Иджи, стереотипы, предрассудки, пропагандистские клише, создаваемые сегодня мифы в центре докладов и дискуссий наряду с собственно исследовательскими сюжетами

Вид материала

Доклад

Содержание Альтернатива большевизму слева 1917-1922 Альтернатива большевизму слева 1917-1922

Подобный материал:

• -, 1325.77kb.
• Тема: Стереотипы и предрассудки в коммуникации, 362.29kb.
• Мифы Древней Греции Мифы Древней Индии Мифы древних славян Мифы североамериканских, 33.93kb.
• Клише: языковые характеристики, функционирование и типология (на материале французского, 424.21kb.
• Мифы Древней Эллады. Ф. Ф. Зелинский. Сказочная повесть Эллады. Р. И. Рубинштейн. Мифы, 80.76kb.
• «Русский Вестник», 1204.13kb.
• Учебно-методическое пособие для студентов фвсо ставрополь 2007, 2105.2kb.
• -, 2793.94kb.
• Учебно-методическое пособие для студентов лечебного, педиатрического и стоматологического, 2278.23kb.
• Приключения Гекльберри Финна. 14. Джек Лондон Любовь к жизни идр рассказ, 15.5kb.

М.В. Дмитриев:

Спасибо, Ярослав Викторович. Руслан Яковлевич хочет ответить.


Р.Я. Пирог:

Я хочу сказать, что нельзя отнести гетмана Скоропадского к людям исключительно мощной харизмы, но в тех исторических условиях это был, во-первых, известный и популярный в Украине военачальник, командующий Первым украинским корпусом, и вроде бы даже пострадавший от Центральной Рады. Во-вторых, это флигель-адъютант императора, царский аристократ, и некоторые слои видели в этом какую-то знаковость. С другой стороны, это был потомок украинского шляхетского гетманского рода и крупный землевладелец. В общем-то, если говорить откровенно, то первоначально выбирали его на эту миссию не украинцы, а немцы. Поэтому для них было важно уже, по крайней мере, то, что этот землевладелец не станет заниматься социализаторством в аграрной сфере подобно Центральной Раде.


М.В. Дмитриев:

Спасибо Руслан Яковлевич за эту справку. Я передаю слово Юрию Александровичу Щетинову, исторический факультут Москвовского Университета.


Ю.А. Щетинов (Исторический факультет МГУ):

“Революция 1917 года. Вопросы методологии изучения”. Побудительным мотивом, который заставил меня обратиться к этой теме, стала моя работа над школьными учебниками и учебными пособиями. Не определившись с методологическими вопросами, сложно что-либо делать в этой области.

Мне обидно, что ни историки – я имею в виду российских историков, ни наше общество не заметили юбилей 90-летия Революции. Этот юбилей прошел незаметно. Через десять лет мы будем отмечать уже столетие. С нашей медлительностью к этой дате надо готовиться уже сейчас.

Хотя я и лектор, позвольте мне, чтобы не затягивать время, тезисно отметить лишь некоторые моменты.

Во-первых, круг методологических проблем. Это понятийный апарат, состояние источниковой базы, принципы и подходы к ее использованию в трудах историков, периодизация революции, оценка ее причин и характера, методологические подходы к разработке истории революционных преобразований в разных сферах (экономической, социальной, государственно-политической, духовной) и, наконец, характеристика новой общественной системы, сложившейся в результате этих преобразований. Сейчас я хотел бы остановиться на двух момнетах: на проблеме периодизации и методологических подходах к оценке причин революции. Я думаю, начинать надо с периодизации, поскольку в противном случае будут непонятно причины революции и методологические подходы.

