Москва Смысл 2001

Вид материала

Документы

Содержание Проклятие профессии Проклятие профессии Проклятие профессии Где взять настоящих людей этого проклятого дела? Проклятие профессии Проклятие профессии

Подобный материал:

• 2001 Утвержден Минтопэнерго России, 1942.6kb.
• Пособие для логопедов Москва 2001 бек 74. 3 Удк 371. 927, 514.36kb.
• Целевая программа правительства москвы " развитие единой образовательной информационной, 432.71kb.
• Для поколения всеобщей интернетизации чтение потеряло смысл, 38.78kb.
• Золотом Кубке Европы семинар, 18.18kb.
• Об административных правонарушениях, 28099.94kb.
• Об административных правонарушениях, 27974.85kb.
• Полный курс Джек Швагер Москва 2001, 2909.89kb.
• Концепции, проблемы, 1204.14kb.
• Идентификационных структур в современной под редакцией Т. Г. Стефаненко россии., 889.1kb.

* * *

Мы возвращаемся из сада к его дом Он спросил:

• Таков путь к покаянию?
  
• Да, других путей нет.
  

Он взял меня за руку и сказал:

— Я прошу Вас остаться. Комната Вам уже приго­товлена. Прошу Вас, — повторил он, — я бы не хотел сегодня оставаться один. Сейчас будет ужин...

• Погуляем еще немного, — просит он, и мы снова
  уходим в сад, сейчас он освещен и выглядит как волшеб­
  ный.
  
• А родители были здесь, в этом раю? — спраши­
  ваю я.
  

• К моему стыду, нет. Еще один грех.
  

Он шел, и я видел, — решал, говорить ли мне что-то еще. И решился:

— И было еще немало всего, что работало на разруше­
ние. Вы — первый, кому я рассказываю это.

Он сделал паузу, поднял голову и посмотрел мне пря­мо в глаза.

— Было это в первый день посещения школы. Учи­
тель представляла каждого из нас, и мы должны были
рассказать о своей семье, о родителях. А я — из бедной
семьи. И вот один докладывает: папа — владелец фаб­
рики, у второго — банкир, у третьего — комиссар поли­
ции. Ну а кто мой отец? И вот пока я ждал в этой оче­
реди, я многое прочувствовал. И дал слово тогда, что
мой сын..!

Он снова сидел, сцепив пальцы рук и опустив голо­ву. Повторил:

— Да, было много всего... И первая любовь, конеч­
но. Здесь тоже меня ждало поражение. Мне было пят­
надцать лет, когда родители привезли ее в наш клуб.
Она тренировалась для здоровья. Привозили и увозили
ее на очень дорогом «Мерседесе». Но я уже был тогда
заметным игроком, и она, вроде бы, обращала на меня
внимание. Потом всю нашу команду пригласили в их
дом, и я увидел очень хорошую жизнь, недосягаемую в
тот момент для меня. И понял я тогда, что шансов у
меня нет, и времени нет — она скоро уезжала учиться в
Англию. Я даже не мог пригласить ее на мороженое.
Куда пригласить-то?.. Так, беседовали на корте. Такой

532

Проклятие профессии

Покаяние

533


ласковый взгляд был у нее, западал в душу. Помню, в трудных играх загадывал на своей подаче: если сделаю эйс, то все у нас будет хорошо — так ее любил! Он поднял голову и смотрел куда-то вдаль.

• А что, не мог пригласить куда-нибудь в театр, на­
  пример?
  
• Не мог! — почему-то резко ответил он.
  
• А они к себе в дом не приглашали?
  
• Да нет. Кто я для них? Пан-спортсмен.
  
• И больше не встречались?
  

Он не ответил, думал — я видел — о другом. И потом сказал:

— Но это мне помогло в этой самой мотивации. Я ре­
шил доказать/ И мотив «доказать» мне очень помогал в
то время. Хотя он сродни ненависти, близок ей по духу. Ее
я, когда вспоминал, ненавидел.

Он снова думал, но опять об ином. И произнес;

• Виделись недавно. Она стояла среди зрителей и хо­
  тела, чтобы я заметил ее. Очень хотела...
  
• Ну а ты?
  
• А я?.. А я прошел мимо.
  
• Почему?
  
• Почему-то прошел. Что-то подсказало мне: «Иди,
  так будет лучше!»
  

Он провожает меня в мою комнату, садится в кресло и

— Ты что, выше Бога?

Услышав это, он встал. В глазах его было потрясение. Губы его шептали:

— Все верно. Кто я, действительно, такой?..

