8-го (21-го) ноября 1910 г
| Вид материала | Документы |
- Русские Ведомости. Понедельник, 8-го ноября 1910, 967.86kb.
- Александр Трифонович Твардовский (1910 1971гг), 130.21kb.
- Собрание сочинений 20 печатается по постановлению центрального комитета, 7764.62kb.
- Геологические исследования в области массивов Фишта и Оштена на Зап. Кавказе. Студ., 750.41kb.
- Твен, марк (Twain, Mark; псевд.; наст имя – Сэмюэл Лэнгхорн Клеменс, Samuel Langho, 48.48kb.
- твардовский, александр трифонович (1910-1971), русский поэт. Родился 8 (21) июня, 167.59kb.
- Идея организовать перелёт Петербург-Москва с участием русских и иностранных авиаторов, 35.78kb.
- Русская символистская критика (1890 1910-е гг.): Генезис, типология, жанровая поэтика, 744.2kb.
- Биография Л. Н. Толстого, 239.87kb.
- Поэма А. С. Пушкина «Кавказский пленник». 8 октября 120 лет со дня рождения М. И. Цветаевой, 66.07kb.
Эпизод из жизни Л.Н. Толстого.
(По телефону от нашего петербургского корреспондента).
В академии наук хранятся записки графини Александры Андреевны Толстой, содержание которых должно будет осветить один из интереснейших моментов в жизни покойного Льва Николаевича, когда ему угрожало заключение в суздальском монастыре.
К сожалению, записки эти, как сообщил вашему корреспонденту известный знаток монастырской жизни С. Пругавин, остаются недоступными, так как пользование ими возможно только с особого разрешения наследников графини А.А. Толстой. Записки предполагается издать с благотворительной целью, и наследники до сих пор категорически отклоняли все попытки так или иначе ознакомиться с этими записками.
Академия же не могла их опубликовать, так как согласно воле покойной графини Толстой, издание записок возможно будет только после смерти Л.Н. Толстого.
Об этих записках сообщалось в свое время в некоторых журналах на основании тех рассказов, которые слышали от покойной графини А. некоторые ей близкие люди.
Графиня А.А. Толстая приходилась родной теткой Льву Николаевичу и была одной из наиболее влиятельных фрейлин.
Нечаянно ей удалось узнать о грозной каре, которую собирался наложить на Л.Н. Толстого тогдашний министр внутренних дел граф Д.А. Толстой, и, только благодаря заступничеству графини, обратившейся непосредственно к Государю, предполагавшееся заточение Л.Н. было отменено.
В разговоре с Государем графиня Толстая сказала:
– Ваше Величество, на днях вам будет сделан доклад о заточении в монастырь самого гениального человека в Poccии.
Лицо Государя мгновенно изменилось. Оно стало строгим и глубоко опечаленным.
– Толстого? – коротко спросил он.
– Вы угадали, Государь, – отвечала графиня А.А.
– Значит, он замышляет на мою жизнь? – спросил Государь.
Графиня поняла, что только это преступление могло бы склонить Государя к утверждению доклада Д.А. Толстого. Она рассказала Государю подробно все, что узнала от Д.А. о вине Л.Н. (напечатавшего в то время в английских газетах статью о внутреннем положении России), и позволила себе, при прощании, сказать лишь одно – что не на графа Д.А., конечно, обрушится всеобщее в России и за границей неудовольствие и даже негодование в случае утверждения доклада.
Прослушав доклад Д.А., Государь, отклоняя доклад, ответил:
– Прошу вас Толстого не трогать. Я нисколько не намерен сделать из него мученика. Если он виноват, тем хуже для него.
Впрочем, как предполагает г. Пругавин, вопрос о ссылке Толстого в монастырь возникал даже дважды – в первый раз в 1886 году, а во второй раз в 1892 году.
Ненапечатанные повести Л.Н. Толстого
(«Отец Сергий» и «Хаджи-мурат»)
Л.Н. Толстой умер, но речи его еще суждено нам услышать. В грустное утешение он оставляет нам целый ряд своих произведений, совершенно законченных, но еще не видевших свет, по причинам, лежащим не столько в самом Л.Н., сколько в настроениях окружающих его лиц.
