Geum.ru

Рабатывал он, в частности, проблемы взаимоотношений текста с аудиторией, как на материале литературы авангарда, так и на разнородном материале массовой культуры

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   ...   50
часть, ближайшую к сердцу,- ребро. Во-вторых, Господь, так как

он всемогущ, мог бы найти способ воплотиться непосредственно в

мужчину, а вместо этого предпочел прийти из чрева женщины. И,

наконец, третье: по наступлении царствия небесного не мужчина

воссядет на престол, а женщина, ни разу не грешившая. Ну, а

если сам Господь столько занимаются и Евой и ее женским

потомством, так ли уж удивительно, что и нас привлекают

достоинства и добродетели этого пола? Вот что я тебе скажу,

Адсон. Впредь проделывать подобное ты, конечно, не должен.

Однако ничего чудовищного в том, что ты один раз поддастся

искушению, тоже нет. Да и если монах хотя бы раз в жизни сам

испытает плотскую любовь - с тем чтобы, когда придет час,

понятливо и снисходительно выслушать грешника, ищущего у него

опоры и совета... Словом, дорогой Адсон, к подобному казусу не

следует стремиться, но если уж он произошел - слишком

сокрушаться тоже не стоит. Посему ступай с Богом и не будем

больше об этом говорить. Кстати, дабы не сосредоточиваться на

вещах, которые лучше всего немедленно выбросить из головы...

если сумеешь...- и тут мне показалось, что голос его пресекся,

словно от некоего тайного воспоминания,- давай обсудим лучше,

каков смысл всего происшедшего этой ночью. Что это была за

девушка и с кем она тут встречалась?"

"Этого я не знаю, и мужчину, бывшего с нею, не разглядел",

- ответил я.

"Так. Но можно вычислить, кто это был. У нас достаточно

данных. Прежде всего, мужчина этот стар и уродлив, из тех, с

которыми девушки по доброй воле не идут, особенно такие

красивые, как ты описываешь. Хотя мне и кажется, милый мой

волчонок, что тебе любая пища сошла бы за лакомство".

"Почему стар и уродлив?"

"Потому что девушка пошла с ним не по любви, а за куль

потрохов. Это несомненно здешняя деревенская девушка, которая,

возможно, не впервые отдается похотливому монаху - а в награду

уносит что-нибудь съестное для себя и своего семейства"

"Продажная женщина!" - произнес я в ужасе. "Голодная девочка,

Адсон. И, наверное, есть голодные братишки и сестренки. Надо

думать, при возможности она отдавалась бы не из выгоды, а из

любви. Как сегодня. Ведь, судя по твоему рассказу, она увидела

твою молодость и красоту и задаром, вернее, за твою любовь

отдала тебе то, что другому отдала бы лишь в обмен на бычачье

сердце и обрезки легкого. И ощутила такую гордость, бескорыстно

даруя себя, что когда убегала - не стала брать добычу. Вот

почему я прихожу к выводу, что тот, другой, с кем она тебя

сравнивала, не блещет ни молодостью, ни красотой".

Признаюсь, что, несмотря на мое живейшее раскаяние, этот

довод преисполнил меня сладостным самодовольством. Но я молчал

и продолжал слушать учителя.

"Этот уродливый старикан должен иметь дела вне стен

монастыря... собственные отношения с крестьянами... Он должен

знать, как попасть на монастырское подворье и выйти с него,

минуя ворота. Кроме того, он знает, что на кухне есть свежий

ливер (а наутро скорее всего решили бы, что в незапертую дверь

пробралась собака и украла его). При этом он судит по-хозяйски,

заботится, чтобы из кухни не уходили более ценные припасы.

Иначе он дал бы девочке филе или какую-нибудь другую хорошую

часть. Ну, а теперь, как видишь, облик нашего незнакомца

обрисовался достаточно четко, и все его качества, по-ученому

выражаясь - акциденции, соответствуют вполне определенной

субстанции, имя коей я без колебаний назову: Ремигий

Варагинский. Здешний келарь. Если же я паче чаяния ошибаюсь,

тогда - непонятный для нас Сальватор. Который к тому же из

этих краев, а значит, без труда разговаривает с местными и

знает, как добиться от девушки, чтоб выполнила все, что он

захочет. Она бы и выполнила, если бы не явился ты".

