Geum.ru

Книга четвертая

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   53

Торговля едва сочилась тонкой струйкой, главным образом, вследствие

американского бойкота, а теперь и вовсе прекратилась под воздействием

английской блокады. 4 ноября 1939 года после голосования в сенате и палате

представителей было снято эмбарго на вывоз оружия - тем самым был открыт

путь для доставки американского оружия западным союзникам. Именно на фоне

быстро ухудшающихся отношений Самнер Уэллес прибыл 1 марта 1940 года в

Берлин.

За день до его приезда, то есть 29 февраля, Гитлер предпринял необычный

шаг, издав секретную "Директиву по ведению переговоров с мистером Самнером

Уэллесом". Директива требовала проявления на переговорах сдержанности с

немецкой стороны и рекомендовала, "насколько это удастся, дать возможность

говорить Уэллесу". Затем перечислялись пять пунктов - ими должны были

руководствоваться все высшие чиновники, которым предстояло принимать

специального американского посланника. Основной довод немцев сводился к

следующему: не Германия объявила войну Англии и Франции, а наоборот; фюрер

предлагал в октябре заключить мир, но его предложение отвергли; Германия

приняла вызов; военные цели Англии и Франции сводились к "уничтожению

германского государства", поэтому у Германии нет иной альтернативы, кроме

продолжения войны.

"От обсуждения конкретных политических вопросов, - указывалось далее в

директиве Гитлера, - таких, как вопрос о будущем польского государства,

следует уклоняться, насколько это возможно. В случае если (Уэллес) поднимет

такого рода вопросы, в ответ следует сказать, что такие вопросы решаются

мной. Само собой разумеется, полностью исключается обсуждение таких

вопросов, как Австрия и протекторат Богемии и Моравии... Следует избегать

заявлений, которые могут быть интерпретированы... как означающие, что в

настоящее время Германия в какой-либо мере заинтересована в обсуждении

возможностей достижения мира. Напротив, у мистера Уэллеса не должно быть ни

малейших оснований сомневаться в том, что Германия решительно настроена

победоносно завершить эту войну..."

Не только Риббентроп и Геринг, но и сам фюрер следовали букве этой

директивы, когда они, каждый в отдельности, встречались с Уэллесом

соответственно 1, 3 и 2 марта. Судя по обстоятельным записям бесед, которые

делал доктор Шмидт (эти записи были обнаружены среди захваченных

документов), у американского дипломата, человека неразговорчивого и

циничного, должно было сложиться впечатление, будто он, если верить

собственным ушам, оказался в психиатрической лечебнице. Каждый из большой

тройки нацистских заправил излагал Уэллесу свою фальсифицированную версию, в

которой факты были фантастически искажены и даже простейшие слова теряли

свое значение {В присутствии Уэллеса Геринг восклицал, что он, фельдмаршал,

мог бы заявить перед богом и всем миром: "Германия не хотела этой войны. Она

была навязана ей. Но что ей оставалось делать, когда другие хотели ее

уничтожить?" - Прим. авт.}. Подписав 1 марта директиву о подготовке операции

"Везерюбунг", Гитлер на следующий день, принимая Уэллеса, утверждал, что

целью западных союзников в войне является уничтожение, а целью Германии -

мир. Своему собеседнику он прочитал целую лекцию о том, какие усилия он

прилагал, чтобы поддерживать мир с Англией и Францией.

"Незадолго до начала войны английский посол сидел на том же самом

месте, где сидел сейчас Уэллес, и фюрер сделал ему величайшее за всю свою

жизнь предложение".

Все его предложения англичанами были отвергнуты, и теперь Англия

прилагала усилия, чтобы уничтожить Германию. Поэтому Гитлер считал, "что

конфликт придется довести до конца... что не может быть иного решения, чем

борьба не на жизнь, а на смерть".

Неудивительно, что Уэллес доверительно сказал Вайцзекеру и повторил

Герингу: если Германия решительно настроена добиваться военной победы на

Западе, то его поездка в Европу "оказалась бесцельной... и больше сказать

ему нечего".