Первую во многом прогностическую попытку дать периодизацию революции предпринимает Ленин в известных всем нам апрельских тезисах. Он говорит о двух этапах единой революции, о необходимости перехода к социалистическому этапу и т.д. Этот подход детализирует известный социал-демократ и социолог Токтарев. В своей книжке “Общество и государство”, которая была опубликована в 1918 году, он выделяет пять этапов единой революции, и последний из которых – это большевистский переворот (так он называет события октября 1917 г.). В советской историографии отмеченный выше подход развития не получает. Утверждение нового подхода происходит довольно сбивчиво, но в нем просматривается главная тенденция – его нарастающая политизация. Обратимся, в частности, к известному четырехтомнику “Истории ВКП(б)” под редакцией Ярославского, вышедшего в 1929 год. В нем вводятся два понятия – “Февральская революция” и “Великая Социалистическая Октябрьская революция”. Но одновременно присутствуют и другие формулировки – от начала революции до корниловщины, революция на переломе июньских событий… Это позволяет сделать вывод, что для Ярославского период с января по октябрь - это время продолжения революции. Тут сразу же возникает вопрос: продолжение какой революции? Ведь Февральская революция благополучно закончилась Над этим вопросом историки под влиняием идеологического нарастающего пресса предпочитали не задумываться. Но вопрос остался. Другой вехой стал “Краткий курс истории партии”, который был издан в 1938 году. В этом курсе политизация доводится до логического конца. Февральская революция ограничивается установлением двоевластия (также как это было у Ярославского) и чтобы ни у кого не оставалось при этом сомнений, следующему разделу дается название “Обстановка в стране после Февральской революции”. А дальше следует период подготовки и проведения Октябрьской Социалистической революции. Его конечная грань - это триумфальное шествие, заканчивающееся в феврале 1918 года. Излишне говорить, что в изложении материала этого периода проводится единственная мысль – провал Февральской революции, как следствие, неизбежность и спасительность для России именно социалистической революции, подготовку к которой взвалили на свои плечи большевики. Это очень своеобразная книга напрочь устраняла противоречия, с которыми столкнулась историография 1920-х годов в вопросах периодизации.

Периодизация революции в следующем обобщающем труде - это «Всемирная история». Это тома 7-ой – 8-ой, которые появились в 1960–1962 годах. Конечно, свой отпечаток несет то, что я в кавычках всегда называю «критикой культа личности»; «культ личности» был, но дело не в нем. Происходит возвращение к ленинским принципам… Здесь названы три структурные единицы: Февральская буржуазно-демократическая революция, Россия в период перехода от Буржуазно-Демократической Революции к Социалистической и Великая Октябрьская Социалистическая Революция. Что здесь обращает на себя внимание, так это разрыв единого процесса на две самостоятельные революции; одна революция вопреки очевидной логике переходит в другую.

Еще более заметны те методологические трудности, с которыми столкнулся академик Минц в своем известном трехтомнике. Минц выделяет Февральскую революцию, но грань завершения Февральской революции он в отличие от историографической традиции оттягивает, как бы нехотя, но оттягивает на конец апреля 1917 года. И вряд ли это случайно. В авторском предисловии Минц пишет: «… первый этап, неизбежно перераставший во второй, когда была свергнута власть буржуазии и установлена Советская власть…». Академик практически вплотную подходит к известной нам формуле Ленина. Кроме того, Минц убирает из структуры своего труда такое обязательное понятие как «Великая Октябрьская Социалистическая Революция», также как и соответствующие отделы: подготовка и проведение этой революции. И одновременно (что любопытно) осторожно вводит в предисловие понятие, несвойственное для советской историографии «Великая революция в России».

Обратимся теперь к современной исторической литературе. Я разделил историков, которые занимаются этой проблемой, на две группы с условными называниями: традиционалисты и новаторы. К традиционалистам я отношу тех историков, которые в целом придерживаются взглядов, устоявшихся в советской историографии. В учебнике Волобуева и других авторов (Москва 2001 год), параграфом «Февральская революция» завершается глава под названием «Последнее десятилетие империи». Следующая глава – «Нарастание общенациональной катастрофы» - включает разные параграфы вплоть до перехода к НЭПу. Что здесь бросается в глаза? Во-первых, возрождение отнюдь не лучшей традиции советской историографии, где нередко разрывалось структурно единое пространство и Февральская революция механически перемещалась из органичного для нее событийного ряда 1917 года в предыдущий этап революции. И, во-вторых, пугающее для читателя название следующей главы «Нарастание общенациональной катастрофы». Причем глава начинается с событий марта 1917 года. Сразу возникает мысль о некой фатальной предопределенности, в принципе не допускающей никаких альтернатив возможного развития революции. Даже большевики в свое время говорили о грозящей катастрофе лишь с сентября 1917 года.