"Сомнений нет, все именно так, - согласился я. - Но

какое это теперь имеет значение?"

"Никакого. И огромное, - ответил Вильгельм. - Все это

может быть абсолютно не связано с преступлениями, которые мы

расследуем. А может быть и связано. Если келарь действительно

из дольчиниан, одно объясняет другое - и наоборот. Теперь нам

доподлинно известно, что аббатство по ночам живет тайной

деятельной жизнью. И вполне вероятно, что келарь или Сальватор,

раз уж они так запросто шатаются по монастырю в темноте, знают

гораздо больше, нежели намерены рассказывать".

"Значит, они и не расскажут".

"Не расскажут, пока мы смотрим сквозь пальцы на их

проделки. Однако как только нам что-либо от них по-настоящему

понадобится, мы сумеем заставить их говорить. Словом, отныне

они у нас в руках, и Сальватор и келарь, и да простит меня

Господь эту военную хитрость, раз уж он прощает другим людям

столько всяких грехов", - и при этих словах он так лукаво

взглянул мне в глаза, что у меня язык не повернулся высказывать

ему свое мнение относительно правосудности подобной стратегии.

"А сейчас надо бы поспать. Через час полунощница...

Однако, по-моему, дорогой Адсон, ты еще взвинчен, поглощен

своим преступлением. Чтоб успокоить нервы, час-другой в церкви

- незаменимое дело. Я, конечно, отпустил тебе грехи, но

никогда нельзя знать точно. Поди испроси подтверждения у

Господа..." - С этими словами он довольно ощутительно съездил

меня по затылку, не то в знак отеческого и дружеского

расположения, не то для снисходительной острастки. А можно было

расценить это и так, как я, каюсь, расценил в ту минуту - что

это жест добродушной зависти. Я ведь знал, как этот человек

охоч до новых необычных впечатлений.

Мы отправились в церковь как обычно - подземным ходом. Я

шагал как можно шире и старался не глядеть по сторонам, потому

что все эти черепа слишком явно напоминали мне, что и сам я

прах и что весьма безрассудна моя плотская гордыня, взыгравшая

в ту ночь.

Поднявшись в церковь, мы увидели перед главным алтарем

какую-то фигуру. Я подумал, что это по-прежнему Убертин. Но

оказалось, что это Алинард, сперва нас не узнавший. Он сказал,

что ему плохо спится и поэтому он решил провести ночь в церкви,

молясь за пропавшего юношу (чье имя он тоже позабыл). Он

молится о его душе, если тот умер, и о плоти, если тот жив и

находится где-нибудь в скорби и одиночестве.

"Слишком много мертвецов, - сказал Алинард, - много

мертвецов. Но все это предсказано в книге апостола. С первой

трубой падет" град, со второй - третья часть морей сделается

кровью... Третья же труба предвещает, что очень большая звезда,

горящая подобно светильнику, падет на третью часть рек и на

источники вод. И говорю вам, что для того пропал третий наш

брат. Вострепещите и о четвертом, ибо скоро будет поражена

третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд -

и наступит почти полная тьма".

Когда мы выходили из трансепта, Вильгельм бормотал про

себя: а нет ли в словах старика какого-то полезного смысла?

"Однако, - вмешался я, - в таком случае придется

предположить, что некий дьявольский ум, взявши Апокалипсис за

указку, подстроят все три смертных случая (если считать, что

Беренгар тоже распрощаются с жизнью). А между тем нами

установлено, что смерть Адельма произошла от его собственных

действий".

"Да, - отвечал Вильгельм. - Но тот же самый

дьявольский... или попросту больной... ум мог бы

воспользоваться гибелью Адельма и подстроить еще две смерти

так, чтобы образовался символический ряд. В этом случае

Беренгар должен покоиться в реке либо в источнике. Но в стенах

аббатства ни реки, ни источника нет, по крайней мере таких, в

которых можно утонуть... либо быть утопленным..."

