Geum.ru

Анатолий Григорьевич Каплунов неизвестный илизаров: штрихи к портрету записки очевидца книга

Вид материалаКнига

Содержание


Проблемная лаборатория
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6
соусердствовать в этом». Этого слова в словаре ни одного из наиболее распространенных европейских языков не обнаруживается. Следуя далевскому токованию этих понятий, я посчитал для себя возможным и правильным отнести нас, первых учеников Гавриила Абрамовича, именно к категории сподвижников, поскольку с полной ответственностью могу сказать: каждый из нас тогда уже и долгие последующие годы соусердствовал Учителю в его работе, болел за это душой. Она, душа эта, и сейчас еще не успокоилась...

К 1965 году службе стало очевидно тесно размещаться на площадях шестидесятикоечного отделения довоенного здания госпиталя. Очередь пациентов выросла более чем на год вперед. Они умоляли приблизить госпитализацию, требовали, писали жалобы на ГАИ. Причем часть жаловавшихся писала во властные инстанции весьма высокого уровня. Этот поток жалоб, однако, работал скорее на шефа, нежели против него. При попытке выяснить ситуацию по возможным срокам госпитализации того или иного пациента контролеры сталкивались с фактом критической нехватки коек для лечения всех нуждающихся. При этом сам Гавриил Абрамович по возможности предпринимал контрнаступательные действия, тщательно их продумывая. Он писал, ездил, доказывал и требовал, продолжая при этом оперировать и заниматься экспериментальными научными исследованиями. И дело наконец сдвинулось с мертвой точки. В поселке Рябково, тогда «одноэтажном» пригороде кургана, в построенной недавно современной городской больнице № 2 для возглавляемой Гавриилом Абрамовичем службы решением обкома и облисполкома было выделено 90 коек.

Тут бы выразиться примерно такой фразой:

«Наступал новый важный этап в жизни Учителя и развитии его метода». Но на самом деле, вероятнее всего, ни сам он, ни уж определенно те, кто шел рядом под его руководством, не задумывались тогда о какой-либо эпохальности такого рода перемен. Воспринимались они, конечно, с радостью и известной долей гордости за достигнутый успех, но не более того. А в конечном счете рассматривались как некий аванс, который предстоит отработать еще более напряженными усилиями и новыми достижениями. Но об этом в следующей главе.

Завершая же повествование о работе на базе госпиталя, хочется сказать следующее. Хорошее было время. В том смысле, что все, включая Учителя, были молоды, все было еще впереди и на плечах не было того груза забот и ответственности, который лег на них со временем. В эти годы я начал пристально присматриваться к Илизарову как врачу и руководителю, его отношению к работе, своей идее, пациентам и коллегам. Начал кое-что понимать в его поведении и внутреннем мире, в его порывах и устремлениях. Конечно, тогда я не мог еще задумываться о масштабности его личности и внедряемого им дела. Но уже в госпитале мне стало ясно: мой отчасти случайный выбор профессии, приведший к знакомству с этим человеком, — огромная удача, потому что и работа, и постоянный контакт с ним приносили мне глубокое удовлетворение и, больше того, ощущение счастья. Признаюсь, что долгое время по приезде меня посещала ностальгия по родному Волгограду, возникали мимолетные мысли о возвращении. Но нарастающий интерес к работе под руководством Учителя, а также очевидная симпатия его ко мне гнали эти мысли прочь. Нарастало ощущение, что здесь, в Кургане, за всеми описанными событиями кроется начало абсолютно новой эпохи в нашей специальности, творец которой — Гавриил Абрамович, а я имею к этому непосредственное отношение.