Вторая группа – это историки-новаторы. Здесь мы должны вспомнить учебник Дмитренко. В своем учебнике автор, обращаясь к событиям 1917 года, вводит понятие «Великая российская революция». Здесь надо отметить, что раздел «Эпилог революции» связывается с ликвидацией фронта с Врангелем в ноябре 1920. В двухтомнике под редакцией Киселева и Шагина есть самостоятельная глава «Российская революция 1917 года». Ее завершение авторы связывают с апрелем 1918 года, с завершением «триумфального шествия».

Авторы еще одного вузовского учебника - мои коллеги по кафедре Барсенкова и Вдовин - уверены в другом: предел российской революции проходит через разгром мятежа Керенского и Краснова. Я также могу рассмотреть периодизацию учебника под редакцией Чубарьяна. В целом, редактор придерживается подхода к революции как к единому процессу, но в этом не до конца последователен. Например, один из пассажей учебника свидетельствует о методологической сумятице. Отмечается, что некоторые историки под революциями понимают перевороты, приводящие к свержению старой системы власти и образованию новой и «такими событиями были Февральская и Октябрьская революции. Эти революции являлись частью более длительного процесса, который некоторые исследователи называют «российской революцией». Тут же возникают, во всяком случае, у меня, как минимум два принципиальных вопроса. Первый: можно ли уравнивать по смыслу два понятия – переворот, точнее государственный или политический переворот и революцию? Ответ на этот вопрос я думаю, будет отрицательный. Второй вопрос: как можно разместить в рамках единой революции еще две революции? Ответ напрашивается один: при разработки периодизации надо избегать искусственно созданных головоломок, ведущих, на наш взгляд, в методологический тупик.

Какие выводы можно сделать из этого краткого обзора современной историографии?

1.Историки-традиционалисты постепенно сдают свои позиции, поневоле идя на сближение с теми, кого я назвал новаторами. На нашем материале можно увидеть два пути этого сближения. В первом случае хронологические рамки Февральской революции впервые в историографии растягиваются до конца августа 1917 года (учебник Загладина и др.).

2. Февральская революция традиционно ограничивается несколькими днями. Но тут же следует грозное предупреждение: народные массы не ведали, что революция не закончилась, что впереди их ждут новые и новые потрясения (учебник О.В. Волобуева).

3. Обращает на себя внимание и некоторая стеснительность авторов, вместо хрестоматийного понятия «Октябрьская революция» они вводят понятия-эвфемизмы, уводящие от сути понимания и классификации исторических событий. «Большевики приходят к власти». «Переход власти к партии большевиков» и.т.д. При этом эвфемизмы при характеристике октябрьских событий Российской революции преобладают и у историков-новаторов: «от Февраля к Октябрю», «большевики берут власть» и.т.д. В учебнике Чубарьяна звучит более четкая нотка «Формирование большевистской диктатуры».

4. Большой разнобой в современной литературе существует при определении внутренних этапов российской революции. Особенно в ее конечных гранях – от ноября 1917-го и апреля 1918 года до ноября 1920 года, марта 1921-го или октября 1922-го.

5. Немалая путаница наблюдается и в понятийном аппарате, происходит частое отождествление однородных понятий: революция, переворот, переход, захват власти. Складывается впечатление, что этот своеобразный релятивизм, размывающий суть понятий, идет по нарастающей и даже получает некое подобие методологического обоснования. Характерно в этом смысле рассуждение известного историка Ю.Н. Афанасьева. Он задается вопросом - «1917год: революция, бунт, смута, заговор, путч, переворот?» И пишет: «Определять и доказывать какое именно из этих слов (а можно, наверное, добавить и другие до кучи) полнее и точнее всего раскрывает существо совершившегося, занятие, по-моему не очень продуктивное».

Зададимся вопросом и мы: какой подход к периодизации революционных событий способен снять все отмеченные противоречия?