"Тут только баня", - пробормотал я без всякой задней

мысли.

"Адсон! - вскрикнул Вильгельм. - А ты знаешь, что это

идея? Баня!"

"Но там уже смотрели..."

"Я видел, как они смотрели. Сегодня, когда был объявлен

розыск, служки приоткрыли дверь купальни и заглянули туда, но

обшаривать помещение не стали, потому что не думали, что

следует искать что-то далеко запрятанное. Ожидалось, что труп

расположен где-нибудь самым театральным образом, как труп

Венанция в бочке с кровью... Пойдем посмотрим в купальне. Хотя

темно... Но, кажется, наш фонарь еще усердно светит".

Так мы и сделали. Купальни находились за больницей.

Открыть дверь не составило труда. Разделенные широкими плотными

занавесями, там стояли ванны, не помню сколько. Монахам они

служили для мытья по тем дням, по которым это предписывалось

правилом, а Северину - для лечебных надобностей, ибо ничто не

успокаивает тело и дух лучше, чем ванна. В углу печь для

подогрева воды. На поду печи мы заметили свежую золу, а перед

печью валялся большой перевернутый котел. Воду здесь брали в

другом углу - там прямо из стены била струйка.

Мы заглянули в ванны первого ряда. Те, что ближе к двери,

были пусты. Только в последней, задернутой плотной занавесью,

была вода. Рядом темнела куча сложенной одежды. На первый

взгляд, в тусклом свете нашего фонаря, поверхность воды

казалась спокойной. Но, повернув луч света внутрь ванны, мы

увидели на дне ее безжизненное голое тело. Мы осторожно

извлекли мертвого. Это был Беренгар. Вот у этого, сказал

Вильгельм, действительно лицо утопленника. Он весь раздулся,

белое безволосое разбухшее тело казалось женским - если бы не

бесстыдно повисший вялый уд. Я зарделся, потом ощутил дрожь. И

осенил себя крестным знамением, в то время как Вильгельм

благословлял труп.


Примечания


[1] "Практика должностного расследования еретических

уклонов" (лат.).


[1] об этом довольно (лат.).


[1] за Господа умереть нам (лот.).


[1] Ирландия (прим. перев.).

[2] О тебе речь (лат.).


[1] вожделеющая часть души (лат.).

[2] хорошо весьма (лат.).


[1] все было хорошо весьма (лат.).


[1] всякая тварь грустна после соития (лат.).


* ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ *


Четвертого дня ХВАЛИТНЫ,


где Вильгельм и Северин осматривают тело Беренгара,

и язык оказывается черным, что необычно для

утопленника; потом идет диспут об опаснейших ядах и

рассказ о давней пропаже


Не стану тратить время и описывать, как известили Аббата,

как весь монастырь был на ногах до канонического часа, как

звучали повсюду крики ужаса, как отчаяние и страх читались на

лице каждого монаха, как новость облетела всех поселян в той

долине и служки крестились и бормотали заклятия. Не знаю,

состоялась ли в этот день положенная первая служба и кто на ней

присутствовал. Я отправился за Вильгельмом и Северином, которые

приказали завернуть тело Беренгара и перенести его на большой

стол в лечебнице.

Выпроводив Аббата и монахов, травщик и мой учитель долго

осматривали труп с невозмутимостью, присущей людям медицины.

"Утонул, - сказал Северин. - Вне всякого сомнения. Лицо

раздутое, живот напряженный".

"Притом утонул сам собою, - дополнил Вильгельм. - В

противном случае вокруг ванны обнаружились бы брызги воды.

Однако все было чисто и прибрано, как будто Беренгар сам нагрел

себе воду, сам наполнил ванну и улегся в нее по собственной

воле".

"Это меня не удивляет, - отвечал Северин. Беренгар

страдал судорогами, и я сам неоднократно говорил ему, что

теплые ванны прекрасно унимают волнения тела и души. Он много

раз обращался ко мне за позволением принять ванну. Возможно, и

сегодня ночью ему стало нехорошо, и он захотел..."

"Прошлой ночью, - перебил его Вильгельм. - Ибо, как ты

можешь видеть, это тело находилось в воде не менее суток".

