Шелли П. Б. Великий Дух: Стихотворения / Пер с англ. К. Д. Бальмонта
| Вид материала | Документы |
СодержаниеК констанции, поющей К констанции К лорду канцлеру К вильяму шелли О фанни годвин Крылья облаков Любовь бессмертная |
- «хм «Триада», 9393.37kb.
- Анастази А. А 64 Дифференциальная психология. Индивидуальные и групповые разли- чия, 11288.93kb.
- Роджер Л. М2Э вирус ответственности.: Пер с англ, 2943.44kb.
- Ken wilber integral psychology, 4577.54kb.
- Новые поступления литературы (июль сентябрь 2002) математика инв. 62350 в 161., 125.41kb.
- Указатель произведений литературы зарубежных стран (библиотека кф ат и со), 250.17kb.
- Литература для клинических интернов по специальности «терапия» Кафедра факультетской, 55.33kb.
- Куртц П. К93 Искушение потусторонним: пер с англ, 7904.74kb.
- The guilford press, 6075kb.
- The guilford press, 6075.4kb.
Мне тайны воздуха известны
И то, что скрыто в свете дня;
Я это все во сне открою
Тем, чье доверие - со мною.
Ты узришь много тайных лиц,
Коль дашь побыть мне меж узорных
Твоих бахромчатых ресниц,
Над блеском глаз лучисто-черных".
И скрыла Леди в забытьи
Глаза блестящие свои.
Сначала все земные тени
В ее дремоте пронеслись,
И тучи с ликами видений
Проплыли вдоль по небу вниз;
А Леди думала, следила:
Что солнце, - все не восходило?
И на восток она во сне
Глядит, - в лазури полутемной
Воздушный Якорь в вышине
Пред ней чернеется, огромный;
Куда ни глянет, все видней,
Висит он в небе перед ней.
Лазурь была как море летом,
Ни тучки в синих глубинах,
Был воздух тих и полон светом,
И ничего, в чем был бы страх;
Лишь над вершиною восточной
Чернелся Якорь неурочный.
В душе у Леди, как гроза,
Испуг промчался небывалый,
Она закутала глаза;
И чу! раздался звон усталый,
И вот она глядит вокруг,
Возникло ль что, иль этот звук
Лишь кровь висков и нежных рук?
Как от волны землетрясенья,
Туман бессолнечный дрожал,
Меж тем тончайшие растенья
Недвижны были, и у скал
Оплот их был невозмутимым;
В высотах Якорь стал незримым.
Но замкнутый являли вид,
Меж туч прорезавшись туманных,
Громады горных пирамид,
И между стен их первозданных
Два города, в багряной мгле,
Предстали, зыбясь, на скале.
На двух чудовищных вершинах,
Где б не посмел орел гнезда
Повесить для детей орлиных,
Средь башен зрелись города.
О, странность! Видеть эти зданья,
Там видеть эти очертанья,
Где нет людей и нет страданья.
Ряд беломраморных колонн,
Гигантских капищ и соборов,
И весь объем их озарен
Богатством собственных узоров,
Своим роскошным мастерством:
Не человек здесь был творцом,
С неизменяющим резцом.
Но Леди слышала неясный,
Как прежде тихий, дальний звон,
И был туман багряно-красный
Все прежней силой потрясен.
И Леди устремляла в горы
И на высокие соборы
Полуиспуганные взоры.
И вдруг огонь из городов,
Всю землю сделавши багряной,
Взлетел и блеском языков
Стал биться вкруг соборов, рдяный.
Как кратер серным бьет дождем,
Средь башен, капищ, в каждый дом,
Он падал каплями кругом.
И чу! раздался гул громовый,
Как будто бездна порвала
Свои тяжелые оковы;
Река от запада текла,
В долину падая с размаха,
Но Леди не внушая страха.
С неизмеримой крутизны
Струились бешеные воды,
И Леди, слыша гул волны,
Шепнула: "Башни - знак Природы,
И чтоб спасти свою страну,
Она разъяла глубину".
И вот их яростным приливом
Та Леди нежная взята,
Она несется по обрывам,
Где даль пожаром залита;
Прильнув к доске, плывет к высотам,
Увлечена водоворотом.
Поток, срываясь, вылетал
Из каждой башни и собора,
И свет угрюмый трепетал
Над пеной, вдоль всего простора,
Под ночью дыма, чей налет
Пятнал прозрачный небосвод.
