Geum.ru

Учебное пособие для студентов исторических специальностей Павлодар

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


Контрольные задания
Подобный материал:
1   2   3   4   5

Контрольные задания




  1. А.Букейханов по проблеме земельных отношений в казахском обществе.
  2. Тематика определения земельных норм для казахов в творчестве А.Букейханова.
  3. А.Букейханов и экспедиция Ф.Щербины.
  4. Алаш-Орда и земельная проблема в казахской степи.


Литература

  1. Ә.Бөкейхан. Тандамалы (избранное) / Бас редакторы. Р.Нұргалиев. – Алматы: "Қазақ энциклопедиясы", 1995. - 478 б.
  2. Алихан Букейханов Русские поселения в глубине Степного края // Ә.Бөкейхан. Тандамалы (избранное) / Бас редакторы. Р.Нұргалиев. – Алматы: "Қазақ энциклопедиясы", 1995.- С.218.
  3. Алихан Букейханов Киргизы // Ә.Бөкейхан. Тандамалы (избранное) / Бас редакторы. Р.Нұргалиев. – Алматы: "Қазақ энциклопедиясы", 1995. - С. 71.
  4. Кауфман А.А. Переселенцы-арендаторы. (2-я часть) – СПб: Тип. В. Безабразова и К0, 1897. – VIII-140 с.
  5. Алихан Букейханов Исторические судьбы Киргизского края и культурные его успехи // Ә.Бөкейхан. Тандамалы (избранное) / Бас редакторы. Р.Нұргалиев. – Алматы: "Қазақ энциклопедиясы", 1995. - С.55.
  6. Букейханов А. Киргизы на совещании степного генерал-губернатора // Сибирские Вопросы. - 1908. - № 21-22. - С. 42-60.
  7. ГАОмО. Обязательные постановления департамента земледелия // Ф. 86; оп. 1, д. 194. - Л. 1.
  8. Букейханов А. Отчуждение киргизских орошаемых пашен // Сибирские Вопросы. - 1908. - № 16. - С. 14-20.
  9. ГАОмО. Протоколы заседания // Ф. 354; оп. 1, д. 3. - Л. 110.



Тема 4 Земельная собственность в работах представителей классического феодализма советской историографии


На рубеже 20 - 30-х гг. ХХ в. идеологически жестко ориентированная историография нацелила кочевниковедов на создание “классовой” модели общественного развития номадов в рамках так называемой “пятичленки”. Концепция рабовладельческих отношений не прижилась, поэтому единственной официально санкционированной общественно-экономической формацией - классовой и докапиталистической - оставался феодализм. Поэтому вполне закономерно, что в это время появляется концепция “кочевого феодализма” Б.Я.Владимирцова и теория “феодальных отношений” в кочевой среде С.П.Толстова [1, с.217].

В основу теории “кочевого феодализма” был положен постулат о феодальной собственности на пастбища в виде распоряжения и регулирования системы землепользования, крепостной зависимости рядовых скотоводов, выпасавших скот и кочевавших согласно указаниям своего сеньора и исполнявшие в пользу своего феодала разнообразные натуральные повинности [2, с.110-119].

Данная концепция почти полностью соответствовала пониманию классической теории феодализма, принятой в медиевистике, и была применена в объяснении общества номадов. Отсюда сама собой выводилась форма собственности и отношений, которые были присущи феодализму. Однако в ходе объяснения общества номадов возникли определенные трудности, суть которых заключается в том, что ученые не могли определиться вопросом об основных средствах производства. Для решения возникшей проблемы, появившейся в ходе применения теорий кочевого феодализма, была созвана специальная сессия, которая состоялась в Ташкенте в 1954 году [3]. В развернувшейся на ней дискуссии большинство ее участников осталось на позициях классического феодализма, признавая тем самым существование феодальной собственности на землю, в данном случае на пастбища. Эту точку зрения поддержали и в дальнейшем развили такие видные историки и юристы, как С.З.Зиманов, А.Е.Еренов, А.Б.Турсунбаев, Н.Г.Апполова, Л.П.Потапов[3]. Позже концепцию феодальной собственности применили в своих работах А.Сабырханов, Г.Федоров-Давыдов, Т.И.Султанов и многие другие. Несколько иначе трактовали феодализм дореволюционные исследователи, понимая под ним не способ производства, а систему общественно-политических институтов надстроечного характера [4, с.64].

В советской историографии феодальный способ производства и исходная от него форма собственности полностью отождествлялись. Нередко даже можно было встретить понятие “феодальная собственность”, которое само по себе ничего не говорило о форме собственности.

Данную концепцию активно развивали в сталинский период историографии. Одними из первых, которые поддержали концепцию “кочевого феодализма” при изучении номадов, были Г.Тогжанов, А.П.Чулошников, А.Баймурзин, С.В.Юшков [5-8]. Необходимо отметить, что данные авторы, рассматривая хозяйство кочевников в колониальный период, усматривали главный момент в специфике проявления земельных отношений.

Так, А.П.Чулошников отмечает, что внешне сохранялась родовая собственность, которая имела способность внутренне и территориально расти, и под этой внешней оболочкой автор усматривает рождение и укрепление частного захватного права на землю, которое было завуалировано родовыми отношениями. Поэтому кочевая земельная собственность была не совсем похожа на классическую частную собственность оседлого земледельца, но по существу в ней не было чего-то качественно отличного. Особые условия кочевого хозяйства создавали лишь специфические формы этой земельной собственности, так как крепнувшие кочевые феодалы были заинтересованы, прежде всего, в свободном распоряжении всей территорией кочевья, зависимой от них кочевой группой, а не частном присвоении отдельных земельных угодий. Продолжавшая считаться еще собственностью рода или его подразделения эта общественная земля на всем протяжении как на зимних и летних, так и на прочих перекочевках в действительности уже свободно использовалась в интересах феодальной верхушки кочевого общества; в ее распоряжении находились и основные водные источники – колодцы [7, с.503-504].

