Командиры полков разъезжались после встречи Нового года у командира дивизии. Последним уехал командир 332-го, майор Барабанов
| Вид материала | Документы |
- Эрнест фон Валь Воспоминания, 3780.59kb.
- Пирамиды Темпло Майор и услышать рассказ, 81.57kb.
- Программа 1 !!!Подарок от туроператора автобусная обзорная экскурсия по Киеву (10., 106.84kb.
- Список почетных граждан муниципального образования город донской, 221.8kb.
- Книга памяти, 1160.81kb.
- «красные» и «белые», 156.94kb.
- План работы музея на 2010/2011 учебный год Втечение года, 91.99kb.
- Программа 1 Прибытие в Катманду страну Гималаев. Встреча и трансфер в г-цу. После мини, 198.01kb.
- Вариант №12 Часть 1, 109.08kb.
- Виктор Ярославский Военные методы в бизнесе. Тактика Часть первая. Командир. Глава, 510.05kb.
Через пять минут после его отъезда командир дивизии, так и не успев распорядиться, был убит, присутствующий при разговоре адъютант - тоже, а полковой комиссар Бастрюков сел в уцелевшую "эмку" и, обгоняя полки, уехал на Керчь. Только вечером, когда из дивизии так и не поступило донесений, другой офицер штаба добрался до нее и выяснил, что там никто не знает о приказе. Два полка все же успели повернуть на Севастополь, а один так и не успел.
Что полковой комиссар Бастрюков сел в машину и, никому ничего не сказав, уехал на Керчь, офицеру штаба сообщили, а что потом было с Бастрюковым, так и не выяснили - все заслонил собой Севастополь.
- А меня командующий в тот день первый раз в моей жизни обозвал подлецом за то, что струсил, не довез приказ до дивизии. И без трибунала, сам поставил к стенке, и маузер вынул, и застрелил бы, рука бы не дрогнула. А я стоял, руки по швам, и молчал. И знал, что вот сейчас умру как подлец и никто обо мне ничего другого уже не докажет, потому что не привез расписки - приказ вручался под бомбами. А не застрелил меня потому, что я не умолял, не объяснял, а стоял и молчал. Все равно жить не хотел, раз вышел из веры. И он опустил маузер и сказал: "Уходи с глаз долой". А что я в дивизии все-таки был, узнал только потом, вечером. А все остальное, между прочим, так и осталось на веру: расписки нет, и живых свидетелей, кроме товарища Бастрюкова, не имеется. И в живых он остался не затем, чтобы подтверждать, как было, - он и дальше жить хочет! И сколько я всего передумал об этом сегодня, после того как его в дивизии увидел, - даже самому стыдно! Бой идет, у Зырянова положение тяжелое, люди гибнут, а я о таком дерьме думаю! И не в силах забыть.
- А зачем о нем забывать? - сказал Синцов. - Если дерьмо не вылавливать, оно век плавать будет.
- Вот именно, плавать будет, - сказал Левашов. - Представления не имел, что он еще на свете живет, думал, сбежал и подох по дороге. И вдруг сегодня, только этого немца с его радио обратно в политотдел дивизии лично доставил, вижу: рядом с Бережным в белом полушубке кто-то знакомый. Гляжу - и глазам не верю: сам товарищ Бастрюков. А Бережной ему на меня: "Замполит триста тридцать второго Левашов! Непременно у него в полку побудьте!" А этот и бровью не повел. Поглядел на меня и головкой кивнул: мол, здравствуйте, товарищ батальонный комиссар! Как будто я - не я и он - не он.
- Ну а ты? - спросил Синцов.
- А что я? Я смотрю на него и думаю: может быть такая вещь, чтобы человек взял и не узнал тебя? Нет, думаю, невозможна такая вещь, потому что оба мы все равно те же самые. И он - он, и я - я. Приложил, как положено, ручку к головному убору и к Бережному: "Разрешите, товарищ полковой комиссар, возвратиться в полк?" Через левое плечо - и пошел. Иду и думаю про товарища Бастрюкова: если бы имел силу убить взглядом - выстрелил бы мне в спину!
- И что дальше?