Часть вторая

ПРОБЛЕМНАЯ ЛАБОРАТОРИЯ

Итак, состоялся переезд. Служба занимает почти два полных этажа здания. Это первый серьезный организационный успех, первый большой шаг на долгом еще пути к известному во всем мире огромному научному центру травматологии и ортопедии. «Сам» и конечно же мы, молодежь, в не меньшей степени были рады этому успеху. Выбраться, наконец, из приспособленного здания, расположенного над Транссибирской железной дорогой, беспрестанно гремящей в окна палат и служебных помещений, и расположиться во вновь построенной светлой типовой больнице — это ли не праздник. А главное, конечно, — очевидный рост, качественный скачок в организационном плане: на новой базе сформировано три клинических подразделения. Одно, полноценное шестидесятикоечное, — взрослая ортопедия и последствия травм, и два небольших — детская и гнойная ортопедии по 15 коек каждая. Заведующим первым отделением был назначен автор этих записок, вторым руководила Валентина Грачева, третьим — Валерия Трохова. Возглавлял службу, естественно, шеф, которому был выделен персональный просторный по тем меркам кабинет на первом этаже больницы. Дополнительно в штат были приняты трое новых сотрудников — Николай Стрельников, Евгений Алексеев и упоминавшийся уже Василий Ледяев.

Работа продолжилась в нарастающем темпе. Какое-то время ушло, естественно, на утряску организационных моментов, оснащение необходимым оборудованием, знакомство с коллегами из других отделений больницы и ее руководством. С последним, кстати, и знакомиться специально не пришлось — главным врачом больницы оказался тот самый Петр Родионович Доценко, который еще несколько лет назад трудился в отделении госпиталя под началом Гавриила Абрамовича. Надо сказать, что это обстоятельство оказалось вовсе не на руку их совместной работе. Илизаров, как можно, наверное, понять из предыдущего повествования, отнюдь не относился к категории добрых и мягких руководителей. При высокой требовательности к себе и радении за дело он требовал того же и от подчиненных. И Петр Доценко в бытность свою хирургом отделения госпиталя не был исключением в этом смысле. А так как уже в те годы он, по-видимому, серьезно намеревался сменить врачебную стезю на руководящую, то относился к работе далеко не по меркам шефа и старался занять независимую позицию. За что был у Илизарова отнюдь не в фаворе, чего тот и не скрывал. И вот теперь Доценко если не противодействовал Учителю открыто, то исподтишка пытался так или иначе досадить. Тем более что мы аннексировали немалую часть его «епархии» и, будучи довольно автономными, являлись в его глазах очевидным «бельмом». Словом, нашла коса на камень.

Вскоре после нашего переезда в коридоре между выделенными нам помещениями и остальными службами больницы по распоряжению Доценко был заложен проход к лестничной площадке. Более того, часть нашей мебели из отгороженного для себя коридора велел вынести на улицу. Причем стену в коридоре, как берлинскую, возвели за одну ночь. Внешне, конечно, непохоже, но стиль тот же. Это исключило для нас возможность пользоваться пассажирским лифтом и коротким путем попадать в рентген кабинет. Как же отреагировал на этот подвох ГАИ? Хорошо отдавая себе отчет в цели и причинах такого «укола», он тем не менее ответил на него веселой иронией.

— Законопатил свою норку, — примерно так прокомментировал шеф эту поспешную выходку своего недоброжелателя. Что, безусловно, вызвало смех и множество ироничных замечаний на эту тему. Горечи досады никто не почувствовал, и в итоге поставленной цели наш негостеприимный «хозяин» не достиг. Более того, этот поступок охарактеризовал его как несолидного руководителя и вполне определенным образом настроил по отношению к нему наш коллектив.

Вообще нужно сказать, реакция Илизарова на этот «пограничный» инцидент очень характерна. В трудных ситуациях Учитель никогда не выказывал даже намека на неуверенность в себе, пораженчество или меланхолию. Дух его был непоколебим, во всяком случае внешне это выглядело именно так. Безусловно, в душе он не был лишен сомнений и колебаний. Но наружу это не выпускал, держа подобные эмоции в себе. Все окружающие, за исключением самых близких людей, видели его всегда решительным, целеустремленным и уверенным.