В своей работе А.П.Чулошников не добавляет к выше сказанному более весомой аргументации. Это связано с тем обстоятельством, что его исследование являлось идеологическим заказом. Делать такой вывод позволяет то, что он до написания настоящей работы рассматривал общественные отношения в казахской кочевой общине в плане одного только родового устройства со слабыми, не пустившими здесь глубоких корней, зачатками феодальных порядков [9, с.200-203].

Другой исследователь, А.Баймурзин, убыстрение процесса захвата земли в собственность кочевников связывает одновременно с процессом колонизации края [8, с.100]. По мере изъятия у казахских трудящихся масс земель для казачьего войска и переселенцев, феодалы захватывали все больше и больше удобной земли для зимних стойбищ и летовок и закрепляли их в собственность. Все земли северо-восточного Казахстана разделялись на массу мелких участков на началах феодальной собственности. С образованием укрепленных линий, казачьих и офицерских участков и особенно в связи с концентрацией огромного количества земель в руках местных феодалов, трудящиеся казахи вынуждены были арендовать на условиях отработочной ренты земли у баев-феодалов. При этом баи, сдавая бедноте землю в аренду, в свою очередь арендовали их у русских землевладельцев [8, с.100-101].

Родовой принцип отступает здесь на задний план. Группироваться в одном ауле бедняков заставляли не родственные связи, а принудительная зависимость их от феодалов. Бедняк отрабатывал свои долги тем, что пахал одну четвертую часть пашни богача тягловым скотом и инвентарем последнего. Эти, на первый взгляд, простые взаимоотношения в сущности были очень близки к крепостничеству, отмечает А.Баймурзин [8, с.102]. Данный вывод автор делает при изучении кочевого общества, которое находилось в состоянии трансформации традиционной формы хозяйства в результате внешнего вмешательства.

Таким образом, мы видим, что, изучая номадное хозяйство, исследователи апеллировали к феодальной концепции, которая более способна объяснять западноевропейское средневековое хозяйство, хотя и она при рассмотрении кочевого общества вызывала определенные затруднения. Но, несмотря на это, в советской историографии постоянно наблюдался механический перенос концепций феодализма на номадную структуру. Ярким примером этого служит работа С.В.Юшкова, в которой он подверг критике труды даже тех авторов, которые стояли на позициях феодализма и признания доминанты земельной собственности у номадов. Так, он оппонировал позиции С.З.Зиманова, который отказывался считать право распоряжения на пастбища, принадлежавшие феодалам, правом феодальной собственности; он отождествлял это право с владением[6, с.60]. Основным аргументом С.В.Юшкова являлись цитаты из трудов классиков марксизма-ленинизма. Кроме того, автор подкреплял доказательную базу выдержками из “Краткого курса ВКП(б)”. По его мнению, “отрицать основной признак феодализма – эксплуатацию по земле – это не просто отрицать специфику феодализма в Казахстане, это значит ставить вопрос о существовании там особой общественно-экономической формации, отличной от феодализма. Учение И.В.Сталина о феодальной собственности наносит удар по теории о существовании в Казахстане взамен собственности на землю (пастбище) только права распоряжения землей (пастбищем) феодалами, развиваемой М.П.Вяткиным. Основоположники марксизма, и в особенности И.В.Сталин, говорили не о “праве распоряжения землей феодалами, а о настоящей феодальной собственности”. Более того, И.В.Сталин говорит “о полной собственности феодала на средства производства” (т.е., на землю), а понятие “полная собственность” не совпадает с понятием “права распоряжения”. Право распоряжения это только один из элементов права собственности” [5, с.64]. Отсюда, по С.В.Юшкову, получалось, что основанием феодальной эксплуатации у кочевников служила земля, а не скот. Феодалу-кочевнику принадлежало не “право владения” или “право распоряжения”, а как учил И.В.Сталин, “полная собственность феодала на средства производства”, т. е. землю и неполная собственность на работника производства [5, с.65]. Из этого фактическии выводился крепостнический характер кочевого общества.

Однако необходимо сказать, что С.В.Юшков признает специфику феодализма в Казахстане, в данном случае ею является то, что “пастбища в кочевом обществе - это основное средство производства, а не пахотная земля и другие угодия, как это было в земледельческих странах” [5, с.65].

К этому следует добавить, что С.В. Юшков выделяет определенные этапы развития феодальной собственности на пастбища: “Первый этап – это закрепление за каждым крупным феодалом (баем или султаном) общего круговорота. Основные пункты кочевания – зимовки и летовки определяются только в основном, без проведения более точных границ. Второй этап – это закрепление феодалами за собой главнейших пунктов кочевого круговорота – зимовок. Третий этап – это дальнейшее развитие феодальной собственности на пастбище, закрепление и другой, более важной после зимовки базы для кочевания, летовки. Четвертый этап – эта последняя стадия в развитии феодальной собственности, точное установление границ кочевания, точное, и притом в десятинах, изменение всего земельного владения того или иного феодала. Наиболее ярким примером такой, можно сказать, окончательно сформировавшейся феодальной собственности на пастбища являются владения хана Букея и, в особенности, сына хана – Жангира. Известно, что хан Жангир закрепил в свою собственность 400 000 десятин пастбищ и раздал, тоже в собственность, своим близким султанам сотни тысяч десятин. В Букеевской орде закреплялись земли и единолично за казахскими старшинами”[5, с.66].