- Что дальше? - сказал Левашов. - Дальше воевать с фрицами будем, как и до сих пор воевали.
- Так и оставишь это?
- До декабря не знал о его присутствии и вдруг под Новый год фамилию услышал, - вместо ответа сказал Левашов. - Даже спросил одного инструктора, откуда у них в политотделе этот Бастрюков, не из Крыма? Нет, говорит, наоборот, с Карельского фронта прибыл. Вон его куда метнуло!
- Так что же ты думаешь делать? - настойчиво повторил Синцов.
- А что с ним теперь делать? По случаю победы в Сталинграде донос на него за сорок первый год писать? А если он за это время героем стал? Не бывает разве? Вот видишь, к тебе на передний край заехал, а в сорок первом его, бывало, и на вожжах в полк не затянешь...
- Но то, что ты мне про Крым рассказал, - это же из ряда вон выходящее!
- А мало ли было тогда из ряда вон выходящего, - сказал Левашов. - Поглядеть в его послужной список - наверно, натворил с тех пор разных хороших дел! Разве иначе повысят? А я вот не верю, что дела хорошие, а доказать не могу. Да и неохота с ним мараться.
- А если он в другой раз, когда другая тугая подойдет, опять продаст, тогда кто виноват будет? - зло спросил Синцов.
- А ну его к... - выругался Левашов. - Между прочим, если хочешь знать, что я в рот не беру - его заслуга. Когда ехал тогда к ним в дивизию, на нерве принял по дороге из фляги. А если б не принял, может, все же расписку бы взял. И когда после того постоял у командующего под маузером, зарекся пить до мира. А не доживу, так и не выпью ни чарки. Не согласен со мной?
- Не согласен.
- А не согласен, и хрен с тобой. - Левашов вдруг подозрительно вскинул на Синцова глаза. - Что боюсь с ним задраться, не думаешь?
- Не имел в виду.
- Ну и ладно. А в остальном мне решать, я и решаю. - Левашов потер руками лицо и зевнул. - Пойду.
Синцов вышел проводить его из подвала. Хотел проводить дальше, но Левашов отказался:
- Штаб уже на месте, и дорога для меня ясная. А каких-нибудь заблудших немцев я, когда мы с Феоктистовым, не страшусь, даже трех на одного. - Он кивнул на своего выросшего рядом громадного ординарца, прислушался к далеким звукам боя и весело воскликнул: - Все же разрубили, ядри иху мать, фашистов напополам, как гадюку лопатой: голова здесь, ноги там!..
Левашов ушел, а Синцов, оставшись один, постоял под непривычным, только изредка погромыхивавшим небом и, вернувшись в подвал, разбудил Рыбочкина.
- Пободрствуй у телефона, пока Ильин не придет, а я к Зырянову ненадолго схожу.
- Посмотрите свои бывшие места? - сочувственно спросил Рыбочкин.
- Посмотрю. Ивана Авдеича с собой захвачу и обратно отправлю, чтобы знал, где я. Как только Ильин явится, сразу за мной пошли, или раньше, если будет малейшая надобность...
- Как, Иван Авдеич, на ногах еще держитесь? - спросил Синцов, когда они вдвоем вышли из подвала.
- С утра не выпивал, - сказал Иван Авдеич.
- Я не про это. Устали, наверное, сегодня?
- А кто ж теперь не устал! Второй год война идет, все люди устали, - сказал Иван Авдеич и замолчал выжидательно: к чему клонит комбат?
- И я устал, а на месте не сидится, - сказал Синцов, и в том, как сказал, был оттенок виноватости, что не только сам сейчас идет туда, куда ему идти не обязательно, но и тащит за собой ординарца. - Рад все же, что капитана присвоили, - сказал откровенно, как близкому человеку, которым и был для него Иван Авдеич.
- А как же не рады, - сказал Иван Авдеич. - Звание есть звание. - Сказал как старший младшему, для себя лично уже не признавая этого, но понимая, что это значит для других, в особенности для тех, кто помоложе.
