М. А. Розов 61 Релятивизм: абстрактная теория или методологическая практика? 64
| Вид материала | Документы |
- Концепция социального государства и социально-ориентированной экономики: теория и практика, 66.15kb.
- Теория и практика, 4721.52kb.
- Темы Название разделов и тем Объем учебных часов, 31.72kb.
- Программа дисциплины «Теория и практика финансовой устойчивости банков», 427.47kb.
- Теория и практика, 1865.09kb.
- Тематика курсовых работ «Экономическая теория» Банковская система и особенности, 143.68kb.
- Методические рекомендации по изучению дисциплины «Консалтинг в связях с общественностью», 17.28kb.
- Э. В. Васильев способ жизни в эру водолея теория и практика самопознания и самооздоровления, 3109.65kb.
- Методические рекомендации студенту по изучению дисциплины «теория и практика перевода», 813.69kb.
- Методические рекомендации студенту по изучению дисциплины «теория и практика перевода», 762.28kb.
Ф.М. Морозов
Масс-медиа: “террор схематизации” или открытие нового видения?
(По мотивам работы Н. Лумана “Реальность масс-медиа”)
Феномен масс-медиа не был знаком создателям классической рациональности. И поэтому теоретическое осмысление этого феномена предполагает создание/обретение нового концептуального языка. Обратной стороной силы культурного мышления является колоссальная инерция культурных форм: выйти за их границы чрезвычайно сложно. Фундаментальная работа представителя “радикального конструктивизма”, крупнейшего немецкого социолога и философа Н. Лумана “Реальность масс-медиа” позволяет нам проследить чрезвычайно интересный и трудный процесс возникновения этого нового языка. Мы становимся свидетелями появления новых различение, подходов и интенций, проблематизацию известных парадигм и теорий.
Одним из таких новых концептуальных средств анализа является понятие схемы. Схемы позволяют Луману вводить в теоретическое рассмотрение феномен “коллективного поведения”. Они – своеобразный посредник между системой масс-медиа и внешним миром этой системы. В первой части статьи раскрывается содержание схем в теории масс-медиа Лумана. Во второй части строится интерпретация функционирования схем в масс-медиа на примере событий 11 сентября 20001 года. Нам представляется, что эта интерпретация содержит в себе ресурсы критики позиции “радикального конструктивизма”.
* * *
Напомним основные этапы введения схем в теоретический дискурс.
Отдельные интересные философские соображения по поводу схем можно встретить у Спинозы. Но первую философскую попытку осмысление схем дал И. Кант в “Критике чистого разума”. М. Хайдеггер в работе “Кант и проблема метафизики”163 говорит о том, что глава “О схематизме чистых рассудочных понятий” составляет принципиальную часть всей трансцендентальной критики. Итак, Кант осуществил философскую рефлексию математизированного естествознания, ставшего главной чертой Нового времени, а центральным пунктом этой рефлексии стало учение о схемах. Постановка проблемы условий возможности априорных синтетических суждений привела Канта к необходимости поиска того, что могло бы снять оппозицию абстрактного рационализма и эмпиризма. Это должно быть, говорит Кант, “нечто третье, однородное, с одной стороны, с категориями, а с другой – с явлениями и делающее возможным применение категорий к явлениям. Это посредствующее представление должно быть чистым (не заключающим в себе ничего эмпирического) и, тем не менее, с одной стороны, интеллектуальным, а с другой – чувственным”164. Можно отметить парадоксальный характер искомого “посредника”. Оппозиция чувственное – интеллектуальное, казалось бы, является дихотомической и поэтому претендует на охватывание всего универсума возможных значений. Тем не менее, трансцендентальная схема165 должна обладать как характеристиками первого (быть чувственной), так и характеристиками второго (быть интеллектуальной), не будучи ни первым, ни вторым. Она – своеобразный “посредник”, который не является эмпирическим, и потому он “чистый”, но, тем не менее, чувственный166. Что же такое трансцендентальная схема? По Канту, трансцендентальная схема – это способ отнесения явлений ко времени как априорной форме чувственного созерцания. “Применение категорий к явлениям становится возможным при посредстве трансцендентального временного определения, которое как схема рассудочных понятий опосредствует подведение явлений под категории”167.