Хотя Уэллес на переговорах с немцами подчеркивал, что услышанное им из

уст европейских государственных деятелей в ходе поездки предназначено только

для ушей президента, тем не менее он посчитал разумным проявить некоторую

неосторожность и рассказать и Гитлеру, и Герингу, что у него был "долгий,

конструктивный и полезный" разговор с Муссолини и что, по мнению дуче, "все

еще имеется возможность установить в Европе прочный и длительный мир". Если

таковы были мысли итальянского диктатора, то немцы решили, что самое время

поправить своего союзника. Мир - да, но только после оглушительной немецкой

победы на Западе.

Отсутствие ответа от Гитлера на письмо Муссолини от 3 января вызывало у

дуче все большее недовольство. В течение целого месяца посол Аттолико

выяснял у Риббентропа, когда можно ожидать ответа, и намекал при этом, что

отношения Италии с Францией и Англией, как и торговля с ними, улучшаются.

Эта торговля, включавшая продажу итальянских военных материалов,

раздражала немцев, которые без конца заявляли в Риме протесты, утверждая,

что она чрезмерно помогает западным союзникам. Посол фон Макензен

по-прежнему докладывал своему другу Вайцзекеру о "серьезной обеспокоенности"

по поводу отношений с Италией. Вайцзекер и сам опасался, что если ответ на

письмо Муссолини задержится, то это предоставит дуче свободу действий и он и

Италия могут быть потеряны для Германии навсегда.

И тут Гитлеру представился благоприятный случай. 1 марта англичане

объявили, что заблокировали поставку немецкого угля морем через Роттердам в

Италию. Это был тяжелый удар по итальянской экономике. Он вызвал у дуче

яростное возмущение против англичан и в то же время дал толчок для

потепления отношений с немцами, которые тут же пообещали изыскать средства

доставки угля по железным дорогам. Воспользовавшись этими благоприятными для

Германии обстоятельствами, Гитлер 8 марта подготовил ответное письмо

Муссолини, которое Риббентроп через два дня лично доставил в Рим.

Фюрер не извинялся за задержку с ответом на письмо дуче, но в весьма

корректном тоне детально излагал свои замыслы почти по каждому вопросу,

проявив такое многословие, каким не отличался ни в одном предыдущем письме,

адресованном итальянскому партнеру. Он оправдывал нацистский альянс с

Россией, оставление финнов на произвол судьбы, полное уничтожение польского

государства.

"Если бы я вывел германские войска из генерал-губернаторства, это не

принесло бы умиротворения Польше, а вызвало бы страшный хаос. И церковь

оказалась бы не в состоянии осуществлять свою функцию восхваления

всевышнего, а священникам отрубили бы головы..."

Что касается визита Самнера Уэллеса, продолжал Гитлер, то американец

ничего не добился. Фюрер по-прежнему полон решимости предпринять наступление

на Западе. Он понимает, "что предстоящий поход не из легких, что это будет

ожесточеннейшее в истории Германии сражение... сражение не на жизнь, а на

смерть".

И тут, как опытный игрок, делающий хорошую подачу, Гитлер предлагает

Муссолини вступить в войну:

"...Дуче, не может быть никаких сомнений в том, что исход войны решит

также и будущее Италии... Наступит день, и Вы столкнетесь с теми самыми

противниками, которые сегодня сражаются против Германии... Я также понимаю,

что судьбы наших двух стран, наших народов, наших революций и наших режимов

неразрывно связаны...

И наконец, позвольте заверить Вас, что, несмотря на все, я верю, рано

или поздно судьба заставит нас сражаться бок о бок, то есть и Вам не

избежать этого вооруженного столкновения независимо от того, как отдельные

аспекты нынешней ситуации развиваются сегодня, и тогда Ваше место, как

никогда раньше, будет рядом с нами, точно так же, как мое место - рядом с

Вами".

