Geum.ru

Америка 1922 — 1923 10. VII. 22 Понедельник

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   32

Сидят (слева направо): Э.Лихтман, З.Г.Лихтман,

Н.К.Рерих, Н.Хорш, Ф.Грант.

Стоят: Л.Хорш, С.М.Шафран, С.Н.Рерих,

М.М.Лихтман, Т. и Г.Д. Гребенщиковы


13.IV.34

Утром Н.К. беседовал со мной относительно Донна, что ему нужно все время давать жалование, летом также — не может быть иначе. Н.К. находит, что в нем больше оптимизма и что он выправляется. Диктовал мне письмо для Четвертынской, затем уехал относительно своих налогов с Логв[аном] в налоговое управление. Мы все не понимаем, почему еще не пришли деньги из Вашингтона.

Днем Н.К. говорил с Хелен, сказал ей, чтоб она во все входила, всем заведовала, так что если меня вызовут уехать, чтоб она могла вступить в эту работу. <...> Мне было очень радостно получить указания от Н.К. на мои мысли о том, что я хочу писать о нем статьи государственного характера, — дал мне по параллели со своим творчеством. Великий дух! Юрик видел Броди, и тот обещал телеграфировать Крейну, чтоб тот помог, дав заем или под картины, или как-нибудь от 5-10 тысяч. Затем мы пошли в Музей смотреть на чудеснейший портрет Светика — Н.К. во весь рост, — который повешен в зале. Потом Н.К., Юрий и я поехали вместе к Сутро на чай. Она дала Юрию 1769 $ 60 центов, грозясь, что это последняя цифра из этого фонда.

Н.К. чудесно говорил, что нет сверхъестественных вещей, а лишь реальность. Говорили о России и разрушении молодежи, принципов, идущем там. По дороге домой Н.К. сказал, что из этого дара Сутро он одолжит 700 $, из коих 300 даст на уплату учителям, а 1000 пошлет Е.И. Как трогательно он заботится об учителях. Н.К. говорил о возрастах, спрашивал, сколько лет Енте, ибо не могла же она с Нуцей где-то вместе окна разбивать, если ей было 3 года, а ему 12? Также они говорили, что о ее годах нельзя говорить — даже Логв[ан] сказал, что раз спросил ее и встретил ледяное молчание. Меня Н.К. спросил, сколько мне лет — я сказала 39. Пор[уме], оказывается, тоже 39. Логв[ану] — 45. Нуце, наверно, 48, хотя Н.К. казалось, что ему 50. И дома у Н.К., видимо, говорили о возрасте Енты.

Вечером были на вечере [Общества] Спинозы в честь Н.К. Очень славно говорила молодежь, но Н.К. изумительно говорил о сердце, сотрудничестве, огненной энергии, которую мы должны осознать, красоте, вечном труде, приветствовал их группу, затем отвечал на ряд вопросов. Особенно подчеркивал сердце: исходя от сердца, идя сердцем, — затем говорил искать в природе, у звезд, у красоты чувства истинного понимания. Необыкновенно говорил — так просто, но таким чудным языком — великий Дух — Мастер между нами.

Затем опять прошел к нам, пил с нами валериан и шутил, смеялся над письмом Тарухана в Харб[ин] к Ачаиру, говоря, что Тар[ухан] его представляет как Почетного члена Чураевки, едущего к ним. Сколько любви ко всем, какое снисхождение он показывает ко всем нашим слабостям — никто не изгоняем, но он видит всех, каковы они и есть, и лишь просит нас принимать меры и предупреждать вред и изгонять глупость.


14.IV.34

Сегодня утром приехал Друг. Н.К. с ним много говорил о будущем, указывал ему, как готовить себе президентство, как идти в общем Плане, ибо его успех не будет вне Плана. Дал ему две своих картины в дар, показал ему Часовню, которая его глубоко тронула, благословил его реликвией, показал Знамя. Относительно экспедиции все закреплено. Друг подтвердил то, что 5 мил[лионов] украинцев было уничтожено на Украине голодом и другими мерами (вчера об этом же говорила Сутро). Говорил, какое отрицательное впечатление произвел прием у сов[етского] посла (говорят, стоил 50 тысяч). Рано уехал, ибо спешил обратно. Вообще Н.К. доволен им.

