Линия. Прерывистая
| Вид материала | Документы |
- Тезаурус по информационному обществу, 2285.12kb.
- Стохастическая линия как инновационная содержательно-методическая линия в курсе математики, 113.16kb.
- Производимая нами данная линия является самым передовым оборудованием для производства, 80.85kb.
- Учебно-методическая линия по технологии (техническому труду) для 5-8 классов общеобразовательных, 46.17kb.
- Технологическая линия по переработке сильнозагрязненных отходов полиэтиленовой и полипропиленовой, 183.92kb.
- Косметические препараты для лица голубая линия «аквавиталь» aquavital blue range, 2993.61kb.
- Л. С. Выготский Проблема культурного развития ребенка Л. С. Выготский. Проблема культурного, 263.11kb.
- Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
- Инструкция по настройке услуги idphone на софтфон ZoIPre для компьютеров с ос windows, 116.48kb.
- Темы рефератов Виды изобразительных искусств. Средства создания художественного образа., 13.91kb.
Технология производства дамасской стали
Этот монах на станции метро как пощечина мне каждое утро. Ну, что тут необычного: стоит себе тихонько смиренный молодой мужчина в бороде и рясе с ящиком для пожертвований и даже глаз на прохожих не поднимает. Что в нем так сильно возмущает меня? Ничего. Ровным счетом ничего. Причин видимых нет. Меня же, как приближаюсь к этому месту, так заранее крутит всего.
Преподобный Сергий запрещал монахам просить милостыню: не протянутая рука, а молитва должна кормить монахов, зудит во мне ворчливый голос.
И церковные власти запрещают побираться монахам, вступает следом другой.
А ты сам попробуй постоять здесь: один среди толпы, не по своей воле, а по послушанию, зная, что многих раздражаешь, заступается третий.
Ломая себя, порой стиснув зубы, кладу деньги в ящик и получаю тихое «Спаси, Господи» с легким поклоном. Его смирение еще сильнее возмущает меня, и только самоукорение и сосредоточенная Иисусова молитва не без труда возвращает подобие покоя в душе.
Это происходит почти каждый день в течение месяца. Понимаю, что участвую в невидимой битве, только на чьей стороне пока неясно.
Однажды он исчезает. На его месте сонная женщина продает зонтики. И вдруг мне стало так одиноко, будто лучший друг уехал. Всю неделю, каждый день проходя по этому месту, ищу глазами монаха и огорчаюсь, не находя его. Оказывается, мне его уже не достает. Каждый день, проходя мимо «монашеского места» произношу: «Ну, где же ты, брат мой смиренный?». Только через неделю он появляется и как ни в чем не бывало стоит в своем простенке между встречными потоками идущих людей. Я подхожу к нему и почему-то готов обнять его, только вместо этого молча сую в прорезь ящика смятую вчетверо купюру и продолжаю движение. Про себя произношу: «Помоги тебе, Господи, брат мой», и на душе светлеет.
Вечером на исповеди прошу прощения у священника за то, что иногда беспричинно раздражаюсь на него. Это как-то накатывает волнами. И знаю, что не мое это, а противно становится, будто грязью мараюсь. Он меня прощает, и ухожу от него с легким сердцем. По дороге домой говорю со знакомым, и он признается, что иногда брань с духовным отцом у него доходит до взаимных обид, а его самого буквально истощает. На прощание он произносит ключевую фразу:
Ты знаешь, ведь когда священник или монах читает Иисусову молитву, да и вообще постоянно молится, он более, чем мы, защищен от нападок зла. Тогда нечистый атакует его через ближних и духовных чад: ведь мы слабее и легче поддаемся агрессии зла. Для нас, слабых, это своего рода мученичество.
Вхожу в метро, и на ум приходит моя брань с монахом. Там, в подземке, среди толп народа он находится под покровом послушания и своей молитвы. Видя его неприступность, лукавый озлобляет на него людей и через них мстит монаху. …И я, раздражаясь на него, тоже включаюсь в эту агрессию и становлюсь на сторону зла. Слава Богу, что я не выплескиваю раздражение на него, а всеми силами гашу темную волну молитвой. Но если возмущение во мне происходит, то значит, я сочетаюсь мысленно с греховным предложением слева и нахожусь на полшага от пленения. Да, что-то расслабился я совсем… Надо щит и меч держать всегда наготове. Враг слабости не прощает.
