Geum.ru

М. А. Розов 61 Релятивизм: абстрактная теория или методологическая практика? 64

Вид материалаДокументы

Содержание


Программа «Венского кружка» А.Л. Никифоров
Философия и естествознание
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   20




Программа «Венского кружка»

А.Л. Никифоров



В 1922 г. заведовать кафедрой натуральной философии Венского университета был приглашен молодой профессор Мориц Шлик. Уже в 1924 г. вокруг него сформировался круг людей, интересовавшихся философскими проблемами науки. Каждую неделю по четвергам они собирались на семинар, на котором обсуждали новые идеи в физике, математике, логике, биологии и других науках. Эта группа людей впоследствие получила название «Венский кружок». В него входили не только известные ученые и философы, но также и аспиранты, и даже студенты. Через некоторое время члены Кружка стали осознавать общность и целостность своих воззрений на науку и философию. У них нашлись единомышленники в Берлине, Праге, Варшаве. Появилась потребность в создании печатного органа, который не только выражал бы и пропагандировал новое философское мировоззрение, но и служил объединяющим центром для всех близких по духу философов и ученых, желающих принять участие в совместной работе по реформированию философии и осмыслению новых научных идей.

В 1930 г. журнал «Анналы философии» перешел к новым издателям – Рудольфу Карнапу и Хансу Райхенбаху – и получил новое название. Девятый том «Анналов» стал первым номером нового журнала «Erkenntnis», в котором формировалось и разрабатывалось новое философское направление, получившее впоследствие наименование «логический позитивизм» или «логический эмпиризм» и оказавшее большое влияние на развитие философской мысли ХХ века.

Во «Введении» Ханса Райхенбаха к первому номеру журнала и статье Морица Шлика, которые мы публикуем ниже, ясно выражены цели нового журнала и программные идеи нового философского направления.

В сущности, и Райхенбах, и Шлик выражают одну центральную мысль: философия, подобно математике, является инструментом познания и она должна быть тесно связана с наукой, Сама она не является наукой – в том смысле, что не описывает каких-то свойств или сторон мира, ее роль чисто инструментальная, как и роль математики. Философия призвана выявлять и уточнять смысл научных понятий, законов, теорий и этим она содействует прогрессу познания. Философские спекуляции, оторванные от науки, бесплодны и бесполезны. Чтобы выполнять свою познавательную задачу, философия сама должна стать научной, т.е. должна стремиться к точности и ясности выражения, опираться на логику и строгие рассуждения.

По-видимому, в истории философской мысли всегда сосуществовали два способа философствования – научно-рациональный и эмоционально-художественный. Здесь не место обосновывать это предположение, но пример поможет понять, что имеется в виду: с одной стороны стоят, скажем, Кант, Маркс, Мах, Рассел; с другой – Шеллинг, Ницше, Бергсон, Хайдеггер. Конечно, эти два способа философствования редко предстают в чистом виде, тем более, в трудах крупных мыслителей, тем не менее, кажется достаточно очевидным, что одни философы тяготеют к логике и естествознанию (как образцу научности), другие – к художественному образу и гуманитарным дисциплинам; первые выражают свои мысли в отдельных предложениях, вторые – в текстах, отдельные предложения которых часто выражают не мысли, а эмоции. Обычно эти два способа философствования развиваются параллельно и рождают мыслителей примерно одинакового масштаба. Но иногда происходят яркие вспышки, когда одна из этих линий вдруг сразу выбрасывает целое созвездие блестящих имен. Кажется, именно это произошло в Вене в середине 20-х годов ХХ в., когда множество талантливых ученых и философов собралось вокруг Шлика для разработки философских проблем. Среди них были Р. Карнап, Г. Фейгль, О. Нейрат, К. Гедель, иногда заходил К. Поппер и др. Дружбу и сотрудничество с ними поддерживали Г. Райхенбах и К. Гемпель из Берлина, А.Тарский, Я. Лукасевич, К. Айдукевич из Варшавы, А. Айер из Англии, У. Куайн из США и многие другие. Их взаимное сотрудничество породило мощный всплеск научно-рационалистической философии.

Конечно, этот всплеск имел свои причины, о которых в свое время много говорилось и в отечественной, и в зарубежной литературе. Революция в физике, связанная с развитием квантовой механики и созданием теории относительности, потребовала переосмысления фундаментальных мировоззренческих понятий и принципов. В то же время Европа испытала серьезные социальные потрясения: Первая мировая война с ее миллионами бессмысленных жертв вызвала глубокое разочарование в идеях прогресса и общечеловеческого сотрудничества, а революция в России, Венгрии, Германии, крушение трех европейских монархий обнаружили хрупкость социального миропорядка. Все это требовало философского анализа и пересмотра многих мировоззренческих идей и концепций, ранее казавшихся незыблемыми. Развитие новой, математической, логики давало, казалось, и эффективный инструмент философского анализа и критики.

Развитие рациональной философии в тесном взаимодействии с естествознанием – вот задача, поставленная новыми издателями «Erkenntnis». И на протяжении десяти лет они трудились над решением этой задачи. Всего вышло 9 номеров журнала, причем два последних номера были изданы за рубежом, что было обусловлено включением Австрии в состав нацистского Рейха. Собственные философские воззрения членов Венского кружка и их друзей из разных стран так и не были оформлены в целостную философскую систему, ибо приводили к противоречиям или неразрешимым проблемам. Философия логического позитивизма – с ее протокольными предложениями, принципом верифицируемости и требованием эмпирической редукции, с ее филиппиками против метафизики – осталась в прошлом. Однако ее рационалистический пафос, стремление к точности, ясности, логичности, тесная связь с наукой - все это не утратило актуальности и в наши дни.

