Линия. Прерывистая

Вид материалаДокументы
Гений чистоты
Не понимаю, Дмитрий. Я ничего не понимаю… Это мистика. Они рядом, они живые!
Володя, заводит машину и, обернувшись к нам, весело говорит
Володя, останови, пожалуйста,  слышу рядом изменившийся хриплый голос Степана.
Эк, парня проняло! Видать не зря сюда приехал,  громко шепчет Володя.
Да Степан, твоя… И никто у тебя этого не отнимет.
Хорошо, Степан, только прежде нам с тобой много чего сделать нужно.
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   30

Гений чистоты



Во время службы народ в соборе ведет себя по-разному. Те, которые ближе к алтарю, тихи и сосредоточенны, в середине появляется некое легкое движение: ставят свечи, переходя с места на место, делятся впечатлениями с соседями, а у входа, да еще рядом со свечными ящиками  здесь и вовсе почти светские беседы и нравы.

Меня влечет вперед, в покой и страх Божий, но сейчас мы со Степаном стоим у свечного ящика в очереди подавателей записок и печально глядим на тех, кто без очереди тянут записки к монахине, лукаво надеясь, что это им на пользу. Степан в отличие от меня совершенно спокоен. Во всяком случае, внешне. Пожилая монахиня безропотно принимает у всех исписанные именами листики, тихонько задавая уточняющие вопросы и разбираясь с деньгами. Руки с записками тянутся со всех сторон. Те, кто без очереди, особенно настойчивы. Вспыхивающее во мне раздражение заливаю успокоительной прохладой Иисусовой молитвы. Для этого мне надо смотреть в какую-нибудь точку. Выбираю для этого звездочку на образе Богородицы «Умиление», ту самую, которая на кротко склоненной прекрасной главе Пречистой Девы.

Несколько раз мимо проходит старушка и толкает жестким локотком. «Колдунья, что ли?»  проносится во мне. Трижды получаю от нее укол локтем и колючий взгляд темных малюсеньких глазок. Трижды с ласковостью в голосе прошу у нее прощения за свою неуклюжесть. И снова свожу глаза к звездочке и возвращаю молитву в гортань.

Вот и наша очередь. Пожилая монахиня отошла вглубь, а передо мной стоит юная послушница лет семнадцати с кроткой улыбкой, едва заметной в уголках пухлых детских губ. Старушка у нее за спиной вопрошает, где крестики с мощевиками, называя ее Херувимой, а девочка-монахиня отвечает ей тоненьким с легким пришепетыванием голоском. И все в этой девочке подобно ее таинственному чину: легкие движения, тихий голосок, кроткая улыбка  все ангелоподобно, мягко сияет чистотой и благоуханным девичеством. «Отними у ангела крылья  станет дева; дай деве крылья  станет ангел».

Протягиваем ей наши записки, а мне хочется спросить, как ей приходится в этом жестоком мире, где так трудно ей хранить себя, ограждая черной одеждой, являющей символ смерти для мира сего. Но тут я вспоминаю, что монаха в послушании ограждают семь ангелов, представляю себе это всесильное, лучезарное окружение с огненными мечами  и успока­иваюсь. Эта девочка-монахиня, эта огненная Херувима защищена лучше любого богатого или сановного человека.

Видимо, эта моя разноголосица отражается на моем напряженном помятом лице, поэтому по губам монахини пробегает улыбка, с которой добрая мать обращается к своему несмышлен­ому дитю. Несколько секунд длится мое общение с девочкой-монахиней. Несколько слов, пара движе­ний, легкий отблеск небесного отсвета на ее личике  а я будто сам очистился и засиял, как закопченный на костре чайник от «надраивания» его белым речным песочком.

Отходим в сторону, а мой взгляд по привычке ищет золотистую звездочку на главе Пречистой Девы Марии  точку опоры моей немудреной молитвы. И в этот миг по чудотворному образу пробегает нечаянный багряный свет солнечного луча, кроткие полуопущенные очи словно приоткрываются, и я читаю в их ясной глубине отсвет такой же, как и матушки Херувимы, ласковой материнской улыбки. Мне нужно туда, ближе к «Умилению», но плотная толпа людей на позволяет приблизиться даже на шаг. И я замираю, где стою. Как бы извиняясь, гляжу на прекрасный лик Девы Марии, пожимая плечами, и печально улыбаюсь. Но, что за чудеса! Снова ловлю на себе ободряющий и успокаива­ющий материнский взор.