А четыре группы схем (соответствующие четырем группам категорий) – суть разные формы определения времени, относящиеся ко временному ряду (количество), к содержанию времени (качество), к порядку времени (отношение), и, наконец, к совокупности времени (модальность). Фактически, для Канта схемы являются изначально заданными структурами субъекта. Бессмысленно ставить вопрос об источниках их возникновения, изменениях и т.п.168
Схемы стали одним из центральных понятий в генетической эпистемологии Ж. Пиаже. В ранний период творчества он, считал себя неокантианцем. В генетической эпистемологии схемы позволяют описывать этапы формирования у ребенка до-понятийного мышления. Для схематизационных представлений Пиаже основным является различение схем объекта и схем действия. Схемы действия лежат в основе схем объекта. Последние возникают и развиваются из первых. Таким образом, в своем понимании схем Пиаже достаточно далеко отходит от Канта: схемы могу изменяться. Особенно сильно это заметно в позднем этапе творчества швейцарского психолога, связанном с разработкой теории рефлексивной абстракции169. Ее суть заключается в том, чтобы объяснить механизм процесса приобретения новых когнитивных структур. Для этого Пиаже проводит различие между двумя типами опыта: опытом физическим и опытом логико-математическим. Для физического опыта характерна знакомая нам абстракция (простая не рефлексивная). Она связана с выделением существенных свойств вещи. Напротив, рефлексивная абстракция делает предметом своего рассмотрения не вещи, а действия, совершенные в отношении вещи. Именно свойства действий с объектом, а не свойства самого объекта суть содержание рефлексивной абстракции.
Следующий этап разработки понятия “схема” связан с когнитивной психологией, во многом появившейся из рецепции и критики “генетической эпистемологии”. Появление “когнитивной науки” связано с попыткой решения ряда проблем, в области психологического изучения внимания, мышления, памяти, восприятия. В самом общем виде, данный комплекс проблем возник и транслировался под знаком программы построения подлинно научной психологии. Здесь понятие схемы, по словам Б.М. Величковского, стало “одним из основных терминов почти всех вариантов когнитивной психологии”170. Схемы для когнитивистов принимают на себя “часть” активно-субъектных функций. Они “направляют” исследование, “ищут” информацию, “предвосхищают” результат. Схемы соединяют в себе две различные функции: отражение реальности и ее преобразование171.
***
Именно понимание схем в рамках когнитивной психологии (и шире когнитивной науки) привлекаются Н. Луманом в качестве ресурса для теоретической постановки вопроса о том, каким образом система масс-медиа конструирует “объекты внимания” (темы, сюжеты, сообщения и т.п.).
В теории масс-медиа это описывается следующим образом172.
Многосотлетняя традиция утверждала, что стабильность системы общества покоится на консенсусе. С точки зрения же Лумана, стабильность общества основывается в первую очередь на производстве объектов, наличие которых может предполагаться в дальнейшей коммуникации. Схемы в таком случае выступают теоретическим средством, описывающим процесс воспроизводства социальной памяти. Они формируют узнаваемый фон, делающий возможным продолжение коммуникации. Возникает эффект включения новых элементов (текстов, матриц различения и т.п.) в уже сформированные и потому узнаваемые ряды. Этот эффект Луман называет рекурсией: каждый следующий элемент ряда включается в предыдущие элементы и таким образом начинает принадлежать всему ряду. Тем самым, становится возможной бесконечная коммуникация: мы коммуницируем только в том случае, если уже коммуницируем. В этом смысле действительно (радикально) новое не имеет шанса попасть в структуру масс-медиа. Новое должно тем или иным образом рекурсивно отсылать к прошлым сообщениям. “Для осуществления рекурсий используются – или производятся сызнова – схемы, степень воздействия которых в средствах массовой коммуникации не зависит или почти не зависит от их подтверждаемости конкретными особенностями отдельных случаев”.
Фактически, в теоретико-социологическом анализе масс-медиа схемы занимают промежуточное положение между системой масс-медиа и “внешним миром”, к которому принадлежат индивиды как живые тела и системы сознания. Как видим, схемы в теории Лумана структурно занимают сходное место со схемами в трансцендентальной критике Канта. При всем различии исходных интенций – Луман полагает, что различение трансцендентального и эмпирического морально устарело, его место должно занять различение системы и внешнего мира, – и здесь и там схемы опосредуют и обеспечивают взаимодействие между индивидуальным сознанием и надындивидуальными структурами. Любопытно и симптоматично, что в процессе продумывания системы масс-медиа теоретическое рассмотрение человека начинается только лишь в главе 15, то есть именно в той главе, которая посвящена схемообразованию. В этом смысле, схемы являются основным материалом, из которого в системе масс-медиа создается образ человека. Они делают возможным “присутствие “человека”, естественно, не в виде реального воспроизводства его биохимического, иммунологического, нейробиологического или сознательно-психического процесса, а лишь в виде социального конструкта”.
По Луману, схематизации в системе масс-медиа предшествует три этапа: конденсация, конфирмация и генерализация173. Рассмотрим каждый из этих этапов.
Конденсация преследует своей целью отбор (селекцию) той информации, которая может быть включена в последующую коммуникацию (иначе невозможна упомянутая выше рекурсивность). Последовательно проводя конструктивистскую стратегию, Луман обращает внимание на то, что конденсируемая информация может не содержать в себе никаких морфологических, генетических, ассоциативных и прочих “натуральных” подобий, главное – это частота употребления и возможность последующей рекурсии. Другими словами, разнородная информация становится сходной (идентичной) лишь тогда, когда существует возможность возвращения к ней в коммуникации.
Через обращение к конденсированному в следующих актах коммуникации возникает конфирмация, нечто подтверждается и одновременно получает обозначение.