Одна из интереснейших в этом смысле вещей – большая повесть под названием «Отец Сергий».
Молодой гвардейский офицер, представитель петербургского света, полюбил светскую девушку и сделал ей предложение. Предложение было принято, но скоро жених узнал, что его невеста была любовницей одного высокопоставленного лица.
Под впечатлением страшного удара, молодой человек оставляет службу и постригается в монахи, под именем Сергия.
Тихая монастырская жизнь вносит успокоение в душевный мир молодого монаха, но ему этого мало. Он хочет высшего совершенства и удаляется в скит, где ведет строго подвижническую жизнь.
Слухи о его святости разносятся по окрестностям, и к нему стекаются крестьяне, в особенности крестьянские женщины, со своим горем и печалями.
Этим кончается первая часть. Слышавшие эту вещь говорят, что народные сцены и разговоры с крестьянами удались Толстому в совершенстве.
Во второй части перед читателями веселый пикник городской молодежи. Кавалеры и дамы едут на тройках к городу и, проезжая мимо монастыря, вспоминают, что здесь живет святой отшельник.
Одна из дам – хорошенькая, кокетливая, веселая – говорит, что она не верит в святость монаха, и если бы она захотела, то суровый отшельник очутился бы у ее ног.
Слова ее заинтересовывают ее спутника-адвоката, и он предлагает пари. Пари принято. Дама выходит из коляски одна и, побродив по монастырскому лесу, стучится в келью о. Сергия под тем предлогом, что ее застиг дождь.
Далее следует сцена соблазна, описанная в ярких топах. Промокшая дама хочет переодеться, пускает в ход все силы своего кокетства, и о. Серий, чувствуя, что им начинает овладевать давно угасшая в нем страсть, в порыве аскетического негодования на самого себя хватаете топор и отсекает себе палец.
Дама, потрясенная происшедшим, с слезами стыда удаляется.
Между тем, слава о духовых подвигах о. Серия все растет. Из деревень она переносится в город и распространяется по целому округу. К нему начинают стекаться и горожане.
Один из городских купцов привозит к нему свою слабоумную дочь с просьбой, чтобы святой отшельник помолился о ней. Молодая, красиво сложенная девушка остается в келье св. отшельника, где он днем и ночью должен был над ней читать молитвы. Но в первую же ночь отшельник почувствовал, что присутствие девушки вызывает в нем греховные помыслы.
Страшная борьба возникает между духом и плотью, и побеждает плоть. Сергий совершаете над слабоумной насилие.
Буря неожиданно нахлынувшей страсти пронеслась, и первые же проблески возвратившегося сознания осветили перед монахом ужас случившегося. В душе его возникает новая буря.
Он чувствует, что все огромное здание духовного совершенствования, которое он воздвигал столько лет, рухнуло в один час.
Вместе с тем, тут же его охватывает холодный слепой гнев против девушки, которая невольно была причиной его падения. В порыве ярости он тем же топором, которым он когда-то отсек себе палец, наносит страшный удар по голове девушки. Девушка падает мертвая.
Сергий покидает свою келью и уходит никем незамеченный.
Повесть заканчивается такой картиной:
Сергий, с посохом в руках, с развевающимися по ветру волосами, идет по большой дороге, идет навстречу солнцу, куда глаза глядят.
У повести есть своя история.
Когда имя о. Иоанна Кронштадтского начало набирать известность, и о его молитвенном даре стали слагать легенды, Л.Н. заинтересовался им.
– Чем выше его люди будут превозносить, – сказал он, – тем хуже для него. Нельзя с его совестью так поступать.
Л.Н. прямо волновался, когда до него доходили вести об исцелениях кронштадтского пастыря.
Тогда же у Л.Н. Толстого созрела идея повести, героем которой должен был явиться священник, подобный о. Иоанну.