"Да, наверное, прошлой ночью", - согласился Северин.

Вильгельм вкратце описал ему события позавчерашней ночи, не

упоминая, что мы без спросу побывали в библиотеке, и опустив

многие другие обстоятельства. Он просто рассказал, что мы

преследовали таинственного незнакомца, унесшего у нас книгу.

Северин, должно быть, понял, что Вильгельм открывает ему только

часть правды, но не стал задавать вопросов. Он лишь заметил,

что если таинственный похититель и вправду Беренгар - для него

было вполне естественно после нервной встряски прибегнуть к

успокоительной ванне. "Беренгар, - добавил лекарь, - был

очень чувствительного сложения. Неприятности и волнения обычно

приводили к приступам, он весь дрожал, обливался холодным

потом, выкатывал глаза и валился на землю, изрыгая беловатую

пену".

"Тем не менее, - сказал Вильгельм, - сначала он должен

был побывать где-то в другом месте. Потому что в купальнях нет

и следа унесенной им книги".

"Да, - с некоторой гордостью подтвердил я. - Я посмотрел

и под кучей его одежды, там, у ванны. Все перетряс, но не

нашел. Вещь не маленькая. В купальне ее нет, это точно".

"Молодец, - улыбнулся мне Вильгельм. - Значит, он

заходил еще куда-то, а затем, то ли действительно пытаясь унять

возбуждение, то ли чтоб скрыться от нашей погони, "пробрался в

купальни и залез в воду. Северин, как ты думаешь, мог с ним от

болезни случиться такой сильный приступ, чтобы потерять

сознание и утонуть?"

"Все возможно, - неуверенно сказал Северин. - С другой

стороны, за эти полтора суток вода вокруг ванны могла и

высохнуть. Может быть, все-таки он сопротивлялся? Почему

исключается вероятность насильственной смерти?"

"Исключается, - сказал Вильгельм. - Где это видано,

чтобы жертва, прежде чем ее утопят, самостоятельно разделась?"

- Северин пожал плечами в знак, что этот аргумент его не

убеждает. Молча, задумчиво разглядывал он ладонь мертвеца и

наконец сказал:

"Странное дело".

"Что?"

"Вчера, осматривая труп Венанция, когда всю кровь смыли, я

заметил одну вещь, но не придал ей значения. Подушечки двух

пальцев на правой руке Венанция имели темный цвет, как будто от

какого-то коричневого красителя. Это выглядело точно так же,

как сейчас - видишь? - у Беренгара. Кроме того, здесь еще

незначительные следы на третьем пальце... Вчера я подумал, что

Венанций измазал руки чернилами в скриптории".

"Очень интересно", - промычал под нос Вильгельм,

наклоняясь к рукам Беренгара. Закат уже занимался, но свет в

помещении был еще очень неярок, и учитель, очевидно, страдал от

отсутствия своих стекол. "Да, весьма интересно, - пробормотал

он снова. - Указательный и большой палец. Окрашены цепком

подушечки. Средний палец. Только внутренняя сторона и совсем

немного. Однако те же загрязнения, в слабой степени, есть и на

левой руке, по крайней мере на указательном и большом пальцах".

"Если б речь шла только о правой руке, можно было бы

думать, что он брал пальцами что-нибудь маленькое или

что-нибудь длинное и узкое..."

"Вроде стилоса. Или какой-то пищи. Или змеи. Или оправы

мощей. Или любой па-точки. Слишком много вариантов. Но

поскольку чернота имеется и на другой руке, это могла бы быть

чашка: правой рукой он ее держит, левой чуть-чуть подпирает".

Северин тем временем легонько массировал пальцы умершего,

но коричневая краска не сходила. Я заметил, что на нем были

рукавицы, употребляемые, очевидно, для обращения с ядовитыми

веществами. Он втягивают носом воздух, видимо, стараясь

определить природу запаха, однако запах, как я понимают, ничего

ему не говорят: "Я мог бы перечислить сколько угодно

растительных, да и не растительных, составов, способных

оставлять следы похожего вида. Одни из этих составов

смертельны, другие нет. У рисовальщиков обычно пальцы выпачканы

золотым порошком..."