Это тем более верно, что мы живем в эпоху, весьма похожую на то время, когда складывался и работал Венский кружок. В последние десятилетия мы стали свидетелями компьютерной революции, расшифровки генома человека, пыток клонирования животных и разговоров о клонировании человека. Мы столкнулись с глобальными проблемами – резкой деградацией биосферы Земли, исчерпанием природных ресурсов, демографическим взрывом и увеличением пропасти между богатыми и бедными странами. Мы пережили Вторую мировую войну и научились жить с сознанием, что в любой момент жизнь на Земле может быть уничтожена в результате термоядерной войны. В России произошла очередная революция, по своим разрушительным последствиям напоминающая Октябрьскую революцию 1917 года, но, так сказать, с «обратным знаком». Все это требует философского осмысления.

К тому же импульс, приданный рационалистической философии логическим позитивизмом, к 70-ым годам ХХ столетия в значительной мере угас. На авансцену философской мысли с разных сторон повалили постструктуралисты, постмодернисты, антисциентисты, представители разнообразных религиозных культов и сект, мистики и иррационалисты. Научно-рационалистическая философия потихоньку отпихивается за кулисы.

Мы в своем журнале хотели бы поддержать рационалистическую традицию философствования и если не развить ее, то хотя бы содействовать ее сохранению. Мы верим, что актуальные философские проблемы современности можно анализировать и обсуждать с такой же ясностью, точностью и логичностью, которые были присущи представителям логического позитивизма. Ясные и точные решения могут быть ошибочными, но они всегда плодотворны, ибо их критика стимулирует поиск более верных решений. Туманные разглагольствования всегда бесплодны, ибо их невозможно критиковать. Почти 75 лет прошло с тех пор, как Мориц Шлик выступил со своей программной лекцией и вышел первый номер «Erkenntnis», но идеи, которыми вдохновлялись издатели и авторы журнала, до сих пор живы и интересны158.


Введение159



Начиная с 9-ого тома, редактирование «Анналов» переходит к новым издателям, которые будут представлять Общество эмпирической философии, Берлин, и Общество Эрнста Маха, Вена, так что журнал будет совместным органом этих двух обществ.

Программа «Анналов» всегда заключалась в том, чтобы развивать философию не в качестве изолированной дисциплины, а в тесной связи с конкретными науками, и изменения в редакции журнала призваны к более интенсивному воплощению этой идеи. Новые издатели считают своей задачей развивать философию в качестве критики науки и посредством научно-аналитических методов вырабатывать систематизированное понимание смысла и значения человеческого познания, которое безуспешно искала философия исторической школы, исходившая из предполагаемые природных свойств разума.

Это не следует понимать так, что публикации журнала обязательно должны соответствовать взглядам издателей. Нам представляется само собой разумеющимся, что только научная ценность работы решает вопрос о ее публикации в журнале. Однако с нашей точки зрения, основное содержание журнала должны составлять исследования, опирающиеся на плодотворную почву эмпирии. Поток философской мысли обогащается, вбирая в себя идеи, возникающие в конкретных науках, и в нашем журнале он обретет то русло, которое позволит ему течь все дальше и находить новые пути. Естественные науки до сих пор вносят наиболее существенный вклад в развитие философии, поэтому они и будут определять основное содержание журнала. Однако, как нам представляется, столь же плодотворно для философии ее сближение с науками о духе, которые отличаются от естественных наук только с точки зрения технического аппарата, и мы надеемся содействовать также развитию философии гуманитарных наук. Поэтому мы обращаемся ко всем, кто работает в какой-то конкретной науке или пришел к критике познания из научной области, с призывом присылать нам свои работы и вместе с нами создавать философию науки.

Мы убеждены в том, что одновременно с этим получит новое основание и философия как науки. При этом мы вовсе не имеем в виду современные исследования логической возможности теории познания, ибо критика философского мышления представляется нам столь же возможной и необходимой, как и критика конкретных наук. Словом «наука» мы выражаем некоторую рабочую программу, наше убеждение и требование. Для философии столь привычен раскол между направлениями и школами, что от мысли о единой философской науке почти уже отказались и характерную особенность философии пытаются видеть в том, что в ней имеются лишь мнения об учениях, но нет учений, есть точки зрения, но нет никакого знания. Мы убеждены в том, что такой отказ от общезначимости обусловлен чрезмерной узостью взгляда, при котором преувеличиваются различия между философскими системами и преуменьшается множество общих познавательных результатов. Философские системы всегда стремились к тому, чтобы с помощью мыслительных конструкций сократить путь планомерного исследования. Они концентрировали внимание на том, что еще не было познано и, поэтому, открывало широкие возможности для различных направлений и точек зрения в истолковании мира. Но если речь идет о том, что познано, то и в области философии можно увидеть значительное согласие. Таких совместно разрабатываемых областей знания будет становиться тем больше, чем дальше в сторону конкретных наук мы продвинемся по пути, сформулированному философией, и раскроем то мыслительное содержание, которое будет служить фоном для результатов конкретных наук – тем фоном, который служит для подлинного понимания и оценки научных открытий. Если принять во внимание тот слой философии, благодаря которому в наше время произошло теоретико-познавательное преобразование физики и математики и из которого получают стимул к подобному преобразованию биология и психология, то не остается никаких сомнений в том, что философия также несет в себе объективное знание. Если о содержании этого знания еще можно спорить, то в процессе этих споров становится все яснее, что все мы, в сущности, думаем об одном и том же, когда высказываем философские предложения, и что различия между философскими направлениями сохраняются лишь до тех пор, пока неясно, о чем в точности они говорят. Поэтому ясность языка, точное понимание значений собственных слов представляются нам высшим достоинством философских произведений. Тот, кто уже достиг такой ясности и точности в собственном творчестве, тот знает, что философия представляет собой не поэтическое изображение душевных переживаний, не историко-психологическую оболочку разнообразных мнений, а исследование, анализ и постоянное стремление к познанию.