Муссолини был польщен содержанием письма и тотчас заверил Риббентропа в

своем глубоком убеждении, что его место "на огневом рубеже" на стороне

Гитлера. Нацистский министр иностранных дел со своей стороны, не теряя

времени, старался умаслить гостеприимного хозяина. Фюрер, сказал он,

"глубоко возмущен последними шагами англичан, пытавшихся блокировать

доставку в Италию немецкого угля морем". Сколько угля требуется итальянцам?

От 500 до 700 тысяч тонн в месяц, отвечал Муссолини. Германия готова, бойко

заверил Риббентроп, поставлять миллион тонн ежемесячно и обеспечить

железнодорожный транспорт для его доставки.

11 и 12 марта состоялись две продолжительные встречи этих деятелей при

участии Чиано, и стенографические записи доктора Шмидта свидетельствуют, что

Риббентроп на них в полной мере проявил свою претенциозность. Хотя имелись и

более важные вопросы, нуждавшиеся в согласовании, немецкий министр

иностранных дел вытащил на свет перехваченные польские дипломатические

депеши из западных столиц, чтобы показать "чудовищную вину Соединенных

Штатов в этой войне".

"Министр иностранных дел пояснил, что эти документы показывают особо

зловещую роль американских послов Буллита (Париж), Кеннеди (Лондон) и

Дрекселя Биддла (Варшава)... Они дают лишь в общих чертах представление о

тех махинациях еврейско-плутократических клик, под влиянием которых при

поддержке Моргана и Рокфеллера оказались все, включая самого Рузвельта".

В течение нескольких часов надменный нацистский министр иностранных дел

самовлюбленно витийствовал, выдавая при этом привычное для него незнание

обстановки в мире, подчеркивая общность судеб двух фашистских государств,

делая акцент на том, что Гитлер вскоре предпримет наступление на Западе, в

течение лета разобьет французскую армию и выгонит англичан с континента еще

"до окончания года". Муссолини в основном слушал, лишь изредка делая

замечания, сарказм которых, очевидно, не доходил до нацистского министра.

Когда, например, Риббентроп высокопарно заявил, что "Сталин отвергает идею

мировой революции", дуче, как свидетельствует запись Шмидта, возразил: "И вы

этому действительно поверили?" Когда Риббентроп сказал, что "нет ни одного

немецкого солдата, который бы не верил, что победа будет достигнута в этом

году", Муссолини заметил: "Это исключительно интересно". В тот вечер Чиано

записал в своем дневнике:

"После беседы, когда мы остались вдвоем, Муссолини сказал, что не верит

ни в немецкое наступление, ни в полный успех немцев".

Итальянский диктатор обещал изложить свою точку зрения на совещании,

намеченном на следующий день. Риббентроп почувствовал некоторую

обеспокоенность по поводу того, какой она, эта точка зрения, может

оказаться, и телеграфировал фюреру, что ему не удалось хотя бы прояснить

замыслы дуче.

Но оснований для беспокойства не было. Муссолини на следующий день

предстал совсем другим человеком. Совершенно неожиданно, как замечает Шмидт,

он "стал выступать в поддержку войны". Вопрос заключается не в том, говорил

он Риббентропу, вступит ли Италия в войну на стороне Германии, а когда.

Вопрос времени "крайне деликатен", ибо ему не следует вмешиваться, пока не

будут завершены все приготовления у партнера, чтобы не обременять его

дополнительными заботами.

"Во всяком случае он должен заявить на этот раз со всей ясностью, что

Италия в финансовом отношении не в состоянии выдержать длительную войну. Он

не может позволить себе расходовать по миллиарду лир ежедневно, как это

делают Англия и Франция".

Это заявление на некоторое время привело, очевидно, в замешательство

немецкого министра, и он попытался было вынудить дуче назвать конкретную

дату вступления Италии в войну, но тот, проявляя осмотрительность, старался

не связывать себя обязательствами. "Наступит момент, когда четко определятся

отношения Италии с Францией и Англией, то есть произойдет разрыв отношений с

этими странами", - сказал Муссолини и добавил, что спровоцировать такой

разрыв не составит особого труда. Сколько ни упорствовал Риббентроп, он так

и не добился, чтобы Муссолини назвал конкретную дату. Очевидно, Гитлеру

самому придется вмешаться в это дело. Затем нацистский министр иностранных

дел предложил провести очередную встречу между двумя вождями в Бреннере во

второй половине марта, после 19-го, с чем Муссолини охотно согласился.

