Москва Смысл 2001

Вид материала

Документы

Содержание Проклятие профессии Проклятие профессии Проклятие профессии Проклятие профессии Постскриптум собратьям по ремеслу Проклятие профессии Проклятие профессии Проклятие профессии

Подобный материал:

• 2001 Утвержден Минтопэнерго России, 1942.6kb.
• Пособие для логопедов Москва 2001 бек 74. 3 Удк 371. 927, 514.36kb.
• Целевая программа правительства москвы " развитие единой образовательной информационной, 432.71kb.
• Для поколения всеобщей интернетизации чтение потеряло смысл, 38.78kb.
• Золотом Кубке Европы семинар, 18.18kb.
• Об административных правонарушениях, 28099.94kb.
• Об административных правонарушениях, 27974.85kb.
• Полный курс Джек Швагер Москва 2001, 2909.89kb.
• Концепции, проблемы, 1204.14kb.
• Идентификационных структур в современной под редакцией Т. Г. Стефаненко россии., 889.1kb.

* * *

Опасная вещь — личный дневник, не могу оторваться. Еще — страницы из того периода моей жизни, вне спорта. И попытка найти тот ненайденный пока ответ.

«А может быть, дело в другом, не столько — в "них", а в том, что связано со мной?» — спрашиваю я себя.

В мой врачебный кабинет стремительно вошли двое мужчин.

• Нам нужен доктор Загайнов.
  
• Слушаю вас.
  

• Умирает ваш пациент Нодари. Не выходит из прис­
  тупа. Верит только в Вас. Ехать далеко.
  

• Я готов.
  

Мы едем в Сванетию. Мотор надрывается, и машина нехотя взбирается все выше, к самым снежным вершинам.

Вспоминаю своего пациента. Неизлечимая эпилепсия. Но, как и всем другим, я сказал ему:

18 Р. Загайнов

546

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

547


— Я помогу Вам. — И приступы отступили. Не мучили
его так часто, как раньше. А если случались, то после
выхода из приступа родные привозили его ко мне, и после
серии сеансов он опять два—три месяца жил спокойно.
Едем в тишине. Я думаю о нем. Вижу его лицо с такой
доброй улыбкой. Представляю, как войду в палату, и,
надеюсь, он улыбнется, и я снова включу в работу всю
свою волю, и мы... победим!

Почему же он не выходит из приступа?

• Когда это случилось? — спрашиваю своих попутчиков.
  
• Две недели назад.
  
• Две недели?! И с тех пор не приходит в сознание? А
  что делают врачи?
  
• Делают уколы. Нам ничего не говорят.
  

• Вы сказали им, что едете за мной?
  -Да.
  
• И что они сказали?
  
• Сказали: «Хорошо».
  

И снова тишина. Только рычание мотора. Но этот шум не мешает мне, не мешает «собраться». Знаю, что только в таком состоянии можно будет что-то сделать. Потребует­ся сверхусилие, не меньше.

Наконец — больница. Мы быстро входим в старое по­луразбитое здание и далее — в коридор. У входа в одну из палат многолюдно, и я направляюсь туда. Б жизни, в от­личие от спорта, людей больше там, где дела плохи.

Тяжелая минута — глаза родных. Они расступаются и смотрят на меня. И я задерживаю шаг, чтобы успеть отве­тить им взглядом и слегка кивнуть в знак приветствия, молча.

Но это — секунда, не более. Продлись это время — и пришлось бы что-то сказать, быть может — пообещать, обнадежить. Нельзя.

Глаза его закрыты — это первое, что я вижу. И перевожу взгляд на других. Тихо приветствую их и спрашиваю:

• Кто?
  
• Брат.
  
• Кто?
  
• Жена.
  

Замученные лица и в глазах столько мольбы о помощи. Я начинаю. Склоняюсь все ниже, глажу его небритое лицо и шепчу:

• Нодар, Нодар. — И вот он открывает глаза. И слы­
  шу за спиной радостный вздох.
  
• Нодар, дорогой мой, ты узнаешь меня? — Он всмат­
  ривается в меня и качает головой. А губы шепчут:
  

• Нет.
  