Всем своим видом и поведением он вселял надежду в людей, делавших с ним общее дело, веривших в него. Такая поведенческая тактика руководителя, тонко продуманная, между прочим, повышала его авторитет, заставляла коллектив в случае возникновения сложностей или неудач сдержать эмоции, сплотиться и напрячь силы для их преодоления. Это был один из его психологических приемов управления подчиненными. Он четко видел вершины своих целей и умело руководил командой при покорении этих вершин.

Несколько первых лет совместной работы я так же, как и остальные, не замечал никаких проявлений даже минутной слабости шефа. Он казался мне неестественно монолитным, бесчувственным каким-то, а временами даже немного бездушным. Нет, эмоций он, конечно, не был лишен, и кавказский темперамент в нем часто просматривался. Но в ответственные моменты как будто каменел внутри. Произошла, например, очередная явная несправедливость по отношению к нему, тут бы, казалось, кипятиться нужно, эмоции через край. А он спокоен, как скала на ветру. И в ус не дует, в прямом и переносном смысле. Мне при этом он часто повторял:

— Не волнуйтесь, Анатолий Григорьевич, сегодня не поняли — завтра поймут обязательно!

Лишь спустя некоторое время, наверное, к моменту переезда во вторую горбольницу мне стали открываться истинные грани его скрытной души. Оказалось, да, собственно, и не могло быть иначе, что он испытывал те же чувства, что и любой другой человек на его месте. Но умело скрывал их практически от всех окружающих и даже близких нередко. Такой крайней степени интраверт. Тем не менее постепенно, по крупице он стал приоткрывать свои мысли, делиться некоторыми планами и соображениями. Не сокровенными, отнюдь. Такой степени доверительности Учителя я не могу себе представить и уверен, что даже от близких он держал немало тайн и секретов. Самодостаточность была составляющей его кредо. Но все-таки степень нашего взаимного доверия со временем росла.

Это происходило по той причине, что шеф стал понемногу выделять меня среди других молодых своих коллег, тем или иным способом показывая свое предпочтение. Заслуживал я того или нет, судить конечно же только ему. Но так было. О своих коллегах тех лет, ставших мне лучшими товарищами, могу сказать и еще не раз повторю только самые хорошие и теплые слова. Мне казалось тогда, что все мы одинаково талантливы, ответственны и въедливы в работе. Шеф, как показала жизнь, считал иначе. «Анатолий Каплунов сразу расположил к себе энтузиазмом, старательностью чуткостью по отношению к больным и персоналу... Каплунов хирург смелый, но не лихой» — так напишет он через несколько лет после моего отъезда из Кургана в своей книге «Октябрь в моей жизни» (1987). Именно по этой, видимо, причине он стал доверять мне наиболее ответственные, на его взгляд, направления или участки работы. Первым очевидным проявлением такого доверия стало назначение меня заведующим отделением, через которое проходила основная масса пациентов, взрослой ортопедии и последствий травм. Мне было тогда двадцать восемь лет.

Надо сказать, что подчеркнуть свое предпочтение или, напротив, неприязнь он мог очень демонстративно. Так, например, проявляя особое доверие и уважение ко мне, а в последующем и к Анатолию Девятову, обращаясь на планерке к коллективу, он произносил:

— Анатолий Григорьевич, Анатолий Андреевич и все остальные...

В то же время, если он недолюбливал кого-нибудь, то «почему-то» никак не мог запомнить фамилии, имени и отчества неудачника, даже самых простых, говоря «здесь слишком трудное словосочетание». Вовсе непрост был наш шеф в этом смысле.