Утро. Мы снова в машине. В его лице только жест­кость. И еще — темные круги под глазами. Но сегодня я не спрашиваю о его ночном сне.

Наконец, он произносит:

• А у Вас там, в России есть человек, с кем Вы могли
  бы поговорить?
  
• Да, один человек есть. Кстати, в нашем последнем
  разговоре в ответ на мои слова о неудовлетворенности сво­
  ей жизнью он спросил:
  
• Что бы ты хотел выбросить из своей жизни? — И я
  не знал, что ответить. А ты? Что бы ты хотел выбросить из
  твоей жизни?
  

Он задумался. Потом ответил:

— А у меня и так все выброшено. Только теннис. По­
жалуй, я не смогу без него жить, хотя порой бываю сыт
им по горло. А сейчас, после нашего вчерашнего разго­
вора, я понял, что главная опасность для меня именно
в нем! Потому что я должен побеждать! Иначе я никому
не нужен! А смогу ли я побеждать с другой мотива­
цией ...

• 
  
  
  тив. Молчу. Жду.
  Последний вопрос, если Вы не устали. Путь к пока­
  янию — единственный? Или человек может искупить вину
  добрыми делами?
  
• Никаких добрых дел не хватит, чтобы искупить хотя
  бы один грех. Это не мои слова. Не во всем мы виноваты.
  Есть еще расплата за грехи наших родителей, все то, что
  называется бедой, а не виной. А за все остальное будем
  просить прощения у Бога всю свою жизнь. И Бог простит!
  
• Ну хорошо, Бог простит, но ведь есть вещи, кото­
  рые я себе никогда не прощу!
  

Стокгольм

• Позорный был теннис, — первое,
  что он говорит мне по пути в раздевал­
  ку. — Как мне стыдно, если бы Вы зна­
  ли!
  
• Ты выиграл — задача решена, —
  отвечаю я.
  

После душа он долго сидит, глядя в пол. Сижу напро-


534

Проклятие профессии

Покаяние

535


— Мотивация была хорошая, положительная, — мед­
ленно говорит он, — а игра плохая. Противник был сла­
бый, это спасло.

... Машина — мы рядом, ужин — мы вместе, и — наши полчаса перед сном. Он лежит в привычной позе: правая рука под головой, левая — вдоль туловища. Я — на краешке кровати.

Он ждет от меня слов, и я говорю:

• Был свежим и быстрым.
  
• Да, — соглашается он, — мышечно все в порядке,
  но внутренне был пуст, не было того, что было всегда. Как
  будто не было «там» того, кто мог прикрикнуть, зажечь,
  разозлить.
  

Мы вдвоем за столом. Он почти не ест, возбужден.

• Ужасно играл сегодня, ужасно.
  
• Второй матч, — отвечаю ему, —
  все нормально для второго матча.
  

Он даже не смотрит на еду.

— Надо поесть.

— Ничего не хочу, — морщится он, откидывается на
спинку стула и прикрывает глаза.

Говорю:

— Меня интересует одно — ты наблюдал за собой во
время игры? Что было в твоем внутреннем мире? Чего
было больше — зла или добра?

Он задумывается и отвечает:

— Зла не было.

(поздний вечер)


Наши полчаса.

• Сегодня, я надеюсь, самокритики
  не будет? — спрашиваю я.
  

• Нет, — наконец вижу его улыбку.
  

— Ты был идеально сконцентри­
рован!

• Да, — соглашается он, — но дело сегодня не в зле
  и не в добре. У меня с ним старые счеты, и я всегда на него
  настроен. Но без ненависти.
  
• А чем же ты был мотивирован?
  
• А я не задумывался, просто было состояние весело­
  го азарта.
  

— А чему оно сродни? Боюсь, что ненависти.
Он в раздумье. Потом говорит:

• Значит, я .сделал шаг назад в этой нашей работе?
  Обидно. Пустил на самотек.
  
• Пустили на самотек, — поправляю я его, — это и
  моя недоработка.
  
• Но завтра буду мотивирован положительно, обе­
  щаю.
  

• А конкретно, если не секрет?
  

• Завтрашний финал посвящаем моему будущему
  сыну! Я мечтаю о сыне.
  

— Прекрасная идея! — отвечаю я.
Считаю его пульс. Говорю:

• Молодец, уже полностью отошел от нагрузки матча.
  Тебе помочь уснуть?
  
• Нет, я справлюсь. Но свою музыку включите, пожа­
  луйста. Но совсем тихо.
  

Глажу его ладонью по небритой щеке, спрашиваю:

• И завтра не будешь бриться?
  
• Ни в коем случае, — с улыбкой отвечает он и добав­
  ляет: — фарт диктует свои законы, надо подчиняться.
  