• Ну как же? — прошу я, — Это твой врач Рудольф
  Максимович. Помнишь, ты приезжал ко мне? — Он си­
  лится понять или вспомнить и снова качает головой.
  
• Оставьте нас, — говорю я и слышу за спиной тихие
  шаги и звук закрываемой двери. И говорю громко:
  
• Нодар, я помогу тебе! Подожди немного, прошу тебя.
  Все будет хорошо!
  

Он еще несколько секунд всматривается в мое лицо, даже поднимает голову, но не выдерживает, голова падает на подушку и глаза закрываются.

Я снова глажу его по щеке, слегка даже шлепаю ладо­нью, но он не слышит меня.

Начинаю работать. Смотрю на его тело и внутренне пытаюсь соединиться с ним, войти внутрь его больного организма и дать недостающую ему сейчас силу.

Твой пациент! Еще одна связка слов. Святых! Это озна­чает, что этот человек включил тебя однажды в свой «лич­ный список», — тех, кто всегда поможет, даже в самую страшную минуту. Эта минута наступила. Даю энергию, еще и еще! Добавить энергии — и оживить! Вот — мечта! Хотя бы на время оживить, и человек поверит, что ему может быть лучше, а значит — он может выздороветь! Вот эту мысль вложить в сферу мышления человека, — и чудо может случиться! Так устроен человек. Сколько было слу­чаев, когда пассивные доселе лейкоциты под воздействием сильного чувства или радостной мысли вдруг оживали и набрасывались на раковые клетки, уничтожая их. И люди выздоравливали!

На лбу моего пациента выступил пот. Я так рад это­му! Сейчас это означает одно — меняется его состояние, увеличивается количество энергии в его организме. Про-

548

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

549


цеес идет, и это — победа! Пока маленькая, но победа. Хотя пот на лбу ничего не скажет его родным, не пора­дует их.

А я продолжаю работать. Передо мной неподвижное тело. Своим взглядом схватываю его все — от макушки до пальцев ног, — мысленно накрываю его одеялом своего биополя и представляю, как моя энергия впитывается в его тело, в каждую клеточку.

Мой пациент засыпает. Не отключается, а именно за­сыпает. Лицо порозовело, рот слегка открылся и дыхание стало хорошо слышным и глубоким.

Теперь я могу присесть и сразу нахожу его пульс. Ров­ные удары сердца радуют меня, и я долго слушаю их.

— Приезжайте за мной, если будет лучше, — говорю, прощаясь. И киваю всем, обступившим машину. Они все здесь и опять — их глаза.

Но никто не приехал больше оттуда. И еще долго будет тлеть, дотлевать твоя надежда. Каждый день ждешь — стука в дверь, телефонного звонка, телеграммы. Но нет ничего. И так же долго ты будешь носить какую-то тя­жесть в горле и неспособность кому бы то ни было улыб­нуться. И спасение в одном — в том, что знаешь: скорбное состояние есть состояние спасительное. Хорошо, что я знаю это.

Так нужен ли психологу психолог? И, пожалуй, впер­вые я не спешу произнести: «Нет». А ранее всегда разви­вал эту мысль так: «Настоящий психолог справляется со своими проблемами сам, демонстрируя и в этом личный пример».

Но не слишком ли долго на этот раз я ищу ответ на личный вопрос к самому себе: «Что сделала со мной моя профессия?»

Так может быть, дело именно в этом — в пережитом, в сумме пережитого? Когда за человека становится больно всегда...

Все чаще оглядываюсь назад, в шестидесятые годы, но не с целью подведения неких итогов (хотя, быть может, пора), а с назойливым желанием — получить ответ на один вопрос (почему-то не дает он мне покоя): где все те мои друзья и коллеги, кого настойчиво звали тогда в спортивные команды, и мы действительно были нужны, хорошо работали, конкурировали, на конференциях и в переполненных аудиториях блистали в сообщениях и спорах и в неполные 30 лет ходили как мэтры по коридо­рам спортивных ВУЗ'ов в окружении учеников?

«Почему все не так, вроде все как всегда...», — пел любимый в спортивных командах Владимир Семенович Высоцкий.

