Командиры полков разъезжались после встречи Нового года у командира дивизии. Последним уехал командир 332-го, майор Барабанов
| Вид материала | Документы |
- Эрнест фон Валь Воспоминания, 3780.59kb.
- Пирамиды Темпло Майор и услышать рассказ, 81.57kb.
- Программа 1 !!!Подарок от туроператора автобусная обзорная экскурсия по Киеву (10., 106.84kb.
- Список почетных граждан муниципального образования город донской, 221.8kb.
- Книга памяти, 1160.81kb.
- «красные» и «белые», 156.94kb.
- План работы музея на 2010/2011 учебный год Втечение года, 91.99kb.
- Программа 1 Прибытие в Катманду страну Гималаев. Встреча и трансфер в г-цу. После мини, 198.01kb.
- Вариант №12 Часть 1, 109.08kb.
- Виктор Ярославский Военные методы в бизнесе. Тактика Часть первая. Командир. Глава, 510.05kb.
- Нет, конечно, - сказала Таня.
- А знаете, почему вспомнил? Потому что сегодня, когда о Паулюсе узнал, в первый раз подумал про свою жизнь после войны. - Левашов молча прошел несколько шагов, потом сказал: - Синцов, когда я вашу записку отдал, рассказывал мне про вас.
- Что?
- Как вы вместе из окружения шли.
- А-а, - сказала она и ничего не добавила.
- Можно один вопрос, раз уж заговорили? Между им и вами не было и нет?
- Пока нет.
- Интересная вы женщина. Как думаете, так и говорите.
- А что, это плохо?
- Нет, хорошо.
"А что хорошего? - подумала Таня. - Говорю так, потому что, если это случится, они все равно будут знать: и Росляков, и этот замполит полка, и тот замполит, там, у него в батальоне... Потому что здесь все равно все у всех на глазах. И ничего в этом нет хорошего. Другое дело, что я не боюсь этого. Когда вместе шли из окружения и он с Золотаревым спас меня, я была просто благодарна ему, и больше ничего. Это мне только кажется, что я уже тогда что-то чувствовала. А на самом деле, хотя невозможно признаться ему в этом, я в первый раз подумала о себе и о нем в госпитале, после того как рассказала ему про смерть Маши. И когда уже уходил, почувствовала, что хочу увидеть его еще раз. А в батальоне, когда пришла и увидела, как он рад мне, поняла, что с нами обоими должно еще что-то случиться. И сколько потом ни думала, ни ругала себя: откуда такая уверенность? - все равно она есть и стала еще сильней, чем тогда, в первую минуту".
Идя сейчас с Левашовым, она с тревогой подумала о том, что раньше не приходило в голову. За эти пять дней там, среди немцев, ее чувство к Синцову выросло и стало другим, чем было. А он? Мог ли он думать о ней? До нее ли ему было? Поймет ли он ее? А если не поймет, то вообще ничего не поймет. И, может быть, даже удивится ее приходу.
- От полка до батальона, так и быть, дам в провожатые своего ординарца Феоктистова, - сказал Левашов. - Будете топать с ним, как Пат и Паташон.
- Спасибо, - ответила Таня.
"Ну что я с самого начала скажу, когда приду туда, к нему в батальон? Поздравлю с тем, что они взяли в плен генерала. А потом? Расскажу, что все узнала, ему, как обещала, и оба его товарища живы и поправляются. Он, конечно, будет рад и поблагодарит. А потом? И что это за глупая привычка обо всем думать заранее!" - выругала она себя и вдруг спросила Левашова:
- Как считаете, здесь, у нас в армии, завтра еще будут бои? - спросила, подумав не об армии, а о Синцове, потому что уже несколько дней боялась за его жизнь больше, чем за свою собственную.
- Откровенно говоря, мечтаю, чтоб фрицы сдались, - сказал Левашов. - Видом их смерти, как говорится, насытили свою душу. Я лично, по крайней мере. И нам пора помыться, погреться, привести себя в людской вид. Если и теперь, после всего, не увидим белого флага, солдаты сами себя не пощадят, а фрицев в порошок сотрут. Надоело! Хорошо бы, сразу сдались, - еще раз повторил он. - Только знаете, чего боюсь?