Целью философии мы считаем познание – познание в том же смысле, в котором оно является целью конкретных наук, поэтому для названия нашего журнала мы выбрали это слово. Наш журнал не будет выражением мнений, искусственно придуманных систем или поэтических фантазий. Он будет познанием160.

Ханс Райхенбах

Философия и естествознание161

Мориц Шлик



Данная статья включает в себя содержание лекции, прочитанной в 1929 году в Венском университете в качестве введения в популярный курс лекций «Естественнонаучная картина мира».

В намерения университета входила публикация этого курса в виде книги, рукопись которой была передана в печать в 1930 году и подверглась некоторым изменениям. После того, как текст данного варианта наряду с многими другими пролежал в наборе несколько лет, пришлось отказаться от издания книги по причине неблагоприятных обстоятельств. Цели, которым первоначально должны были служить данные размышления, не потеряли актуальности и сейчас. Именно поэтому лекция публикуется в «Erkenntnis», несмотря на то, что ее основные положения уже не новы для читателей этого журнала. Автор сохранил эту небольшую работу в ее первоначальном виде. Он также отказался от замены прежних формулировок такими, которые он употребил бы сегодня, если бы он заново разрабатывал данную тему.

Часто говорят о «картине мира», которую естествознание создает по поводу реальности. Следует обратить внимание на тот факт, что картина мира связана с мировоззрением. Мировоззрение же, согласно общему убеждению, есть дело философии. Таким образом, связь естествознания с философией кажется установленной: естествознание предоставляет картину мира, философия использует ее (предположительно вместе с картинами мира, созданными другими науками) для построения мировоззрения.

Итак, согласно общему мнению, выводы, достижения науки являются тем материалом, из которого философ строит свою систему. Часто к этому добавляют, что этот материал философ получает в не совсем готовом виде. Сначала он должен его обработать, для чего подвергает критике научный метод и его основы. Примерно таким образом обычно изображается задача философии в ее учебниках; критика оснований относится к «теории познания», создание системы к прочим философским дисциплинам, которые в конечном итоге включаются в «метафизику». Там из достижений отдельных наук складывается мировоззрение, и таким образом достигается цель философствования.

Согласно этому мнению, философии выпадает крайне важная задача – восстановить единство всего научного познания, которое кажется все больше утраченным вследствие расширяющейся специализации исследования. Сегодня не представляется возможным даже лишь бегло обозреть тот огромный материал, который новые открытия предлагают нашему познанию. Исследователь в области литературы слабо разбирается в химии, историк итальянского Возрождения – в истории Древнего Египта, знаток орнитологии – в науке о простейших (хотя и то, и другое относится к зоологии). Мелкий педантичный ум приветствует рост числа наук и возведение перегородок между ними, так как это соответствует его потребности в дроблении материала. С восторгом изобретает он все новые «науки». Настоящий исследователь и глубокий человек лишь страдает от дробления знания и сужения горизонтов. Так как познание по своей сущности является унифицированием и соединением, а не расщеплением и разделением, оно должно постоянно стремиться к пониманию целого, и если оно не может прийти к подобному пониманию в рамках отдельных наук, то оно прибегает к философии, к метафизике, которая привлекает обещанием цельного мировоззрения.

Ели бы представленная выше точка зрения о сущности философии была правильной, то моя задача заключалась бы в описании той роли, которую играют естественные науки и их результаты в формировании мировоззрения. И действительно то, что я хотел бы сказать, можно истолковать в этом смысле. Все же я предпочел бы другую формулировку и интерпретацию, так как считаю описанную выше общепринятую точку зрения слишком поверхностной. Эта точка зрения не видит существа дела, она исторически не обоснована и не проникает в суть тех трудностей, из-за которых философия в новое время стала проблемой для самой себя и все чаще должна задаваться вопросом о своей сущности и своих полномочиях. Зерно истины, которое содержит описанная выше точка зрения, лежит на значительной глубине и его необходимо сначала обнаружить.

Для начала отмечу: то, что «наука» распадается на многочисленные отдельные дисциплины, в сущности, неверно. Границы между ними лишь кажущиеся и исчезают, как только учитывается различие между самими науками и их функционированием. Разделения существуют только в плане функционирования, они заключаются в практических методах и организации исследования, т.е. в способах действий человека по отношению к науке. Но сами эти способы являются системой знания, взаимосвязанной целостностью истинных предложений о действительности. И здесь не существует никаких произвольных подразделений, истины естественным образом связаны друг с другом, они выводимы друг из друга или относятся к одним и тем же предметам. И каждый шаг в прогрессе познания (это как раз и является сущностью познания) ведет к дальнейшей связи истинных предложений друг с другом, к их более тесному сближению и, таким образом, направлен к преодолению раздробленности. Таким образом, подлинная наука, система познания в ходе прогресса может стать лишь более единой, и на самом деле таковою и становится.

Число различных областей познания сокращается сегодня как никогда раньше. И это несмотря на то, что научных институтов становится все больше, а научно-исследовательский процесс все многообразнее. Существует мнение, что истины, открытые отдельными научными дисциплинами, существуют каждая для себя, что они относительны, предполагают лишь односторонние взгляды и должны быть дополнены всеми прочими взглядами для того, чтобы стать действительно подлинными истинами. Это совсем не так. Приведенное выше мнение, поддерживаемое некоторыми философами (в частности Брэдли) противоречит логике. (Ошибка, которую оно содержит, состоит в следующем: считают, что вместо предложения «Сегодня довольно холодно» можно употребить следующее: «То, что сегодня холодно, не совсем верно, но довольно-таки верно».) Однако любое предложение, в котором не допущено никаких ошибок, является совершенно правильным, оно есть часть истины как целого, а не просто приближение к истине или один из ее аспектов. (Если предложение содержит ошибку, то оно просто неверно и вновь не является аспектом истины). Благодаря тому, что познание единичных законов приводит к познанию всеобщих законов, части сами соединяются в целое. Они являются не отдельными фрагментами, а частями единого организма. В естествознании есть много известных примеров того, как отдельные дисциплины в конце концов сливаются друг с другом вследствие расширения их границ и их законы становятся общими. Примером могут служить перечисленные в учебнике физики дисциплины – механика, акустика, термодинамика, оптика, электромагнетизм, которые в принципе взаимосвязаны: акустика стала частью механики, оптика – частью науки об электричестве, термодинамика перешла в электродинамику и механику, а соединение этих последних дисциплин является если не делом настоящего, то уж точно ближайшего будущего.