«Да, все не так, — соглашаюсь я, — ни одного психо­лога не было в российской делегации на Олимпиаде в Ат­ланте». Хотя все как всегда: практически те же, пусть повзрослевшие и постаревшие тренеры, те же сотни и ты­сячи спортсменов, мечтающих о психологической помо­щи, но, как и тренеры, не ждущие ее от профессиональных психологов.

Почему? Что случилось за 30—40 последних лет?..

Одна из лекций моего авторского курса целиком по­священа этой проблеме. С помощью студентов я пытаюсь отыскать единственно верный ответ. В лекции ответа три, и до недавнего времени я искренне считал их самодоста­точными в контексте поставленной проблемы.

Во-первых, утверждал я, виноваты мы, поскольку пло­хо работаем, не оставляем след ни в памяти, ни в душе человека, не рождаем у него потребности продолжать с нами профессиональную дружбу.

Во-вторых, виноваты авторы огромного числа книг по психологии, написанных на полупонятном языке, дале­ких от практических вопросов жизни. Еще более винова­ты авторы традиционных учебников по психологии, дока­зывающие всему научному миру, что психология сегодня не имеет права именоваться наукой.

550

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

551


И — в-третьих — виноваты не мы, а время, породив­шее все виды «околопсихологов» (экстрасенсов, колдунов и прочих), которые за последние годы перебывали в спортивных командах и дискредитировали саму идею, саму возможность оказания психологической помощи человеку без стимуляторов, гаданий, разного рода плацебо и про­чих фокусов.

И вот, совсем недавно, начав работу над курсом своих лекций, в частности, в процессе анализа непосредственной деятельности практического психолога, когда я формули­ровал одну за другой ее специфические особенности, и не было им конца, в секунду меня осенила догадка-открытие (на 3-м году моей работы в большом спорте!). Я даже встал из-за стола и отошел от рукописи.

«Боже мой, — сказал я себе, — какая же тяжелая эта работа, как мучительно даются победы (их я вспомнил в этот миг), и как убивают поражения (и усилий не нужно, чтобы их вспомнить)!»

И спросил себя: «Как ты выдержал все это?»

А потом «появились» в моем кабинете все те, о ком давно не слышал и с кем не встречался много-много лет. И чувство вины пронзило меня: ведь я осуждал их за уход в тень, за отказ мне в поддержке, за молчание.

Вот почему их нет рядом, в бою за признание психоло­гии и практических психологов — они не выдержали всех этих специфических особенностей нашей работы! Это было печальное открытие, не оставившее камня на камне от моих сложившихся за эти годы незыблемых установок.

И уже ближайшую лекцию на факультете психологии я начал словами:

— Я хочу предупредить вас: вы выбрали самую труд­ную профессию из всех существующих на Земле. Пока по­верьте мне на слово, а потом, в процессе нашей совмест­ной работы, я постараюсь представить достаточное число аргументов для доказательства своей правоты.

Она — профессия практического психолога — потому и трудная, что никто из вас сегодня не может сказать, что ждет его в итоге и чего будет больше в конце пути — побед, прекрасных, согревающих душу воспоминаний,

настоящих друзей во всех частях мира, или заслуженных и незаслуженных поражений, ошибок, раскаяний в гре­хах, которых не забыть и за которые всегда будет мучи­тельно стыдно, разочарований не только в себе, но и в людях и многого другого.

Итак, в конце пути вы увидите две чаши весов. И если тяжелее будет первая (а там — все ваши победы), то вы получите право сказать себе: «я не зря выбрал этот путь, эту судьбу!»

Но вдруг случится иное, и вторая чаша перевесит, и горечь воспоминаний будет настолько больше, что все ваши победы покажутся вам приснившимися, не компен­сирующими все вами отданное, пожертвованное.

...Что тогда? Кого винить в случившемся? Себя? Судь­бу? Или тех, кто не предупредил вас в свое время об опас­ности?

Вот я и хочу предупредить вас об опасности этой про­фессии, которой я посвятил свою жизнь.

Признаюсь, обе мои чаши полны до краев. Было много побед, но было немало и горестных минут, часов, дней и даже лет.