Утром Н.К. немного диктовал мне, говорил, что Нуця должен проявить решительность характера и, будучи хранителем Музея, многое должен был не позволить, например уродливый жестяной покров на вентиляции второго этажа Музея. Н.К. подчеркивает, что пустота и безобразие недопустимы. После ланча Н.К. мне диктовал письмо к Шкляверу, затем я пошла с Юрием к нему и мы уложили книги Е.И. в отдельные ящики, чтобы пока хранить их до той поры, когда можно будет их отослать. Книги Е.И. были в ужасном состоянии (да и книги Юрия), свалены в шкафу как хлам! Окончили, пришел Н.К. и все в шутку спрашивал, а когда же уложат его сундук?

Вечером у нас была Беседа. Н.К. писал — что он делает в каждую Беседу — дивное Послание, писали Фр[ансис], Нетти, мама имела массу видений. Потом все у нас пили валериан. Н.К. против платы в Музее, [ибо она] развивает пустоту [вокруг нас] и лишает нас дохода на [продаже] книг, открыток. Дивный он человек, ласковость его, заботливость безграничны. Опять сказал, что всякий носит в себе единение и разъединение! Опять говорит о великодушии. Так грустно, что скоро Свет наш уедет!


15.IV.34
Воскресенье

Н.К. и Юрий завтракали у нас. Показала объявление Гребенщикова о книгах «Алатаса» — сообщает, что готовится к печати «Сибирь — страна великого будущего». Название то же, что и для сибирского сборника! Будет неприятность. Н.К. советует предложить Кириллову ряд названий. Затем пошли вниз, на заседание. Н.К. изумительно говорил о великодушии, личном, не ожидающем, чтоб оно проявилось раньше у другого, а именно начиная с себя, чтобы магнитом притягивать других, говорил, что мы должны уничтожить пустоту вокруг нас, изгнать раздражение, ссоры, разбирать вопросы без личных ссор, говорил о единении, чудесно, незабываемо внушал нам, что уже стоим на пороге великих событий, что в 1936 году Сам Вл[адыка] ополчится на битву с темными, следовательно, нам нужно быть готовыми к этому времени и стать твердо с силами Света. Закончил он, опять написав: «Великодушие 1934»! Было решено уничтожить входную плату в Музей, ибо мы, зарабатывая 100 $, может быть, теряем 10 000. <...>

Я была приглашена Н.К. присутствовать на его завтраке с Яременко. Н.К. принял его по душе, обласкал обозленного на нас человека и сказал ему, чтобы по части книг он сносился со мной. Н.К. мне потом рассказывал, что Яременко ему справедливо говорил о том, что из-за неприязни к нему Франсис и вообще Музея [мы] нанесли вред Н.К. тем, что не помогли распространению его книги*. В наш каталог мы ее не включали, аннотацию о ней не помещали, значит, нанесли вред Н.К. В этом он прав! Н.К. умиротворил его, написав ему прекрасное письмо, продиктовав мне аннотацию для этой книги в русские газеты. Таким путем он остановит клевету и злобу. Затем Юрий получил письмо от Броди, в котором тот сообщает, что Крейн готов помочь Н.К. лично на содержание его дома в Индии, но не Музею. В пятницу Юрий повидает его.

Днем я видела Клайд и Дорис — первая очень как-то изменилась, спорит, придирается, бежит повсюду, влезает с любопытством в разговоры. Дорис куда лучше стала за это время! Вечер провели с Н.К. и Юрием — вначале Н.К. диктовал мне, потом мы все пошли его укладывать. Было весело, все смеялись и, боюсь, перепутали его вещи. Юрия я укладывала днем — в два часа все уложили. Потом у нас пили валериан — незабываемые дни!


16.IV.34

Пришло письмо от Друга к Н.К. — красивое, но малопонятное, а главное, до сих пор деньги не присланы! Вот мертвая казенщина! Прислали правила — тратить 5 $ в день на еду и отель, что есть нелепость, а чаевые нельзя давать! И жалование платят по истечении месяца!