Кроме того, физика уже почти полностью включила в себя химию; разделение таких наук, как биология и физиология сейчас совершенно невозможно, а последняя непосредственно связана с психологией, которая, в свою очередь, является мостиком к истории и гуманитарным наукам в целом.

Таким образом, наука едина. Это не мозаика и не роща, в которой произрастают рядом друг с другом различные виды деревьев. Наука – это единое дерево со многими ветвями и листьями. Она делает возможным познание единого мира, который не распадается на различные реальности, например, на сферу природы и сферу духа. Различие заключается не в сущности вещей, а в отличных друг от друга особенностях исследовательского процесса, а именно в различных способах исследования, применяемых гуманитарными и естественными науками. Чем выше находится то место, с которого ученый наблюдает за ходом вещей, тем случайнее и несущественнее кажутся все разделительные линии между отдельными науками и тем явственнее открывается исследователю взаимосвязь в системе истины.

При таком положении вещей (которое описано здесь лишь в отдельных чертах и приведено без обоснования) возникает вопрос: если науки сами стремятся к единству, то зачем нужна еще одна новая наука, философия, чтобы впоследствии связать воедино то, что по своей природе и не является раздельным. И следующий вопрос: если философия хотела воспользоваться единой картиной мира, созданной наукой, с целью построения на ее основе здания мировоззрения как нечто нового, то откуда ей взять материал для подобного здания? Если этот материал дает картина мира как таковая, то почему тогда единая по своей природе наука не смогла его полностью проанализировать, обобщить? Если же картина мира не содержит данного материала, то каким же образом философии удалось вывести из ничего те знания, которые она использует для построения мировоззрения? Нет ли кроме истинных предложений о мире еще каких-то других, лежащих вне сферы любой конкретной науки?

Ответ на вышеперечисленные вопросы я не смогу здесь в достаточной мере обосновать и лишь кратко сформулирую. Он состоит в следующем: в действительности философия вовсе не является наукой как системой знаний. Она есть определенный образ действий, а точнее такая деятельность (составляющая душу любого исследования), с помощью которой проясняется смысл всех необходимых для познания понятий. Она состоит из актов «придания смысла» или «нахождения смысла», которые наделяют значением все слова, встречающиеся в наших сочинениях. Лишь такие акты, а не предложения, способны это сделать, ибо каждое предложение вновь нуждалось бы в объяснении, истолковании и таким образом вело бы в бесконечность.

Для того, чтобы подтвердить эту точку зрения историческими фактами, я могу привести следующий пример: в прежние времена (вплоть до 17, 18 вв.) слово философия употреблялось для обозначения теоретической науки вообще. Это была эпоха, когда исследователи почти полностью были заняты созданием научных понятий (с помощью все более тонких дефиниций и указаний на фактические данные). Так вырабатывались научные значения слова. И если, в основном в 19 в., философию часто отождествляли с теорией познания, то в этом тоже следует видеть несовершенное выражение той мысли, что философия занимается выявлением смысла научных знаний, т.е. пытается ответить на вопрос о том, что же мы собственно подразумеваем под нашими суждениями. Подобная точка зрения делает невозможным существование метафизики. Но здесь имеется другое историческое обоснование, так как неудачи и бесконечные споры метафизиков имеют своей причиной то ошибочное мнение, что философия является системой знаний. Метафизики придерживались убеждения, что мировоззрение конструируется из научной картины мира посредством добавления новых – метафизических – принципов, положений, с помощью которых все открытые отдельными науками истины включаются в главную, всеобъемлющую систему.

В действительности же дело обстоит следующим образом. Переход от картины мира к мировоззрению совершается при условии, если сделать смысл картины мира совершенно отчетливым, если четко представить себе, что, собственно говоря, подразумевается под данной картиной мира, – подобно тому, как «созерцание» произведения искусства в противоположность его простому восприятию состоит в том, что отдельные цвета и формы приобретают определенный смысл, что-то изображают, что-то говорят зрителю. Иначе говоря: картина мира становится мировоззрением не вследствие добавления к ней новых мыслей, а благодаря ее пониманию.

Понимание в этом смысле является результатом той деятельности, которая называется философией. И она, конечно же, не является особой деятельностью наряду с научным исследованием, но принадлежит ему, философия – душа научных изысканий. Если научное исследование направлено на выявление значения и смысла основополагающих понятий и высказываний, то оно философично. Исследователь, который понимает смысл каждого своего шага и полученных результатов, являет собой также и философа. Все великие исследователи были одновременно и настоящими философскими умами.

Теперь мы в достаточной мере подготовлены, чтобы правильно сформулировать задачу, поставленную нашей темой. Размышлять о философии и естествознании не значит рассматривать отношения двух наук друг к другу. Это не означает одного из тех популярных, но довольно скучных исследований того, каким образом две дисциплины используют друг друга, предполагают наличие друг друга, а также друг друга ограничивают. Мы должны говорить не о том, что естествоиспытателю необходимо сделать для философии, или каким образом философия может быть полезна естествознанию. Для нас важен тот особый процесс, через который раскрывается истинное значение естественнонаучных понятий и, исходя из этого, формируется мировоззрение. В нашу задачу не входит изображение этого процесса как такового. Нам необходимо только охарактеризовать в общих чертах его результаты.