Доска плыла в глуши расщелин,
Кругом, кругом, среди стремнин,
Казалось, путь был беспределен
Среди затопленных вершин;
Так на ветрах, воздушней вздоха,
Витает цвет чертополоха.
Но встречной силою волны
Доска успела очутиться
У самой городской стены.
Какое сердце не смутится,
Когда такой предстанет вид:
В дворцах огонь, шумит, свистит.
Волна ее, круговоротом,
К вратам роскошным привела;
От дыма к сказочным воротам
Как кровь лепилась полумгла;
И все в ней стало восхищеньем
Пред этим мраморным виденьем.
Здесь проливало нежный свет
Бессмертье странных изваяний,
Не человеческих, о, нет,
Но тех теней, но тех созданий,
Что веют крыльями сквозь сон
Того, кто правдой озарен.
Кто так красив, как эта Леди!
Она глядела, и пред ней
Виденья, в царственной победе,
Являлися еще стройней.
Померкший в смерти, их ваятель
Царил бессмертно, как создатель.
Пожар притих, ряды валов
Как бы лесной рекою стали,
Текущей тихо меж холмов;
И изваянья задрожали,
Пришли в движенье члены их,
Как стебли бледных трав морских.
И губы их зашевелились,
Заговорила тень одна,
Как вдруг утесы разломились,
В отверстье хлынула волна,
В восторге вскрикнули виденья,
И Сон на крыльях упоенья
Приподнял Леди от теченья.
Так быстро призрак полетел,
Что взор у Леди пробудился, -
И встала для вседневных дел,
Но Сон с ресниц ее струился,
И шла она в прозрачном дне,
Как тот, кто знает, что во сне
Есть целый мир, живой вдвойне.
1817
К КОНСТАНЦИИ, ПОЮЩЕЙ
Быть так потерянным, так падать, умирая,
Быть может, это смерть! - Констанция, приди!
Во мраке глаз твоих блистает власть такая,
Что вот я слышу гимн, когда он смолк в груди.
В волне волос твоих забвенье,
В твоем дыханье аромат,
Во мне твое прикосновенье
Струит горячий сладкий яд.
Пока пишу я эти строки,
Я весь дрожу, пылают щеки.
Зачем угасших снов нельзя вернуть назад!
Твой голос будит страх потоком нот блестящих,
Ты в сердце дышишь тем, что выразить нельзя,
Неизреченностью, - и в числах восходящих
Струится музыка, сверкая и скользя.
Подвластный чарам песнопенья,
Небесный свод разъединен,
И, как крылатое виденье,
Я за тобою унесен
В предел сверхоблачной долины,
Где гаснут луны - исполины,
Где край всемирности душою перейден.
Напев легко плывет, он веет над душою,
Он усыпительно скользит, как тень к теням,
И белоснежною искусною рукою
Она диктует сны колдующим струнам.
Мой ум безмолвствует смущенно,
Пронзен пылающим мечом,
И грудь вздыхает учащенно,
И мысль не скажет ей - о чем.
И, весь исполнен обновленья,
В немом блаженстве исступленья,
Я таю, как роса, под солнечным лучом.
Я больше не живу, и только ты, всевластно.
Во мне и вне меня, как воздух золотой,
Живешь и движешься, светло и сладкогласно,
И все кругом поишь певучею мечтой.
Твой голос точно ропот бури,
Несущей душу выше гор,
И я в прозрачности лазури,
Как тучка, тку тебе убор.
Твой голос точно шепот ночи,
Когда цветы смежают очи,
И я, как фимиам, лелею твой простор.
1817
К КОНСТАНЦИИ
В полдень к розе льнет роса
От звенящего фонтана.
Но бледна среди тумана,
Под луной, ее краса.
Свет холодный, свет заемный,
Светлый - сам, над нею темный.
Так и сердце у меня,
Хоть не блещет розой алой,
Но цветок, цветок завялый,
Живший только в свете дня.
Луч в него ты заронила,
Изменила - затемнила.
1817
К ПОЮЩЕЙ
Отрывок
Мой дух ладьею зачарованной,
Под звуки сладостного пения,
Скользит в гармонии взволнованной
Далёко, в область восхищения,
Под звуки сладостного пения
Скользит ладьею убегающей,
По всем излучинам течения
Реки, в туманах пропадающей.
1817
К МУЗЫКЕ
Отрывок
Целебных слез родник прозрачный!