Утром Н.К. немного диктовал мне, но, главное, наказал мне: быть миротворицей на собраниях, не раздражаться и препятствовать раздражению других, в крайнем случае, напомнить о великодушии, о котором говорил Н.К. вчера на заседании. Н.К. сказал, как вчера началось трение между Фр[ансис]


Фрагмент обложки юбилейного сборника,

посвященного 10-летию работы Музея им. Н.К.Рериха


и Нетти после того, что он говорил. А что же будет дальше! Наказал мне не касаться с Нуцей вопросов, возбуждающих раздражение, воспринимать все спокойно — главное, следить за миром в Круге. Я его спросила, как отвечать, если будут спрашивать в связи с передвижениями Н.К. — как это он, творец Знамени Мира — участвует в этом! Отвечать — ради мира! Если тигр гуляет на свободе и убивает, надо его обезопасить! Говорил, что Франсис нигде контактов не имеет и не устраивает их в прессе, а их можно создать. Есть же дружелюбные газеты! И ведь только «Таймс» враждебна. И если они опять напечатают ложные слухи, поехать к ним с адвокатом и потребовать не объяснения в газете или извинения, а ответа на ложные факты, грозить обвинением в клевете — требовать! Могли бы снестись с нами до выпусков лжи! Даже о картинах новых Франсис не написала в газеты. Я спросила ее по просьбе Н.К., а она ответила: «Конечно нет!» Он говорит, что темп у нее остановился! Она не приводит полезных людей. Между тем как иногда, приводя человека, нужно передать его и другому из нас — смотря, к кому он ближе подойдет. Но Н.К. знает, что она этого не сделает, а это часто нужно делать! Огорчен Н.К. нами: пустота вокруг нас, будто люди отошли.

Утром он был у митрополита, тот освятил Знамя Св. Сергия и пришлет своего священника освятить Часовню. Н.К. диктовал мне чудную аннотацию об «Агни-Йоге» для русских газет. Говорил, чтоб я запомнила, что деньги, данные Крейном на содержание «Урусвати», теперь снимут бремя с бюджета, ибо ведь мы должны были высылать каждый месяц 900 $ Е.И. Также сказал мне: малые суммы за картины, если поступят как наличные, переслать прямо Е.И., не кладя на текущий счет.

Вечером опять чудно беседовал со мной, так ласково, чувствую, вновь надеется, что оправдаю его доверие. Постараюсь! Потом у нас все пили валериан, смеялись, как всегда, позже я зашла к ним согреть руку Н.К. лампой солнечного света (она у него болит с января). Он святой! <...>


17.IV.34

Утром Н.К. получил предлинное письмо от Москова и дал нам [про]читать — предлагает основать Институт русской культуры. Н.К. сейчас же мне продиктовал письмо для него и советует ему начать Институт у нас. Много забот с экспедицией — еще до сих пор возмутительная халатность в Вашингтоне, а ведь Уол[лес] должен понять, что почитание Гуру не одни только слова. <...> Н.К. пришел ко мне побеседовать. Удивительно, как он во все входит, все подмечает. <...>

Н.К. видел Григорьева. Говорит, что он сумасшедший и живет ненавистью.

Затем мы опять паковали наверху вещи Н.К., потом пили валериан. Было удивительно весело. Подумать, так сердце щемит — еще четыре дня! Мы говорили, едучи в город, о разложении Европы и Америки. Н.К. сказал: вдруг появится непобедимая монгольская армия, начнет побеждать, действовать — знаменательно!


18.IV.34

Утром Н.К. мне сказал: «Итак, вы остаетесь одна». Я поняла прекрасно. Перечислив всех, он подчеркнул, что будут моменты одиночества и горести, не искать физического, внешнего утешения, а идти к Влад[ыке], к Учению, знать, где помощь. С этой стороны одиночества не может быть. Было радостно слушать о его доверии ко мне, когда он говорил опять, что мне именно и нужно быть миротворицей и не думать о других, а следить за собою. Главное, чтобы самой не впасть в раздражение и не видеть недочетов другого — исправлять себя во всем, помогать миру между другими.