И здесь я выдвигаю общее утверждение о том, что внутри единой науки именно естественнаучные понятия – точнее, основополагающие среди них – и есть те, при прояснении которых возникают существенные черты мировоззрения. Согласно данному тезису, естествознание определяет главные черты картины мира, поэтому естественнонаучные понятия играют основополагающую роль, а их анализ приводит к наиболее глубокому познанию сущности вещей. Среди всех дисциплин естествознание наиболее философично, в противоположность распространенному мнению, что оно рассматривает мир в основном «снаружи» и что необходимо искать последние решающие разъяснения в совсем иных областях.

Теперь я должен обосновать данное утверждение. Это обоснование заключается в том, что естественнонаучный метод (мы знаем, что речь идет о методе) предъявляет самые высокие требования к обработке понятий и таким образом способствует процессу раскрытия глубинного смысла наших высказываний о действительности. То, что ни один другой метод даже приблизительно не приводит к подобному «оттачиванию» понятий, можно узнать хотя бы по тому факту, что только естествознание достигает стадии «точности», а это означает, что форма его понятий определяется математикой; и математика, в свою очередь, не есть наука о каких-то таинственных «идеальных предметах», но представляет собой не что иное, как усовершенствованный искусным символизмом метод логики.

Я знаю, что логическое совершенство, точность основополагающих естественнонаучных понятий ни в коем случае не рассматривается многими как достаточное свидетельство наличия тех свойств, которые здесь важны. Но что это действительно так, можно было бы доказать только с помощью гносеологического анализа, для которого в данной статье нет места. Поэтому я указываю на некоторые другие обстоятельства, в которых явно проявляется формирующая мировоззренческая сила естественнонаучного метода, то есть философское значение картины мира, созданной с помощью данного метода.

Первым обстоятельством является тот исторический факт, что все большие перемены в мировоззрении в истории духовной культуры, все значительные изменения в духовном отношении человека к миру были обусловлены решающими открытиями в естественнонаучной сфере, которые придавали характерные черты картине природы своего времени. Достаточно только вспомнить, какое огромное влияние на умы людей оказал переход от картины Космоса Птолемея к коперниканскому Космосу. Это открытие в астрономии, устранившее человека из центра Вселенной, произвело сильные изменения в духовной жизни на Земле. Можно также вспомнить мировоззренческий переворот, который породила в прошлом столетии биологическая теория эволюции, а имя Дарвина в качестве ее создателя было средоточием всех споров. Теория эволюции также была чисто естественнонаучной теорией.

Вероятно, подобные примеры не рассматривают как доказательные, когда утверждают, что в этих и подобных случаях естественнонаучная мысль безосновательно приписала себе господствующее влияние на мировоззрение. Философским мудрецам якобы ясно, что для сущности мира совершенно безразлично, находится ли Земля в центе Космоса или нет, являет ли собой человек звено в цепи развития животных или нет. Не рассматривая обоснованность этих идей, мы все же не будем больше приводить дополнительные примеры подобного рода и вместо этого поищем более веские аргументы. При этом мы останемся в области исторических фактов.

Посмотрим на системы великих мыслителей и попробуем понять, благодаря каким причинам и какой духовной атмосфере появились на свет их плодотворные идеи. Здесь мы обнаруживаем, что западная философия возникает не только лишь в процессе наблюдения за природой, но что каждый решающий прогресс, каждое значительное изменение в ней происходили всегда в тесной взаимосвязи с познанием природы и в атмосфере математической точности. Западную философию можно понять, только учитывая эту взаимосвязь и эту атмосферу.

Существенной чертой выдающейся личности Платона было то, что он являлся математиком. Дух, в котором он философствовал, учил философствовать своих учеников, отчетливо выражен в знаменитом предостережении над воротами Академии: пусть не входит никто, не знающий математики! Вероятно, Платон был математиком в не меньшей степени, чем Демокрит, его современник, чье мировоззрение несет в себе совершенно иные черты. Противоположность взглядов Платона и Демокрита выражает ту фундаментальную противоположность, различные формы которой существуют и в мировоззренческих концепциях наших дней и которая лишь частично характеризуется многозначными терминами – идеализм и реализм. Чрезвычайно важно отметить, что оба течения, а не только материалистическая концепция Демокрита, несут в себе отпечаток одного и того же духа точного исследования и математической школы.