Здесь необходимо отметить то обстоятельство, что С.В.Юшков рассматривал эволюцию собственности на пастбища, не учитывая значения внешнего фактора. Последний этап является следствием внешнего влияния, поскольку Букеевская орда была учреждена российским правительством. Приведенная работа С.В.Юшкова яркий пример некритического применения феодальной концепции для объяснения общества номадов. Возможно, такая догматичность автора объясняется существовавшей тогда парадигмальной установкой. В плане феодальной интерпретации работу С.Юшкова можно сравнить с работой Г.Тогжанова “Казахский колониальный аул”, где игнорируются какие-либо особенности казахского общества и особо заостряется внимание на антагонистичности казахского общества [6]. Профессор Е.М.Залкинд также придерживался классической теории феодализма при объяснении истории кочевых народов. Он игнорировал какие-либо особенности кочевой цивилизации и подвергает в этой связи критике позицию С.Е.Толыбекова [10].

Период правления Н.С.Хрущева для историографии отмечен новым этапом в развитии теоретических проблем. Поскольку история кочевников идеально не вписывалась в феодальную концепцию, советские историки развернули в 50-е годы дискуссию по данному вопросу. Как было отмечено, этому была посвящена расширенная научная сессия в Ташкенте. В работе сессии приняли участие представители институтов Академий Наук СССР, Узбекской, Казахской, Таджикской, Туркменской ССР, а также Киргизского филиала АН СССР.

На конференции с главным докладом “О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана” выступил Л.П.Потапов [11, с.17-42]. Основной тезис его выступления заключался в том, что у номадов существовала монопольная собственность на землю, выражавшаяся в праве распоряжения кочевьями. Однако из контекста рассуждений Л.П.Потапова следовало, что под понятием распоряжения подразумевается не продажа и не сдача земли в аренду, а возможность регулирования производственным циклом номадов. Автор вынужден был оговориться, что права феодальной собственности на землю реализовывались в условиях общинного землепользования.

Данная позиция на сессии отстаивалась Н.Е.Омелиным [12, с.71-77]. Он соглашается с тем тезисом, что феодалы были собственниками пастбищ и водных источников. По его мнению, “феодальная форма земельной собственности у кочевых народов была связана с общинным землевладением и землепользованием (пользованием пастбищ)”. Правда, в своем выступлении Н.Е.Омелин не раскрывает понятия землевладение и землепользование, что не дает нам возможность представить полную картину земельных отношений в казахском обществе и выяснить взгляды автора на проблему собственности.

Особый интерес представляет позиция А.Еренова [13, с.83-88], который, будучи сторонником концепции доминанты земельной собственности, критикует Л.П.Потапова за признание частной собственности на скот и общинной собственности на землю. Почему-то А.Еренова не устраивало утверждение о наличии общинной собственности в системе производственных отношений кочевого общества. Другими словами, автор тяготел к существованию частной собственности на землю в системе номадного хозяйства.

А.Еренов в своем выступлении дал правильную оценку дореволюционным исследованиям второй половины XIX – начала XX веков, в которых отрицалась собственность казахов на землю. Главная причина ее отсутствия, по мнению автора, заключалась в политических ориентациях Российского государства. Прежде всего, это стремление России закрепить территории Казахстана в свою собственность. А.Еренов считает, что это произошло благодаря принятию “Устава о сибирских киргизах” 1822 года, “Временного положения” 1868 года и “Положения об управлении Туркестанским краем” 1886 года. Несмотря на распространенные случаи захвата, А.Еренов признает закрепление в собственность пастбищ казахами, главным показателем чего, по мнению автора, являлось давность пользования.

Сторонники доминанты собственности на землю оказались на сессии в большинстве, фактически именно они обозначили методологическую доктрину развития отношений собственности на землю в среде номадов. Однако концепция феодализма в “классическом” виде не получила в историографии распространения, но тем не менее была приспособлена для объяснения кочевого общества казахов. К данному синтезированному направлению относятся исследования С.Зиманова., А.Еренова. и других авторов, сторонников собственности на землю.

“Развитие феодальных отношений, - писал С.З.Зиманов, - у кочевых народов сопровождалось закреплением пастбищных пространств в монопольном владении крупных феодалов. Формально, по обычному праву казахов, пастбища находились в пользовании общин, однако феодалы фактически обладали правом распоряжения пастбищами, перераспределения кочевий, а это было выражением феодальной собственности на землю” [14, с.63]. (За такую интерпретацию С.Зиманов подвергся критике со стороны С.В.Юшкова).

Особый интерес представляет работа С.Зиманова “Общественный строй казахов первой половины XIX века” [214]. Несмотря на то, что монография автора хронологически не соответствует изучаемому нами периоду, мы обращаемся к данному исследованию прежде всего по той причине, что автор нередко использует факты, относящиеся ко второй половине  - началу  века. (Например, нередки ссылки С.Зиманова на исследования Ф.Щербины).

Фактически отвергая скот в качестве доминанты при определении основного средства производства, С.Зиманов приступает к разбору собственности на землю. Чтобы преодолеть пробелы в изучении правового аспекта земельных отношениях казахов, автор вынужден был признать некоторые возникшие здесь трудности.

В связи с чем он вынужден оговорить, что “в земельных отношениях казахов не было рельефно кристаллизованных форм с особой структурой и правовой организацией, как, например, вотчинные, поместные и надельные землевладения у русских, мюльковые и санашиковые угодья у туркмен, мульковые и амляковые у узбеков” [15, с.134].

С.Зиманов вынужден признать, что данное обстоятельство вовсе не является доказательством отсутствия собственности на землю. В такой ситуации он различает экономические и юридические стороны существования собственности. Для полной наглядности приведем мысль С.Зиманова в полном объеме. Так ученый утверждает, что “форма землепользования - и право землепользования понятия нетождественные. Право землепользования есть опосредованная государственно-волевым актом форма поземельных отношений. Последние никогда полностью не охватываются правом и всегда богаче в своем многообразии и содержании, чем нормы права. Чем больше и полнее нормы права фиксируют режим тех или иных явлений, тем более оформленными, завершенными, относительно обособленными и развитыми представляются эти общественные явления. И, наоборот, чем меньше нормы права отражают и регламентируют ту или иную область общественных отношений, тем ниже уровень развития последних. Таким образом, между экономическими формами и их правовым закреплением имеется прямая связь. Ясно, что экономические процессы существуют и до того, как они получают полное правовое оформление, закрепление в праве” [15, с.135].