- Чего?
- Тишины. Почему-то думаю: наступит тишина, и спать не смогу. Как на это медицина смотрит?
- Не думала об этом. Я хуже всего в своей жизни спала, когда меня от партизан в город на связь послали. В партизанах - привыкла к оружию. А тут, особенно первое время, из головы не выходило, что фашисты могут в любую ночь прийти, а я - безоружная. Чувствовала себя как голая.
- Каждый по-своему с ума сходит. - Левашов вспомнил о жене и вздохнул.
- Вот мы и дошли. Зайдете погреться или сразу дать вам Феоктистова?
- Если можно, сразу.
Когда Таня пришла, Синцов спал.
В большом подвале большого и когда-то, наверное, высокого дома, куда ее привел ординарец Левашова, длинный, как коломенская верста, Феоктистов, она увидела сидевшего за столом у телефона лейтенанта. Когда она вошла, лейтенант быстро встал и пошел навстречу. Он оказался очень маленьким, но строгим, - сразу спросил:
- К кому прибыли?
Она объяснила, что хочет видеть капитана Синцова. Но он так сердито сказал, что капитан Синцов спит, словно не дал бы разбудить своего комбата, явись тут хоть сам генерал!
- А как вы думаете, скоро он проснется?
Строгий маленький лейтенант даже не стал отвечать на это, а спросил, по какому она вопросу. Может быть, он, как начальник штаба батальона, может заменить капитана?
Улыбнувшись его суровости, Таня сказала, что нет, он не может заменить капитана, - она по личному вопросу.
- Тогда садитесь, ждите, - строго проговорил маленький лейтенант. - Раньше чем через два часа все равно не разбужу.
- Правильно. - Таня села. - Как ваша фамилия, товарищ лейтенант?
- Ильин, Николай Петрович. - Он поколебался и добавил: - Можно - Николай.
Но она не воспользовалась разрешением.
- Я посижу, товарищ лейтенант, если не помешаю, конечно.
Он долго смотрел на нее и вдруг улыбнулся.
- Чему улыбаетесь?
- Сам не знаю. Наверно, давно женщин не видел.
- А я у вас уже была в батальоне, пять дней назад. Но вы тогда спали, - вспомнила Таня ту ночь и накрытую полушубком маленькую фигурку рядом с проснувшимся Синцовым.
Ильин посмотрел на нее внимательно, словно что-то сообразил, и позвал:
- Иван Авдеич!..
Откуда-то сбоку, из-за плащ-палатки, вышел Авдеич, спросонок прилаживая на голове ушанку, хмуро покосился на Таню и мягко, по-стариковски приставил валенок к валенку.
- Здравия желаю, товарищ военврач третьего ранга!
- Здравствуйте!
Таня была очень рада увидеть его, потому что он и тогда, когда Синцов отправил его дежурить вместе с ней в госпитале, сначала был такой же заспанный и со сна сердитый. А потом оказался самым добрым человеком, и все у него нашлось: и теплый чай во фляжке, и пшенный концентрат в котелке, и махорка. И главное, он настоял в ту ночь, чтобы она поспала. Смешно было чувствовать себя старшей по званию рядом с этим стариком солдатом. Настоял: "Спи!" И она послушалась и проспала целых четыре часа, как у Христа за пазухой.
По взгляду, которым обменялись теперь маленький лейтенант и Авдеич, Таня почувствовала, что о ней тут не раз говорили, неизвестно только - хорошее или плохое.
- Крепко спит капитан?
- Как убитый. То всегда руки под голову ложит, а тут лег ничком - и как нет его! Будить?
Ильин посмотрел на Таню. И она поняла, что, несмотря на всю свою строгость вначале, если она сейчас скажет: "Разбудите", - он не одобрит, но разбудит. Но ей, наоборот, хотелось, чтобы он одобрил ее, а главное, стало по-матерински жаль Синцова, когда Авдеич сказал, что он спит не как всегда, а ничком.