1. Надо окончательно утвердить в историографии понятие не «Российская революция», а «Великая российская революция», Великая по своим грандиозным масштабам и всемирному историческому значению.
   
2. Следует четко выделить два периода Великой революции. Первый период – это февральский (23-е февраля – 25 октября 1917 года), который в свою очередь распадается на два этапа: по пути демократии (февраль - июль), а с июля по октябрь – от демократии к диктатуре. Второй период – это октябрьский (о его завершающей грани будет сказано особо).
   

Что дает этот подход в плане методологии изучения революции? Мне представляется, что этот подход выводит нас на глубинный смысл революционного пути. Февраль поставил Россию, как минимум, перед четырьмя главными альтернативами решения революционного кризиса: стабилизации общества на демократической основе или на основе жесткой диктатуры, правоконсервативной или леворадикальной. В свою очередь Октябрь обозначил грань, за которой начались события, в скором времени перевернувшие социально-экономические и политические, культурно-духовные устои общества. Свой захват государственной власти большевистские вожди поспешили объявить новой социалистической революцией. Действительно, большевики вдохновлялись целью утверждения социализма в стране. Но привел ли в итоге этот второй этап революции к возникновению социалистического общества, контуры которого были очерчены основоположником марксизма? Этот вопрос обозначает первую методологическую линию в изучении событий последующих лет. Вторая линия, идущая параллельно первой, целенаправлена на изучение способов и методов созидания этого нового общества, выявления внутренней логики этого эпохального события. Постепенно эти линии начинают сближаться, и в точке их пересечения возникает возможность дать объективную и далекую от любой политизации оценку того общественного строя, который родился в огне революции.

Наконец, последнее: Возникает новый вопрос: где эта точка пересечения, где же грань завершения Великой российской революции? Здесь я обращаюсь к В.И. Ленину. В. Ленин связывает завершение Великой революции с созданием фундамента действительно социалистической экономики. А этот фундамент, как Вы знаете, - это директивная экономика середины 1930-х годов. Неожиданно с В.И. Лениным солидаризируется современный историк либеральной школы Юрий Афанасьев. Он пишет, что «формирование советского социума надо оттянуть до начала 1930-х». Афанасьев обосновывает: «Этот строй окончательно оформился не в начале, а в середине 1930-х годов, когда через Большой террор произошло становление всеобъемлющего режима личной власти, прикрытого фиговым листком структур власти мифической, советской, и одновременно становление директивной экономики». Эта точка зрения, по-моему, уже начинает проявляться в нашей историографии.


М.В. Дмитриев:

Спасибо, Юрий Александрович. Пожалуйста, вопросы к Юрию Александровичу.


Р.Я. Пирог:

Юрий Александрович, спасибо! Вы напомнили нам всю генеалогию периодизации. Действительно, это важнейший методологический элемент для изучения любого явления, в том числе и революции. Но все-таки, Вы сказали – как Ленин, как ВКП(б). Можете Вы повторить, я не уловил, – Ваша авторская периодизация. И как Вы коррелируете периодизацию революции и Гражданской войны на этом фоне?

В.Ф. Верстюк:

Я с удовольствием послушал, и наша с Вами периодизация насчет 1933–1935 практически совпадает. Но я бы хотел у Вас спросить: в чем Вы видите величие этой революции? Вы несколько раз об этом сказали. Что Россия получила от этой революции кроме убытков? Украина что-то пыталась получить, и получила на какое-то время, а что Россия получила?


Д.И. Рублев:

В Вашей периодизации Вы указали социалистический характер строя, установившегося в СССР в середине 1930-х годов. А собственно, не является ли здесь термин социализм скорее идеологической дефиницией, которая прикрывает систему, направленную на модернизацию? Насколько этот режим можно считать социалистическим?


Из зала:

Три в одном, очень короткий вопрос. Можно ли второй период, октябрьский, называть якобинским. Согласны ли вы с тезисом Шубина о том, что с ноября 1918 года по нисходящей пошла революция. И что для Вас в русском революционном процессе означает такая точка как Кронштадт.