Получили письмо от Друга к Н.К. Он пишет, что во второклассном сыскном бюро есть удостоверение о слежке за ним и что он был с дамой — знаки указывают на Мод[ру]. Поэтому он понял, почему ему нельзя ехать одному. Теперь нужна крайняя осторожность: передавать можно лишь через Б[ора] — слежка либо его полит[ических] врагов, либо жены, но это серьезно!

Н.К. видел Леонтин — я при этом была, видела самое чудесное: он долго молча сидел с ней, гладил ее руку, затем голову, лоб, колено, при этом от него шла необычайная сила, все было нагнетено — свет шел от него на нее, необыкновенные вибрации. Она сидела вся под его силой, чувствовала себя очень счастливой. Он ей в конце сказал, чтоб она имела веру в Мастера, и Его благословение будет с нею. Но это было незабываемо — этот момент, когда он ее лечил. <...>

Н.К. говорил о сплетнях: приходящего с ними прежде всего слушать без негодования, наоборот, сделать все нелепым, смешным, превратить в карикатуру, говорить, что это, мол, ничего, а вот это может случиться, говоря явную нелепость, и сплетник скиснет и уйдет, не добившись ничего. Затем хорошо записывать все, что он скажет, — это обыкновенно пугает людей. Главное, осведомлять всех о сплетнях, но не придавать им трагедии, искоренять их умеючи.

Затем Н.К. жалел, что во время последнего заседания он не вынул зеркала и не начал рассматривать свое лицо, а когда бы его спросили, ответить: смотрю, нету ли раздражения на моем лице, — хотите и вы посмотреть!? Опять просил не раздражаться — ведь это главное для дел! Говорил, что нельзя раздражать ненормальных людей. <...> Потому лучше соглашаться с людьми, особенно в патологических случаях. <...>

Было у нас заседание, посвященное Знамени Мира. Очень хорошо Н.К. говорил о конструктивности, распространении Знамени — чудно и просто. Рунес подсел в ресторане к Нуце и Катрин — ругал капиталистов, говорил, что он коммунист и они должны сделаться ими, и дал Катрин книгу о большевизме — в этом несомненная провокация, ибо лишь вчера он говорил с Н.К. по-другому, а сегодня вдруг такие разговоры. <...>


19.IV.34

Утром Н.К. пришел огорченным: Америка начала проявлять дружелюбие к Китаю и вражду к Японии — могут быть осложнения. <...>

Утром мы устраивали последние приготовления для Часовни. В 4 часа приехал архиерей — митрополит Веньямин служить, с регентом и дьяконом — красивое служение. Освятили Часовню и Знамя Св. Сергия. Н.К. до службы сам зажег лампаду — было чудное чувство. Сегодня же пришел чек на 4 $ от священника Крошкевича, редактора [газеты] «Свет» за десять книг Св. Сергия и появилось мое ревю о Св. Сергии в этой же газете «Свет» и статья «Радость». <...>

После ужина мы с Н.К., Юрием и Тар[уханом] поехали к Завадским слушать его гимн «Да воскреснет Бог и расточатся враги его». Превосходная вещь, но симфония возле гимна — запутана.

Приехав домой, мы все пошли к Н.К., помогая укладывать вещи. Завтра они уже отсылают их — веселья и хохоту при этом масса. Н.К. очень добродушно шутил надо мной, как я устала, уселась на стул и спросила: «А где ключи?» Потом пили у нас валериан. Он прямо святой человек! Мастер, по земле ходящий. <...>

Замечательно, что Н.К. сказал Завадскому после того, как он сыграл часть своей симфонии: «И назовите это “1936 год”». Мама видела сон, как Н.К. говорил Катрин: «Присмотрите за Музеем».