Худолицый, с впавшими глазами, он входит в огромную славу. Народ чтит его и готов на него молиться. Священник в зените известности.
Но вдруг ответственность его положения приводит его в ужас. Он оставляет мир, уходит в монастырь, и там, в тиши, одно за другим, встают перед ним его темные дела, появляются соблазняющие женщины, Он борется, мучится и, не поборов греха, наносит себе рану ножом и умирает.
Повесть была набросана в этом виде, но Л.Н., охваченный новым сюжетом «Воскресения», отодвинул ее на вторую очередь.
Потом, когда Иоанн Кронштадтский выступил открытым противником Толстого, Л.Н., не желая, чтобы в повести увидели намек на его личного противника, изменил сюжет.
«Хаджи-Мурат» – большая повесть из кавказской жизни средины XIX столетия, когда еще шла упорная борьба между русскими и горцами.
Герой повести, один из главных сподвижников знаменитого Шамиля – в свое время очень известный Хаджи-Мурат.
В самом начале 50-х годов Хаджи-Мурат передался русским. Его приняли очень хорошо и ублажали всячески, но он не выдержал разлуки со своими и угрызений совести и вернулся к чеченцам, которые его обезглавили.
Толстой выбрал его героем своей повести, как человека с очень сложным и интересным характером. Слышавшие эту повесть говорят, что нее веет всей свежестью толстовского таланта, что знание Кавказа и тогдашней жизни его отражено здесь не менее совершенно, чем в «Казаках».
Постановление Синода
(По телефону от нашего петербургского корреспондента).
Весь сегодняшний день иерархи посвятили вопросу о снятии с Л.Н. Толстого церковного отлучения и об отношении церкви к его похоронам.
Еще рано утром, около 9-ти час., обер-прокурор Святейшего Синода С.М. Лукьянов получил телеграмму от рязанского епархиального начальства с известием о кончине Толстого. Аналогичную телеграмму получил и первенствующий член Синода митрополит Антоний.
Около часу дня между митрополитом и обер-прокурором состоялось совещание, на котором обсуждался вопрос о снятии с Толстого отлучения.
Обер-прокурор и митрополит Антоний, после часового обсуждения вопроса, решили, на случай, если к 7-ми час. веч. не поступит от командированных в «Астапово» преосвященного Парфения и старца Иосифа каких-либо положительных, с церковной точки зрения, сведений о последних днях Толстого, или же если не окажется у старца-затворника никакого завещания Толстого, о котором думали некоторые члены Синода, то ограничиться лишь известным докладом тульского преосвященного и, на основании этого доклада, разрешить священнику проводить тело скончавшегося писателя до могилы с пением «Святый Боже».
Иными словами, обер-прокурор и митрополит Антоний решили применить к Толстому правила, изданные в 1792 году и вновь пересмотренные и утвержденные в 1904 году, касающиеся похорон иноверцев.
Этим и ограничилось утреннее совещание в Александро-Невской лавре. Решено было собраться в 7 час. веч. в покоях митрополита Антония.
До этого времени обер-прокурор С.М. Лукьянов лично посетил остальных иерархов и беседовал с ними о предстоящем в покоях митрополита заседании.
В 3 часа дня председатель совета министров П.А. Столыпин сообщил обер-прокурору С.М. Лукьянову, что им получена телеграмма от рязанского губернатора кн. Оболенского, точно устанавливающая, что семья Л.Н. Толстого выразила губернатору желание точно исполнить последнюю волю Л.Н. Толстого, заключающуюся в том, что Л.Н. Толстой просит не совершать над ним никаких церковных обрядов и как можно скорее предать его тело земле.
Телеграмма произвела гнетущее впечатление не только на обер-прокурора, но, по слухам, и на председателя совета министров.
В 7 час. вечера, под председательством митрополита Антония, в митрополичьих покоях состоялось совещание, в котором принимали участие: московский митрополит Владимир, киевский Флавиан, самарский преосвященный Константин и минский епископ Михаил, а также товарищ обер-прокурора Рогович и, конечно, сам обер-прокурор Лукьянов.