- Не надо будить. Я сама устала, спать хочу. Где-нибудь тоже прилягу у вас пока. Если можно.
- Мы бы вам его разбудили, - теперь, после ее слов, Ильин смягчился и счел возможным объяснить, почему не хотел будить капитана, - да уж больно он устал. Прошлую ночь не спал: в операцию ходил, генерал-майора Инсфельда, командира двадцать седьмой пехотной дивизии, в плен взял.
- Я слышала. Как раз с этим и хотела его поздравить.
- Ну и правильно. Действительно, есть с чем поздравить... А потом в полк доставлял, а потом в штаб армии повез. А когда вернулся, с разведчиками пообедал. Двое суток глаз не сомкнул. А спать человеку все же надо. - Ильин улыбнулся. - Неужели мы когда-нибудь опять будем спать, как до войны? Я позавчера ночью заснул у телефона, и знаете, чего мне приснилось? Что сплю, и никто меня не будит...
Таня рассмеялась:
- Теперь скоро все сразу выспимся.
- Похоже на то, - сказал Ильин. - На завтра приказа о наступлении пока не отдано. - И спросил Авдеича: - Где военврача отдохнуть устроим?
- Можно у капитана. Завалишина в полк вызвали, вряд ли скоро вернется.
- Ну что ж, устройте там. Капитан у нас тихо спит, не потревожит вас. - Ильин усмехнулся. - А я, как говорится, в чем душа держится, а когда сплю, стекла в хате дрожат. Может, покушать хотите?
- Нет, спасибо.
Таня хотела скорей увидеть Синцова, а больше ровно ничего не хотела. И спать, как ей казалось, тоже не хотела.
Она прошла вслед за Авдеичем туда, за немецкую пятнистую плащ-палатку, из-за которой он появился. Вошла и удивилась: эта часть подвала была похожа на самую настоящую комнату. Посредине - длинный раздвижной стол, несколько мягких кресел, почти таких же, какие она видела в квартире Нади. На полу - ковер, правда сильно затоптанный, в углу, рядом с буфетом, - широкий продавленный кожаный диван. Ей показалось, что Синцова здесь нет. И только успев удивиться этому, она заметила, что часть помещения отделена еще одной немецкой плащ-палаткой, подвешенной к потолку на загнутом кронштейне; наверно, там, за этой плащ-палаткой, и спал Синцов.
- Генерал-майор ихний, которого взяли, здесь проживал, - объяснил Авдеич. - Капитан на его койке спит. Но койка небогатая, гармошкой складывается и с одним одеялом солдатским. А вы тут прилягте. - Он снял с гвоздя полушубок и бросил его на диван. - Укройтесь.
Сказал и вышел.
Примостясь на диване, она скинула валенки и завернула ноги в полушубок. Очень хотелось сунуть ноги обратно в валенки, перейти комнату, отдернуть пятнистую немецкую плащ-палатку и посмотреть на Синцова, как он там лежит и спит. Борясь с этим желанием, она прислушалась. Синцов правда спал очень тихо. Но ей все-таки казалось, что до нее доносится его усталое дыхание.
Ей мешало подойти к нему чувство неловкости перед людьми, которые доверчиво устроили ее здесь, не допуская мысли, что она может разбудить их комбата. Было бы стыдно, если бы кто-то вошел и застал ее стоящей над ним. А ей не хотелось, чтобы ей было перед кем-нибудь стыдно ни сейчас, ни потом...
Она проснулась, вздрогнув еще во сне от резкого металлического щелчка. Спиной к ней стоял Синцов, и рядом с ним, тоже спиной, еще кто-то, высокий. Синцов держал навскидку немецкий автомат и, как ей показалось, почему-то целился в стену.
- Вот поэтому и не взял тебя ночью с собой, что ты, оказывается, владеть оружием еще не научился, - говорил Синцов негромким сердитым голосом. - Трофеи любишь, а стрелять из них не умеешь. У немецкого автомата какая болезнь? Пружина в магазине слабая. Если при полностью снаряженном магазине не стрелял день-два, а потом не проверил, она может подвести - не подать очередной патрон. Как у тебя сегодня. Куда это годится?