21.IV.34

Утром Н.К. очень озабочен — получили письмо от Друга, на него ужасная атака там, и он, видимо, боится: ботаник его спрашивал про отношение Ф[уямы] и Уд[раи] к Японии. Видно, что там немало вещей теперь рассматривается и Друга будут запрашивать. <...> Н.К. знает, что на Уоллеса теперь нахлынут нападения, и как он устоит — неизвестно. Утром также получили 5 тысяч для Н.К. и Юрия, эта экспедиция причинит им немало неприятностей. <...>

Днем снимали Н.К. и Знамя Св. Сергия в Часовне. Затем помогали паковать. Н.К. к четырем часам почувствовал беспокойство, сказал: чувствует особый неприятный ему запах цветов, как на похоронах, но мы не знали что и думать. Затем позже Тарухан нам сообщил, что как раз в это время скончался митрополит Платон, а ведь последнее, что он сделал, — это благословил Знамя Св. Сергия. Н.К. диктовал мне письмо [Дукшта-]Дукшинской, видел маму, говорил ей о великодушии (потом сказал мне: «Надолго ли усвоено»), дал ей свой эскиз. Дал Хелен свой эскиз чудесный. Велел мне и Нуце вы­брать эскиз. Мы оба, не сговариваясь, выбрали «Майтрейя». Дал Франсис эскиз, Катрин (сказал ей следить за Музеем). Был немного с Донном, всех обласкал.

Затем вечером мы читали с ним мучительное письмо от Гущика в Эстонии — немного свихнулся. Затем собрание — все было очень хорошо. Пор[ума] еще очень раздражена, но уже склонна порвать с Рунесом, ибо Н.К. сказал, что от него нечего ждать ничего хорошего. Были обсуждены вопросы финансов, ведения дел — в общем, все было мирно.

В заключение Н.К. сказал всем свое слово. Во-первых, если идет сплетня или клевета, сообщить всем на собрании попечителей, ведь очень важно, чтобы их знали. Затем, не забыть великодушия по отношению друг к другу. Также, если секретарша жалуется на попечителя, выслушать ее, а затем сказать очень сильно: «Вы знаете, я этого не люблю». И на этом прекратить всю беседу. Разошлись поздно. Пили у нас валериан. Родной Гуру, как бы хотелось оградить его от мелочей и забот, ведь его миссия так велика.


21.IV.34

Утром читали очень плохое письмо из Риги от Иогансен — ругает Стуре, против его избрания в президенты. После смерти Лукина начался распад. Серьезное письмо Юрию от Друга. У него был Райерсон, который сказал ему, что из-за создавшегося положения с экспедицией — из-за каких-то отклонений, о каковых его запрашивают, также возможности затруднений с Японией, лучше или все прекратить, или же назначить Макмиллана главой экспедиции: ботаники боятся ехать, не верят в безопасность, он же заявил ему, что вся ответственность за жизнь ботаников на Н.К. и Н.К. ручается за них, что ведь очень глупо с его стороны обещать. Откуда мы знаем, что они за люди и как будут вообще себя держать!

По всему видно, что наш Друг очень боится. Броди звонил Юрию сказать: Крейн телеграфировал ему, что в данный момент он не может помочь семье, одним словом, черные начали работать. Райерсон был у Юрия — видимо, все лучше. Он сам сказал, что можно нанять и русского ботаника, если Макмиллан пожелает уехать в Китай или же вернуться домой. Конечно, Райерсону верить нельзя. Он определен Н[иколаем] К[онстантиновичем] как черный.

Поехали все на ланч, устроенный Das Gupta в центре города. Очень хорошо чтили Н.К. В его честь был весь обед. Н.К. сам чудесно говорил о конструкции, мире — в это время начался какой-то уродливый шум. Н.К. обратил внимание всех, сказав, что сила разрушения начинает работать там, где оппозиция.

Днем Н.К. мне сказал, что ему вчера на собрании не понравился смех Порумы — недобрый смех! И при этом выражение ее лица было недобрым. Это Н.К. сказал к тому, что можно дать сто обращений, в смысле вчерашнего панегирика Л[уиса] и П[орумы] по случаю приезда Н.К., но они ни к чему без сердца.


С.Н.Рерих. Портрет Е.И.Рерих. Б., к.


Помогла Юрию уложиться. Вечером Беседа. Н.К. чудно теперь пишет — много Указаний Галахаду (Уоллесу). Вечером у нас были Тарухан и Таня, провели вечер вместе. Н.К. дал каждому свою чудесную картину. Я и Нуця получили «Майтрейю». Франсис — «Pilgrim» [«Пилигрим»], Нетти и Луис — «The coming one» [«Грядущий»], мама — «The White Monastery» [«Белый Монастырь»]. И Хелен получила чудесную картину, и Катрин.