Заседание началось обширной речью обер-прокурора Лукьянова. В своей речи обер-прокурор отметил, что высшая церковная власть сделала все, что могло зависеть от нее, чтобы вернуть Толстого в лоно православной церкви.
С этой целью Святейший Синод обратился к известному старцу Иосифу с просьбой взять на себя увещевания Толстого и сделать все, что будет в его силах для выполнения этой высокой задачи. Одновременно с этим Святейший Синод командировал своего члена епископа Парфения тульского просить рязанского преосвященнного, а также и настоятеля Оптиной пустыни, чтобы общими усилиями совместно воздействовать на больного Л.Н. Толстого и убедить его раскаяться перед кончиной и примириться с православной церковью. В дальнейшем обер-прокурор доложил иерархам содержание телеграммы кн. Оболенского на имя председателя совета министров, добавив, что митрополит Антоний получил аналогичную телеграмму от гр. С.А. Толстой.
Иерархи приступили к обсуждению вопроса по существу. Из обмена мнений выяснилось, что среди иepapxoв существует два совершенно противоположных воззрения.
Одни полагают, что, на основании доклада епископа Парфения и считаясь с фактом посещения Л.Н. Толстым православного монастыря Оптиной пустыни, надо признать, что к концу жизни в великом старце произошел перелом, и его отношение к существующей церкви изменилось, и что нужно считаться только с этим фактом.
Против этого возражали представители противоположного мнения, которые указывали на то, что Святейший Синод вовсе не должен по существу поднимать этого вопроса, и так как Л.Н. Толстой сам ушел от церкви – следовательно, сам должен был бы и вернуться в лоно ее. Между тем, основное учение Толстого идет в разрез с христианским, и от этого своего учения он до последней минуты не отказался.
Прения продолжались около двух часов, и в результате постановлено:
В виду выраженной воли покойного и в виду пожелания семьи его, высшая церковная власть не находит возможным войти в обсуждение вопроса по существу и считаете, что вопрос о снятии отлучения с Толстого остается в том же положении, в каком он был раньше.
Кроме того, постановлено предписать всем епархиальным начальствам России принять все зависящие меры к тому, чтобы не допускать в церквях никаких панихид и церковнослужений по Л.Н. Толстом.
Это постановление через обер-прокурора Святейшего Синода было передано сегодня же председателю совета министров П.А. Столыпину для сведения.
Кончина Л.Н. Толстого
Последние минуты жизни Л.Н. Толстого
(по телеграфу от наших специальных корреспондентов)
Тревожные вести.
АСТАПОВО, 7, XI, 4 часа 40 мин. ночи. Снова тревожно. Около дома, где лежит больной, собирается вся семья Толстых.
АСТАПОВО, 7, XI, 5 час. 20 мин. ночи. Графиня София Андреевна допущена в дом.
АСТАПОВО, 7, XI, 5 час. 23 мин. ночи. Официальный бюллетень, помеченный 5 ч. утр, говорит, что в положении больного наступило резкое ухудшение, вследствие ослабления сердечной деятельности. Положение крайне опасное.
Бюллетень подписали доктора: Щуровский, Усов, Беркенгейм, Маковицкий, Семеновский, Никитин.
АСТАПОВО, 7, XI, 5 час. 24 мин. ночи. Опасность растет с каждой секундой. Слово «агония» еще не произнесено.
АСТАПОВО, 7, XI, 5 час. 45 мин. ночи. Тянутся минуты, мучительные, как часы. В пытке проходит ночь. Чуть брезжит свет.
Изредка на крыльце домика появляется кто-нибудь из семьи. Она вся в домике.
Выходит на минуту Андрей Львович, видимо, потрясенный, старающийся овладеть собою. Оп приносит скорбные вести: пульс только изредка едва слышен. Мощная натура великого старца все же не сдается дыханию смертного ужаса. Сознание его еще с ним. Полчаса назад он имел силы выпить глоток воды.
Роковая развязка.
АСТАПОВО, 7, XI, 6 час. утра. Лев Николаевич скончался.