Эта мысль зажигает желание молиться, и я приступаю к Иисусовой молитве. Вагон переполнен, меня толкают, рядом громко разговаривают, но всеми силами удерживаю внимание на словах молитвы. Мало-помалу, как ржавое тяжелое колесо, раскручиваю это спасительное круговращение, и молитва сама начинает помогать мне.
В двух метрах от меня раздается крик, начинается возня и вспыхивает драка. Когда двое дерущихся на секунду расходятся, я оказываюсь между ними в перекрестии злых взглядов и ядовитых струй выдоха. Молитва моя не прерывается, может быть, поэтому я так спокоен. Мгновенно остывают и смягчаются драчуны. Лишь когда распахиваются двери, и один из них выходит, второй ему вдогонку посылает совет не пренебрегать закуской, что, на мой взгляд, вполне разумно. Второй садится, пожимает плечами и сам себя спрашивает: «И чего это мы с ним сцепились? Сам не пойму. Чушь какая-то…».
В сей миг триумфа у меня в душе вспыхивает неожиданно мощный всплеск самодовольства. Я кажусь себе духовным суперменом, великим подвижником, гениальным молитвенником! …И получаю резкий удар жестким пластмассовым чемоданом по коленной чашечке. Острая боль обжигает до самой макушки. Пока она сотрясает мою очень нервную систему, потихоньку остывая, «слава Тебе, Господи!» произношу мысленно сквозь немой стон. Боль со всего тела стекает в колено и поселяется там, при каждом шаге напоминая о себе. Так из нас, слюнтяев, выращивают воинов: огонь удары молотом вода…
Примерно так воспитывал меня в детстве отец. В основном, во время отпуска. В те кукурузно-энтузиазные времена начальники работали с семи утра до десяти-одиннадцати вечера, поэтому отца видел я редко. Зато в отпуске процесс моего воспитания доходил до предельного накала. Немного приглядевшись ко мне где-нибудь в районе Черного моря, отец замечал в моем поведении недостатки и приступал к их исправлению.
Как-то раз на сочинском пляже меня грубо толкает в воду мальчик на голову меня выше. Я бегу жаловаться отцу, мол, чадо твое бьют, защити, папуля. На что отец, не отрываясь от толстого исторического романа, спокойно произносит:
Вернись и дай ему сдачи. Так надо.
Ага, он больше меня и сильней… ною в ответ.
Иди и без победы не возвращайся, полушепотом произносит он, глядя мне в глаза поверх очков. Затем, снова погружаясь в книгу: А то ведь и я добавлю…
Во мне вздымается такая волна стыдливой обиды, что она перехлестывает страх. Закусив губу чуть не до крови, бегу на волнорез, где мальчик ловит крабов крючком из щелей. Подхожу к нему и стучу его по загорелой спине. Он, ухмыляясь, поднимается во весь рост, нависая надо мной. «Победа или смерть!» мелькает в голове воинский клич, переплавляя энергию страха в отчаянную смелость. И мой противник получает сильный удар в живот, перегибается пополам и со стоном сворачивается у моих ног.
Может добавить? интересуюсь на всякий случай.
Уйди, дурак, больно же… сипит побежденный.
Шагаю к отцу, а во мне фанфарами гудит победный марш. Он по-прежнему увлеченно читает. Вместо ожидаемой похвалы слышу: «Ладно, садись, отдыхай.». По его морщинистой впалой щеке пробегает тень улыбки.
Когда отец узнает, что я в свои шесть лет до сих пор не умею плавать, он за руку ведет меня на волнорез. Я рядом подпрыгиваю и спрашиваю, какому способу он меня будет учить: кролем или брассом? Отец подводит меня к краю волнореза, где глубина метра три, поднимает сильными руками и, как щенка, швыряет далеко в воду.