Я — с переводчицей, потому что се­годня хочу говорить по-немецки. Чтобы были сохранены все нюансы.

— Рад познакомиться, — говорю я пожилой даме, — где Вы изучали рус­ский язык? — У вас, в плену, где я провела семь лет, — отвечает

она и смеется. И мы с ним смеемся тоже.



536

Проклятие профессии

Покаяние

537

• Жизнь наших народов интересна, правда? — гово­
  рит он.
  
• Зато теперь мы вместе, — отвечаю я, и мы смеемся
  снова.
  

—У меня серьезный разговор к Вам, — так начала свой перевод фрау Шмидт.

Он смотрел на меня, и я ответил:

—Я готов.

Он вздохнул, пальцы рук были сцеплены, взгляд опущен.

—Я принял окончательное решение — закончить с теннисом. Причем это не обсуждается, то есть не будем тратить на это время. Я сделал окончательный вывод: играть с ненавистью в душе — это преступление по от­ношению к себе и к своему будущему. Я давно изучаю теннисистов, их личности и жизнь после тенниса. И убе­дился — те, кто играл через злобу и ненависть, — люди конченые. Я не хочу, как тот же Макинрой, везде и со всеми конфликтовать. Я понял, что если опоздать, то можно остаться человеконенавистником до конца своих дней.

Он так и сидел с опущенной головой и думал. Фрау Шмидт была явно взволнована и вопросительно смотрела на меня, будто умоляла о помощи.

—Вы же сами говорили, — он поднял голову и смот­рел на меня, — что есть вещи важнее победы.

Я молчал.

—Или я Вас неправильно понял в тех наших беседах? — спросил он.

—Нет, все правильно. Просто я немного растерян. Не ожидал, что... разговор примет такой характер. Ты мог бы играть еще десять лет...

—Теперь — главное, — прервал он меня, — мне нужна Ваша помощь, и я попрошу ответить на мои воп­росы. Дело в том, что сейчас я поставил перед собой как задачу номер один: вернуться из спорта в жизнь здоро­вым человеком, здоровым духовно. И начать я хочу не­медленно. Но мне не все ясно. И сегодня у меня три воп-

роса, точнее — три вопроса в одном, — говорит он и смотрит на фрау Шмидт.

Она тщательно переводит, и он продолжает:

• Можно ли и реально ли это — наполнить душу лю­
  бовью, если в ней накопилось так много ненависти?
  
• И вопрос второй: если да, то как это сделать и с чего
  начать?
  

— И третий вопрос: а если нет, то как вылечить душу,
как очистить ее от ненависти и сколько времени должно
уйти на это?

Я задумался, точнее — сосредоточивался. Но он снова взял слово:

— Извините, и четвертый вопрос, он неизбежен: как
полюбить то, что не любишь; что любил когда-то?

Очередной мой экзамен, и я очень боюсь не выдер­жать его, и концентрация моя максимальна. Переводчи­ца переводит, он слушает ее с предельным вниманием.

— И теперь еще одно, — говорит он и кладет на стол
пачку купюр.

• Это личная благодарность за дружбу, — говорит
  фрау Шмидт.
  
• Нет, — категорически возражаю я, — мне все упла­
  чено по контракту.
  
• Контракт — это за работу, а это — за дружбу. У нас
  так принято. Пересчитайте!
  

• Зачем?
  

— Пересчитайте, — повторяет она, — у нас так принято.
Я пересчитываю, поднимаю голову и вижу его радост­
ный взгляд.

— Сэнк ю вери матч, — говорю я ему, и мы встаем.

...Мы идем к его машине — я провожаю его.

— Мне было крайне важно получить сегодня ответы на эти вопросы и знать, что я на правильном пути. Я очень благодарен Вам!





538 Проклятие профессии

И вот звук включенного мотора. Машина медленно трогается, окно опускается, он выглядывает, машет ру­кой и кричит:

— Комиссар!

И смеется.

* * *

Изредка он все-таки играет. Играет легко, красиво, в свое удовольствие. Всегда корректен, с улыбкой приветст­вует после игры соперника. Чаще проигрывает.

Дюссельдорф — Санкт-Петербург, 1991—2000

. : ■

■

■








.

Где взять настоящих людей этого проклятого дела?

А.С.Макаренко.

«Педагогическая поэма»

«Как Вы выдержали все это? И — нужен ли психологу психолог?» Два вопроса, и слышу я их все чаще в послед­ние годы. И третий вопрос, но его задаю себе сам: «Что сделала со мной моя профессия?»