Официальный бюллетень.
АСТАПОВО, 7, XI, 6 час. 30 мин. утра. Официальный бюллетень гласит: «Сегодня, в 6 часов 5 мин. утра, Лев Николаевич тихо скончался».
Щуровский, Усов, Никитин, Беркенгейм, Маковицкий, Семеновский.
Свидание с больным Софьи Андреевны.
АСТАПОВО, 7, XI. Софью Андреевну допустили к Льву Николаевичу только тогда, когда сознание больного уже меркло. Врачи увещевали ее своим волнением не рвать тонких нитей жизни больного, но великая преданная любовь помогла графине сделать над собой нечеловеческое усилие и войти в ту комнату, где лежал больной, почти владея собой.
После кончины.
АСТАПОВО, 7, XI, 6 час. 41 мин. утра. Больной угас тихо-тихо. Едва ли страдал. Последние минуты только трудно и тяжко дышал.
АСТАПОВО, 7, XI, 7 час. 8 мин. утра. Сознавая крайнюю опасность, врачи все же не думали, что конец наступит так быстро. Подергивания лица говорили о предшествовавших последнему припадку сердечной слабости страданиях. После сна наступило помраченье сознания. На минуту возвратилось некоторое сознание, затем последовал быстрый коллапс.
АСТАПОВО, 7, XI, 7 час. 57 мин. Утра. Мучительной агонии не было. Только дыхание и биение сердца убывали. Предсмертные хрипы послышались всего лишь за минуту до кончины. Признаки сознания не покидали больного почти до конца. Реагировал зрачок. Больной отворачивался от кислорода и делал целесообразные движения рукой.
АСТАПОВО, 7, XI. Без нескольких минут в шесть часов утра Илья Львович выходил из домика, где лежал больной.
Когда он вернулся, минут через 10, и подошел к двери, дверь была заперта. Илья Львович постучал в окно один раз – не отвечали, в это время у крыльца домика находились несколько корреспондентов и два сторожа. Минуты через три Илья Львович постучался еще раз. Тогда открылась форточка окна, и А.Б. Гольденвайзер сказал только одно слово: «Скончался».
Все обнажили головы. Кто-то вскрикнул негромко.
Дверь домика открылась и закрылась за Ильей Львовичем. В течение нескольких минут все снова тихо-тихо вокруг домика. Только на линии железной дороги свистел паровоз отходящего товарного поезда.
Открываются двери, слышны рыдания. То в первой комнате домика рыдает начальник станции, оказавший гостеприимство больному Льву Николаевичу. Больше никто не осмелился войти внутрь. К домику подбегает взволнованный жандармский ротмистр, спрашивает, правда ли, что наступила роковая развязка. На станции смятение. Когда ваш корреспондент подал телеграмму о кончине, у телеграфиста затряслись руки. Он откинулся на спинку стула. «Я не могу!» - сказал он, задыхаясь.
Предсмертные слова.
АСТАПОВО, 7, XI. Все подробности кончины, отдельные слова и целые фразы, вырвавшиеся у Льва Николаевича, записаны В.Г. Чертковым и Д.П. Маковицким.
Поклонение праху.
АСТАПОВО, 7, XI. Полтора часа промчались с момента кончины. Уже почти восемь часов утра. Над «Астаповым» белый, хоть и пасмурный, день. Родные и близкие один за другим выходят из домика. Некоторые опять возвращаются.
Тело обмыли, одели в серую «толстовскую» блузу, которую знает весь мир, и серые панталоны.
Сейчас у тела осталась одна графиня.
АСТАПОВО, 7, XI. В 9 час. утра София Андреевна согласилась допустить посторонних поклониться праху покойного.
Около дома толпится народ. Впускают по десяти человек. За короткое время перебывало все «Астапово». Собирается народ из окрестных деревень. Молча входят, кладут земные поклоны, целуют холодную мертвую руку, написавшую «Войну и мир», «Анну Каренину». Порой слышно сдавленное рыдание. Порядок образцовый.