К тебе прильнувши, дух наш пьет
Забвенье мук, скорбей, забот.
На берегу твоем Сомненья призрак мрачный
Заснул среди цветов, склонив свой лик
больной,
Во сне он сладким звукам внемлет
И, как ребенок, тихо дремлет
Под песню матери родной.
1817
МУЗЫКА
Отрывок
Нет, Музыку ты не зови
"Блаженной пищею Любви",
Иль разве, что Любовь питается собою,
Своею нежною душою,
Пока не станет наконец
Всем тем, о чем, рождая звуки,
Нам шепчет Музыка - для муки
И для блаженства всех сердец.
1817
* * *
Орел могучий, ты паришь
Над царством гор, где мгла и тишь,
Ты светлым облаком летишь
В просторе, лишь тебе знакомом,
Когда ж туманные леса
Рождают в буре голоса
И ночь сойдет на небеса,
Ты посмеваешься над громом.
1817
К ЛОРДУ КАНЦЛЕРУ,
по приговору которого у Шелли были
отняты дети от первого его брака
Ты проклят родиной, о, Гребень самый темный
Узлистого червя, чье имя - Змей Стоглав,
Проказа Ханжества! Предатель вероломный,
Ты Кладбищу служил, отжитки воссоздав.
Ты проклят. Продан Суд, все лживо и туманно,
В Природе все тобой поставлено вверх дном,
И груды золота, добытого обманно,
Пред троном Гибели вопят, шумят, как гром.
Но если медлит он, твой Ангел воздаянья,
И ждет, чтобы его Превратность позвала,
И лишь тогда ее исполнит приказанья, -
И если он тебе еще не сделал зла -
Пусть в дух твой крик отца войдет как бич
суровый.
Надежда дочери на гроб твой да сойдет,
И, к сединам прильнув, пусть тот клобук
свинцовый,
Проклятие, тебя до праха пригнетет.
Проклятие тебе, во имя оскорбленных
Отцовских чувств, надежд, лелеянных года,
Во имя нежности, скорбей, забот бессонных,
Которых в жесткости не знал ты никогда;
Во имя радости младенческих улыбок,
Сверкнувшей путнику лишь вспышкой очага,
Чей свет, средь вставшей мглы, был так
мгновенно зыбок,
Чья ласка так была для сердца дорога;
Во имя лепета неискушенной речи,
Которую отец хотел сложить в узор
Нежнейшей мудрости. Но больше нет нам
встречи.
_Ты_ тронешь лиру слов! О, ужас! о, позор!
Во имя счастья знать, как вырастают дети,
Полураскрывшийся цветок невинных лет,
Сплетенье радости и слез в единой сети,
Источник чаяний и самых горьких бед, -
Во имя скучных дней среди забот наемных,
Под гнетом чуждости холодного лица, -
О, вы, несчастные, вы, темные из темных,
Вы, что бедней сирот, хоть вы не без отца!
Во имя лживых слов, что на устах невинных
Нависнут, точно яд на лепестках цветов,
И суеверия, что в их путях пустынных
Всю жизнь отравит им, как тьма, как
гнет оков, -
Во имя твоего кощунственного Ада,
Где ужас, бешенство, преступность,
скорбь и страсть,
Во имя лжи твоей, в которой им - засада
Всех тех песков, на чем свою ты строишь
Власть, -
Во имя похоти и злобы, соучастных,
И жажды золота, и жажды слез чужих,
Во имя хитростей, всегда тебе подвластных,
И подлых происков, услады дней твоих, -
Во имя твоего вертепа, где - могила,
Где мерзкий смех твой жив, где западня
жива,
И лживых слез - ведь ты нежнее крокодила -
Тех слез, что для умов других - как
жернова, -
Во имя всей вражды, принудившей, на годы,
Отца не быть отцом и мучиться любя,
Во имя грубых рук, порвавших связь Природы,
И мук отчаянья - и самого тебя!
Да, мук отчаянья! Я не кричать не в силах:
"О, дети, вы мои и больше не мои!
Пусть кровь моя теперь волнуется в их жилах,
Но души их, Тиран, осквернены - твои!"
Будь проклят, жалкий раб, хотя чужда мне
злоба.
О, если б ад земной преобразил ты в рай,
Мое проклятие тебе у двери гроба
Благословением возникло бы. Прощай!