Уже несколько лет мы не здороваемся с Гарри Каспа-ровым, хотя были близки в свое время, и он не скрывал, что я очень помог ему в один кульминационный момент его первого победного матча с Карповым. Но потом под влиянием своей мамы он отошел от меня, и несколько лет мы не общались вообще. И потому, когда Анатолий Ев­геньевич Карпов позвонил мне в тяжелый момент матча с Каспаровым и спросил: «Вы не могли бы приехать помочь мне?» — я не смог ему отказать.

После того матча Каспаров дал интервью, в котором на вопрос: «Как вы прореагировали на приезд к Карпову психолога Загайнова?» — ответил: «Пусть это будет фактом его биографии».

И если ему будет трудно, я знаю, он никогда не обра­тится ко мне.

И это лишь один эпизод на моем пути длиной в трид­цать лет.



Проклятие профессии

Всегда, когда молодой человек приходит ко мне за со­ветом — идти ли ему в психологи, я вспоминаю Исаака Бабеля, принесшего свой первый рассказ Алексею Мак­симовичу Горькому, который сказал ему:

— Дорога, на которую вы вступаете, усыпана гвоздями преимущественно крупного формата. Так что крови утечет много. — И сегодня я с абсолютной уверенностью повто­ряю эти слова для вас: Крови утечет много!

Итак, вторая чаша весов; здесь речь о ней. Содержи­мое ее — те специфические особенности деятельности практического психолога, которые отличают и усложняют не только саму деятельность, но и жизнь психолога, вли­яют — иногда решающим образом — на развитие его лич­ности, а со временем переживаются им как проклятья его профессии.

Вот они — десятки специфических особенностей, опре­деление каждой выписано на отдельном листе, и все они разложены перед моими глазами как пасьянс. Я выбираю! Выбираю ту, которая чаще, чем все другие, доказывала мне свою жизнестойкость и неизбежность и более других заслуживает названия «самой проклятой* и права быть поставленной на первое место.

Мы, психологи, нужны только в том случае, если чело­век видит (и чувствует) в нас способность к искреннему сопереживанию. Человеку, особенно в кризисных ситуа­циях его жизни и деятельности, прежде всего нужно сопе­реживание, а уже затем — любые другие воздействия, приемы, методы. В сопереживании человек находит пси­хологическую поддержку, любовь, нужность другим.

Повторюсь, сопереживание психолога обязательно дол­жно быть абсолютно искренним, актерски сыграть сопере­живание невозможно. Причем сопереживать психолог дол­жен всему — и радости победы, и горечи поражения, и депрессии, и всему остальному. Всю жизнь опекаемого им человека психолог «пропускает» через себя, через свое


Постскриптум собратьям по ремеслу

сердце — только это позволит ему завоевать полное дове­рие и ответное чувство, только это может быть предпосыл­кой большого и длительного успеха в значимой (такой как большой спорт) деятельности.

Вероятно, способность к сопереживанию можно счи­тать одним из ведущих слагаемых таланта практического психолога.

Экс-чемпион мира по шахматам Борис Васильевич Спасский, будучи свидетелем работы автора с гроссмей­стером Корчным в матче против Карпова (1974) заметил:

— Из всех секундантов у Вас самая тяжелая доля: Вы всегда должны быть душевной проституткой.

Это был мой стартовый матч в шахматах, и, помню, я отверг тогда его точку зрения. Но со временем не раз вспо­минал те слова, а сегодня, после своей работы в 15 шах­матных матчах на первенство мира, склонен с этим опре­делением согласиться.

По своей сути дело именно так и обстоит: все 24 часа в сутки психолог приспосабливает свою личность к личности опекаемого человека, беспрерывно учитывая все нюансы его сиюминутного состояния, настроения, потребностей.

С годами, — смело утверждаю это и советую молодым психологам отнестись к предлагаемой рекомендации мак­симально серьезно, — лично мне удалось выработать наи­более оптимальный вариант своего рабочего имиджа, сла­гаемыми которого были: готовность круглосуточно помо­гать спортсмену в сочетании с чувством достоинства и не­обходимостью обязательно с этим считаться. В результате во всех 15 шахматных матчах, как и за все 30 лет работы, мне ни разу не приходилось в чем-либо упрекать своих подопечных. Возможно, имело некоторое значение и то, что я был мастером спорта по боксу («в каждой шутке...»).

