел»?

Пропаганда мафиозных ценностей, разумеется, не могла опираться на четко сформулированные идеологемы. Только этим можно объяснить настойчивый отказ новой власти от следования какой-то бы ни было единой государственной идеологии (что, кстати, и было специально зафиксировано в новой Конституции 1993 г.). Государство без идеологии – нонсенс: власти государства попросту не в состоянии объяснить исторический смысл своего существования. У любого государства есть гимн, слова которого – прославление могущества и величия своей страны и народа. Гимн – неотъемлемый атрибут державности, наделение ее высшим смыслом, концентрированное выражение патриотизма. Почти десять лет у РФ гимн был без слов. Олигархическим кланам патриотизм опасен.

Особого внимания заслуживает военная доктрина РФ, также принятая вскоре после переворота. Впервые за всю российскую историю защита государственного суверенитета в новой военной доктрине связывается не с внешней угрозой (согласно доктрине ее не существует), а с угрозой со стороны внутренних «радикально настроенных» элементов. Следовательно, необходимости в стратегических видах вооружений нет, финансирование военного производства не нужно, численность традиционных родов войск надо сокращать. С другой стороны, необходимо усиливать войска внутреннего назначения, предназначенные для полицейского использования. Получается, что армия готовится для борьбы с собственными гражданами?

Года не прошло, как это и случилось. Едва ли война в Чечне впрямую связана с принятой военной доктриной, но заказчики этой доктрины знали точно, что без пролития братской крови преумножения их богатств не получится. Кратко суть войны можно свести к новому витку борьбы за раздел союзного наследства между кланами. Чеченские кланы оказались более организованными и решительными, чем правящие кланы в других регионах, и вместе со своей нефтью были уже вне пределов досягаемости для московских олигархов. Началась бессмысленная для всего российского народа, преступная война, которую нельзя было оправдать даже необходимостью сохранения целостности страны. О целостности надо было думать, когда вершили развал Союза.

Что же представляло собой государство к концу первого срока ельцинского президенства. Рассмотрим дело через призму всем хорошо известных классических признаков государства: единство территории, единое законодательство, единый центр власти, боеспособная армия, единая финансовая и налоговая система и, наконец, идеология. Как видим, ни один из перечисленных признаков в полном виде в этот период не присутствует, а некоторых нет вообще. На чем же, в таком случае, держалась власть Ельцина? Почему она не только не была сметена народным гневом, но, наоборот, получила новый кредит доверия в ходе президентских выборов 1996 г.? Одной только фальсификацией голосования объяснить все не удастся. Многие люди, хотя большинство из них в этом сегодня могут и не признаться, сознательно отдавали свои голоса в пользу национального позора. Но их сознание оказалось не в состоянии уловить этого позора, оно находилось в плену тех ценностей, в свете которых их убогое существование было оправданной и необходимой платой за «возвращение России на магистральный путь цивилизованного развития». Безжалостная и циничная манипуляция сознанием разуверившихся во всем наших сограждан давала эффект.

Эффекта, правда, хватило на короткое время. Антигосударственная и антинародная политика власти (в это время всех, кто входил в круг Ельцина, вообще называли вполне по мафиозному – «семья»), не могла не привести к полному банкротству. Это и произошло в августе 1998 г. в виде дефолта. Последних сил у уставшего и больного главы «семьи» хватило только на то, чтобы избежать импичмента в мае 1999 г.

Спасение власти могло лежать лишь на пути возвращения ее к природному смыслу и назначению – отстаиванию национального суверенитета, защите жизненных ресурсов народа от внешних и внутренних посягательств. Власть вновь должна была стать патриотичной, а не подстраиваться под «общечеловеческие ценности». Иной путь сулил самые мрачные перспективы. Вот, собственно, все это и определило смену руководства на закате 1999 г., а заодно и изменение всего политического курса. Проявлением изменившегося курса и можно считать новый учебник по истории, основные концептуальные установки и были здесь изложены.