Генерализация означает привязывание конденсированной и получившей обозначение информации к системным референциям, наделяющим информацию статусом реальности. После этого происходит перевод полученных идентичностей в новую схему или ассоциация с некоторой известной схемой. Смысловые конденсаты, темы, возникают как “собственные значения” системы масс-медийных коммуникаций. Они порождаются в рекурсивной связи операций системы и не зависят от того, подтверждает ли их внешний мир.
Попробуем проинтерпретировать (и одновременно прояснить) последовательность этих операций на примере масс-медийного освещения события 11 сентября 2001 года.
* * *
Операция конденсации была начата с поиска тем (“объектов внимания”), могущих быть идентифицированными с событием протаранивания самолетом зданий башен-близнецов Торгового центра. Рассматриваемый случай интересен тем, что масс-медиа оказались перед задачей вписывания действительно радикально нового в структуру коммуникации. Образ самолета вонзающегося в небоскреб скорее напоминает кадр из боевика, чем информационное сообщение о реальном событии. (С этой точки зрения любопытна структурно противоположная ситуация, описываемая С. Жижеком. Во время трансляции фильма “Война миров” некоторые телезрители пришли в панику, решив, что они видят информационный репортаж о нападении инопланетян на Землю). Конденсированными с образом атаки на Всемирный торговый центр оказались сообщения и образы из прошлой коммуникации, структурно схожие с ситуацией нынешней. Характерная черта этих ситуаций заключается в том, что происходит физическое уничтожение (взрыв) учреждений, находящиеся под юрисдикцией США и не связанных напрямую с военной агрессией (в этом смысле нападения на военные базы и блок посты рядом с театром военных действий не могли быть подвергнуты конденсации, поскольку в результате атак должны погибать мирные не военные люди). Такому условию отвечали два коммуникативных ряда. Во-первых, это взрывы американских посольств в Кении и Танзании в 1998 году. Во-вторых, это самый кровавый террористический акта, имевший место на территории США – взрыв в 1995 году федерального здания в Оклахома-Сити, в результате которого погибли 168 человек. Два этих коммуникативных ряда структурно различны. В первом случае действия разворачиваются за пределами США, ясен заказчик этих атак (посольства были взорваны по приказу Бен Ладена, о чем он сам публично заявил). Во втором случае действия разворачиваются на территории США. Совсем недавно (в июне 2001 года) состоялась казнь над исполнителем теракта – Тимоти Маквеем. Что же касается заказчиков, то они не ясны. Есть свидетельства о связи Тимоти Маквея с реваншистскими ультраправыми кругами в американских спецслужбах. Итак, каждый из двух коммуникативных рядов в принципе может обеспечить рекурсивное включение нового шокирующего события.
Следующая операция – операция конфирмации – практически сразу была реализована в отношении первого коммуникативного ряда. Уже в первые часы после трагедии масс-медиа заговорили о причастности Аль-Каеда и Усамы бен Ладена к взрывам башен-близнецов. Конфирмация стала возможной в том числе и после того, как в следующих сообщениях были предполагаемые пилоты-смертники, проходившие обучение в одной из частных авиа школа. Они оказались арабами. На автостоянке рядом с аэродромом, откуда стартовал один из самолетов, были обнаружен бесхозный автомобиль, в котором находился Коран на арабском языке. След Аль-Каеды стал очевиден.
Вторая линия коммуникации не получила конфирмации непосредственно сразу после взрывов. На некоторое время она маргинализировалась и фактически вышла из системы масс-медиа. Версия того, что взрывы 11 сентября являются проектом глубоко законспирированной (международной?) сети спецслужб обсуждалась лишь некоторыми “интеллектуалами”. В дальнейшем же эта версия стала получать все большую конфирмацию. (Возвращение этой линии российский зритель мог наблюдать в сериале “Родина ждет”). Но тогда, сразу после 11 сентября масс-медиа с паранойяльным упорством воспроизводили версию Усамы бен Ладена. Шок от встречи с новым компенсировался регрессией к наиболее простым и знакомым объяснениям. Даже публичные заявления самого “заказчика” о непричастности к событиям 11 сентября не меняли сути дела. Полностью в соответствии с точкой зрения, Лумана система масс-медиа не ориентировалась на внешний мир. Можно согласиться с идеей Жижека о том, что мы вступаем в эру войны, в которой главной задачей будет идентификация врага и его оружия174. Первая линия коммуникации, в отличие от второй, целиком отвечала этой потребности. Вместо некой тайной сети спецслужб в ней имелось самое главное – лицо, имя и голос. Событие получило значение.
Помещение описанным образом структурированной коммуникации в отношение к мета-системному дискурсу исторической миссии США защищать права и свободы по всему миру означали генерализацию события. Информация получила статус реальности. Теперь она стала ресурсом не только для системы масс-медиа, но и для системы политики. И в этом пункте мы переходим собственно к конституированию схемы. Ее суть заключается в том, что США становятся главным субъектом противодействия и сопротивления терроризму. Карл Шмидт неоспоримо прав, когда определяет суверенитет через свободу принимать “решение о враге”. Эта схема позволяет мобилизовать новые ресурсы, благодаря ей нарушаются нормы международного права, она является обновленной формой имперского присутствия.