Отмечу также, что «деятельное сопереживание», под которым я понимаю сочетание сопереживания с волей пси­холога (с его волевым, уверенным поведением) и абсолют­ной уверенностью в своем спортсмене, как и в исходе пред­стоящего боя, показало себя незаменимым практическим средством оптимизации предстартового состояния спорт­смена. Не случайно спортсмены всегда просили психолога

554

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

555


быть рядом в последние, всегда мучительные минуты пе­ред выходом на ринг, борцовский ковер, шахматную сце­ну. Причем, — и это важно знать молодым психологам, — спортсмен в эти минуты не нуждается в каких-либо сло­весных воздействиях, это может больше даже помешать, чем помочь ему. Поэтому не суетитесь, спортсмену нужно иное — видеть в лицах и поведении своих помощников то, что может только усилить его — ваше уверенное спокой­ствие и то самое искреннее сопереживание моменту.

Каждый психолог должен и, более того, обязан выра­ботать подобный предстартовый «образ», как и различ­ные другие, адекватные всем возможным значимым ситу­ациям (например послесоревновательным), чтобы и в них правильным образом воздействовать на опекаемого спорт­смена (например, в ситуации «после победы», если завтра следующий старт, — не радоваться вместе со всеми, а сво­евременно гасить эту радость, регулируя таким образом его психическое состояние, сохраняя эмоции на следую­щий бой; чаще всего эту роль не по силам играть никому, кроме психолога).

К великому сожалению, пережитые сопереживания (и об этом автор тоже считает своим долгом предупредить своих учеников и последователей) имеют свойство сумми­роваться и оказывать прямое воздействие на личность психолога. И сегодня я не скрываю накопившейся психо­логической усталости от сопереживаний, что выражается, в частности, в том, что в обычной жизни в целях самосох­ранения стараюсь избегать предложений и просьб о пси­хологической помощи всем желающим. И следствием та­кой установки (будьте готовы и к этому) будет выработан­ный непроизвольно Ваш личностный «недоступный об­раз», в чем все чаще автора упрекают сегодня коллеги и даже друзья.

Имеются в виду неудачи опекаемого психологом чело­века как в его основной деятельности (спортивные пора­жения — в спорте), так и в его жизни вне спорта, напри­мер, в личной жизни.

Спорт — жестокий вид деятельности, насыщенный риском поражений, тех же побед, далеко не всегда прино­сящих удовлетворение победителю, травм, зачастую тя­желейших, потери не только здоровья, но и жизни (альпи­низм, бокс, автоспорт и мотоспорт и ряд других видов).

Потому мы и относим поражения к проклятьям про­фессии психолога, что это всегда и его поражение, даже если он сделал все от него зависящее, чтобы этого не случилось. Ведь психолога для того и приглашают, что­бы поражения не было; его приглашают для побед (!).

Но специфической особенностью работы практического психолога является то, что если он завоевал человеческое доверие спортсмена, то спортсмен идет к нему за помощью не только после спортивного поражения, но и в случае любых других неудач или потому, что тяжело переживает и другие жизненные ситуации. Или просто — пообщаться, посоветоваться. И в процессе порой круглосуточного об­щения (а таким оно зачастую и бывает вдали от родного дома) нередко психолог переживает как свое поражение («профессиональное поражение психолога»), если он ока­зался не на высоте в беседе со спортсменом один на один, не успокоил его перед сном, не поднял его самооценку, выдал тренеру лишнюю информацию о нем и так далее. Причем, такого поражения чаще всего никто, кроме пси­холога, не замечает.

Постоянное неудовлетворение и недовольство собой — одно из самых типичных проклятий профессии психоло­га. И помочь психологу в таком случае может только он сам, потому что...

Психолог — человек без психологической поддержки

Автору приходилось многократно убеждаться, что к психологу у людей очень высокие требования. Само слово «психолог» рассматривается многими как некая претен­зия на исключительность носителя этого звания.