При самой заурядной внешности и отчасти сознательно выработанном умении не бросаться в глаза Иван Авдеич - Синцов уже давно понял это - был человек умный и твердый в суждениях о людях, в том числе и о тех, от которых зависел по своей солдатской должности. К Богословскому, у которого был ординарцем до Синцова, он относился со снисходительной добротой, как к человеку слабому, но хорошему. А какого-то неизвестного Синцову капитана, с которым его свела судьба еще до Богословского, откровенно вспоминал как придурка. И когда Ильин, с его молодой строгостью, вдруг зайдя и услышав воспоминания Ивана Авдеича об этом капитане, оборвал его: "Так о командирах не говорят!" - Иван Авдеич, держа руки по швам, спросил: "А как же теперь быть, товарищ лейтенант, коли он хотя и капитан, а воистину придурок?"
Синцов чувствовал к себе со стороны Ивана Авдеича почти отцовское отношение не в том смысле, что ординарец годился ему в отцы по возрасту, а в том смысле, что Иван Авдеич, видимо, соглашался видеть его сыном и одновременно мирился с ним в роли начальника.
Сказав, что звание есть звание, Иван Авдеич молча прошел несколько шагов вслед за комбатом и вдруг спросил:
- Про Голохвостова, генерал-майора, не слышали, товарищ капитан?
- Не слышал.
- В нашем фронте дивизией командует. В одной пулеметной команде с ним в первую мировую были. Я первым номером, а он вторым. А в гражданскую я - красным бойцом, а он - компульроты. Я после гражданской - под демобилизацию, а он - в училище. Он теперь генерал-майор, а я обратно рядовой. А оба с девяностого. Вот что оно, звание-то, значит.
Синцов не ответил. Ждал: что дальше?
- Без вас тут с лейтенантом Рыбочкиным говорили. Я ему рассказываю про этого Голохвостова, а он говорит: "Раз в пятьдесят три года дивизией командует - значит, не далеко пошел, устарел". Выходит, по его, Голохвостов в свои годы командовать дивизией устарел. А я в свои годы солдатом быть не устарел.
- Как вас понять? - спросил Синцов. - Кто же теперь прав?
- А все правы, товарищ капитан, - сказал Иван Авдеич. - Кого кем призвали, тот тем и служит. Война одна на всех. А рассуждения, что от лейтенанта Рыбочкина слышал, они глупые, по молодости лет. Больше ничего. Когда прошли триста метров и Синцов убедился у часового, что именно тут, в подвале, и находится Зырянов, он отпустил Ивана Авдеича.
- Лучше бы тут вас обождать.
- Если понадоблюсь, пришлют за мной. Вы и придете, чтоб не искать.
- Понятно. - Иван Авдеич поправил на плече автомат и скрылся в темноте.
Подвал, где находился теперь командный пункт Зырянова, - тот самый, ошибки быть не могло. Здесь Синцов сидел, когда его назначили командиром батальона, и отсюда, когда не удержались, отходил на следующую улицу.
- Соседу! - поднимаясь с топчана, сказал Зырянов. - Думал завтра сам к тебе наведаться, обмыть, но ты, выходит, быстрей меня.
- А ты откуда знаешь?
- Теперь знаю, потому что по тебе видно, а до этого Левашов сказал. Поздравляю, что обратно меня догнал. - Зырянов сказал это весело и легко, без ревности; за его словами чувствовалось, что снова верит в себя и, если не убьют и не ранят, теперь за недолгий срок вернет себе все, что имел. - Значит, война идет, а канцелярия пишет, присваивает и кому надо и кому не надо. Так как же, обмоем?
- Воздержусь. Со своими еще предстоит... - сказал Синцов.
- А я что, не твой? Я тоже бывший твой, - великодушно сказал Зырянов. - На тогдашнее мое настроение попал бы в замы к холере - обратно в штрафбат угодил бы как пить дать.
- А как сегодня настроение? - спросил Синцов.
- Настроение среднее. И нанес и понес. Немцев при их контратаках положили - снег черный, но и потеряли много. Как сегодня, три дня еще повоевать - без штанов останешься. Какое мое настроение, а, Евграфов? - окликнул он человека, сидевшего в глубине подвала.