- В первый раз, товарищ капитан!
- А для похоронной два раза не надо. Не окажись с тобой рядом Авдеича - сидел бы писал сейчас похоронную твоей мамаше. Веселое дело.
- Не думал, что вам донесут.
- Не донесут, а доложат. Повторите!
- Доложат.
- Вот так! Иди. И скажи спасибо, что не при бойцах выволочку получил. В другой раз не пожалею. Автомат свой забери. Он мне не нужен, тем более грязный.
Высокий взял из рук Синцова автомат и вышел, на ходу обиженно дернув плечами. Синцов повернулся к Тане и увидел, что она лежит с открытыми глазами.
- Давно не спите?
- Нет, только что. - Она села. - Кого это вы так?
- Нашего Рыбочкина, адъютанта. Беззаветный парнишка, но приходится воспитывать.
Таня улыбнулась:
- Так сказали о нем, словно вам самому пятьдесят.
- А на войне сам себе иногда кажешься старше, чем есть, - без улыбки сказал Синцов и, бросив руку за спину, не глядя подвернув под себя кресло, сел напротив Тани. - Ты даже не представляешь себе, как я рад тебя видеть! - Он крепко стиснул ей руку, кажется, хотел задержать, но отпустил. Впервые сказал ей "ты". Раньше никогда не говорил. Хотя мог бы давно. Даже когда шли из окружения и когда потом тащил ее с Золотаревым - все авно все на "вы". И он, и она ему: "Иван Петрович". С Золотаревым на "ты", а с ним - на "вы". Она смотрела ему в лицо и молчала.
- Надолго к нам?
- В принципе отпускная до завтра, до утра.
- Значит, ночуешь у нас при всех обстоятельствах. А утром проводим тебя.
"Да, при всех обстоятельствах... - подумала она. - Обстоятельства простые - взяла и пришла к тебе, и никуда не хочу от тебя уходить..." Она посмотрела на него так, словно сказала все это вслух.
- Я узнала про ваших товарищей. Они оба живы и поправлются.
- Спасибо огромное! Видели их? - снова перешел он на "вы".
- Нет, узнала через других. Так до сих пор все и сидела со своими немцами. Только сегодня в шестнадцать закончила их эвакуацию и прямо к вам.
- Молодец! - Он снова крепко стиснул ей руку и снова отпустил.
"Ясно, молодец! - улыбнулась она самой себе. - Теперь вижу, что оба хотели этого. А сделала я".
- Скажи мне, который час? - Она наконец тоже впервые сказала ему "ты".
Он посмотрел на часы.
- Двадцать один ровно.
- Хочу умыться. - Она встала, огорченная тем, как мало остается времени.
- А может, вообще хочешь помыться после этого их госпиталя? - спросил он. - Особых условий у нас нет, конечно. Но все же чулан плащ-палаткой завешен, таз дадим и чайник с кипятком - все, что в силах.
Она ничего не ответила, только радостно кивнула, и он, отдернув плащ-палатку в изголовье своей койки, достал из-под подушки и протянул ей полотенце.
- Чистое.
- Что у вас тут готовится? - Она кивнула на стол.
Она только теперь, когда встала, заметила, что на столе кругом стоят приборы - тарелки и кружки, а посредине еще что-то, накрытое газетами.
- Решили немного отметить, что Паулюса в плен взяли и в батальоне у нас тоже сегодня одно событие...
Она уже знала об этом и от Левашова и от Ильина и ждала, что он сейчас скажет ей об этом сам, но он не сказал.
- В общем, собрали понемногу и пайкового и трофейного. Так и так собирались тебя будить, чтобы вместе.
- А я не задержу вас? - спросила она, взмахнув полотенцем.
- Ничего, подождем.
- Я быстро.
Они вместе вышли в соседний подвал. Теперь там за столом у телефона сидел не Ильин, а этот длинный, которого отчитывал Синцов. Он поднялся и, стоя у стола, с любопытством смотрел на Таню.
- Чего стал, знакомься, - сказал Синцов и, когда Рыбочкин подошел и поздоровался, спросил его: - Где Иван Авдеич?