На мой взгляд, это правомерно. Человек, претендую­щий на то, чтобы помогать другим в трудную для них

556

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

557


минуту, обязан соответствовать повышенным требовани­ям к его личности и не только быть абсолютно професси­ональным в своей деятельности, но и в жизни служить личным примером — ив своем имидже (опрятность, акку­ратность, отсутствие плохих привычек и т.п.)» ^{и в} поведе­нии, и в общении как с пациентами, так и со всеми окру­жающими.

Может быть, в связи с таким отношением к психологу и возникла своего рода психологическая установка, свой­ственная практически всем людям: психолог для того и существует, чтобы помогать другим, а сам в психологи­ческой помощи и поддержке не нуждается.

Вероятно, психологам придется согласиться с данной установкой. Поиск психологом психологической поддер­жки на глазах у тех, с кем он работает, — бесспорно, слабость и ошибка, которая обязательно нанесет ущерб его авторитету в той же спортивной команде. А реальную поддержку в свою трудную минуту психолог обязан искать в себе, в своей личности, в своем победном опыте, в благо­дарном взгляде любимого спортсмена. И на популярный вопрос: «Нужен ли психологу психолог?*, я обычно отве­чаю так: «Нет! Настоящий психолог решает свои психоло­гические проблемы сам».

Наберусь смелости утверждать, что психолог в кол­лективе обречен на профессиональное и жизненное оди­ночество. Профессионально он одинок в связи с тем, что должен и обязан закрывать от других информацию: как получаемую о ком-либо, так и о тех методах, которые он использует в своей работе, а также ни в коем случае не обсуждать результаты своих исследований ни с кем, кроме тренера (но и ему передается выборочная инфор­мация). Психолог одинок и «жизненно», поскольку не имеет морального права оказывать кому бы то ни было в этом коллективе предпочтения в дружбе, в личных симпатиях. В интересах дела необходимо всегда держать своего рода дистанцию между собой и даже самым лю­бимым пациентом.

По этой причине психолог должен накануне своего очередного испытания позаботиться и о своем предстарто-

вом состоянии, составляющими которого (как и у чемпио­на!) являются: воля и мужество, терпение и выносливость, запас положительных эмоций и оптимизма, вера в "опека­емого человека, в его команду и тренера, — все то, что обеспечит оптимальные условия для преодоления пережи­ваний одиночества, которое обязательно ждет его в усло­виях длительного сражения.

Многолетний опыт практической работы убедил авто­ра в том, что психолог должен раз и навсегда занять не­сгибаемую принципиальную позицию в своей работе, суть которой в следующем:

— психолог служит Делу, а не, допустим, тренеру, который его пригласил, не отдельному, пусть даже вели­кому спортсмену, не президенту клуба, который заинте­ресован, например, в том, чтобы получить от психолога закрытую для него информацию об отношениях тренера с отдельными спортсменами или о «пятой колонне» в коллективе.

Только такая твердая и честная по отношению к Делу позиция поможет психологу в завоевании авторитетной позиции в коллективе и, более того, защитит его в случае различных форс-мажорных ситуаций (крупное поражение, противостояние спортсменов тренерской группе и т. п.).

Именно такая позиция психолога и лежит в основе воз­никающих конфликтов, но если они своевременны и кон­структивно разрешаются, то это всегда в интересах Дела.

За 30 лет работы во многих коллективах такая пози­ция, выбранная автором раз и навсегда, обеспечила ему неприкосновенность (ни разу автору не приходилось ухо­дить из какой-либо команды) и дает моральное право от­стаивать свою точку зрения в данном вопросе.

Под конфликтностью профессии практического психо­лога мы понимаем следующее. Первое — опять же в инте­ресах Дела психолог, начиная свою работу с человеком, диагностирует его личность с целью выяснения как ела-

558

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

559


бых ее мест, так и резервов, чтобы, исправив первые и раскрыв вторые, обеспечить прогресс в деятельности и в

жизни вне ее. Второе — важнейшей задачей деятельности психолога является выяснение всех других резервов, а также слабых мест в окружении опекаемого человека, среди его профессиональных помощников (в спорте — тренеров, врачей, массажистов, менеджеров), и в его лич­ной группе психологической поддержки (семья, друзья и