Широко известны и заслуги Аристотеля в исследовании природы. Следует признать, что в Средневековье в целом ограничилось разработкой аристотелевых принципов и не выдвинуло оригинальных учений, так как в данный период изучение природы вызывало опасение (церкви), вследствие чего не было выработано новых естественнонаучных понятий. В Новое время пробуждение самостоятельной философской деятельности и возникновение современного естествознания не только идут рука об руку, они являются не только различными выражениями одной и той же основной установки, но представляют собой, в конце концов, один и тот же процесс. Имена великих философов того богатого талантами времени нельзя вырвать из истории естествознания, имена же великих естествоиспытателей – из истории философии. В то же время не существовало разделения философских и естественнонаучных проблем. Вспомните великие имена 16 и 17 столетий! Декарт, которого после Фрэнсиса Бэкона не напрасно называют отцом философии Нового Времени, был изобретателем аналитической геометрии. И если студент-философ откроет его наиболее важную книгу, то он удивится, обнаружив, что она является настолько же естественнонаучным трудом, настолько и философским. Сам Декарт говорит: «Omnia apid me mathematica fiunt». У Спинозы математико-естественнонаучный дух как движущая сила и источник его философствования так очевиден, что выражается уже в форме его сочинений, к тому же он писал еще о понятии вероятности и о радуге. В его письмах четвертая часть посвящена обсуждению физических экспериментов, частично также и собственных. Лейбниц, возможно, самый великий мыслитель, которого видел мир, философ, историк, юрист, математик и физик, разделяющий с Ньютоном славу изобретателя дифференциального исчисления, как никто другой свидетельствует всеми своими трактатами от Теодицеи и Монадологии до Универсальной характеристики, что отцом философских изысканий является дух точности, а матерью – созерцание природы. – Далее Кант! Весь смысл его философии заключается в критике чистого разума, то есть в его теории познания, хотя это иногда оспаривается (лишь из-за стремления открыть что-либо новое в его философском творчестве, в том числе и парадоксы). А теория познания Канта есть не что иное, как величественная попытка прояснить понятия ньютоновского естествознания, основательно исследовать истинное значение пространства, времени, субстанции, причинности и, исходя из этого, очертить контуры мировоззрения. Из всех значительных естественнонаучных трактатов мыслителя наиболее известны трактат о возникновении Солнечной системы (Всеобщая естественная история и теория неба) и неудавшаяся работа о мере живых сил; менее известным является тот факт, что к 46 годам Кант опубликовал 14 естественнонаучных работ по сравнению с 11 философскими. Недавно я прочитал у английского математика и философа Уайтхеда (Наука и современный мир) утверждение о том, что Кант обязательно стал бы великим физиком, если бы его интересы не были полностью поглощены философией. Я не разделяю этого мнения. Но как бы то ни было, несомненным остается одно – философия Канта не могла бы возникнуть без математической и естественнонаучной ориентации ее создателя.

Я не хотел бы и далее называть великие имена. О XIX столетии речь пойдет немного позже, так как положение вещей там кажется мне совершенно иным. Но все же я пока могу упомянуть среди философов того времени врача Лотце и физиков Фехнера и Маха.

Противоположных примеров не существует. Джордж Беркли, философия которого имела эпохальное историческое значение, был не только епископом, но и автором естественнонаучного трактата «Опыт новой теории зрения», и эта работа более характерна для его мышления, чем его теология. Можно было бы указать на Юма, не имевшего никаких достижений в естественнонаучной сфере, но добившегося многого в исторической науке. Однако именно его пример убедительно доказывает правильность нашей точки зрения, ибо его философствование нигде не опирается на исторические понятия, на исторический метод. Не от них пришел Юм к своему мировоззрению. Выступая критиком понятия причинности и понятия «я», Юм совершенно не исследует причинность исторических событий (о которой в то время не было и речи) и не рассматривает понятие индивидуума в истории. Все примеры и материал для размышлений философ черпает из физики и психологии, то есть из тех дисциплин, которые с помощью точных понятий стремятся охватить внешнюю и внутреннюю природу. Таким образом, Юм, будучи историком, черпал все импульсы своей философии из естественнонаучного метода.

Еще с древних времен Сократ знаменит как враг спекулятивных рассуждений о природе. Но этот выдающийся ум не был обделен математическим даром. Недовольство мыслителя натурфилософией объясняется тем фактом, что в его времена не существовало возможности обсуждать космологические вопросы с помощью точных понятий. Он поставил перед собой задачу познания человеческой природы посредством подобных понятий и, таким образом, дал импульс этому направлению познания на века вперед.

Мы заканчиваем исторический обзор. Легко предугадать все возражения против выдвинутого нами тезиса о доминирующем значении естествознания для мировоззрения. Я готов их встретить.

Нельзя сказать, что в вышеприведенных примерах великих мыслителей речь идет отчасти о случайном параллелизме двух дарований – философского и точного, естественнонаучного, или, даже если речь идет о необходимом союзе, то этот союз заключается в личности самого философа, ибо анализ великих философских систем выявляет тесную внутреннюю взаимосвязь между образованием естественнонаучных понятий и философской деятельностью. Но вероятно, будут говорить и уже говорят, что кроме указанной взаимосвязи существуют еще и другие, возможно, еще более тесные взаимозависимости, которые могут быть раскрыты на более поздней стадии развития науки. Эта стадия якобы уже достигнута сейчас, и соединение философии с математико-естественнонаучной основой, которое раньше только и было единственно возможным, якобы дополнено теперь союзом с культурологическими и гуманитарными дисциплинами. Эти дисциплины, бурный расцвет которых произошел в Новое время, якобы отчетливо осознают свое своеобразие и по праву претендуют на решающее влияние на мировоззрение, так как они концентрируют свое внимание на том аспекте мира, которому он только и может раскрыть свою сущность, а именно, на человеческом духе. Наш разум видит мир таким, каким он является в действительности, в самом себе, и науки о человеке должны якобы дать нам ключ к полному пониманию мира. Еще до того, как это принципиальное требование было сформулировано, пример Гегеля показал, как можно строить философскую систему и мировоззрение на основе исторических понятий и уже в 19 веке философия освободилась от односторонности в познании природы. Теория гуманитарного познания якобы достигла такого уровня развития в наше время, что могла бы оказать такое же воздействие на наше мировоззрение, какое оказало естествознание Ньютона на философскую систему Канта.

Эти положения кажутся мне не соответствующими действительности, и я попытаюсь это обосновать.