Риббентроп, между прочим, даже словом не обмолвился о планах Гитлера

оккупировать Данию и Норвегию. Существуют такие секреты, о которых не

извещают своего союзника, даже если оказывают на него давление, чтобы

перетянуть его на свою сторону.

Хотя ему и не удалось выяснить у Муссолини конкретную дату вступления в

войну, все же немецкий министр вырвал у дуче обязательство вступить в нее.

"Если он хотел усилить союз держав оси, - писал Чиано в дневнике, - то он

этого добился". По возвращении Самнера Уэллеса в Рим после посещений

Берлина, Парижа и Лондона он вновь встретился с Муссолини 16 марта и

обнаружил в нем разительную перемену.

"Казалось, он сбросил с себя какой-то огромный груз, - писал позднее

Уэллес. - ...Я часто размышлял, не решился ли он за две недели, прошедшие со

времени моего первого визита в Рим, перейти Рубикон, а во время визита

Риббентропа втянуть Италию в войну".

Уэллесу не было надобности удивляться этому. Как только Риббентроп в

своем специальном поезде покинул Рим, колеблющийся итальянский диктатор стал

сомневаться, правильно ли он вел себя с немецким министром иностранных дел.

"Он опасается, - записал Чиано в своем дневнике 12 марта, - что зашел

слишком далеко, дав обязательство вступить в войну против западных

союзников. Теперь он хотел бы убедить Гитлера не предпринимать наступления

на суше и надеется -добиться этого во время встречи на Бреннерском

перевале". Однако Чиано, каким бы ограниченным он ни был, предвидел, чем все

кончится. "Нельзя отрицать того, - писал он в дневнике, - что дуче восхищен

Гитлером, причем восхищение это связано с какими-то глубоко укоренившимися в

его мозгу понятиями. Фюрер добьется от дуче значительно больше, чем

Риббентроп". Это было правдой, но с некоторыми оговорками, в чем мы вскоре

убедимся.

Едва Риббентроп вернулся в Берлин, как тут же (13 марта) позвонил

Чиано, передав просьбу провести встречу в Бреннере раньше, чем было

договорено, а именно 18 марта. "Немцы просто невыносимы, - взорвался

Муссолини. - Они не дают времени ни вздохнуть, ни обдумать вопрос". Тем не

менее он согласился с новой датой.

"Дуче нервничает, - отмечает Чиано в дневнике. - До настоящего времени

он питал иллюзии, что реальную войну вести не придется. Перспектива

предстоящего столкновения, в котором он может остаться в стороне, беспокоила

его и, выражаясь его словами, унижала". Падал снег, когда утром 18 марта

1940 года поезда двух диктаторов приближались к небольшой приграничной

станции у Бреннерского перевала. Эта встреча, как некая уступка Муссолини,

состоялась в его личном вагоне, но говорил почти все время только Гитлер.

Вечером Чиано в своем дневнике подвел итоги этого совещания:

"Совещание скорее напоминает монолог... Все время говорит Гитлер...

Муссолини слушает его с интересом и вниманием. Он говорит мало и

подтверждает свое намерение идти вместе с Германией. Он оставляет за собой

лишь выбор времени вступления в войну". Далее Муссолини сказал, когда ему

наконец представилась возможность вставить хотя бы слово, что "невозможно

оставаться нейтральным до окончания войны". Сотрудничество с Англией и

Францией немыслимо. Мы их ненавидим. Поэтому вступление Италии в войну

неизбежно". Гитлер потратил более часа на то, чтобы убедить дуче в этом,

если, конечно, Италия не хочет остаться в стороне и, как он добавил,

превратиться во "второстепенную державу". Но, ответив на главный вопрос, к

удовлетворению фюрера, дуче начал выдвигать условия, позволявшие ему не

связывать себя конкретными обязательствами.