* * *
Завершая свое исследование масс-медиа, Луман как бы вскользь замечает, что типичное для социологов и интеллектуалов различение “критического” и “утвердительного” с точки зрения конструктивисткой позиции содержит в себе парадокс. Тот, кто (подобно большинству интеллектуалов) выбирает “критическое”, должен вести себя “подтвердительно” по отношению к самому этому различению (различению “критическое” и “утвердительное”). Тот, кто выбрал “утверждение” должен признавать различение, которое допускает формирование критических установок.
Сильный утвердительный пафос работы “Реальность масс-медиа” не помогает избавиться от ощущения, что одно из центральных понятий системы масс-медиа – понятие коммуникации – нуждается в перепрочтении. Кто все-таки является заказчиком событий 11 сентября? Усама бен Ладен? Некие закулисные фигуры, настолько влиятельные, что способны реализовать сложнейший организационный проект (на время подлета угнанных самолетов к цели была заблокирована система навигации и связи)? Кто-то иной?
Французский социолог и философ Ж. Бодрийяр принадлежит совершенно иной социологической и мыслительной традиции, традиции пропитанной пафосом критики. На страницах своей работы “В тени молчаливого большинства” Бодрийяр разворачивает следующую фигуру мысли: если все стало политикой, то политики нет, “политическое умерло”175. Эту же фигуру мысли можно перенести в область масс-медиа. Если все подчинено целям продолжения коммуникации, рекурсивному включению новых сообщений в уже сообщенное, все стало коммуникацией, то коммуникации больше нет, “она умерла”. Вместо нее остались потоки сообщений, и экраны, которые сами смотрят зрителей. Из коммуникации исчезло самое главное, а именно рефлексия и понимание. В полном соответствии с кантовской парадигмой схематизации схемы у Лумана формируют не рефлексивный рассудок масс-медиа. Главная задача схем формировать условия узнавания (а не понимания и рефлексии). Новое теряет свою новизну не в том смысле, что спустя некоторое время появляются более свежие новости. Новое просто не вмещается в рассудок, “проходит мимо” масс-медиа. За гегемонией производства осмысленности стоит “террор схематизации” (Бодрийар).
Выше, в первой части статьи, мы упоминали о том, что в рамках одного из последних этапов программы генетической эпистемологии Пиаже пришел к разработке теории рефлексивной абстракции. Суть этой теории заключается в интенции ввести в контекст теоретического рассмотрения генезис схем операций и объектов. В отличие от ранних работ, генезис схем понимается здесь не как последовательность прохождения заранее известных этапов, а как открытый процесс, в принципе способный привести к выходу за границы уже известных различений и парадигм. Очевидно, что подобное понимание схематизации в корне отличается от кантовского.
“Утвердительная” тональность книги “Реальность масс-медиа” была бы сильно поколеблена, если бы Луман поставил перед собой задачу построить теорию появления и дальнейшего существования новообразований в процессах коммуникации (и, шире, в процессах мышления и действия). Очевидно, что подобного рода концепция потребовала бы поиска новых форм теоретизирования176. В самом общем виде, проблема заключается в том, что развитие содержания “предмета” предполагает также и развитие самих концептуальных средств и форм мыслимости. Новообразования могут менять саму форму процесса, процесс может потерять свою исходную целостность. Процесс может начать различным образом рефлексивно отображаться для различных позиций и т.п. Реальность, над производством которой работает рассудок, может начать “рассыпаться”177. При построении такой теории исследователь должен будет ввести в план своего анализа культурно-историческое измерение появляющихся новообразований, поскольку возникнет проблема их опознания с точки зрения подлинности или не подлинности. Вот что пишет по этому поводу М. Ремизов: “Мыслить свою ситуацию в категориях “войны с террором” (то есть, этимологически, с “ужасом” который всегда – лишь твой собственный) значит эталонно воспроизводить себя в качестве жертвы (курсив автора – Ф.М.). Плохо защищенной или хорошо защищенной – жертвы. Соответственно, и все общество, живущее в режиме (анти)террористической войны является разновидностью общества жертв, где каждый гражданин неявно определен как потенциальный заложник”178.
В целом, рассмотрение круга обозначенных вопросов говорит о необходимости учета в теории масс-медиа феномена развития – феномена, плохо знакомого классической рациональности179.