Данную мысль С.Зиманов высказывает в отношении казахского государства, скорее всего, идеализируя ханскую власть, наделяя ее монопольными правами на владения пастбищами. Не находя четких регуляторов земельных отношений в нормах обычного права, автор приходит к выводу, что источники права не могут отражать объективных экономических реалий. По его мнению, “было бы ошибкой считать нормы обычного права казахов, отличавшиеся архаичностью и консерватизмом, адекватным отражением реальных экономических отношений казахского общества, тем более выводить из них и объяснять ими экономическую структуру вообще и формы землепользования в частности” [15, с.136].

С.Зиманов выделяет в традиционном хозяйстве три основных вида распоряжения и пользования землей: феодальную собственность (феодальное верховенство), индивидуальное и общинное землевладение. Все эти формы выступали в сложных взаимопереплетениях [15, с.138]. Правда, автор не раскрывает их сути. Остается также нераскрытым механизм реализации права собственности. По мнению исследователя, показателем земельной принадлежности является взимание пошлины с проходящих караванов. При этом свой вывод он оговаривает тем, что монопольное право феодалов на пастбище было правом фактическим, а не юридическим.

Как видим, главная посылка С.Зиманова, благодаря которой он вывел наличие собственности феодала на землю, заключается в различении фактической и юридической собственности. Из контекста его рассуждений видно, что юридические нормы всегда отставали от экономических реалий, и таким образом, не успевали должным образом закрепить последние. Беря за основу обычное право казахов, С.Зиманов упускает из виду законодательство России, которая в середине XIX века полностью захватила территорию Казахстана, объявив ее своей собственностью.

Утверждение С.Зиманова об отставании юридических норм позволяет делать далеко идущие выводы, прежде всего, по изучаемому нами периоду. Если исходить из рассуждений С.Зиманова, то можно заключить, что хотя государство в лице Российской империи монополизировало право собственности на землю, это вовсе не значит, что оно данным волевым актом было в состоянии ликвидировать экономические проявления института собственности на землю как объективной действительности.

Одновременно с С.Зимановым разработкой феодальной концепции занимался другой известный ученый-правовед А.Еренов. По его мнению, сложение феодальной собственности на землю завершилось в Степи в основном к XV веку, и в свою очередь, привело к становлению патриархально-феодальных отношений. Основным субъектом права собственности на землю выступали ханы. К субъектам права феодальной собственности на землю А.Еренов относит также султанов, которые принадлежали к высшей феодальной аристократии казахского общества. Султаны находились в вассальной зависимости от своего хана, обладали полномочиями собственника земли в пределах своих наследственных владений [16, с.61-64]. Здесь следует отметить, что автор охватывает исследованием Букеевское ханство, которое имело отличия от других регионов Казахстана.

При изучении кочевого общества периода XV – XVIII вв. А.Еренов апеллирует к “классической” форме феодализма и соответственно, форме реализации собственности, присущей феодальному способу производства, тогда как у С.З.Зиманова присутствует формально-общинная, но фактически феодальная собственность на землю. В принципе, работы данных авторов не расходятся в общей концепции земельной собственности у номадов, но имеют отличия в достижении поставленной исследовательской задачи. Использование пастбищ осуществлялось, по А.Еренову, как в виде организации собственного хозяйства феодала, напоминавшего барскую запашку, так и путем наделения непосредственных производителей землей, оставшейся после удовлетворения собственных нужд знати. Описанное распределение пастбищных земель характерно для всего феодального класса [16, с.72].

По С.Зиманову же, землепользование у кочевников-казахов в широком смысле этого слова выступало в основном в двух формах: частной (индивидуальной) и общинной. Существование указанных форм землепользования было обусловлено наличием двух антиподов: феодалов, обладавших монопольной собственностью на землю, и зависимых крестьян, свободных от обладания ею [14, с.63].

С.Зиманов отмечает, “что хозяйственное использование пастбища общиной зависело полностью от феодала. Рядовые казахи кочевали в составе аула, по мнению автора, там, где им указывалось. В такой организации кочевого хозяйства, несомненно, отразилось феодальное право на пастбище и феодальная зависимость. По обычному праву казахов, если об одном и том же пастбище спорили два вожака, пришедшие туда в одно время с двух противоположных сторон, то преимущество давалось феодалам… “Если один из спорящих - султан, а другой - простой киргиз, то спорное место уступалось первому, т.е. султану; если один из спорящих лиц - бий, а другой известный в целом роде аксакал, старейшина, то уступка делается в пользу последнего; если спор между бием и простым киргизом, то спорное место остается за первым”. Это правило отражает своеобразную систему феодального вассалитета в казахском обществе” [14, с.63].

Заметно, что С.Зиманов нередко дает противоречивую информацию о существовании земельной собственности в казахском обществе. Признавая феодальную собственность на землю, он, с другой стороны, отмечает только ее экономическую форму. В то же время, признавая общинную собственность на землю, исследователь отказывает рядовым общинникам в праве на наличие земельной собственности. Кроме исследований С.Зиманова и А.Еренова, интересна позиция других видных юристов, в частности Т.М.Культелеева и С.Л.Фукса.