- Вышел куда-то.
- Я покажу, где помыться. А ты зови Ильина и Завалишина. Будем ужинать.
Синцов пошел вместе с Таней, но в это время затрещал телефон, и Рыбочкин крикнул вдогонку:
- Товарищ капитан, вас!
Синцов вернулся и, беря трубку, кивнул Рыбочкину:
- Сходи, покажи!
"Девятый на проводе", - услышала Таня, выходя вместе с Рыбочкиным, громкий и, как ей показалось, встревоженный голос Синцова. Услышала и подумала: "Неужели его куда-нибудь вызовут?"
Синцова никуда не вызвали. Когда Таня вернулась, все уже сидели за столом и ждали ее.
- С легким паром! - сказал Завалишин, усаживая ее между собой и Ильиным, напротив Синцова.
Она кивнула и улыбнулась Завалишину. У него было такое же заспанное доброе лицо, как и тогда, в прошлый раз, и те же очки, с одним треснувшим посередине стеклом.
- У вас, можно сказать, настоящая баня. Я даже голову вымыла.
- Настоящую баню для всех и вся подготовим, когда с фрицами закончим, - сказал Ильин, - а пока кто как ухитряется, в зависимости от обстановки и характера. Иван Петров, например, - он кивнул на Синцова, - каждое утро до пояса снегом, а Рыбочкин если через день за ушами потрет - и на том спасибо!
- Ладно тебе! Я его и так сегодня расстроил. - Синцов взял флягу и налил Рыбочкину первому.
Сначала выпили за главное сегодняшнее событие - за пленение Паулюса, а потом, как выразился Завалишин, "за трофей нашего батальонного масштаба". Рыбочкин, обращаясь к Тане, порывался рассказать на высоких нотах, как действовал при этом командир батальона, но Синцов не дал, так махнул на него рукой, что Рыбочкин на полуслове замолчал. Тане даже стало жаль его: после того, как она слышала выговор, полученный им от Синцова, ей показалось, что Рыбочкин хотел, превозмогая обиду, из принципа отдать должное совершенному без его участия подвигу капитана, а ему не позволили и снова обидели. Она вообще была полна добра к этим людям, которые, как ей казалось, каждый по-своему любили человека, к которому она пришла.
- А теперь выпьем за Таню, - вдруг сказал Синцов, поглядев ей прямо в глаза. - И вы все выпейте за нее, ребята, потому что я ее очень люблю.
И кто-то сказал что-то еще, пока он смотрел на нее, и, кажется, все выпили, и она тоже выпила, не поглядев в кружку, и, пошарив по столу, взяла сухарь и закусила, и сухарь очень громко хрустнул на зубах.
А Синцов все еще смотрел на нее. И лицо у него было молодое и веселое. И она не могла вспомнить, говорил ли он когда-нибудь при ней "ребята" тогда, в сорок первом, в окружении. У нее вдруг навернулась слеза от мысли: почему они не встретились с ним раньше, до Николая, до войны, до всего, что было потом в ее жизни?
- Ты чего? - спросил он и, дотянувшись рукой через стол, мягко, пальцем, смахнул у нее со щеки слезу.
Она ничего не ответила. Она не понимала, что пришедшая ей в голову мысль была глупой и несправедливой. Ей искренне казалось, что тогда, семь лет назад, еще никого не встретив и ни на кого не потратив своих чувств, она была богаче, чем сейчас. Ей не приходило в голову, что тогда, в свои девятнадцать лет, она была гораздо бедней, чем сейчас, когда ей двадцать шесть и когда она сидит напротив него здесь, на войне.
- Зачем сухари грызете? - спросил Ильин. - Шоколадом закусите! Голод, голод, а запас шоколада у генерала под койкой все же был захованный!
- Лучше сначала картошечки, - улыбнулась Таня. - Я ее вот такую, жареную, уж и не помню, когда ела!
- Картошечки так картошечки! - Ильин придвинул ей сковородку. - А полушубок скиньте, жарко!
- Да, правда. - Таня сбросила полушубок на спинку кресла.