А.С. Карпенко
Эволюционизм и когнитивные науки:
на пути к эпистемологическому синтезу
Из появившихся в продаже в минувшем, 2003 г. книг внимание читателей, интересующихся проблемами современной философии, безусловно, привлечет новая монография доктора философских наук, заведующего сектором эволюционной эпистемологии Института философии РАН Игоря Петровича Меркулова180. При всем богатстве нашего нынешнего книжного рынка выход в свет объемного труда, специально посвященной проблемам эпистемологии, - явление все-таки довольно редкое. Развиваемая здесь эпистемологическая концепция носит весьма нетривиальный, новаторский характер и принципиально отличается от традиционной для советского периода тории познания «диалектического материализма». Автор предпринял, пожалуй, первую в новейшей отечественной философской литературе серьезную попытку систематического рассмотрения эпистемологических вопросов с позиции синтеза эволюционных и когнитивных представлений. Необходимость в таком синтезе очевидна, она диктуется новыми открытиями, полученными за последние десятилетия в таких областях науки, как, например, исследования генома человека и создание искусственных интеллектуальных устройств, их широким применением к изучению процессов эволюции и функционирования когнитивной системы. Научный и технологический прогресс ставит эпистемологию (как и другие области философского знания) перед сложной дилеммой – либо она должна адаптировать свои общие представления о познании к теоретическим достижениям эволюционной биологии и когнитивной науки, либо, ограничившись традиционными теоретико-познавательными парадигмами, окончательно скатиться на периферию когнитивных исследований. Эмпирическая проверяемость философского знания (если оно вообще стремится претендовать на статус знания) означает, что его содержание должно быть хотя бы косвенным образом согласованно с основополагающими принципами и допущениями научных теорий, с полученными с помощью этих теорий экспериментальными и эмпирическими данными. Стоит ли и далее оставаться в плену все еще распространенных мифических иллюзий, что современный философ может сказать нечто глубокомысленное и интригующее об эволюции и функционировании когнитивной системы человека, о нашем восприятии, мышлении, сознании, памяти, о формировании научного познания и т.д. с позиции теоретико-познавательных моделей XIX – первой половины XX вв., игнорируя общеизвестные экспериментальные данные и теоретические основы новых технологий, доказавших свою бесспорную эффективность в различных областях биологии и когнитивной науки, в компьютерной науке, в психологии, психофизиологии и нейрофизиологии, в генетике и медицине и, наконец, в нашей повседневной жизненной практике?
В основе предлагаемой И.П. Меркуловым концепции эволюционно-когнитивной эпистемологии лежат, как я понял, по крайней мере, две общие фундаментальные гипотезы, вытекающие, по мысли автора, из современных представлений о биологической эволюции человека, а также из новейших достижения когнитивной науки, касающиеся работы нашего мозга и информационной природы высших когнитивных функций. Во-первых, это идея продолжающейся биологической эволюции человеческих популяций, которая выступала и выступает главным образом в форме когнитивной эволюции. Эта эволюция связана с адаптивно ценными изменениями в процессах переработки когнитивной информации нашей когнитивной системой, с эволюционным формированием и развитием высших когнитивных способностей и т.д. Материальной основой, своего рода биологически обновляемой «элементной базой» когнитивной эволюции выступает нейроэволюция, т.е. эволюция нейронных систем, обеспечивающих работу нашего мозга (и когнитивной системы в целом). В ходе нейроэволюции естественный отбор шёл по когнитивным функциям мозга (например, обучение, запоминание адаптивно ценной когнитивной информации, мышление и т.д.), поскольку соответствующие селективные преимущества в относительно большей мере способствовали адаптации и выживанию человеческих популяций.
Другой, не менее важной фундаментальной гипотезой эволюционно-когнитивной эпистемологии является гипотеза о том, что наш мозг представляет собой естественным образом возникший в ходе нейроэволюции орган, выполняющий функцию переработки когнитивной информации. В данном случае автор явно отталкивается от аналогии (или даже лучше сказать метафоры) между человеческим мозгом и компьютером, апеллируя в первую очередь к новейшим коннекционистским моделям, получившим широкое применение в современных системах искусственного интеллекта, а также в нейробиологии и нейрокибернетике. Эти модели позволили разработать архитектуру нейронных компьютеров, которые (в отличие от обычных цифровых компьютеров) используют принципы параллельной и распределенной переработки информации. Компьютерная метафора позволила автору рассматривать мышление, сознание и другие когнитивные способности как логические устройства, функционирующие исключительно на эмерджентном, информационном уровне. Понятно, что работу логических устройств нельзя редуцировать к протекающим в мозге процессам более низкого уровня, которые обеспечивают их функционирование в качестве своего рода физических устройств. С помощью такого подхода автор пытается преодолеть трудности материалистического решения традиционной эпистемологической проблемы - проблемы души и тела (mind-body), - избежав крайностей редукционизма и дуализма. Вопрос, однако, в том, каковы границы аналогии между работой нашего мозга и работой компьютера – пусть даже и исключительно мощного, состоящего из искусственных нейронных сетей, включающих в себя несколько миллионов параллельно работающих вычислительных устройств? Конечно, компьютеры (в отличие от человеческого мозга) не могут самостоятельно эволюционировать в ответ на возникающие когнитивные проблемы и изменяющиеся факторы социокультурной среды.