В это время рядом со мной происходит некое движение, приглушенно звучат слова извинения, и плотная толпа расступается. Впереди встают четверо: деревенского типа священник, его худенькая, болезненная на вид матушка и двое очень похожих на родителей  юноша и девушка. Парень, как бдительный телохранитель, обозревает сурово окружающих и, не найдя ничего опасного, устремляет взгляд вперед. Девушка по-детски увлеченно разглядывает иконостас, образы, укрепленные на столбах и огромное золоченое паникадило в сотнях горящих лампочек.

И снова мне доводится стать свидетелем «гения чистой красоты». Стройная, высокая, тоненькая фигурка девушки как бы подчеркивается свободным светлым платьем. На лебединой шее изящная головка с выбившимися из-под платочка прядями светло-русых волос. Нежное личико еще не утратило детской округлости, но черты его уже выявляют врожденную благородную красоту. Движения ее осторожны и плавны. Поклоны и крестные знамения благочестивы и неспешны. По всему видно, что ей привычно внимание окружающих, но осознание этого лишь укрепляет осмотрительность каждого движения.

Вспоминается словесный портрет монахини Марии из «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» архимандрита о.Серафима Чичагова: «Мария Семеновна была высокого роста и привлекательной наружности; продолговатое, белое и свежее лицо, голубые глаза, густые, светло-русые брови и такие же волосы. Ее похоронили с распущенными волосами».

Ох, и непроста жизнь ваша, красавицы! Все время в центре внимания, в перекрестии взглядов  любующихся, завистливых, любопытных, а порой и похотливых. Не зря самые красивые русские девушки уходили в монастыри, подальше от липкой паутины взглядов, подальше от ярмарки невест, где торгуют девичьей красотой…

Вокруг нас волнами прокатывается возмущение, нарастает толчея и шум разговоров. Внутрь собора входит еще одна толпа паломников, потом еще. Со стороны раки слышится громкий крик, визг, похожий на поросячий. Все оборачиваются туда, подаются поглазеть на чьи-то муки. «Бесноватая кричит. Как ее, бедную, враг мучит, ай-я-яй!»  слышу за спиной. Отчаянный крик, потом злобный хохот и снова поросячий визг повторяются, переходят в истерический плач и мало-помалу стихают. Только жалобные всхлипы и участливые материнские слова раздаются в наступившей тишине. Но вот пробегает шумок, шевеления и слышу впереди себя: «А ведь молодая какая! И красивая! Да так хорошо одета. Надо же!..». По сердцу резануло нехорошее предчувствие, будто это имеет ко мне отношение.

Пытаюсь успокоиться и сосредоточиться на службе. Но вот очередная волна буквально выталкивает меня к выходу, и я оказываюсь на паперти. Следом протиски­вается Степан, несколько взъерошенный, но, по-прежнему, невозмутимый. Здесь толчея еще возбужденнее, разговоры громче, бойкие растрепанные девчушки по-цыгански выпрашивают деньги, хвалясь друг перед дружкой звонкой добычей…

Идем по дорожке среди цветов, идем в тишину, проходим под аркой колокольни и сворачиваем к небольшой Казанской церкви. Здесь, кроме молодой семейной парочки у ларька с иконками,  никого. Дверь церкви открыта и меня тянет, зовет туда внутрь. Прохожу первым и сильно ударяюсь макушкой о низкую притолоку. Степан шепчет «лапоточки» и следует за мной, низко склонившись. В притворе у монахини покупаю свечи и, снова задев головой притолоку, с благодарностью потирая ушибленные места, вхожу в желанный покой.

У подсвечника монахиня, не поднимая глаз, принимает у меня свечи, плавными движениями гибких рук зажигает и ровнехонько ставит. За спиной тонкий девичий голос полушепотом читает Неусыпаемую Псалтирь. По ковровым дорожкам, неслышно ступая, обхожу раки со святыми мощами. Здесь покоится преподобная м.Александра  первая настоятельница, которой явилась Сама Богородица и указала строить здесь обитель. Вот рака с мощами преподобной м.Елены, умершей по просьбе батюшки Серафима вместо Михаила Мантурова, так нужного ему тогда для продолжения строительства. «Благослови, батюшка Серафим»,  только и сказала она, а через три дня душа ее в сонме ангелов возлетела на Небеса.