Через час — тренировка. Но я не готов к ней, не готов к встрече с людьми. Нет сегодня внутри меня того, что всегда было, а лет двадцать назад просто переполняло мое существо. И не улыбнуться.

Ложусь, закрываю глаза. Говорю себе: «Улыбайся! Ты — счастливый человек! Ты занимаешься любимым де­лом! Ну, улыбнись!» Пробую раздвинуть губы в улыбке — не получается. Командую себе: «Все же хорошо! И в ко­манде и дома все хороню! Улыбайся!» — не получается.

Меняю форму обращения к себе, уговариваю: «Ну что ты, на самом деле? Надо всего лишь изменить свое сиюми­нутное настроение, а эта задача тебе так хорошо знакома, и решал ты ее практически всегда, правда, когда это каса­лось других, но, значит и с собой надо делать то же самое; итак, попробуй хотя бы это — умело напомни себе о своих победах, о лучших днях».

И, кажется, улыбаюсь, но скверной улыбкой, не той. Какие прошлые победы? Сейчас они как полузабытые сны, далеко. Нет, не помочь себе сегодня. А кто же поможет... психологу? И как?

Открываю глаза (сеанс окончен), смотрю на часы — есть еще время. Просто лежу. Пускаю мысли на самотек и таким образом пытаюсь увести себя от нерешенной про­блемы. Вспоминаю сочиненное последней ночью. Метод, которому я дал такое название: «опережающее сопережи­вание». Суть его в следующем: ты идешь к человеку, кото­рому плохо, и идешь... за помощью! Идти нелегко и преж­де всего — потому, что сам твой приход — уже акт собо-

542

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу

543


лезнования, в чем честолюбивый спортсмен не нуждается. Но идти к человеку в такую минуту психолог обязан! И как бы он ни встретил тебя (жестко, сурово, озлобленно), ты не видишь этого (а как это нелегко!) и сразу (именно — сразу!) доверительно и с надеждой в голосе произносишь совсем не то, чего ждет он, а — например: «Сережа, мне надо с тобой посоветоваться».

Всегда видел в ответ удивление в глазах человека, ду­мающего в такую минуту о чем угодно, но только не о том, что сам он может кому-то другому помочь.

В такой целенаправленной психотерапевтической бе­седе задача — пойти дальше «совета», продлить разговор, против чего пациент (назовем его так) обычно не возража­ет, перейти затем от «совета» к изложению не его, а своей проблемы, если надо — придумать ее (!), и может быть, поныть, пожаловаться на «случившееся» и на судьбу, и таким образом попасть на одну душевную волну с пациен­том, а теперь и твоим психологом одновременно (!).

Опыт показал — метод обеспечивал стопроцентное по­падание, решал задачу. Человек успокаивался, приходил в себя, преображался на глазах! Сопереживание было дей­ствительно опережающим!

Так что же, и в мою дверь кто-то должен постучаться сейчас, войти и сделать вид, что ему сегодня не лучше, чем мне? К психологу должен прийти психолог?..

Но жду ли я его, хочу ли чьей-то помощи? Пожалуй — нет! Хотелось бы решить эту личную проблему, как и рань­ше, самому. И потому — те же раздумья. Да, все труднее становится работать и — тот же вопрос: «Почему?»

Вероятно, что-то изменяется во мне, в моей личности или в личности тех, с кем я, говоря специальным языком, «взаимодействую», пытаюсь взаимодействовать, найти нить, связывающую нас, сделать все, чтобы стала она прочной, и всегда помогать (!), желательно во всем — ив его деле, и в личной жизни, и в здоровье, и в вечной борь­бе с самим собой: с наследственностью, слабостями, с па­мятью об уже накопившихся грехах.

А насколько было бы легче, если бы удалось устано­вить, доказать, что дело не во мне (я — тот же!), и успоко-

ить себя наконец — мол, причина в ином: спортсмен сегод­ня стал другим и потому (только поэтому!) все стало труд­нее, чем было вчера, и тем более — двадцать лет назад.

«Он» на самом деле стал другим — наш спортсмен, боец, гладиатор, иногда — когда выступает больным (а это сплошь и рядом) — камикадзе.

Я уже встал, открываю дверь, выхожу. И представляю их лица, тех, кому обязательно должен улыбнуться через пять минут. Вижу отличающее их (практически всех) от героев прежних (моих) поколений. Прежде всего — все чисто внешнее: более гордо поднятые головы, сильный и настороженный (всегда настороженный!) взгляд, и если всмотреться в эти глаза (хватило бы только силы глубже всмотреться!), то понадобится какое-то время, чтобы по­том прийти в себя от воздействия сильнейшей энергии, исходящей от странного сочетания достоинства и жестоко­сти, что отличает обычно немало проживших и настрадав­шихся людей. А в целостном образе — недоступность...