Первый том рецензируемого труда состоит из двух частей. В первой части систематически прослеживается взаимосвязь когнитивной эволюции и эволюции человеческого познания, а во второй - довольно подробно рассматривается эволюция эпистемологических концепций (от Парменида и Платона до конца XIX в.). Автор анализирует космическую, химическую и биологическую эволюцию, когнитивную эволюцию человеческих популяций и её взаимосвязь с эволюцией культуры, выдвигая и обосновывая тезис о мировом универсальном эволюционном процессе, который в принципе безграничен. Но если этот процесс действительно безграничен, то отсюда вытекает весьма нетривиальное эпистемологическое следствие, с которым трудно не согласиться: нет и в принципе не может быть какого-то исчерпывающего, наиболее полного знания, т.е. абсолютной истины, даже если ее рассматривать как некий абстрактно постулируемый, хотя и практически недостижимый предел. Рассматривая далее вопрос о природе когнитивной активности людей, автор выдвигает, пожалуй, наиболее общий и самый важный эпистемологический тезис, касающийся сути человеческого познания. По его мысли, познание - это видоспецифичное, опосредованное культурой, средство информационного контроля окружающей среды, которое обеспечивает нашу адаптацию, наше выживание. Конечно, далеко не все философы согласятся с информационным пониманием человеческого познания. Однако именно такое понимание вытекает из принятых автором фундаментальных допущений эволюционно-когнитивной эпистемологии. Последовательно продолжая линию на привлечение в эпистемологию моделей переработки информации, автор аналогичным образом интерпретирует и феномен сознания. По его мнению, определенный уровень сознания, самосознания первобытных людей послужил когнитивной предпосылкой для возникновения духовной культуры, появления культурной информации как разновидности информации когнитивной.
Новый, эволюционно-когнитивный взгляд на природу познавательных процессов, естественно, влечет за собой весьма существенный пересмотр традиционных эпистемологических и исторических представлений об эволюции человеческого познания. Эта эволюция выступает и как эволюция когнитивной системы у отдельных этнических групп и популяций, и как эволюция познавательных средств, обеспечивающих расширение и углубление информационного контроля (естественный звуковой язык, математика, наука, другие виды духовной культуры и т.д.), и, наконец, как эволюция наших философских, эпистемологических представлений о познании. По мысли автора, не только эволюция познавательных средств, но и эволюция представлений о том, что представляет собой познание и знание, каковы их источники и т.п., также особым образом репрезентирует различные этапы когнитивной эволюции человеческих популяций. Например, формирование эпистемологии как особого направления философских исследований в монографии связывается с архаичной магией слова, с развитием искусства логической аргументации в Древней Греции, с господством античной «пропозициональной» парадигмы и устной культуры.
По понятным причинам лично для меня особый интерес вызвал проведенный в книге анализ когнитивных предпосылок возникновения искусства логической аргументации. Автор высказывает (см. с. 220) довольно любопытную мысль о том, что у древних первобытных популяций людей «слова и их сочетания первоначально выступали в качестве необходимых для коммуникации звуковых средств символизации смыслов (концептов) образов и сценариев». Поскольку же в структуре архаического мышления перцептивный образ отождествлялся с оригиналом и был его полноправным заместителем, то магия слова вполне могла возникнуть исключительно благодаря внутренним когнитивным процессам как естественное когнитивное дополнение магии образа и магии неречевого символа, обусловленное появлением осмысленной словесной речи. Таким образом с точки зрения принятой когнитивной модели оказывается, что первобытную магию слова также можно рассматривать как инструмент информационного контроля окружающей среды. Только благодаря магии слова, по мысли автора, стало возможным само зарождение искусства логической аргументации. Наивная вера древних греков в чудодейственную силу слова, их архаичное представление о логической аргументации как «безошибочном» инструменте, навыке, мастерстве, гарантирующем словесно-магическое овладение окружающей средой – именно эти когнитивные предпосылки обусловили в дальнейшем постановку вопроса о том, при каких условиях одни утверждения логически, т.е. безошибочно, следуют из других, который стал центральным при создании логики как науки.
В целом рецензируемая книга оставляет благоприятное впечатления, хотя и не лишена, на мой взгляд, отдельных недостатков. Автор довольно обстоятельно обосновывает свою точку зрения, привлекая для этой цели многочисленные данные эволюционной биологии, генетики, нейробиологии, психофизиологии, когнитивной науки и других дисциплин, исследующих познание, развитие науки и культуры. Однако судить в полной мере о достоинствах и упущениях данного исследования, по-видимому, можно будет только после выхода в свет второго тома. Конечно, хотелось бы, что б на нашем книжном рынке в ближайшие годы появилось хотя бы еще несколько новых книг по эпистемологии. Ведь эта область философской науки, пусть и весьма трудоемкая для освоения, все же заслуживает гораздо большего внимания исследователей.