А во второй городской все вновь созданные подразделения чрескостного остеосинтеза вскоре напряженно заработали, поскольку нуждающихся в лечении было хоть отбавляй. Операции, обходы, разборы больных, перевязки, перемонтаж и манипуляции с аппаратами, поликлинический прием пациентов — и все это практически без остановки. Гавриил Абрамович успевает контролировать положение дел в каждой из служб, оперирует наиболее сложных больных, ведет прием желающих попасть на лечение. А число их все растет. Активно помогают этому все чаще появляющиеся в прессе публикации об успехах курганского «кудесника». Одновременно ведется научная работа — публикуются статьи, разрабатываются новые лечебные методики, защищаемые охранными документами, ведется экспериментальная работа в Свердловске. И вдобавок ко всему шеф продолжает «пробивать» организацию проблемной лаборатории на базе своих клиник. Это представляется очевидно необходимым, поскольку невозможно учреждению с таким уровнем клинического потенциала и теоретических наработок не иметь научно-экспериментального отдела. Для изучения ситуации из Минздрава России к нам присылают главного хирурга республики Краковского, а Минзрав СССР — большой Минздрав, как их тогда отличали — направляет к нам главного хирурга Анохина. К их визитам проводится тщательная подготовка, отбираются пациенты для демонстрации и показательных операций, Гавриил Абрамович лично составляет текст демонстрационного обзорного доклада. Обоим визитерам, хирургам высокой квалификации и эрудиции, все увиденное показалось заслуживающим всяческой поддержки и развития, о чем они и доложили каждый в своем министерстве.

Логично следует новый успех. 30 декабря 1965 года на базе клинических отделений чрескостного остеосинтеза во 2-й городской больнице Кургана организована проблемная лаборатория Свердловского ВОСХИТО. Директором ее утвержден Гавриил Абрамович, не имевший к тому моменту еще ученой степени или звания. Примечательно, что практически во всех официальных источниках о жизни Илизарова и истории его центра, в том числе и в упоминавшемся юбилейном номере «Гения ортопедии», по поводу организации проблемной лаборатории звучит одна и та же фраза. «По ходатайству обкома КПСС и облисполкома... (тогда-то и там-то) организована проблемная лаборатория Свердловского ВОСХИТО». Вот так все просто, оказывается. Походатайствовал обком перед Минздравом — и нате вам готовенькую лабораторию, пожалуйста. А тот титанический объем работ, который потребовалось проделать Гавриилу Абрамовичу для этого, сотни вылеченных безнадежных больных, масса поездок, встреч, конференций и приемов при этом не в счет? В советские годы еще понятно, без этой формулировки не случилось бы ни одного сколько-нибудь заметного события. Но сегодня не стоит механически повторять те шаблоны, необходимо реально расставить акценты и определить ранжир. Ему и только ему принадлежит по праву заслуга и в организации лаборатории, и в трансформации ее в филиал Ленинградского института, и во всех дальнейших организационных достижениях. Если бы вместо обкомов и облисполкомов были другие формы власти, он, без сомнения, добился бы тех же высот и реализовал свой дар врачевания. Такой это был человек, самодостаточный талант вне времени и вне общественной формации. А. Ф. Кони очень точно выразился по этому поводу: «Только гении ощущают свою миссию в этом мире».

Следует сказать, что организация проблемной лаборатории не могла состояться без рассмотрения вопроса на коллегии Минздрава РСФСР. Примерно месяца за три до выхода соответствующего приказа Минздрава Гавриил Абрамович был вызван в Москву для участия в коллегии. Времени до назначенного срока оставалось очень немного, и он деятельно взялся подготавливать материалы для нее, привлекая всех нас к участию в этом событии. Были изготовлены новые стенды, таблицы, рисунки, подобраны слайды, демонстрирующие клинические примеры успешного лечения тяжелых форм патологии. Много времени ушло на составление текста доклада, отдельные фрагменты которого переделывались по пять-семь раз. И, забегая вперед, скажу, что уже по прилете в Москву этот текст был им еще дважды изменен. Очень тщательно и щепетильно относился он к подобным вопросам. Причем всегда, со дня моего с ним знакомства и до его завершения.