А в этой раке под золотистым покрывалом с крестами покоятся мощи любимой Батюшкиной воспитанницы, девочки-монахини Марии, в схиме  Марфы. Ей он доверял сокровенные тайны о будущем Дивеева, России, мира. Опускаюсь в земном поклоне на колени, прикладываюсь к крестикам на покрывале… А во мне звучит тоненький девичий голосок: «А какие видом-то монахи, Парашенька, на Батюшку, что ли похожи?»

Ругал Батюшка сестер, которые плакали по смерти м.Елены, а когда м.Марфа в свои девятнадцать умерла, то сам больше месяца плакал, слез не мог остановить. Так же и по моему лицу льются слезы, а в ушах звучит тонкий девичий голосок… А благоухание здесь, тишина, покой... Уходить отсюда не хочется. Хорошо, будто в преддверии рая. Теперь эта дивная схимница  Настоятельница Небесного Дивеева, у престола Святой Троицы. Преподобный Серафим так велел молиться ей: «Госпоже и мати наша Марфо, помяни нас у престола Божия во Царствии небесном!»

За своими переживаниями не заметил, куда пропал американец. Выхожу, оглядываюсь, нахожу его стоящим лицом к церковной стене. Плечи его сотрясаются. Я подхожу и мягко хлопаю по спине. Он не оборачиваясь пожимает плечами и громким срывающимся шепотом произносит:

Не понимаю, Дмитрий. Я ничего не понимаю… Это мистика. Они рядом, они живые!

Это действительно тайна из тайн, Степан. Здесь дом Божий. Здесь все живет Духом Святым. Небо и земля тут соединяются. А вечность  с краткой земной жизнью. Святые в Царствии небесном на самом деле ближе к нам, чем многие живые люди.

Садимся в машину, и Володя везет нас на Серафимов источник. Выезжаем из поселка и полчаса едем мимо деревенек, широких полей, древних сосновых и березовых лесов. Высокие свечи синих цветов сплошными зарослями окружают дорогу. Каждая пядь этой земли исхожена преподобным Серафимом, его «Дивеевскими сиротками». Из-за поворота дороги показывается стоянка, плотно заставленная автобусами и машинами. Выходим и устремляемся сквозь толпы народа по мостику через речку к синему озерцу.

Здесь рядом с часовней установлена икона Батюшки с цветами. Прикладываемся к прохладному стеклу и вдыхаем тонкий аромат. В этом месте сквозь голубоватую воду просматриваются округлые донные камни. Огибаем слева по дорожке озерцо и поднимаемся по крутому холму к большому золотистому Кресту. Раньше он стоял на куполе Дивеевского Троицкого собора, потом кресты сменили и этот установили на источнике. У его подножия горят свечи, один за одним идут к нему паломники. Прикладываемся и мы.

Видимо, у меня при этом задралась рубашка и обнажилась часть спины. Затем чувствую какое-то неприятное шевеление и пальцами почесываю поясницу. В палец левой руки впивается раскаленная игла. Подношу укушенное место к глазам, а из первой фаланги торчит коричневой иглой осиное жало. Быстро вытаскиваю его и высасываю яд. Палец горит и чешется, но терпимо. «Лапоточки»,  слышу шепот Степана. «Слава Богу за все»,  слышу свой шепот. Дальше спускаемся по лестнице к мосткам и садимся на скамейку.

У наших ног переливается бирюзовая святая вода. В ней отражается часовня. Вот по лесенке в воду спускается пожилая женщина в белой рубашке. От ее шумных окунаний по воде расходятся круги. Отражение часовни искажается, извивается и передо мной мелькает силуэт батюшки Серафима с крестом в благословляющей руке.

Под нерешительным взором американца раздеваюсь. Молюсь Господу, Пресвятой Богородице и преподобному Серафиму. Пролезаю под перилами ограждения и опускаюсь в воду. Пока ноги касаются дна, и уровень воды устанавливается на уровне груди, меня обжигает ледяной холод. Трижды окунаюсь и обратно по перекладинам перил, как по лесенке, забираюсь на дощатый настил. В голове несколько раз проносится легкий вихрь, тело горит, как от жара, душа поет и звенит! Не вытираясь, брызжа во все стороны хрустальными каплями, одеваюсь.

В это время мой Степан медленно раздевается, аккуратно складывает одежду на скамье и внимательно слушает бородатого парня лет двадцати пяти. Тот объясняет, что в святой источник окунаться надо с головой трижды и желательно три раза по три дня. Обязательно с головой, потому что тогда все до единого бесы из тебя выскакивают, и ты очищаешься.