1) Прежде всего, вводит в заблуждение тот факт, что утверждается наличие двух видов познания – гуманитарного и естественнонаучного. Существует только одно познание и в лучшем случае можно спрашивать лишь о том, получим ли мы новые сведения о едином познании в результате анализа гуманитарного метода - более глубокие, чем сведения, предоставленные анализом естественнонаучных понятий. Я не смог найти ни одного признака в подтверждение этому. При познании природы такой прогресс в анализе оснований достигается посредством развития самой науки. В процессе своего развития наука достигает определенной точки, когда дальнейшее продвижение вперед становится невозможным без глубокого размышления над истинным значением основополагающих понятий. Наука не может продвигаться вперед без философского осмысления. И как раз на примере современной физики мы видим, как с помощью философии достигается более глубокое понимание древних составляющих частей любого мировоззрения – субстанции, пространства, времени, причинности. В исторических дисциплинах мы не находим этому параллелей. Не существует ни одной успешной критики познания, которая не шла бы в ногу с изменением облика науки, но в исторических дисциплинах нельзя найти и не следует ожидать подобных революций. Хотя мы видим, что ведется очень много дискуссий об основополагающих понятиях гуманитарных наук и что уже высказано много верных положений, все же еще не может быть и речи о значительном перевороте в области мировоззрения. Даже современный историограф, если он хочет хорошо справиться со своей задачей, не может действовать принципиально иначе, чем Маколей, Монтескье или сам Фукидид. И как может быть иначе, если в этой области, согласно Ранке, в конце концов, речь идет лишь о том, чтобы как можно точнее изобразить, «как это, собственно, было»?! Для описания судеб человечества и всего, связанного с человеком, могут употребляться лишь те понятия, которые сегодня имеются в нашем распоряжении для описания внешних и внутренних состояний; их применение для исторических целей не привносит ничего принципиально нового. Здесь мы переходим ко второму пункту.

2) Вышеупомянутые понятия, необходимые для описания того, что связано с человеком, не являются ни историческими, ни специфически гуманитарными. Это большей частью такие понятия, которые используются в повседневной жизни и деятельности, но все они, если припомнить их истинное значение, в конце концов восходят к естественным наукам, а именно, понятия, описывающие внешнее состояние – к физике, а внутреннее состояние – к психологии. Другими словами, гуманитарные или культурологические дисциплины вообще не имеют собственных основополагающих понятий и заимствуют их из других областей познания. Эти дисциплины вынуждены иметь дело только с более сложными конструкциями, производными по отношению к понятиям естественнонаучной области (подобным образом метеорология не имеет собственных специфических понятий, но заимствует их из физики). В самом деле: если гуманитарные методы предоставляют нам глубокие взгляды на сущность человека и таким образом, мира в целом (и мы действительно часто благодарны им за эти взгляды), то это всегда происходит с помощью психологии, которая содержится в них и которую осознанно используют все исторические дисциплины, она же способствуют их дальнейшему развитию. Психология, стремящаяся вывести законы внутренней жизни из поведения человека (исследуя исторический процесс или в лабораторных условиях), должна рассматриваться, что уже было отмечено, как вполне естественная наука. В недрах психологии рождаются понятия, которыми культурологические науки хотели бы обогатить философию.

3) Вильгельм Виндельбанд и Генрих Риккерт, внесшие большой вклад в разграничение целей естественнонаучных и культурологических дисциплин, справедливо указывают на то, что историк всегда имеет дело с констатацией единственных в своем роде фактов, в то время как естествоиспытатель интересуется только наиболее общими законами.

Однако основные особенности мировоззрения всегда определяются общими чертами картины мира, законами развития событий. Так как лишь в рамках общих понятий возникает вопрос о подлинном значении слов и смысле предложений, на который дает ответ проясняющая, придающая им смысл философская деятельность. Какая-нибудь единственная дата, отдельный индивидуум, будь то даже значительная историческая личность, никогда не смогут занять место в мировоззрении, какое-либо значение могут придать им только всеобщие законы, которые через них проявляются. Мировоззрение имеет дело лишь с «сущностью», а сущность единичного обнаруживается посредством выявления всеобщих законов, которым оно подчинено. Отсюда следует, что только естественные науки поставляют тот материал, посредством истолкования которого возникает мировоззрение. Гуманитарный метод останавливается перед индивидуальным разнообразием мира, его цель лежит в направлении, противоположном к стремлению ко всеобщему. Хотя многие придерживаются противоположного Риккерту мнения и утверждают, что исторические дисциплины занимаются выработкой всеобщих законов, я не собираюсь оспаривать этого мнения. Однако сразу же обнаруживается, что эти дисциплины в тот момент, когда стремятся вывести подобный закон, должны использовать в рамках собственной сферы естественнонаучный способ мышления. Они вынуждены рассматривать исторические события как природные процессы, должны истолковывать их как взаимосвязь причин и следствий, выводить судьбы народов, учитывая физическое воздействие климата и ландшафта и психологическое влияние их руководителей, лидеров. Однако и естественные науки (например, география) также в свою очередь порой приближаются к использованию исторического метода, что делает разделение методов практически невозможным. Мне кажется, что здесь можно полностью согласиться с Дришем, когда он полагает, что «не существует так называемого особого метода естествознания, но что его «Метод» есть метод мышления вообще: ясные понятия, строгий анализ, непротиворечивость, добросовестность на каждом шагу». («Теоретически возможности философии истории и их «реализация». - «Разум и общество». I том соч., посвященных Курту Брифигу, Бреслау, 1927).

4) Виндельбанд и Риккерт дополнили вышеприведенные высказывания правильным замечанием, согласно которому культурологические дисциплины хотят сообщить и описать не какие-то любые даты, но выбирают только те, которые являются ценными с человеческой точки зрения, или, что то же самое, которые обладают культурной значимостью. Почему это так? Потому что человек не интересуется датами или фактами как таковыми, он ценит их в той мере, в какой они предоставляют ему возможность еще раз пережить события прошедших эпох, внутренне участвовать в них, вновь оживить прошлое в своей собственной душе. За видимой целью гуманитарного исследования - описанием единичного, в действительности стоит другая цель – духовное обогащение путем непосредственного переживания мыслей и чувств прошлого. Другими словами, гуманитарные науки не являются чисто теоретическими, то есть направленными только на познание, но они, в конечном счете, служат переживанию. В то время как предназначение естественных наук заключается только в удовлетворении стремления к познанию (вряд ли требует разъяснений тот факт, что естественные науки существуют совсем не ради техники, которая являет собой лишь их применение). Истина для культурологических дисциплин есть только средство для достижения цели, однако необходимое и возвышенное средство. Но отсюда не вытекает какого-то пренебрежительного отношения к гуманитарным дисциплинам, как раз наоборот. В том, что эти науки занимаются человеческим во имя человека, заключены их красота, сила и неотразимая привлекательность. Но таким образом они приближаются к области искусства и удаляются от философии. Последняя может применяться в них только тогда, когда они заняты приобретением знания, раскрытием истинных взаимосвязей. В этих случаях гуманитарные науки используют тот же метод, что и естественные. Но этот метод лишь в рамках естествознания превратился в тонкий инструмент с помощью философского «прояснения понятий». Путь философии всегда проходит через естественные науки, даже если его начинают с понятий гуманитарных дисциплин. С какой бы стороны мы ни рассматривали дело, в центре будет всегда находится естественнонаучная картина мира, благодаря истолкованию которой выкристаллизовывается мировоззрение.