1817
К ВИЛЬЯМУ ШЕЛЛИ
Вкруг берега бьется тревожный прибой,
Челнок наш - и слабый, и тленный,
Под тучами скрыт небосвод голубой,
И буря над бездною пенной.
Бежим же со мной, дорогое дитя,
Пусть ветер сорвался, над морем свистя,
Бежим, а не то нам придется расстаться,
С рабами закона нам нужно считаться.
Они уж успели отнять у тебя
Сестру и товарища-брата,
Их слезы, улыбки и все, что, любя,
В их душах лелеял я свято.
Они прикуют их с младенческих лет
К той вере, где правды и совести нет,
И нас проклянут они детской душою,
За то, что мы вольны, бесстрашны с тобою.
Дитя дорогое, бежим же скорей,
Другое - у груди родимой,
У матери, ждущей улыбки твоей,
Мой мальчик, малютка любимый.
Что наше, то наше, гляди на него.
Веселья и смеха мы ждем твоего,
Ты встретишь в нем, в странах безвестных
и дальних,
Товарища в играх своих беспечальных.
Не бойся, что будут тираны всегда,
Покорные лжи и злословью;
Они над обрывом, бушует вода,
И волны окрашены кровью:
Взлелеяна тысячью темных низин,
Вкруг них возрастает свирепость пучин,
Я вижу, на зыби времен, как обломки,
Мечи их, венцы их - считают потомки.
Не плачь же, не плачь, дорогое дитя!
Испуган ты лодкою зыбкой,
И пеной, и ветром, что бьется, свистя?
Гляди же: мы смотрим с улыбкой.
Я знаю, и мать твоя знает, что мы
В волнах безопасней, меж ветра и тьмы,
Меж вод разъяренных, чем между рабами,
Которые гонятся злобно за нами.
Ты час этот вспомнишь душой молодой
Как призрак видений безбольных;
В Италии будем мы жить золотой,
Иль в Греции, Матери вольных.
Я Эллинским знанием дух твой зажгу,
Для снов о героях его сберегу,
И, к речи привыкнув борцов благородных,
Свободным ты вырастешь между свободных.
1817
О ФАННИ ГОДВИН,
которая кончила свою жизнь самоубийством
Дрожал ее голос, когда мы прощались,
Но я не видел, что это - душа
Дрожит в ней и меркнет, и так мы
расстались,
И я простился, небрежно, спеша.
Горе! Ты плачешь, плачешь - губя.
Мир этот слишком велик для тебя.
1817
СТРОКИ
Блаженных снов ушла звезда,
И вновь не вспыхнет никогда,
Назад мы взгляд кидаем.
Там жизнь твоя и жизнь моя.
И кто убил их? Ты и я.
Мы близ теней страдаем,
Навек лишив их бытия,
Бледнеем и рыдаем.
Бежит волна волне вослед,
И тем волнам возврата нет,
И нет от них ответа.
Но мы скорбим о прежних снах,
Но мы храним могильный прах
В пустыне без привета:
Как две могилы мы - в лучах
Туманного рассвета.
1817
СМЕРТЬ
Они умрут - и мертвым нет возврата.
К могиле их открытой Скорбь идет,
Седая, слабым голосом зовет
То друга, то любовника, то брата;
Напрасен плач, напрасен стон,
Они ушли - и нет для них возврата,
От них остался только ряд имен.
Как тяжела родных сердец утрата!
Не плачь, о, Скорбь, сестра души моей.
Не плачь!
Но ты не хочешь утешений.
Понятен мне весь гнет твоих мучений:
Не здесь ли ты, с толпой своих друзей,
В избытке сил весною наслаждалась?
О, как была ты молода,
И как заманчиво тогда
Тебе надежда улыбалась!
Непродолжительна была твоя весна,
Мечты волшебные умчались,
Ты поседела, ты - одна,
И от друзей твоих остались
Одни пустые имена.
1817
КРЫЛЬЯ ОБЛАКОВ
Отрывок
Будь крылья облаков моими!
Тех быстрых облаков, что буря создает,
Своею силою рождая их полет,
В тот час когда луна, окаймлена седыми
Волнами блещущих волос, на океан
Уронит искристый туман.
Будь крылья облаков моими!
Я устремился бы в простор,
На ветре вздувшемся, меж волн его
проворных,
Туда, на высоту, к краям уступов горных,
К серебряной меж них недвижности озер.
1817
ЛЮБОВЬ БЕССМЕРТНАЯ