"Адельм работал рисовальщиком, - сказал Вильгельм. - Но

бьюсь об заклад, что когда нашли его тело, ты не подумал

осматривать пальцы. Однако эти двое могли, конечно же, трогать

что-то принадлежавшее Адельму..."

"Даже не знаю, что сказать, - произнес Северин. - Двое

мертвых, и у каждого черные пальцы. Что ты думаешь?"

"Ничего не думаю. Nihil seguitur geminis ex particolaribus

unguam.[1] Надо было бы свести оба случая к единому основанию.

Например, существует состав, зачерняющий пальцы того, кто его

коснется..."

Я, в восторге от своих познаний, выпалил окончание

силлогизма: "Пальцы Венанция и Беренгара черны, ergo они

касались состава".

"Вот-вот, Адсон, - сказал на это Вильгельм. - Жалко

только, что твой силлогизм построен неправильно, так как aut

semel aut iterum medium generaliter esto,[1] а в твоем силлогизме

средний термин ни разу не является общим. Это указывает на

ошибку в постановке основной посылки. Я не имел права

утверждать, что у всех, кто касался известного вещества, черны

пальцы, ибо могут быть на земле люди с черными пальцами, но не

касавшиеся вещества. Я должен был сказать иначе: те и только

те, у кого черны пальцы, безусловно, касались этого вещества.

Венанций и Беренгар... ну и так далее. Что дает нам прекрасный

образец Darii, третьего вида в первой фигуре".

"Так у нас есть ответ!" - воскликнул я, страшно

довольный.

"Боже мой, Адсон, до чего ты веришь в силлогизмы! Все, что

у нас есть, - это новый вопрос. То есть мы выдвинули гипотезу,

что Венанций и Беренгар брались за один и тот же предмет,

гипотезу безусловно разумную. Но даже если мы подозреваем о

наличии некоего состава, который один из всех составов

производит подобное действие (что тоже еще, кстати, не

доказано), все равно хорошо было бы нам еще узнать, где они с

этим составом повстречались и зачем полезли его трогать. И

заметь себе, что мы притом не уверены, что именно это вещество,

которое они, предположим, оба трогали, привело их к

смертельному исходу. Представим себе, что некий умалишенный

взял привычку убивать всех, у кого на пальцах золотой порошок.

Можно ли утверждать, что их убивает порошок?"

Я молчал, удрученный. Я привык вообще-то думать, что

логика - универсальное орудие, а сейчас я все больше замечал,

до какой немалой степени польза логики зависит от того способа,

которым ее употребляют. С другой стороны, наблюдая за учителем,

я и сразу уже осознал, и чем дальше, тем сильнее осознавал в

последующие дни, что логика может дать огромную пользу лишь при

одном условии: вовремя прибегать к ней и вовремя из нее

выбегать.

Северин, который, вне всякого сомнения, великим логиком не

являлся, пока что философствовал вслух на основании не логики,

а собственного опыта. "Мир ядов так же разнообразен, как

разнообразны чудеса природы, - говорил он, показывая на целые

полчища банок и склянок, уже виденных нами и в предыдущий раз,

выстроившихся в удивительном порядке на полках вдоль стен и

перемежающихся книжными рядами. - Как я сказал тебе при

прошлом разговоре, многие из этих вот трав в должном количестве

и в должном приготовлении могут стать основой ядовитых напитков

и мазей. Вон наверху datura stramonium, белладонна, цикута; они

дают возбуждение, или сонливость, или то и другое вместе;

приготовленные как полагается, они, прекрасные лекарства, при

избыточном поглощении приводят к смерти. Под ними, ниже, бобы

святого Игнатия, angostura pseudo ferruginea, рвотный орех -

от всех от них перехватывает дух..."

"Но ни одно из этих веществ не оставляет следов на

пальцах?"

"Нет, по-моему, ни одно... Далее. Существуют составы,

опасные только при попадании внутрь. Другие составы действуют

через кожу. Белая чемерица, кукольник, доводит до рвоты тех,