- Тебе лучше знать. - По-моему, неплохое, - знакомым Синцову равнодушным голосом сказал человек, сидевший в глубине подвала. Это был младший уполномоченный полкового отделения СМЕРШа. Первые дни боев он, можно сказать, жил в батальоне у Синцова, а последнее время что- то по появлялся. Он поднялся навстречу и молча тряхнул руку Синцову.
- С Евграфовым живем единодушно, - сказал Зырянов. - Сегодня даже вместе с ним немцев гранатами отбивали. Он, оказывается, силен гранаты кидать. Не знал этого за ним. Хорошее чувство самосохранения имеет.
- Ладно трепаться, - сказал Евграфов.
- А ты не обижайся, я любя.
- Как дела в батальоне? - спросил Евграфов у Синцова.
- Дела ничего, - сказал Синцов, - появись сам, посмотри.
- Прикажут - появлюсь.
- Появись, мы не возражаем.
- А это от вас не зависит, - сказал Евграфов. - Хотя бы и возражали. - И повернулся к Зырянову: - Я пойду.
- Обиделся, что ли? - спросил Зырянов.
- Ну чего ты, капитан, дурочку ломаешь, - сказал Евграфов. - Знаешь, что меня еще днем в полк вызывали.
- Днем вызывали, днем бы и шел, а теперь ночуй, раз остался. Может, я боюсь, что мне вместо тебя какого-нибудь крючка пришлют. Лучше уж ты сиди.
- Спасибо.
- Не сердись, дай пять, - сказал Зырянов; в голосе его была искренность.
- Пока, - сказал Евграфов. - С тобой дело иметь - надо молоко на вредность получать.
- А ты там у себя про это предупреди, может, другого желающего не найдется, сам же и возвращайся.
Евграфов ничего не ответил, молча кивнул Синцову и вышел.
- Люблю подначивать, - сказал Зырянов. - Как гвоздь при мне сидел, даже реляцию на него "За отвагу" написал.
- С этим - нет, а с кем-нибудь другим достукаешься.
- Ну и достукаюсь. Я уже раз навсегда решился: или жить, или не жить.
Они стояли посреди подвала, и Зырянов заметил, что Синцов внимательно оглядывает помещение.
- У тебя хуже, что ли? Завидуешь?
- Мой КП здесь две недели находился.
- Когда?
- В октябре.
- Серьезно здесь? - Зырянову все еще не верилось. - Тогда давай за возвращение на старые места! - кивнул он на лежавшую на столе фляжку.
- Наверное, уж выпил и до меня? - сказал Синцов.
- Немного выпил с уполномоченным за то, что он человек, как и все. Жалел, что уходит. В самом деле, еще пришлют вместо него какого-нибудь стервеца, у них этого товара хватает.
- Раз ты уже выпил, а мне еще предстоит, не будем.
- Ну, не будем, - легко согласился Зырянов. - Я сегодня сам лишнего боюсь. Перенервничал за день. Все-таки еще сильно они воюют... Ладно стенки обглядывать. Сядь.
- Все же хорошо, когда в четырех стенах, - присаживаясь, сказал Синцов.
- Это верно. А помнишь, как на третью ночь наступления в Вишневой балке ночевали? - напомнил Зырянов. - Балка Вишневая, а снегу по горло. Я в ту ночь чуть себе все на свете не отморозил. Снегом оттирал, - нет, думаю, врешь, еще пригодится! Я же молодой, мне сорока нет.
- Разве? - удивился Синцов. Ему казалось, что Зырянову больше сорока.
- Тридцать восьмой идет. Я ж на гражданскую тринадцати лет сбежал. Был у Котовского в бригаде юным разведчиком. Фильм "Красные дьяволята" видел? Это про меня. - Зырянов рассмеялся. - В самом деле про меня. Тоже с махновцами воевал. Лазутчиком к ним ходил. Словом, близко к истине.
Синцов встал, еще раз медленным взглядом обвел подвал и сказал, что пойдет, пора.
- Пришлют за тобой, коли нужен, - сказал Зырянов.
- Так ведь это как, - сказал Синцов, - когда теребят, думаешь: будь они неладны, без меня, что ли, не могут обойтись! А когда час - не нужен, два - не нужен, начинаешь думать: как так не нужен!