Я оказываюсь под водой среди белого кипения вихря пузырьков и, как поплавок, выныриваю, отчаянно работая руками. Глотнув воздуха, снова погружаюсь и снова выныриваю. Отец стоит рядом, опираясь на перила, но смотрит в противоположную сторону. Барахтаюсь в воде, взбивая вокруг себя белую пену. Страх и ужас чередуются с восторгом от того, что я плыву. Шумно, визгливо, по-собачьи но держусь на воде и плыву! Когда мои руки касаются скользкого от водорослей камня, отец вспоминает обо мне и за руку рывком вытаскивает из воды на теплый ноздреватый бетон волнореза. «Неплохо для первого раза», слышу под канонаду собственного сердца. И чувствую в себе победный рев фанфар. Когда звучат завершающие раскаты литавр, а гордость от достигнутых заоблачных высот вовсю распирает меня отец повторно швыряет меня в воду, как щенка… К концу отпуска я плаваю, как дельфин.
Примерно так же учит он меня ездить на велосипеде. Сажает на новенький, сверкающий лаком «Орленок» да и толкает с горки. И мне уже ничего не остается, как с помощью руля и педалей спасать юную, единственную, на самом взлете собственную жизнь. К концу того солнечного воскресного дня я вполне прилично гоняю на велосипеде.
За неделю до моего первого, десятилетнего, юбилея отец замечает за мною стеснительность по отношению к симпатичным девочкам. Особенно к Оле Немчиновой, дочке главного инженера крупного завода, белокурой тихоне с загадочной улыбкой на ангелоподобном личике. Отец твердо выносит мне приговор: «Пока ты ее не приведешь к нам домой и не усадишь за чайный стол, на мои глаза не появляйся». Который раз вхожу в состояние, когда для меня проще умереть, нежели осрамиться перед могучим и правым отцом.
Вероятно, эта энергия воли к победе пронизывает мое поведение и вибрации голоса, потому что спустя три-четыре часа девочка, о знакомстве с которой мечтают все мальчишки нашей школы, сидит рядом со мной в нашей гостиной. Она аккуратно хрустит вафельным шоколадным тортом, маленькими глоточками отпивает чай из праздничных китайских чашек и обсуждает со мной книгу «Робинзон Кукурузо» полную веселых приключений историю летних похождений нашего ровесника в деревне. Родители торжественно объявляют нам, что в честь моего дня рождения намечается застолье, на которое можно пригласить всех, кого мы с ней выберем. И вот мы уже составляем список.
Отец сдержанно хвалит Олю за то, что она постоянно держит спину прямой, намекая на мою, вечно сгорбленную. И девочка рассказывает, как ее папа, заметив, что ее осанка начинает портиться, заказал плечевой корсет, да еще заставил маму вшить изнутри вдоль позвоночника колючки. Как только Оля расслабляла мышцы и начинала горбиться, в ее спину вонзались колючки, и она выпрямлялась. Так со временем прямая спина и стала ее нормой. Отец внимательно ее выслушал, а на день рождения подарил мне корсет с аккуратно вшитыми колючками.
Мама в нашей семье занимает место, в полной мере соответствующее ее замужеству, за широкой спиной мужа, моего отца. Не могу вспомнить ни единого случая, когда бы она проявила самоволие. Слово отца для нас альфа и омега. От него исходит инициатива, к нему приходят советоваться, зная, что он всегда прав; и окончательное решение всегда выносит только он. Может быть, поэтому он говорит всегда взвешенно, иногда после долгих раздумий. Но уж если слово отца сказано, ни у кого не появляется желания перечить: оно имеет силу закона. Так было в семье деда, и также строятся отношения в нашей по традиции, опираясь на патриархальный опыт многих поколений. Может быть, поэтому будущую супругу выбираю похожей на маму.
К старости отец с каждым годом становился все более смиренным. Подолгу молчал, задумчиво глядя на небеса. В его советах звучали нотки всепрощения, любил он рассуждать про абсурдность силы и агрессии, часто просил прощения и плакал. Он не дошел до храма Божьего, но проложил дорогу для меня.