Исследователь уголовного права казахского общества Т.М.Культелеев применил классическую концепцию [17], согласно которой главное средство производства у казахов - земля. В силу господствовавшей идеологической доктрины, Т.М.Культелеев вынужден придерживаться стереотипов сталинской “Истории ВКП(б)”, в контексте чего он отрицает наличие специфических черт, признание которых позволяло бы создавать другую, отличительную от феодализма, теорию. Безусловным для Т.М.Культелеева является факт наличия частной собственности на землю в период колонизации. Скот же - главное условие для захвата пастбищ. Особо не вдаваясь в систему земельных отношений, Т.М.Культелеев все же рекомендует четко различать изучаемые периоды и, самое главное, не смешивать факты. По мнению автора, традиционный и колониальный периоды накладывают определенный отпечаток на функционирование института земельной собственности. Переломным моментом в его изменении является период колонизации.

Трансформацию института собственности в казахском обществе периода колонизации отметили Л.В.Дюков и М.Г.Масевич в своей работе “Об особенностях земельной собственности у некоторых кочевых народов в эпоху феодализма” [18]. Авторы обратили внимание на наличие государственной собственности на землю в казахском обществе. По их мнению, последняя выражалась в виде собственности хана или его рода. При этом роль казахского государства в земельном регулировании усиливается с российской колонизацией. Однако данный вывод не соответствует историческим реалиям. Авторы не дают четкого определения феодализма, но ясно, что они доводят феодальную формацию до XIX века включительно, тем самым противореча общей схеме периодизации мировой истории.

Анализируя творческое наследие С.Л.Фукса, следует отметить, что для периода XVIII века он отвергал существование феодальной собственности на землю [126]. К сожалению, работы С.Л.Фукса не дошли до нас в полном объеме, что накладывает определенные трудности в выявлении его методологических установок. Скорее всего, С.Л.Фукс признавал наличие института собственности на землю у казахов. Однако С.Л.Фукс обходил данный вопрос и активно изучал лишь собственность на скот. Кроме исследования объекта собственности, он исследовал субъекты и объекты собственности: основной объект собственности - скот, главный субъект собственности - семья.

С.Л.Фукс распространяет существование частной семейной собственности на период до конца XIX века, признавая наличие “пережитков” коллективной, родовой собственности. К таким “пережиткам” С.Л.Фукс относит наличие институтов обязательных подарков, саун, журшылык, жилу. Данные пережитки, по мнению С.Л.Фукса, накладывали определенные особенности на право собственности казахского патриархально-феодального общества в сравнении с “классической” феодальной собственностью вообще. Исходя из содержания работ С.Л.Фукса, его можно отнести к сторонникам признания доминанты собственности на скот [19].

Итак, следует констатировать, что в своих исследованиях ученые-юристы пытались отойти от прямого рассмотрения института собственности или занимались его подгонкой под существовавшую методологическую доктрину. В ряде случаев они не раскрывали причинно-следственных отношений института собственности на землю. Вероятно, это объясняется различиями между юридическим и экономическим категориями, и здесь можно согласиться с научной позицией С.Зиманова.

В 60-е – 70-е годы XX века земельные отношения у казахов изучались Н.Г.Аполловой, Г.И.Семенюком. Интересным является тот факт, что Н.Аполлова, исследуя историю Казахстана до середины XIX века, находит много фактов проявления частной собственности на землю [20], в то время, когда исследователи второй половины XIX – начала XX века не могли однозначно ответить на этот вопрос. Из работ Н.Г.Аполловой становится ясно, что фактическим собственником пастбищ был феодал. По мнению автора, “во второй половине XVIII в. лучшие зимовки были закреплены в потомственном владении феодальной знати”. Однако Н.Г.Аполлова, хотя и старалась придерживаться изучаемого хронологического периода, не избежала аберрации фактов. Прежде всего, это выразилось в использовании фактов, относящихся ко второй половине XIX века. Такую же ошибку допускает В.П.Курылев, который, изучая земельные отношения казахов XV – начала XIX века, объединяет два совершенно не соединяемых периода [21]: традиционный и колониальный. Он приходит к заключению о существовании крупной феодальной собственности на землю.

По интересующему нас периоду Н.Г.Аполлова отмечает изменение землепользования, выразившееся в трансформации казахской общины, когда казахи от родовой общины перешли к земельно-соседской. С другой стороны, автор вынуждена отметить, что процесс складывания частной собственности на землю тормозился субъективными и объективными причинами.

По мнению Н.Г.Аполловой, “феодал, считавший всю территорию подвластной ему общины своей собственностью, не был заинтересован в дроблении пастбищ общины между отдельными хозяевами, так как ему, обладавшему огромными стадами, нужны были неограниченные возможности пользования просторными угодьями. Эти обстоятельства тормозили эволюцию земельных отношений. Процесс образования частной собственности на землю мог быть ускорен с развитием в Казахстане интенсивного хозяйства, земледелия и сенокошения, с разложением натурального хозяйства и ростом товарно-денежных отношений” [20, с.336]. Как видим, Н.Г.Аполлова учитывала специфику земельных отношений в кочевом обществе, хотя она и относится к убежденным сторонникам признания доминирования собственности на землю в казахском обществе.

В исследовании собственности на землю более сдержанной является позиция Г.И.Семенюка [22-23]. Фактически тяготея к представителям изучаемого направления, т.е. к сторонникам доминанты собственности на землю, он признает природно-климатическую обусловленность кочевого скотоводства [24]. Автор подчеркивает тот факт, что протяженность радиуса кочевания полностью зависела от численности скота в том или ином хозяйстве, невольно признавая тем самым наличие права первозахвата.

В начале 1970-х годов в советской историографии Востока, при изучении “азиатского способа производства” историки пришли к заключению, что “азиатский способ производства” - это феодализм. Соответственно в изучении кочевников Центральной Азии стала полностью господствовать теория феодализма. Это не могло не отразиться на работе Г.Семенюка, точно так же, как он не мог обойти развернувшийся в историографии спор по проблеме определения основного средства производства и собственности. Прежде всего, он признает, что “особенности возникновения и развития феодализма у казахов-кочевников и в скотоводческих обществах вообще заключается не в отсутствии феодальной собственности на землю, а в своеобразии конкретных форм этой собственности, а также путей ее реализации и получения дохода – земельной ренты” [23, с.67]. По интересующей нас проблеме автор дает вполне однозначный ответ, не скрывая при этом своих взглядов.