- На сегодня нам подвезло, - сказал Ильин. - Печка немецкая, казенного образца и кокс к ней. Будем жить, как паны, жечь без остатка. Как тогда, когда ты к нам в первую ночь в батальон пришел, - напомнил он Синцову.
- Ты вообще тепло любишь, - сказал Завалишин.
- А кто его не любит, дворовая собака и та любит. А экономии не развожу, потому что завтра все равно выгонят.
- Кто выгонит? - удивилась Таня, подумав, что он говорит о немцах.
- Еще не знаю. Кто повыше, тот и выгонит. Или Туманян - он уже прицеливался, спрашивал, как разместились. Или штаб дивизии. Или еще кто. А только нам, грешным, эту квартиру не оставят. Не по чину. А раз выгонят - жжем!
- Он кулак у вас. - Таня кивнула на Ильина и улыбнулась Синцову.
- А начальник штаба должен быть кулаковатый. Все зажимаю на черный день. И боеприпасы, и харчи, и водку - на случай прибытия начальства...
- Про водку врет, - сказал Завалишин. - Зажимает свою собственную. - Он кивнул на кружки. - Небось сам неделю не пил.
- Не понимаю в ней вкуса, - сказал Ильин. - Гораздо больше крепкий чай люблю. А вы?
- А я привыкла за войну. Даже самогон пробовала. У нас его гнали, в партизанской бригаде. Вместо наркоза перед операциями пить давали. А первачом раны обрабатывали.
- Может, еще налить? - спросил Ильин.
- Спасибо, больше не надо. У вас и так тепло.
- Это хорошо, что вам у нас тепло, - вдруг сказал Завалишин. И что-то в его голосе заставило Таню посмотреть ему в глаза.
Оказывается, он не выпил, когда выпили другие, и только теперь поднял свою кружку.
- Мы в батальоне живем между собой по-товарищески, и это, конечно, многое заменяет из того, чего мы лишены. Но не все. Вот вы пришли и сидите с нами, и, хотя мы рады видеть вас у себя, нам в то же время странно на вас смотреть, как будто каждый вынул по фотокарточке и вспоминает... Понимаете, какая история. С чего начал, еще помните?
- Помню.
- Вот за это и пью. За то, что вам у нас тепло, - и нам с вами тоже! -
Он выпил и повернулся к Рыбочкину: - А теперь напоследок давай стихи.
- Почему напоследок? - спросил Ильин.
- А потому, что спать пора. Давай прочти, - повторил Завалишин.
- А что?
- Мое любимое, и ничего другого. А если хочешь другое - читай сначала другое, а мое последним.
- Я сразу его прочту, - пожал плечами, кажется, не очень-то довольный Рыбочкин.
- Еще лучше.
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть,
На свете мало, говорят,
Мне остается жить... -
наклонив голову, начал Рыбочкин неожиданно низким, тихим, немальчишеским голосом. Так начал, что Таня даже вздрогнула от тревожной силы этих слов, имевших слишком прямое значение для каждого из сидевших рядом с ней.
Стихи были памятны по школе, она знала их наизусть, но поняла их только теперь, в эту минуту. Она слушала и смотрела на Синцова; он тоже опустил голову, когда Рыбочкин начал читать, и смотрел перед собой в стол. Она смотрела на Синцова, и ей казалось, что эти стихи относились прямо к нему, ему угрожали, ему напоминали о смерти.
Он сидел неподвижно, слушал, потом поднял голову, посмотрел на Таню и коротко вздохнул, словно хотел сказать ей, что ни она, ни он не могут обещать сохранить друг для друга свою жизнь.
- Вот и все, первое и последнее, - сказал Рыбочкин, дочитав до конца. И лицо и голос у него, когда дочитал, снова стали не мужские, мальчишеские.
- Ну что ж, все так все, - сказал Ильин, вставая.
Все поднялись вслед за ним. Встала и Таня.
- А вы здесь оставайтесь. Комбат вам свою койку уступил. - Ильин показал на завешенный угол. - Чистым уже застелили ее для вас, пока мылись. Будете спать как в раю.
- Вы со мной прямо как няньки!