Поездка на коллегию заслуживает подробного описания. Начну с того, что за день до отлета в Москву (и за два соответственно — до коллегии), когда уже закончилась канитель организационных приготовлений, вдруг выяснилось, что Илизарову не в чем предстать перед высокой комиссией. Как уже упоминалось, одевался он до той поры достаточно просто, но в Кургане это не толковалось превратно. Сибиряки и сегодня много проще столичных снобов относятся к внешним атрибутам достатка. Однако ехать-то надо было в министерство с очень и очень серьезным и ответственным вопросом. Нельзя же при этом выглядеть простачком. Пометавшись по городу и не найдя достойного готового костюма (снабжение ведь тогда оставляло желать лучшего), решили костюм сшить. В обед примерно мы с Гавриилом Абрамовичем нагрянули в мастерскую к известному в городе портному, молдаванину Владимиру Русу. Мастерская находилась в половине маленького частного дома, вторую часть которого занимала семья Русу. Володя был пациентом Гавриила Абрамовича по госпиталю еще до моего приезда в Курган. Мучивший его остеомиелит шеф успешно и быстро излечил, за что, безусловно, пациент был ему очень признателен. Однако, услышав нашу просьбу, он поначалу опешил. «Это невузможну», — сказал через паузу мастер с заметным молдавским акцентом. Но Гавриил Абрамович попросил: «Пойми, Володя, очень нужно». И это конечно же решило дело.

Русу подсказал нам, где можно приобрести хорошую ткань, за которой помчался я, а в мастерской закипела работа. Были сняты мерки, начался раскрой подклада. После моего возвращения с костюмным материалом и одобрения его шефом мы были отпущены по своим делам. Уже за полночь Гавриил Абрамович побывал у Русу еще раз для предварительной примерки и подгонки деталей костюма. Утром, около семи, уже по пути в аэропорт мы заехали к портному за готовым изделием. В доводке костюма принимала участие, по-моему, вся семья Володи. И он получился, что называется, выше всяких похвал. Мне и сегодня кажется, что никакой другой из костюмов шефа, а среди них в основном были импортные вещи, не сидел на нем так ловко и ладно.

Весело и удовлетворенно посверкав глазами, Илизаров поблагодарил своего «кутюрье», рассчитался за работу, и мы помчались в аэропорт. Перелет до Москвы занимал тогда около шести часов из-за дозаправки в Казани. В Домодедово нас встречал клерк из министерства на фешенебельном ЗИМе. Как я говорил, мы везли с собой массу планшетов, стендов, таблиц, диапроектор, кассеты со слайдами. В Кургане все это доставила в аэропорт специальная машина, бортовой УАЗ. Для перевозки наглядного материала в Минздрав ЗИМ, несмотря на его внушительные габариты и вместимость, пришлось дважды гонять из Домодедово в центр города.

Остановились тогда в гостинице «Пекин», в довольно большом двухместном номере. Поужинав, Гавриил Абрамович предложил еще раз посмотреть текст доклада и, как я уже говорил, дважды вносил правки в отдельные его разделы. На это был потрачен остаток вечера до полуночи. Наконец легли спать. Гавриил Абрамович заснул почти мгновенно. Вообще была у него такая полезная, но необычная черта. Не то чтобы он был любителем поспать, но «отключиться», заснуть очень быстро в любых мало-мальски подходящих условиях он мог не задумываясь. Больше того, эта его способность нисколько не зависела от важности момента, ожидаемых или закончившихся событий. В тот раз, например, я заснул только под утро, перебирая варианты возможного развития событий. Ну, скажете вы, молодой человек второй раз в жизни в столице и впервые — в министерстве! Безусловно, волнительно. Но ведь и Гавриил Абрамович тогда еще не был так вхож в это учреждение, как много позже. И в его жизни это была первая коллегия Минздрава по решению чрезвычайно важного для него вопроса. А уснул как ребенок, только коснувшись головой подушки.