- Ты в Шестьдесят второй армии в какой был дивизии? - спросил Зырянов.
И когда Синцов назвал дивизию, воскликнул:
- Эх, мать честная! Ко мне час назад инструктор из их политотдела забегал, грелся, старший политрук.
- Какой из себя?
- Такой Афоня конопатый, носик пуговкой, из наших, из русаков.
- Булкин?
- Может, Булкин, а может, Пышкин, - сказал Зырянов, - фамилии не запомнил. Послали проследить, чтоб отставших из их дивизии не было.
- Да-а! - с досадой протянул Синцов и вздохнул: застань он здесь этого Булкина, обо всех бы узнал - и кто жив, и кто не жив. - Не верится даже своим глазам! Из этих же подземелий нас выдавили, и сюда же мы обратно пришли. Стою здесь, в подвале, и кажется, во сне его вижу. Кем мы были и кем стали? И как все это день за днем переворачивалось-переворачивалось и наконец перевернулось!
- Ничего, - усмехнулся Зырянов. - Ты Иван, и я Иван, мы с тобой русские ваньки-встаньки: сколько нас ни валяй, а лежать не будем. Фрицам теперь к своему положению тяжелей привыкать. Сколько пленных за последние дни ни брал, каждый второй - психованный. Не замечал?
- Замечал другое: сдаются еще мало.
- И это придет, - сказал Зырянов. - В армии, как в человеке, главная жила есть; пока не лопнула - стоит как живой, а лопнула - все!
Уже почти дойдя до своего командного пункта, Синцов столкнулся с шедшим навстречу Иваном Авдеичем.
- Ильин послал?
- Он не посылал, но вы же при мне Рыбочкину приказали, как Ильин вернется, за вами идти, - сказал Иван Авдеич.
- Ну, правильно. А Завалишин где?
- Тоже вернулся. Что ему сделается!
Входя в подвал, Синцов ожидал увидеть сразу всех троих - Ильина, Завалишина и Рыбочкина. Но Ильина почему-то не было. Завалишин спал, а Рыбочкин ходил один из угла в угол и что-то бормотал про себя, поддавая жару кулаком, - ходил, не присаживаясь, и читал стихи, чтоб не заснуть.
- Что читаешь?
- Да так, ничего.
- Свои, что ли, сочинил?
- Нет, не свои, - сказал Рыбочкин, хотя по лицу было видно, что свои.
- А где Ильин?
- Ушел, - сказал Рыбочкин, - пришел и ушел, хочет своими глазами поглядеть, где командные пункты рот.
"Ну, конечно, своими - моими ему мало", - с досадой подумал Синцов. Видя, как сбивается с ног Ильин, он иногда по-товарищески старался облегчить ему жизнь - что-то снять с него и взять на себя, но из этого ничего не выходило. Не вышло и сегодня. Напрасный труд. Комбат обошел командные пункты рот, а за ним следом поперся и начальник штаба. - А Завалишин сразу спать лег, - сказал Рыбочкин. - И вы тоже ложитесь.
- А ты?
- А я вас за всех поздравляю, из всех первым!
"Значит, Иван Авдеич всем уже доложил, - подумал Синцов. - Впрочем, так и следовало ожидать".
- Спасибо, - сказал он. - Ну, я, положим, лягу. А лейтенант Рыбочкин когда спать будет? После войны?
- Я лягу, когда Ильин вернется. Когда за ваше звание пить - вам решать. А закуска у меня есть - бычки в томате, банка.
- Раз закуска есть, момент выберем. - Синцов поискал глазами, куда бы лечь, и приткнулся на топчане, рядом с прижавшимся к стене Завалишиным.
"Когда спать ложился, нарочно так лег, чтобы еще кто-нибудь притулился", - подумал Синцов о Завалишине, и это было последнее, что успел подумать.
Он проснулся, не соображая, сколько проспал, - мало или много, - от женского голоса. Хотя спросонок, как из тумана, слышал два голоса - женский и мужской, но от завалишинского бы не проснулся, проснулся от женского. Голос был знакомый.