Новые книги на английском языке
В этой рубрике мы публикуем небольшую подборку англоязычной литературы по эпистемологии за последние два года. Принципом отбора этой литературы явилась новаторская, нестандартная, неклассическая интерпретация их авторами традиционных проблем или их резкое критическое отношение к господствующим в современной эпистемологии представлениям. Некоторые книги, заслуживающие, по нашему мнению, особого внимания, мы снабдили небольшими аннотациями.
Audi R. Epistemology: A Contemporary Introduction (Routledge Contemporary Introductions to Philosophy). Routledge, 2003 (2nd edition).
Книга представляет собой одно из самых последних введений современную эпистемологию. Ее автор, Роберт Оди, является профессором университета Небраски и главным редактором кембриджского философского словаря. Известный американский эпистемолог Эрнест Соса весьма положительно оценивает ее автора как «первоклассного эпистемолога» и «мастера истолкования». Основной интерес Оди сосредоточен на проблемах стандартов обоснования истинностного знания и деятельности. Во втором издании добавлены такие нетрадиционные для российской философии разделы как виртуальная эпистемология и эпистемология феминистская.
Davidson D. Subjective, Intersubjective, Objective. Clarendon Press, 2002.
Монография является антологией избранных статей, главные темы которых – самопознание и рациональность. В своем труде «Субъективное, интерсубъективное, объективное» Дональд Дэйвидсон развивает концепцию об отношении языка, знания и сознания, получившую известность еще в шестидесятые годы.
ссылка скрыта J. L. The Landscape of History: How Historians Map the Past, Oxford University Press, 2002.
Джон Льюис Гэддис, один из известных современных историков, в своей книге «Ландшафт истории» задается вопросом о научном статусе своей науки, о том, существует ли в ней подлинно научные методы и историческая истина. Гэддис рассматривает различие между реконструкцией исторического метода и нерефлексивным представлениями о нем самих практикующих историков. Автор сравнивает исторические изыскания с топографической ландшафтной съемкой, ведь то, что историки не в состоянии воспроизводить свои репрезентации. А поэтому историк, по мнению автора, скорее может быть уподоблен художнику, который хотя и может верно изображать исторические ландшафты, однако не может быть назван ученым в его традиционном понимании. С художественной техникой историк, по мнению Гэддиса, должен объединять технику геолога, палеонтолога и эволюционного биолога. Автор сопоставляет подходы этих дисциплин, находя в них методическую общность, состоящую в их обращенности к теории хаоса, комплексности и в особой критичности. В книге исследуется вопрос о том, кто является подлинным ученном, и какие дисциплины являются подлинными науками: социальные науки с их вечными поисками независимых переменных и статических системам или история с ее меняющимся, а значит, живым предметом. Книга написана в традициях «школы Анналов» Марка Блока и других ее представителей, оказываясь вызовом постмодерным утверждениям о невозможности познания прошлого.
Gigerenzer G. Adaptive Thinking: Rationality in the Real World (Evolution and Cognition Series) Oxford University Press, 2002, (2ns edition).
В книге «Адаптивное мышление: рациональность в реальном мире» Герда Гайджернцера переосмысливается понятие рациональности, типология которой выстраивается на основе особых типов приспособления: с одной стороны, к социальному окружению (социальная рациональность), а с другой – к окружающей природе (экологическая рациональность). Адаптивная психология рациональности Герда Гайджренцера помимо результатов психологических исследований вовлекает данные, почерпнутые из наук, изучающий так называемый «реальный мир»: экономики, теории искусственного интеллекта, социологии, физиологии животного поведения, медицины и уголовного права.
Kolbel M. Truth Without Objectivity (International Library of Philosophy). Routledge, 2002.
Макс Колбел, преподаватель философии Бирмингемского университета, в своем труде «Истина вне объективности» подвергает критическому разбору главные философские течения в их истолковании понятия «смысла». В стандартных истолкованиях, предпринимаемых в рамках этих течений эпистемологии, он обнаруживает имманентные противоречия и пытается устранить их, утвердив свою собственную релятивистскую теорию истины. По мнению автора, в основе ставшего классическим понимания смысла лежит ложная предпосылка, будто понимание смысла высказывания подразумевает знание условий, необходимых для истинности этого высказывания. Но существует и масса иных осмысленных высказываний, не являющихся ни истинными, ни ложными (вопросы, суждения вкуса, восклицания, выражения желаний и т.д.). Анализу такого рода самостоятельных смыслов, к которым очевидно бессмысленно было бы применять эту дифференцию истина/ложь, и посвящена эта книга.
ссылка скрыта Gr. The Life of the Mind: An Essay on Phenomenological Externalism. Routledge, 2003.