Одна из когорты первых учеников, Лидия Попова (Пермякова в девичестве) рассказывала мне позже о подобном случае. Они, Илизаров и Лида, отчитывались в Минздраве РСФСР о выполнении ежегодного плана научно-исследовательских работ филиала тогда уже Ленинградского НИИТО. Лида возглавляла в нем оргметодотдел. Накануне совещания, как обычно, до поздней ночи шла правка текста отчета. По какой-то причине доклад тем не менее не устроил председательствующего комиссии, и он сделал довольно едкое замечание в адрес Гавриила Абрамовича. Тот задиристо возразил, произошла острая перепалка, в которой досталось и оргметодработнице. А поскольку для нее все это было впервые — поездка в Минздрав и такой разворот событий тем более — Лида, естественно, очень взволновалась. С совещания они сразу поехали в аэропорт, быстро прошли регистрацию (через депутатский сектор, Илизаров уже тогда был депутатом областного уровня) и сели в самолет. Еще не успели взлететь, а Гавриил Абрамович, усевшись поудобнее, тут же заснул. «Как он так может?» — задавалась вопросом молодой научный сотрудник, не находя себе места от пережитого. Илизаров спокойно проспал весь перелет, в то время как она не сомкнула глаз, несмотря на практически бессонную предыдущую ночь.

Но вернусь к первой коллегии. Прибыв в министерство, Гавриил Абрамович в присущей ему манере начал с оживлением докладывать о работе, о достигнутых успехах своей службы и стоящих перед ней задачах и проблемах. Состав коллегии постепенно все более заинтересованно смотрел и слушал взволнованного докладчика. Да иначе и быть не могло — хорошо подготовленное в Кургане сообщение для каждого сколько-нибудь сведущего специалиста представляло собой в те годы если не сенсацию, то уж интерес вызывало самый живой. Настроение аудитории к концу тридцатиминутного сообщения стало кардинально положительным, большинство собравшихся готовы были аплодировать. В итоге, как известно, было принято интересующее ГАИ решение.

Итак, проблемная лаборатория Свердловского ВОСХИТО, или на нашем околопрофессиональном жаргоне — «проблемка». Научно- исследовательское учреждение, в организационном смысле формально подчиненное головному институту. Новая ступень. Правда, каких-либо перемен помимо некоего душевного пафоса, аббревиатуры «м.н.с.» (младший научный сотрудник) рядом со своими фамилиями и скромной прибавки к зарплате мы, молодежь, практически не почувствовали. Да и в положении шефа особых внешних сдвигов не наблюдалось. Разве что облисполкомом ему выделена служебная черная «Волга ГАЗ-21» с персональным шофером. Уже кое-что. Но это антураж. А в подтексте, в стратегии развития своего дела эта ступень нужна Учителю для новых шагов. Потенциал метода настолько очевиден для него, перспективы так велики, что рамками какой-то «проблемки» их никак не ограничить. Как минимум, филиал центрального НИИ, лучше всего Ленинградского, а в идеале — самостоятельный научно-исследовательский институт. Если абстрагироваться от конкретной личности автора аппарата и метода, то нарисованная его фантазией перспективная картина кажется немного ирреалистичной. В каком-то захолустье, затерянном в лесах Зауралья двухсотпятидесятитысячном городке организовать научно-исследовательский институт по изучению одного аппарата для сращивания костей — близко к абсурду. Но это если забыть о роли Личности в истории. Здесь еще раз приходит в голову лейтмотив написания этой книги — настоящие Личности не должны и не могут быть забыты, ибо они переворачивают наши косные представления о жизни и ее законах, они делают историю. И к тому же не место человека красит...