22.IV.34

<...> Затем Н.К. прошел ко мне, продиктовав письмо к Яременко, указав мне открывать письма Шклявера прежде, чем посылать их дальше, также пересматривать письма на имя Н.К. до отсылки Е.И. или Н.К., ибо ведь они будут в больших путях! Затем Н.К. сказал мне, что, если Логв[ан] скажет, чтоб Школа одолжила ему деньги для платежей по Музею, не отказать, но послать письмо Финансовому комитету, сказав в нем, что если деньги теперь одолжены, то мне понадобится определенная сумма для учителей, а если их не будет, то пусть комитет сообщит мне, когда и как он их возместит. Говорил о Катрин, что она дает деньги на печатание материалов работы съезда, ее нужно беречь, она права в том, что хотела получить отчет ее пожертвований и всего, что она дала. Можно было не помещать этот отчет в протокол, но ей надо было его представить.

Затем я пошла наверх, помогла закончить упаковку вещей Н.К. и Юрия. Трогательно, как Н.К. и гладил меня по плечу, и взял за руку, и вывел из комнаты Юрия, где я была, чтобы я пришла паковать его вещи, а не Юрия. Сколько ласки и любви во всех его обращениях! Затем Н.К. был с Луисом и Нетти, также после завтрака. Я пошла заканчивать работу с Юрием, он мне дал определенные инструкции, поручил ряд посылок, платежей, разных поручений и т.д.

К четырем часам Н.К. опять пришел вниз, сказав, что имел прекрасный разговор с Нетти, пошел с нами к себе, докончили паковку, зашел в «Урусвати», ему многое нравится, пошел с нами в Часовню, побыл немного, затем кое-кого видел, а к 5-ти часам с нами всеми пошел на самый последний этаж, в нашу комнату [для] Бесед. Мы немного почистили (ужасная пыль, грязь и все свалено), начали с «Парсифаля»*, потом Н.К. дал нам сильнейшие указания.

Портрет Учителя стоял на столе, и Н.К. сказал: «Буду говорить перед Ликом Его и в Его присутствии». Говорил о необходимости выполнения всего Плана, а не части его, также Галахаду это необходимо, иначе у него не будет успеха. Также, как страшно серьезен теперешний момент, и мы все, несущие ответственность, должны понять это. Иначе мы явно вредим Влад[ыке] и губим План. Сравнил нас с альпинистами, идущими по одной веревке наверх, — один свалится, и опасность всем! Говорил, что без великодушия, без тесного единения нам не пройти, мы все погубим. Велел помнить сказанное, ибо сроки последние, и если мы не выполним всего, мы не люди вообще. Напомнил, чт’о мы упустили из-за вражды, разъединения, велел брать зеркала, чтобы смотреть на себя, не на соседа во время своего раздражения. Говорил, что нелегко, что будет еще труднее, но мы должны гордиться трудностями, ибо живем в космическом плане и масштабе и должны примерять все согласно с этим мерилом. Потребовал, чтобы мы запомнили.

Мы, каждый из нас, торжественно обещали, впечатление и сила слов Н.К. были крайне торжественны. Он сказал, что Е.И. часто видела, как молнии и искры шли из волос Влад[ыки] из-за этой огромной напряженности, и какой позор нам, если Он должен послать нам Луч на устранение нашего личного раздражения и из-за этого не может послать Луч на спасение страны!!! Не забудем его напутствия нам. Все мы обещали выполнить и выполним!!!

После ужина Нетти просила зайти нас всех к ней, что мы и сделали. Затем они все пришли к нам пить валериан, опять мы прошли в Часовню, затем поехали на вокзал Pennstation*. Провожали Хелен и Донн, также Завадские, Гребенщиковы, Москов, мы все, Катрин и Инге.

Беседовали около часа в комнате для отдыха, затем поцеловали наших родных в добрый час, и они уехали на великую миссию — спасение России. Дай Бог быть их достойными.