Особенности феодальных отношений у кочевников-казахов признает Г.А.Федоров-Давыдов, который считает, что в эпоху феодализма земельная собственность выступает у кочевников часто в завуалированной форме, благодаря различным, иногда сильным, родоплеменным пережиткам [25, с.40]. “Нам кажется, - продолжает Федоров-Давыдов, - что замаскированность племенными и патриархальными пережитками (столь сильными и живучими в кочевом мире) феодальной собственности на землю у кочевников в период средневековья и породила представление об отсутствии ее вообще. У кочевников не было точно такой же формы собственности на землю, которая была у оседлых народов. Тем не менее, у них существовала монопольная сословная феодальная собственность на землю, но в скрытом виде. В силу их кочевого образа жизни она была, во-первых, чрезвычайно неопределенной по своим границам и, во-вторых, реализовывалась через управление кочеванием зависимых от кочевого феодала групп номадов. Тот представитель социальных верхов у номадов, который осуществлял управление и регулирование маршрутов кочеваний, являлся собственником земли в широком смысле, в том, в каком следует понимать феодальную собственность на землю, как основную социально-экономическую категорию формации” [25, с.40-41]. Данное мнение автора родственно трактовке феодальной собственности на землю у С.Зиманова.

Что касается других исследователей, то позиции в определении субъекта собственности у Т.И.Султанова, А.Сабырханова близки с мнением А.Еренова.

Так Т.И.Султанов, например, пишет в своей статье “Сословие султанов в Казахском ханстве XVI – XVII вв.”: “Верховным собственником всей земли является царствующий род в целом, т.е. земля составляла сословную собственность всех чингизидов, вместе взятых, но верховное управление в каждый данный момент осуществлялось одним из них – главой рода, т.е. ханом, которому, если он был достаточно силен, принадлежало и право распоряжения, и право ограничения территории улуса, и даже, видимо, право отчуждения и передачи улуса – удела другому султану. Во всяком случае, в государстве Шейбани – хана, например, где в основу государственной жизни были положены степные традиции, султан владел уделом временно, правил им лишь по соглашению с родичами, причем удел султана мог быть отчужден ханом и передан другому лицу” [26, с.144].

Данной точки зрения придерживается также А.Сабырханов отмечая, что “широкие возможности в выборе и присвоении лучших зимовок были у казахских ханов и султанов, являвшихся монопольными владельцами пастбищ всего жуза и распоряжавшихся кочевыми маршрутами биев и батыров” [27, с.154].

Однако интересно, что, например, в 1969 году А.Сабырханов выделяет в качестве приоритета общинную собственность на землю, т.е. монопольная собственность ханов на землю исчезает [28, с.40]. Эти совершенно противоположные выводы в своих работах А.Сабырханов делает, изучая общество казахов XVIII века.

В них он освещает процесс захвата феодалами общинных земель и механизмы его реализации, а также рассматривает, как реализовывалось право собственности на землю: “Захват общинных земель представителями эксплуататорской верхушки маскировался формальным признанием ими общинной собственности на землю. Сами феодалы продолжали оставаться членами аульных общин, хотя и старались обеспечить для себя различные льготы и преимущества в пользовании общинной землей. Следовательно, общинное землепользование становилось юридической фикцией, маскировавшей уже существующую феодальную собственность на землю. Используя старые формы землепользования, феодалы присваивали общинные земли и распоряжались ими по своему усмотрению. Следует отметить, что монопольное право феодалов на пастбища не получило юридического оформления. Оно явилось правом фактическим” [28, с.40].

Таким образом, мы видим, что А.Сабырханов заменяет монопольное право владения землей на фактическое право владения землей, когда формально учитывался интерес общины. Выше приведенные авторы почти без исключения считают, что процесс захвата земель происходил незаметно, посредством сложившихся в обществе традиционных отношении. Так С.З.Зиманов отмечает, что “феодальная собственность на землю имела ряд особенностей. Как правило, феодалы узурпировали и умело использовали в своих интересах общинно родовые обычаи” [20, с.65].

Этого же мнения придерживается и А.Сабырханов: “Земельные отношения казахов были сложными, так как феодальные отношения переплетались с устойчиво сохранявшимися патриархально-родовыми пережитками (родоплеменной состав населения, формально существовавшее общинное землепользование, родовые традиции и др.)” [27, с.159].

Еще ранее данную особенность заметил Л.П.Потапов, который писал, что “феодальные отношения в кочевых районах, как первоначально и в оседлых земледельческих, сочетались с патриархальным укладом, вследствие чего могут быть названы патриархально-феодальными” [18, с.33].

При рассмотрении процесса реализации права собственности у казахов мы сталкиваемся также с некоторыми особенностями, которые, с точки зрения Б.Ф.Поршнева, заключались в том, что “различные сборы и подати в пользу высших феодалов были тщетно замаскированы покрывалом патриархального уклада и облекались в форму народного обычая, традиции, под видом и на основе “добровольности”. Тем не менее, все это было специфической оболочкой, в которой в кочевом обществе нередко выступала феодальная рента” [29, с.81].

Такие выводы закономерны для советской историографии, поскольку были обусловлены марксистской парадигмой. При характеристике феодальной ренты часто исследователи обращаются к цитатам из работ К.Маркса. А.Сабырханов, например, определяя рентные отношения, приводит доводы Маркса о том, что “какова ни была специфическая форма ренты, всем ее типам обще то обстоятельство, что присвоение ренты есть экономическая форма, в которой реализуется земельная собственность, и что земельная рента, в свою очередь, предполагает земельную собственность” [28, с.41].