Лаборатория поначалу организационно сохраняет прежнюю структуру клинических отделений, но, согласно статусу научного учреждения, ей придается экспериментальная лаборатория, или, как было принято говорить между нами, — эксперимент. Громко звучит, хотя на деле это поначалу выглядит наскоро выстроенным на территории больницы виварием на 25 или 30 животных, собак «дворянских» пород. Эту лабораторию возглавил Василий Ледяев, параллельно на полставки подрабатывавший в руководимой мною взрослой ортопедии. В штаты лаборатории, расширенные в сравнении с прежними за счет ставок тех самых м.н.с., принимаются новые кадры. Среди пришедших хирургов Борис Константинов, Лен Шпаер, Владимир Сафонов, Владимир Дегтярев и другие. На завершающем этапе работы лаборатории в ее коллектив принят новый молодой коллега, доктор из Юргамышского района Курганской области Владимир Шевцов, нынешний генеральный директор Курганского научного центра. Коллектив расширяется за счет вспомогательных служб — анестезиологов, ЛФК, операционно-перевязочного блока. Вновь принятые кадры активно вовлекаются в работу, участвуют в создании все новых и новых лечебных методик. В последующем с учетом роста специфики методик в зависимости от имеющейся патологии, а также в связи с дифференцировкой и углублением исследований их эффективности структура клинических баз реорганизуется. Коечный фонд растет, создаются ортопедия детская и взрослая по 40 коек, руководители В. Грачева и А. Каплунов, травматология на 30 коек под началом А. Девятова, гнойное отделение на 20 коек возглавляет В. Трохова. Экспериментальной лабораторией по-прежнему руководит В. Ледяев.

А что же шеф? Он наконец приходит к пониманию того, что созрела возможность защиты диссертации. Накоплен более чем солидный клинический материал, насчитывающий не менее полутора тысяч наблюдений. Проведена масса экспериментов и лабораторно-гистологических исследований на базе ВОСХИТО и собственной экспериментальной лаборатории, начато их внедрение в клинике. Опубликовано несколько десятков серьезных научных работ, не говоря уже о накопленных литературных источниках по теме. Остается все это обобщить и подытожить. И Гавриил Абрамович принимается за работу. Но как совместить ее с массой текущих дел и забот в лаборатории, отвлекающих по мелочам, требующих драгоценного времени? Ему приходится все больше такого рода рутинной работы перекладывать на плечи подчиненных. Тем более что и они уже не те «птенцы», что были, придя под его начало. Первые из них сами уже широко и успешно оперируют, хорошо подготовлены теоретически, выказывают явные задатки неплохих организаторов.

Их энергичное участие в развитии дела, в становлении лаборатории, подготовке вновь прибывающих кадров позволяет Учителю делать небольшие «перекуры» в бешеном темпе его рабочего графика и уделять необходимое время написанию диссертации. Часто в этой связи он бывает в библиотеках Москвы и Ленинграда. Но главным образом подготовку работы к защите проводит конечно же в головном учреждении — Свердловском ВОСХИТО. Здесь он уже настолько «свой», настолько знаком ему коллектив, в большинстве своем поддерживающий его, что институт становится базой написания работы. В ее оформлении активную помощь ему оказывают все те же доктора меднаук Стецула и Фишкин. И это совершенно естественно, ведь столько лет совместной работы, общие разделы исследований позволяют Гавриилу Абрамовичу свободно использовать наработанный материал. На этот раз он глубоко продумал план диссертационного исследования, обогатил его интереснейшим экспериментально-морфологическим разделом, избрал из солидного уже к тому моменту списка клинических наблюдений наиболее показательные и очевидные в смысле эффективности защищаемого проекта. И если к каждому рутинному документу, связанному с профессией, он относился более чем внимательно, то к данным и фактам диссертации был беспощадно притязателен. Сроки фиксации, характеристика новообразующегося регенерата, перемены функциональных возможностей оперированных сегментов и конечностей документировались и анализировались чрезвычайно педантично и скрупулезно. Все свидетельствовало о революционном характере новации, и главными были конечно же практические результаты — здоровье людей, восстановленное в кратчайшие сроки.

Имея из ныне здравствующих коллег самый продолжительный личный опыт повседневного применения чрескостного остеосинтеза, позволю себе здесь немного поразмышлять над динамикой результатов лечения. Применяя аппарат уже около 50 лет, сначала под руководством Учителя, а в последующем самостоятельно, прооперировав не менее 10 тысяч пациентов с самыми различными видами ортопедотравматологической патологии, я все более огорчаюсь получаемыми результатами. Последние полтора десятилетия — особенно. Нет, не подумайте, что я хоть на йоту разочаровался в методе чрескостного остеосинтеза, отнюдь. Несмотря на бурное развитие новых лечебных технологий, в ряде вопросов вытеснивших аппарат из того или иного сегмента решаемых задач, потенциал его далеко не исчерпан. В большом числе клинических ситуаций замена ему найдется очень и очень нескоро. А огорчает вот что.