Так выглядит ширма, неприступной крепостью обере­гающая внутренний мир спортсмена от постороннего взгля­да. Но если «он» поверит, подпустит, признает, ты все будешь знать о нем, и практически ежедневно убеждаться в том же — как трудно человеку наедине с собой, и по-прежнему на вес золота твое точное и доброе слово и его нужда в исповеди.

Но и здесь есть место новому, чего я не замечал у «тех» чемпионов. «Эти» очень хорошо понимают ту цену, что уже уплачена ими за добытое каторжным трудом се­годня. А также понимают, что впереди — то же самое — платить еще, платить всегда, платить и платить! «За все уплачено!» — читаю я в их глазах.

Взгляд любимого спортсмена! Мы вдвоем — и нет ни­какой ширмы, и порой, особенно перед решающим боем, мне безумно жаль его, до слез. «В ваших книгах, — напи­сала мне незнакомая читательница, — есть главное — боль за человека». Может быть, но это «они» воспитали во мне это качество.

Листаю дневники прежних лет. Был момент — я ухо­дил из спорта. Но однажды встретил ту, кого опекал мно-

544

Проклятие профессии

Постскриптум собратьям по ремеслу 545


го лет назад, и она уговорила меня зайти на ее трениров­ку. Цитирую без единой правки.

«Какое счастье видеть своего ученика мастером! На­стоящего тренера, лидера отличаешь сразу — она видела всех! Он нее шла энергия, и ею она гипнотизировала, под­чиняла. А временами вспоминала обо мне, на несколько секунд подходила ближе — для двух—трех фраз, извиня­лась и возвращалась на свое место, ближе к ним.

• Видите, они совсем другие, но в одном — те же: по-
  прежнему ждут, когда на них будут орать, ждут палки. А
  если не кричишь, то сразу кончается концентрация. И не
  только в спорте, и в театре орут.
  
• Это типичная картина в работе диктатора, — отве­
  тил я, — криком диктатор требует концентрации, а кон­
  центрацию надо воспитывать как свойство личности.
  
• Это ... как? — спросила она, буквально впившись в
  меня взглядом.
  
• Ты крикнула, и ученик сконцентрировался на ми­
  нуту, на упражнение. Но это его временное состояние.
  Только состояние, понимаешь? А надо, чтобы он всегда
  был сконцентрирован — ив зале и вне зала. Как лич­
  ность! И кричать на него не надо будет.
  

Она слушала, плотно сжав губы. Потом вспомнила, что они ждут ее (ее крика!), сказала:

— Потом продолжим, хорошо? Это важно хорошо об­
судить.

Я смотрел на нее и видел другого человека. Она тихо (!), но с прежней волей в лице повторила:

— Я жду тишины и внимания.

И они затихли, и улыбки ушли с их лиц. И она продол­жила:

— А теперь договоримся. До конца тренировки я боль­
ше ни разу не повышу голос, но вы, тем не менее, сохра­
ните концентрацию до конца. Договорились?

Они молчали. Они были сконцентрированы! А она, не отрывая от них глаз, двигалась спиной впе­ред, ко мне. И тихо сказала:

— Посмотрите вон на ту девочку, а потом обсудим. —
И ушла от меня. И я услышал:

• Все отдыхаем и смотрим на Лену. Лена, повтори
  начало... Смелее иди вперед! Грудью! Гордо иди!
  
• Хорошо сказала: "Гордо иди", — услышала она от
  меня через пять минут.
  
• Видите, какая она прямая, но выглядит согнутой.
  Согнута своей забитостью. Боится выпрямиться. Из про­
  стой семьи, папа — маляр. Не может гордо! Это гимнасти­
  ка. Здесь сразу все видно: семья, наследственность.
  

И снова ушла.

А я осмотрел зал (давно я не был в зале) и вдыхал родной воздух. И чувствовал, что оживаю. И завидовал тренеру. В зале провел я одиннадцать лет как спортсмен, затем десять — как тренер. Судьба увела...

Она вновь была рядом. Девочки выполняли заключи­тельный комплекс упражнений, и давался он им тяжело.

• Все-таки, — сказала она, — никто так не работает,
  как спортсмен. Муж приходит иногда сюда после репети­
  ций своего балета, смотрит и говорит: "Вы что, с ума со­
  шли: три часа утром и три часа вечером!"
  

• И всегда с полной отдачей, — сказал я.
  
• В том-то и дело».