Особенность земельной ренты, которую в своей работе отмечает А.Сабырханов, заключалась в том, что она носила патриархально-родовую оболочку (выступала под видом оказания “родовой помощи” биям, старшинам и другим). Для того, чтобы родовые общинники работали на феодала применялось внеэкономическое принуждение, в данном случае оно проявлялось в разнообразных формах. Право султанов и других представителей феодальной знати распоряжаться земельными угодьями, формально принадлежащими родовой общине, явилось экономической основой прикрепления казахских шаруа к земле и личной зависимости непосредственных производителей от кочевой аристократии. Именно на этой почве возникло внеэкономическое принуждение, при помощи которых можно было заставить рядового кочевника, имеющего свое личное хозяйство, работать на феодала [28, с.41-42].

Руководствуясь марксистской методологией, исследователи искали механизмы внеэкономического принуждении кочевых производителей. Как видим Сабырханов, и другие историки связывали это с патриархально-феодальными пережитками и со спецификой номадного хозяйства. Разумеется, в условиях экстенсивного скотоводства нельзя было привязать непосредственных производителей к определенному земельному участку, как это можно было наблюдать у оседлых народов. По мнению С.З.Зиманова, непосредственный производитель, входя в аульную общину, становился лично зависимым от феодала “ввиду того, что общинные институты и повинности давно были узурпированы феодалами, членство и привязанность к аульной общине были привязанностью к феодальному хозяйству и его интересам” [30, с.45-46].

Разбирая специфику кочевой ренты и особенности внеэкономического принуждения, перед исследователями естественно вставал вопрос о внешних формах проявления ренты в кочевом социальном организме.

Основными формами проявления ренты, отмечает А.Еренов, были: “отработочная и продуктовая рента. Из них определяющей явилась первая, так как именно труд крестьянина-кочевника составлял материальную основу существования феодальных владений” [21, с.81].

Кроме земли, сторонники доминанты земельных отношений у кочевников (в советской историографии) относят к объектам частной собственности также скот. “Собственником скота выступали не только феодалы, но и феодально-зависимые крестьяне. Феодалы в отношении скота не обладали монополией собственности, хотя они его и имели, несомненно, в большем количестве, чем трудящиеся массы крестьянства” [21, с.79].

Сторонники изучаемого направления не признают скот как доминирующую форму собственности. А.Сабырханов, признавая большую роль скота в жизни кочевника-казаха, отмечает, что скот был главным богатством и основным источником существования: “Наряду с этим скот, по мнению исследователя, является одним из главных орудий, с помощью которого представители феодальной знати эксплуатировали рядовых скотоводов. Он способствовал присвоению прибавочного продукта труда, усилению личной зависимости непосредственных производителей от феодалов. При таком огромном значении скота в повседневной жизни кочевников, несмотря на его значительную роль в эксплуатации трудящихся масс, нельзя считать скот главным средством производства в кочевом обществе. В самом возникновении и развитии животноводства решающую роль играла земля. Без больших пастбищных просторов не было бы самого скотоводства. Посредством скота кочевник воздействует на землю. Таким образом, земля является главным средством производства, а скот служит лишь посредником между кочевником и пастбищными угодьями” [28, с.42].

Л.П.Потапов также признает важную роль собственности на скот, но приоритетным считает земельную собственность. По его мнению, установление частной собственности на скот внесло новый элемент в экономическое содержание родовой общины, которое стало характеризоваться сочетанием общинной собственности на пастбища и кочевья с частной собственностью на скот. В аульной общине, отмечает он, был дуализм, т.е. наличие в ней одновременно общинной и частной собственности. Впоследствии частная собственность на скот неизбежно приводила к возникновению частной собственности и на пастбища. Монопольное распоряжение кочевьями вело фактически к частной собственности кочевой знати на эти земли [18, с.25-31].

С точки зрения Л.П.Потапова, “только на основе монопольного права феодала на землю можно объяснить в кочевом обществе производственные отношения и эксплуатацию. Исходя из отношений собственности на скот этого нельзя сделать, поскольку скот не был в монопольной собственности у феодалов” [11, с.36].

Скот, с точки зрения представителей, отстаивающих марксистскую парадигму, не может являться основным средством производства.

Таким образом, большинство исследователей считало, что общественные отношения у казахов были феодальными, развивавшимися под воздействием общих закономерностей феодальной формации и на основе возникновения и упрочения феодальной собственности на землю. На этих позициях, кроме вышеназванных С.Зиманова, А.Сабырханова, Л.Потапова, А.Еренова, стояли И.Васильченко, И.Я.Златкин, И.Ерофеева и др. [31-33].

Необходимо отметить, что сторонники “доминанты земельной собственности” у кочевников в основном ставили цель определения феодальных отношений в кочевом обществе. В результате идея феодальных отношений становилась основным догматом, который необходимо было подтвердить. В данной ситуации мы не можем критиковать их за это, поскольку принимаем во внимание ту идеологическую среду, в которой они проводили свои научные изыскания.

Однако в советской историографии в качестве классического примера развития феодальной собственности на землю берется Букеевская Орда. Это мы наблюдаем в работах А.Еренова и С.Юшкова [21,22]. Хотя следует заметить, что “право верховной поземельной собственности во время существования Букеевского ханства (1801 – 1845 гг.) оставалось за сюзереном – Российской короной, а земля была отведена казахским ханам во временное держание” [34, с.54].

Но, несмотря на это, советские историки вынуждены были искать феодальную собственность на землю у кочевников-казахов как в доколониальный, так и в колониальный период. При этом последствия колонизации фактически не учитывались.