...Большой проблемой являются сроки вступления... Для этого необходимо

выполнить одно условие. Италии предстоит "очень хорошо подготовиться"...

Финансовое положение не позволяет ей вести затяжную войну... Он спросил у

фюрера, угрожает ли Германии какая-либо опасность, если наступление будет

отсрочено. Он не думает, что такая опасность существует... Иначе он завершил

бы свои военные приготовления в три-четыре месяца и не оказался в

затруднительном положении, видя, как его товарищ сражается, а он обречен

только демонстрировать силу... Ему хотелось бы предпринять нечто большее, но

в настоящее время он не в состоянии это сделать.

Нацистский главарь не намеревался откладывать наступление на Западе -

он так прямо и сказал об этом. Но у него имелось "несколько теоретических

соображений", которые помогли бы Муссолини разрешить его трудности,

предприняв фронтальное наступление в гористой Южной Франции, поскольку этот

конфликт, по его мнению, "будет стоить много крови". Фюрер предложил: а

почему бы не выделить сильную итальянскую группировку, которая вместе с

немецкими войсками будет наступать вдоль швейцарской границы в сторону

долины реки Рона "для того, чтобы обойти французско-итальянский альпийский

фронт"? Перед этим, разумеется, основные немецкие армии начнут теснить назад

французские и английские силы на севере. Гитлер явно пытался облегчить

положение итальянцев.

"Когда враг будет разгромлен (в Северной Франции), наступит момент для

активного вмешательства Италии, и не на самом тяжелом участке альпийского

фронта, а где-то в другом месте... - продолжал фюрер. - Исход войны будет

решен во Франции. Покончив с Францией, Италия становится хозяйкой

Средиземноморья, и Англии придется пойти на заключение мира".

Следует отметить, что Муссолини сразу же уловил забрезжившую

перспективу получить так много после того, как немцы возьмут на себя

основную тяжесть войны.

"Дуче ответил, что, как только Германия осуществит победоносное

наступление, он немедленно вмешается... Он не станет терять времени... когда

союзники окажутся настолько ошеломлены в ходе немецкого наступления, что

потребуется только второй удар, чтобы поставить их на колени".

Но с другой стороны, если прогресс Германии будет медленным, то дуче со

вступлением в войну повременит.

Эта грубая, трусливая сделка, очевидно, не вызывала особого

беспокойства у Гитлера. Если личная привязанность Муссолини к фюреру, как

говорит Чиано, была связана с "какими-то глубоко укоренившимися в его мозгу

понятиями", то можно утверждать, что тяготение друг к другу было взаимным по

тем же самым необъяснимым причинам. Вероломный, каким он показал себя по

отношению к некоторым из самых близких друзей, Гитлер вместе с тем сохранял

странную лояльность по отношению к своему ничтожному партнеру, которая не

ослабевала, а усиливалась, когда превратности судьбы настигли чванливого и

спесивого "римского цезаря", а затем наступила катастрофа. Это один из

парадоксов нашего повествования.

Во всяком случае, очень немногие из немцев, особенно среди генералов,

считали: очень важно, что наконец-то Италия торжественно обязалась вступить

в войну. Нацистский главарь опять сумел направить помыслы дуче в сторону

новых, предстоявших в скором времени завоеваний. Но о самом ближайшем

завоевании, намечавшемся на Севере, Гитлер ни словом не обмолвился своему

другу и союзнику.


Планы заговорщиков снова срываются


Еще раз участники антинацистского заговора попытались уговорить

генералов сместить фюрера - на этот раз до того, как он предпримет новую

агрессию на Севере, о которой они прознали. Гражданские заговорщики вновь

хотели получить от английского правительства заверение в том, что оно

заключит мир с антинацистским режимом и что при любом соглашении с новым

правительством рейха за Германией сохранятся территории, приобретенные во