Грегори Маккалок, профессор философии университета Бирмингема, получил известность благодаря своим книгам «За помощью к Сартру» (1994) и «Мышление и его мир» (1995). В своей новом исследовании «Жизнь мышления» Маккалок представляет концепцию человеческого интеллекта в его отношении к природе, весьма отличающуюся от общепринятых. Рассматривая три крупных комплекса идей – экстернализм, феноменологию и отношение между научным и повседневным мышлением, автор проводит радикальную антикартезианскую концепцию ментальной жизни, отрицая какую бы то ни было дуальность мышления и бытия. Понять жизнь человеческого разума, по мнению автора, можно, лишь отказавшись от ряда фундаментальных предпосылок или предрассудков и осознав его сущностную укорененность в мире и слитность с ним. Так, для понимания жизни мышления следует отказаться от идеи необходимо-«сциентистского» понимания разума, нужно отказаться и от раздельного рассмотрения интенциональности (абстрагирующей или направленной на собственные содержания мышления, а не на мир) и феноменологии, дающей целостное представление предметов собственно мира.
Preston J. (Editor), Bishop M. (Editor). Views into the Chinese Room: New Essays on Searle and Artificial Intelligence. Oxford Press, 2002.
Книга представляет собой сборник статей, посвященных проблеме создания искусственного интеллекта. Темы исследований концентрируются вокруг сходства и различий машинной и специфически-человеческой символической переработки информации. Эта проблема была сформулирована Джоном Серлем в виде так называемого «аргумента китайской комнаты», где указывается на непреодолимую недостаточность машинного «ввода-вывода» информации, в котором отсутствует «понимание» используемых символов. В 19 статьях ведущие ученые и философы обсуждают эту проблему.
Reyna S. P. Connections: Mind, Brain and Culture in Social Anthropology. Routledge, 2002.
Стивн Рейна – профессор антропологии нью-гемпширского университета. В своих трудах он, привлекая данные нейрофизиологии и нейропсихологии, пытается сформулировать концепцию антропологической «нейрогермевтики»: биологической обусловленности человеческой культуры и социальной жизни. «Нейрогермевтика» исследует «нейрокогнитивные системы» - особые коннекторы, обеспечивающие связь прошлых и будущих социальных событий, подобно тому «как лук мечет стрелы из прошлой реальности в будущую». Такой методический синтез позволяет связать две враждующие интеллектуальные традиции – герменевтику и нейрокогнитивную науку. Причинно-следственные связи в последовательностях социальных событий („string being“) обеспечиваются посредством нейронных сетей мозга, «функционирующего посредством культуры подобно двигателю, функционирующему посредством топлива».
ссылка скрыта M. (Editor), ссылка скрыта M. (Editor), ссылка скрыта K. (Editor) Habermas and Pragmatism. Routledge, 2002.
ссылка скрыта A. (Editor), ссылка скрыта R. (Editor), ссылка скрыта M. (Editor)Functions: New Essays in the Philosophy of Psychology and Biology. Clarendon Press, 2002.
ссылка скрыта R. The Electric Meme: A New Theory of How We Think. Oxford Press, 2002.
ссылка скрыта А. A Priori Justification. Oxford University Press, 2003.
ссылка скрыта Y. (Editor), ссылка скрыта A. (Editor), ссылка скрыта A. Philosophy of Science: Contemporary Readings (Routledge Contemporary Readings in Philosophy). Routledge, January 1, 2002.
ссылка скрыта J. L. (Editor), ссылка скрыта A. (Editor) Reason and Nature: Essay in the Theory of Rationality (Mind Association Occasional Series). Oxford University Press, 2003.
ссылка скрыта N. Anthropic Bias: Observation Selections Effects in Science and Philosophy (Studies in Philosophy). Routledge, 2002.
ссылка скрыта R. (Editor) Common Sense, Reasoning, & Rationality (New Directions in Cognitive Science). Oxford University Press, 2002.
ссылка скрыта O. Wittgenstein and the Human Form of Life. Routledge, 2002.
ссылка скрыта R. (Editor), ссылка скрыта S. (Editor). Science and Other Cultures: Issues in Philosophies of Science and Technology. Routledge, 2003.
ссылка скрыта T. S. (Editor), ссылка скрыта J. (Editor), ссылка скрыта J. (Editor). Conceivability and Possibility, Oxford Press, 2002.
ссылка скрыта J. Possible Worlds (The Problems of Philosophy). Routledge, 2002.
ссылка скрыта J., ссылка скрыта P., ссылка скрыта R.E. Frank Ramsey: Truth and Success. Routledge, 2002.
ссылка скрыта S. Understanding Semantics (Understanding Language Series), Oxford Press, 2003.
ссылка скрыта A. Readers of the Book of Life: Contextualizing Developmental Evolutionary Biology. Oxford University Press, 2002.
ссылка скрыта M.C. World Without Design: The Ontological Consequences of Naturalism. Oxford Press, 2002.
ссылка скрыта H. J. The Emergence of Everything: How the World Became Complex. Oxford Press, 2002.
Papineau D. The Roots of Reason: Philosophical Essays on Rationality, Evolution, and Probability, Oxford Press, 2003.
ссылка скрыта M, ссылка скрыта R.M. Departing from Frege: Essays in the Philosophy of Language. Oxford Press, 2003.
ссылка скрыта Q. (Editor), ссылка скрыта A. (Editor) Consciousness: New Philosophical Essays. Oxford Press, 2003.
А.Ю. Антоновский