Причина выдающегося положения так называемого естественнонаучного мышления по отношению к философии заключатся в том, что оно охватывает те понятия или мыслительные средства, с которыми должно работать любое теоретическое, то есть чисто рациональное, направленное на раскрытие всеобщих истин исследование. Гуманитарные науки отличаются тем, что в них нет ни оценочного, ни познавательного исследования. Оценочное рассмотрение не дает картины мира (самое большее, оно может оценить уже имеющуюся), так как разум по своей сущности есть способность отражения, только он может нарисовать картину мира. И чтобы делать это как можно более точно, он должен использовать те формы, которые называют естественнонаучными, а на высшей ступени всеобщности – также математическими. Поэтому бессмысленно утверждать, как часто бывает, что естественнонаучная картина мира является односторонней и, следовательно, для построения мировоззрения она должна быть дополнена другими сторонами. Это похоже на утверждение о том, что музыка, состоящая только их звуков, является односторонней, ограниченной музыкой, а поэзия, состоящая лишь из слов, – односторонней поэзией.

Не существует естественнонаучного или гуманитарного, научного или ненаучного мировоззрения, есть лишь одно мировоззрение, и оно возникает в результате философского истолкования картины мира, нарисованной нашим разумом. Средством, которое он при этом использует, выступает познание природы.

Понятия исторических дисциплин большей частью близки повседневной жизни (после всего сказанного это кажется само собой разумеющимся). В принципе, любой образованный человек может прочитать произведение историка, так как встречающиеся в нем понятия знакомы ему из жизни. По сравнению с этим естественнонаучное мышление имеет тот недостаток, что его язык чрезвычайно труден для понимания как раз там, где он достигает наибольшего совершенства; чтобы иметь возможность прочитать современную книгу по математической физике, необходимо в течение нескольких лет усердно изучать математику. Употребляемые там понятия слишком далеки от жизни, так далеки, что неспециалист не сможет представить себе длину того пути, который нужно совершить, чтобы перейти от хорошо знакомых ему повседневных понятий к понятиям современной квантовой механики или теории относительности. Смелость этих понятийных образований далеко превосходит все то, что выдумали до сих пор фантазии поэтов или спекуляции философов. Взлет мысли в великих художественных произведениях и философских системах при точном рассмотрении всегда выражается в применении смелых сравнений: поэт и спекулятивный философ выражают то, что хотят сказать, с помощью образов, очень далеких от подразумеваемого положения дел. Но рисуемая ими картина всегда состоит из элементов, которые возникли в результате наглядного переживания будничных вещей и которые образуют порой в высшей степени причудливые комбинации (например, кентавры, планеты как живые существа и т.д.) В то время как фантазия здесь действует только в плане изменения порядка наглядных представлений, точное естественнонаучное мышление вследствие объединенного усилия фантазии и логического анализа, кажется, совершенно отрывается от привычного, наглядного и достигает той сказочной абстрактности и обобщенности понятий, которая, возможно, отталкивает многих от математической физики, но и делает ее для всех достойной восхищения. Кто проследит путь, который проделала механика от Архимеда через Галилея и Ньютона к Эйнштейну, будет поражен той мощью разума, которая потребовалась для прохождения по этому пути и сконцентрировалась в понятиях науки. Напротив, исторические дисциплины имеют дело только с такими представлениями, которые остаются близкими к повседневной жизни, к наглядной природе, поэтому можно сказать, что в основополагающих понятиях гуманитарных наук содержится больше природы. В естественнонаучных же понятиях – больше разума.

Еще раз хочу напомнить о том, что процесс развития естественнонаучных понятий продвигается вперед в значительной мере за счет того, что происходит все более глубокое «прояснение» истинного содержания понятий, которое раскрывается в ходе их употребления. Другими словами, философская деятельность является тем фактором, которому естественнонаучное познание в конце концов обязано красотой своих результатов. Исследование природы не говорит о философии, но несет ее в себе; оно не говорит о культурных достижениях, но само является одним из величайших достижений культуры.

Если в конце нашего рассмотрения взаимоотношений философской и естественнонаучной деятельности я должен был бы сделать какой-то вывод, то в качестве единственного результата я хотел бы подчеркнуть мысль о том, что эти виды деятельности не просто похожи, но по сути своей неотделимы друг от друга. Естествоиспытатель должен быть философом, чтобы понимать основополагающие понятия своей науки и иметь возможность образовывать новые понятия. А философ, в свою очередь, не может прийти к мировоззрению иначе, как с помощью естественнонаучной картины мира. То обстоятельство, что мировоззрение не является продуктом свободного, самостоятельного философского умозрения, но полностью укоренено в опытных науках, не делает его ущербным, так как картина мира, нарисованная опытом, намного ярче, богаче и изощренней, чем картина, которую мог бы изобрести человеческий разум или нарисовать человеческая фантазия.


Перевод с немецкого А.Л. Никифорова.