АСТАПОВО, 7, XI. У смертного одра много пришедших поклониться праху покойного. Близкие Льва Николаевича в это время отсутствуют. Постель, где лежит усопший, убрана можжевельником. Около дома все время толпа.
АСТАПОВО, 7, XI. Из окрестных городов с поездами прибывает масса желающих поклониться праху усопшего. Пассажиры, едущие с поездами, следующими через «Астапово», высыпают на перрон и расспрашивают про подробности кончины. У праха Льва Николаевича порою разыгрываются тяжелые сцены.
У смертного ложа.
АСТАПОВО, 7, XI. Близкие усопшего разрешили поклониться телу.
Я вошел не в слишком высокую, но просторную комнату. На постели, не широкой, тело Льва Толстого. Белое покрывало.
У изголовья сидит графиня. Нет, не сидит! Она припала к изголовью. Она не плачет: слезы сами струятся по изможденному лицу. Она гладит своей рукой высокий лоб того, кто был Львом Толстым. Все кончено! Угас великий свет всего мира. И снова ласково гладит лоб, говорит, понижая голос, словно шепчет умершему: «Душа моя! Жизнь моя!».
Когда мы вдвоем вошли в комнату, она взглянула на нас со скорбной лаской, откинула покрывало до пояса. Я опустился на колени перед прахом великого и, склонив голову до земли, весь дрожа от подавленной скорби неизъяснимого сношения, шептал: «Прими, великий, последнее земное «прости» в моем лице от всех, кто ждал от меня вестей о тебе, от всех, кто читал с тревогой и надеждой вести о твоем здоровье. Никто еще не знает, что тебя, великого учителя жизни, не стало среди нас!».
Долго я стоял, всматривался в дорогие черты, жаждал неизгладимо врезать их в свою память. Великий дух отлетел, и самое тело как бы стало меньше. Сильно изменилось лицо. Заостренный нос, скулы – цвета пергамента. Глаза смежены. Седую бороду подхватил белый плат, которым обвязано лицо, чтобы поддержать нижнюю челюсть. Рука лежит па груди спокойно сложенная, сухая, темная.
Склонившись на колени, поцеловал руку графине. Любовно она прикоснулась губами к моему лбу.
АСТАПОВО, 7, XI, 10 час. 17 мин. веч. После недели крайнего нервного напряжения, словно что-то оборвалось в душе, словно все ушло куда-то в пустоту, все стало вокруг мелким, не нужным, не интересным. Нужно только одно, и к этому влечет неудержимо: еще раз войти в красный домик, приковаться взглядом к чертам лица, и теперь, за пределами жизни, сохранившего печать могучей мысли, недосягаемого отречения от мира. Туда, куда нескончаемой лептой тянутся приезжая интеллигенция и простой серый народ.
Для глаза, привыкшего к обстановке наших траурных дней, сначала получается впечатление щемящего сиротства да и жалости от этой комнаты с голыми стенами и посреди нее, ближе к стене, простой кровати с телом. Но когда всматриваешься в это величаво-спокойное лицо, в этот открытый ясный лоб, словно чувствуешь еще взгляд его из-под нависших бровей, мерцающий светом высших откровений человеческого ума – тогда сознаешь, что этому ясному старику нужны, именно, эти обнаженные стены. Они раздвигаются в бесконечность. Умерший мудрец лежит не перед нами только, а перед всем миром. Он и в гробу ставит миру свой прямой неумолимый вопрос о настоящем смысле жизни. Эта комната полна надрывных потрясающих рыданий. Если они не слышны в прямом смысле, они слышаться в пении «вечной памяти», оглашающем время от времени комнату. Кто-то простой-серый становится перед гробом, говорит громко, прерывисто, несвязно. Слова не важны. У изголовья рыдает графиня. Это потрясающая лития рыданий.
Это ясное лицо умершего среди обнаженных стен, это пение, нестройное, дрожащее пение рабочих и мужиков над «своим графом» создают настроения, непередаваемые моим изнеможенным пером.
Н.О.