Степан погружается в святой источник и, фыркая, улыбаясь, возвращается на мостик, присаживается на скамью. После холодной воды все тело горит, поэтому холода не ощущаешь. Потихоньку одеваемся. Негромко переговариваемся, боясь нарушить царящий здесь мирный покой. Наш советник по имени Виктор, трудник монастыря, рассказывает нам, что почти каждый день ездит сюда окунаться. За два года наблюдал множество случаев исцеления. Приезжали сюда на инвалидных колясках, а уезжали на своих ногах. Девочка одна тут с месяц назад упиралась, не хотела в воду святую входить, так ее папа обхватил руками и вместе с ней окунался. А девчонка кричала басом, как пьяный мужик: «Все равно не дам тебе курить бросить!»

Бесноватые здесь кричат, а потом исцеляются и становятся мирными. Вот и сегодня днем видел он, как девушка красивая и хорошо одетая кричала здесь, как резаный поросенок. И снова мое сердце сдавило, будто это меня касается. Я прошу Виктора описать ее подробнее. Пока он составляет ее словесный портрет, мои подозрения все более укрепляются: кажется, нас со Степаном ожидает одна очень важная встреча.

Одетые и свежие, с мокрыми волосами — идем по мосткам к стоянке. С благодарностью подходим к образу преподобного Серафима. Снова тонкое благоухание исходит от иконы.

Заглядываем в часовенку у озера. Здесь среди иконок, свечей и книг обнаруживаю цветную фотографию с отражением в синеве озерной святой воды силуэта шатра с луковкой и крестом часовни. Только что я видел это!  в изгибе озерной волны отражается батюшка Серафим, осеняющий крестом купающихся… По моей спине медленно прокатывается волна мурашек, сверху вниз и обратно. Степан из-за плеча разглядывает фотографию, широко открыв рот.

Сразу за мостиком через речку — стол, где продают чай с пирожками. Мы с аппетитом перекусываем, угощая нашего рассказчика, и предлагаем подбросить его домой. Виктор соглашается.

Володя, заводит машину и, обернувшись к нам, весело говорит:

Вы, мужики, будто заново родились. Приятно на вас посмотреть.

Едем мимо древних сосен, молчим, глядя в окна. Красиво здесь! Но кроме этого что-то еще загадочное постоянно притягивает взоры. Мне, например, кажется, что где-то рядом, может быть, вон за той стройной березкой, или за этой мощной сосной  ходит в светлом балахоне величайший светоч земли русской  батюшка Серафим. И не иконно застывший, но живой  подвижный, улыбчивый, необычайно добрый, с пронзительным взором всевидящих ясных глаз.

Володя, останови, пожалуйста,  слышу рядом изменившийся хриплый голос Степана.

Машина прижимается к обочине, я выхожу, наклоняю переднее сидение, выпускаю его. Он выпрыгивает, пробегает несколько шагов и падает в песок на колени. Его голова медленно опускается, лоб упирается в песок, спина сотрясается.

Эк, парня проняло! Видать не зря сюда приехал,  громко шепчет Володя.

А сюда никто зря не приезжает,  шепчет ему в ответ Виктор.

Нерешительно подхожу к Степану и тоже становлюсь рядом на колени. Кладу ладонь на выгнутую спину с выступающим позвоночником. Он громко всхлипывает, вытирает мокрое лицо и сдавленно произносит:

Это святая земля, Дима! Это святая Русь…  он гладит песок, кочку с пучком примятой травы.  И это моя земля, моя Родина, слышишь? Ты что думаешь, я тупой бесчувственный американец, да? Да мне ходить по этой земле страшно, потому что она святая, понимаешь? Ее целовать нужно, а я, как скотина, хожу по ней. Это моя земля! Это земля моих предков! Это моя Родина! Моя Русь!

Да Степан, твоя… И никто у тебя этого не отнимет.

И в эту… в этот Содом американский я возвращаться не хочу. Там одна мерзость!  он отрицательно мотает головой, растопыренными пальцами показывает на сосны, небо, карьерное озерцо в песчаных берегах.  Здесь! нужно жить. Здесь! хочу умереть…

Хорошо, Степан, только прежде нам с тобой много чего сделать нужно.

Димитрий, ты только скажи что  я сделаю.

Господь укажет нам  и что, и где…