- Мне только двух человек нужно, и только до утра, а если наши раньше придут, то еще на меньше. Я очень вас прошу...
Синцов, еще не открывая глаз, оперся на кого-то рукой и сел. На месте Завалишина, вытянувшись, словно по команде "смирно", во весь свой маленький росточек, спал Ильин. Он даже и не шелохнулся оттого, что на него оперлись. Окончательно открыв глаза, Синцов увидел худую спину стоявшего посреди подвала Завалишина и перед ним Таню Овсянникову, в полушубке, ушанке и с автоматом на шее. Она стояла перед Завалишиным прямо как какой-нибудь автоматчик, которого снимает фотограф, правую руку положила на ложе, а левую на ствол.
- Охрану я дам и сам туда схожу, - сказал Завалишин. - А вам ночью у немцев делать нечего. Пришли к нам в батальон - и хорошо сделали.
- Нет, я так не могу, - возразила Таня.
Они оба еще не заметили, что Синцов проснулся.
Он подтянул расстегнутый пояс с наганом и встал, чувствуя, как его пошатывает спросонок.
- Здравствуйте, доктор. Что-то мы с вами каждую ночь стали встречаться!
- Здравствуйте, - неуверенно сказала Таня, судя по голосу, не сразу узнав его. А узнав, так радостно, по-щенячьи ойкнула: - Ой, как мне повезло! - что Синцов улыбнулся.
- Повезло или не повезло, сейчас разберемся. А для начала садитесь. И замполита моего под автоматом не держите. Он все равно ни черта, ни бога не боится, только вид такой обманчивый - мало боевой.
- Хорошо, сяду, - сказала Таня. - Но я очень тороплюсь.
Она сняла через голову автомат, уронив при этом шапку. Синцов потянулся поднять, но Завалишин сделал это быстрей его.
- Спасибо. - Таня, не надевая шапки, положила ее на стол.
- Откуда вы появились? - спросил Синцов и перебил сам себя: - Чаю хотите?
- По правде - хочу, только если недолго, а то меня ждут.
- Я схожу. - Завалишин вышел.
- Кто вас и где ждет? - спросил Синцов. - И чего вы к нам пришли, со сна не понял.
- Меня вечером к захваченному немецкому госпиталю временно прикомандировали, до утра, - сказала Таня. - Мы туда продуктов дали и немного перевязочного материала, и меня оставили, как владеющую немецким. А утром, сказали, их отсюда вообще забирать будут. Но не знаю, как это будет, по-моему... - Она пожала плечами и не докончила. - Меня оставили и двух автоматчиков. Они не наши, их оставили от той дивизии, которая госпиталь захватила. А она, оказывается, уже ушла, и какой-то их сержант ночью пришел и сказал, чтоб и они снимались, а то отстанут. И они сказали, что уйдут, раз вся часть в другое место ушла. А я их упросила немного подождать, пока я схожу к кому-нибудь и возьму другую охрану.
- Как это "упросила"? Вы им приказать должны были. Вы же офицер, - сказал Синцов, хотя понимал, что не так-то просто капитану медицинской службы да вдобавок женщине что-нибудь приказать двум бывалым автоматчикам из чужой части.
- А я им и приказала, - сказала Таня. - Сказала: если будете еще скулить, лучше сразу уходите к черту, я одна с немцами останусь.
- Этого еще не хватало!
- А они мне говорят, - усмехнулась Таня: - "Мы вас так не оставим, пойдемте с нами, товарищ военврач, никуда эти полумертвые фрицы теперь не денутся. А если все же за них боитесь, давайте мы из них совсем мертвых сделаем".
- Сволочь, кто так сказал...
- Это один сказал.
- Все равно сволочь.
- Они ждут меня там, - сказала Таня.
- А автомат у вас откуда, они дали?
- Нет, это мне Росляков дал.
- Кто такой Росляков?
- Наш начальник эвакоотделения. Я бы и одна там осталась, раненых не побоялась. Но вдруг среди них здоровые прячутся и с оружием?
- Вполне возможная вещь, - согласился Синцов.
Таня посмотрела на его забинтованную руку и виновато сказала:
- Я вчера даже не спросила, что у вас с рукой.