В связи с этим надо отметить работы П.Галузо, С.Сундетова и других, которые, признавая собственность в кочевом обществе на землю, учитывали последствия колонизации [35, с.119], [36, с.140]. Одна из сложных тем советской историографии - это проблема теоретического совмещения тематики частной собственности на землю у казахов с российской колониальной политикой. Прежде всего, проблема заключалась в том, что когда исследователи делали вывод о наличии в казахском обществе не только общинной, но и частной собственности на землю, то это утверждение противоречило существовавшему российскому законодательству, по которому земли казахов объявлялись собственностью государства. В такой ситуации говорить о существовании частной собственности не приходится. Возникшую проблему решали благодаря особой агрегации эксплуататорского характера собственности, что позволило советским историкам прибавить к феодальной еще и колониальную эксплуатацию. Совмещая законодательство России с институтом частной собственности на землю, исследователи стали разделять юридические и экономические категории, как не соответствующие друг другу.

Колониальный период особо был исследован П.Г.Галузо, который дал оценку российскому империализму, охарактеризовав его как “военно-феодальный”, который выступал в роли собственника всей земли и первополучателя феодальной ренты [37, 38]. “Именно поэтому местное (и переселенческое) крестьянство в Казахстане – колонии в борьбе за свое социальное и национальное освобождение прежде всего противостояли царизму (военно-феодальному империализму) и империалистической буржуазии” [39, с.106], - пишет данный автор. Несмотря на то, что им критикуется российское государство, он все же не может игнорировать идеологические аспекты, что заставляет его говорить о классовой солидарности русских крестьян и казахского населения. Однако именно П.Г.Галузо раскрыл колониальный характер проводимой российской политики. Автор оценил аграрное законодательство на юге Казахстана как феодально-крепостническое. В советской историографии работы П.Г.Галузо отличаются богатой фактической стороной дела, что позволяет говорить о их научной значимости. Проводя анализ аграрного законодательства, автор показал всю сложность юридических моментов. Анализу подверглись Положения 1867, 1886 и 1891 годов, кроме того, исследованы специальные дополнения к существовавшим статьям, что позволяет пролить свет на аграрное законодательство. Главный вывод, который напрашивается сам собой, - это то, что империя прилагала все усилия для изъятия земли у коренного населения.

Разбирая земельную собственность у казахов, П.Г.Галузо ссылается на Аристова, соглашаясь с высказанным им мнением: “Поземельной ренты не существует…Поземельной собственности обычное киргизское (казахское) право не знает… Доказательством отсутствия у киргизов (казахов) поземельной собственности может послужить факт полного отсутствия продажи и аренды земель, составляющих самый характерный признак собственности…” [38, с.317]. Автор доказывает отсутствие частной собственности на землю, хотя отмечает общинную форму пользования пастбищами. Почему-то П.Галузо, как и А.Еренов, отдает предпочтение собственности индивидуальной, а не общей. Однако П.Галузо четко заостряет внимание на трансформации земельных отношений в период колонизации, особо выделяя период второй половины XIX века и отмечая сложность и запутанность данных отношений.

С точки зрения П.Галузо, эволюция казахского землепользования состоит в последовательном обособлении земель (местами пастбищ, местами лишь покосов) в пользование все более мелких групп, вплоть до отдельных хозяев, включительно и до закрепления за ними этих земель по праву частной собственности во всем ее объеме, т. е. до отчуждения земли [38, с.320]. Причину данных изменений в землепользовании автор видит в развитии земледелия, процессов оседания и изъятия земель под русские поселения. По мнению П.Галузо, процесс оформления феодальной собственности в казахском обществе совпал с капиталистической ее мобилизацией.

Таким образом, мы наблюдаем, что “землисты” не однородны в своих рассуждениях, хотя выводы, в конечном счете, совпадают друг с другом.

Говоря о данном направлении в историографии кочевников, необходимо отметить, что собственность на землю не являлась объектом пристального изучения, так как вытекала закономерно из феодальной концепции развития кочевников (исключение представляют исследования П.Г.Галузо). При такой постановке вопроса основная масса исследователей заостряет свое внимание на эксплуататорском характере собственности. В использованных работах мы четко видим, что эксплуататорский тип собственности изучается без учета конкретно-исторических условии развития кочевого общества. Как было сказано выше, нередко исследователи пользовались фактами, относящимися к периоду второй половины XIX – начала XX века, и переносили их в другую эпоху. Учитывая то обстоятельство, что использованные исторические источники относятся хронологически ко второй половине XIX – началу XX века, можно заключить следующее: в историографии данного направления признается наличие института собственности на землю, выражавшееся в признании существования частной, общинной и коллективной собственности.

Однако в историографии данного направления не дается четкого объяснения различий общей и общинной собственности на землю, хотя проблема общинной собственности на землю обозначена. Исследователи основной приоритет отдавали частной собственности на землю и пытались всяческим образом доказать данный тезис. Советская историография изучаемого направления большее внимания уделила теоретическим аспектам существования собственности на землю, а также на соответствие существовавшей методологической доктрине, игнорируя тем самым исследования по конкретным проблемам.

Главная проблема, исследованная в советской историографии, - это проблема переселенческого хозяйства, именно в контексте данной темы исследуются земельные отношения в казахском обществе. Здесь мы наблюдаем схожесть дореволюционной историографии с советской историографией. Земельным отношениям казахского общества и функционированию института собственности на землю уделялось второстепенное значение.

Серьезно исследуя процессы земельных изъятий в ходе проведения переселенческой политики, советская историография оставила без должного внимания проблему земельных изъятий для горнодобывающей промышленности. Данная проблема носит здесь в основном постановочный характер, а потому дальнейшего исследования [40]. В этой связи интересным является то обстоятельство, что нередко деятельность горного департамента и переселенческого управления пересекались при земельных изъятиях, что подтверждается архивными данными [41]. Из этого можно заключить, что на территории Казахстана земельные изъятия не имели общей регламентации, что при такой постановке дела отрицательно сказывалось на хозяйстве казахов и на изменении земельных отношений и института собственности. И этот аспект также требует дальнейшего изучения.