Существенно увеличились сроки фиксации в аппарате, иными словами, сроки сращения костей. Объективно причисляя себя к высококвалифицированным специалистам в этом разделе нашей специальности, я придерживаюсь сам и, надеюсь, привил своим ученикам манеру педантичности в реализации методик остеосинтеза. Манеру Учителя — все делать пунктуально, строго в соответствии с требованиями и стандартами методики. Кстати, именно отсутствием такой установки к применению аппарата объясняется, по-моему, «неустойчивое» отношение к нему в среде отечественных (именно отечественных) коллег. Мы, русские, «немножко» грешим вольным отношением к исполнению своих профессиональных обязанностей, что ни для кого не секрет и притча во многих иностранных языцех. У зарубежных коллег, привыкших к четкому исполнению инструкций и методик, аппарат не находит широкого распространения по ряду финансово-экономических и социальных соображений, его лечебная эффективность их в большинстве вполне устраивает.

Но даже при квалифицированно-педантичном проведении чрескостного остеосинтеза с годами стало очевидным увеличение средних сроков сращения костей. Об этом свидетельствует не только собственный опыт, но и данные других авторов, применяющих аппарат. В чем же причина таких перемен? Анализ ситуации приводит к следующей версии ответа. Оговорюсь, это гипотетическая, не проверенная специальными исследованиями версия. Итак, Гавриил Абрамович начал применять аппарат в 50-е годы прошлого века. При этом он оказывал помощь людям, родившимся соответственно еще раньше, в 1910—1930 годах. Население страны в те уже далекие годы прирастало в естественном плане довольно медленно, несмотря на высокую рождаемость. Причина тому — высокая смертность, особенно детская. Из рождавшихся в средней российской семье 6—9 детей до совершеннолетия доживали, как правило, двое-трое. Но это были наиболее крепкие и здоровые в биологическом смысле люди. С учетом состояния здравоохранения и действия других социальных факторов популяция россиян развивалась фактически по закону естественного отбора — выживал сильнейший. Именно этих «сильнейших» и довелось Илизарову и нам, его ученикам, лечить в первые 15—20 лет применения аппарата. Именно у них и наблюдались короткие сроки сращения костей. Ведь, отвлекаясь от морально-этических соображений, можно сказать, что генотип и потенции тканей организма этих людей формировались по сути в тех же условиях, что и у экспериментальных животных. Не потому ли в те годы сроки сращения в эксперименте и в клинике мало чем отличались?

Но шло время, и лечиться стали новые поколения людей, родившихся уже в 50-е годы и позже. С этим периодом, мне представляется, связан принципиальный рубеж в развитии отечественного здравоохранения. К концу 50-х годов оно сформировалось структурно и технически по сегодняшнему образцу, существенно повлияв на демографические процессы в стране. Особенно это стало очевидным в 60—70-х годах, когда благодаря новым организационным и научным достижениям неонатология и педиатрия вышли на качественно новый уровень. Именно с этими же годами и ассоциируется серьезный демографический взрыв, быстрый рост населения страны. А ведь рождаемость сократилась принципиально, до 2—3 детей на одну семью. Стали выживать все из них за редким исключением, независимо от состояния заложенного природой здоровья. Эта новая генерация, вступая в брак, рождала детей с еще худшими биологическими параметрами и так далее. Более того, существенно возросло влияние на здоровье популяции негативных антропогенных факторов внешней среды, техногенных катастроф и т. п. В последние полтора десятилетия свою лепту в этот негатив вносит и характер питания наших людей. В продуктах, начиная с предназначенных для детского вскармливания, имеется, как известно, большое процентное содержание стабилизаторов и консервантов. Вот только стабилизаторов и консервантов чего? Биологических процессов