А.В. Шубин:

Я сказал, что в ноябре 1918 года она шла по нисходящей. Перелом произошел в середине года – в связи с фактическим созданием системы «военного коммунизма», и с красным террором, и с разгромом левых эсеров и ликвидацией политического плюрализма, чистками советов и т.д.

Теперь мои вопросы, их два. Первый вопрос такой: Вы сказали, что система окончательно сформировалась в 1930-е годы. Следовательно, как Вы оцениваете, видимо, как очень не принципиальное, изменение советской системы, скажем, от 1939-го к 1979 году.

И второй вопрос: Вы «обличили» учебник, который привел две точки зрения на революцию. Чтобы не было недоразумений, я скажу, что я считаю, революция это процесс. Однако если Вы следили за дискуссией в Институте российской истории в 1993-1994 гг., Вы знаете, что есть авторитетная точка зрения, что революция это акт. То есть переворот, обрушение власти, (концепция Миллера, в частности). Вы назвали упоминание в учебнике обеих этих точек зрения, как методологическую сумятицу. Считаете ли Вы, что в учебниках можно указывать только на «правильную» точку зрения, а все остальные просто замалчивать?


Ю.А. Щетинов:

Авторская периодизация - это та, которой придерживаюсь я. В Великой российской революции есть два этапа: февральский до конца октября, а потом октябрьский. Внутри этих больших периодов имеется своя внутренняя периодизация. Процесс революции завершается окончательным оформлением той системы, которая родилась в огне революции после Большого террора и после оформления директивной экономики. Это середина 1930-х. Есть точка зрения, которая завершает процесс российской революции завершением Гражданской войны. Но если мы рассматриваем октябрьский период широко, то это один из этапов развития революционного процесса – от Гражданской войны и так далее.

В чем я вижу величие революции – в ее колоссальных масштабах. Ее масштабы сопоставимы с масштабами Великой Французской революции. Обе революции потрясли мир и коренным образом изменили все социальные, экономические, духовные устои государств и обществ.

Мой коллега задает мне вопрос о социалистическом характере этого октябрьского этапа. Боже упаси! Вы прослушали, или не так поняли. Это большевики объявили ее социалистической … Я вообще сторонник точки зрения, которая оценивает систему середины 1930-х годов как систему «государственного социализма» в кавычках.

Можно ли назвать октябрьский период «якобинским»? Там слишком много этапов, чтобы все сводить к понятию якобинство.

Какую оценку надо дать советскому периода от 1939-го по 1979? Там все меняется, все по-разному… Период от февраля 1917-го до конца 1939 гг. – это время Великой российской революции; в это время окончательно формируется система «государственного социализма» (в том числе через террор). А затем у меня есть большой раздел «СССР в годы войны и мира». То есть эта система выдержала испытание войной, но не выдержала испытание миром. И здесь возникает новый вопрос: почему она не выдержала? Когда начинается общий системный кризис? Есть разные подходы. На мой взгляд, система не смогла ответить на вызовы, и элементы распада системы проявляются уже с середины 1960-х годов.


А.В. Шубин:

Почему Вы против упоминания разных точек зрения в учебниках?


Ю.А. Щетинов:

Во-первых, я не против. Мне кажется, что те позиции, о которых там заявлено, я ее подверг критике.


А.В. Шубин:

Вы сказали, что изложение в учебнике двух точек зрения, которые противоречат друг другу – это «методологическая сумятица».


Ю.А. Щетинов:

Давайте, я посмотрю в детали и тогда мы отдельно все обсудим… А Кронштадтский мятеж – у меня была книга в свое время об этом, основанная в том числе на разных архивных материалах. Как я оцениваю эту веху? Это колоссальная веха. Три ленинских урока Кронштадту из-за одного только мятежа! Уступки крестьянам, гайки в политике, ликвидация оппозиции и третье – свертывание демократии партийных элементов, тех остатков, которые были в самой партии.


М.В. Дмитриев:

Спасибо, Юрий Александрович. И мы передаем слово для выступления Дмитрию Ивановичу Рублеву. « Альтернатива большевизму слева 1917-1922».


Д. И. Рублев (к.и.н., доцент кафедры истории Московского Государственного Университета природообустройства):

« Альтернатива большевизму слева 1917-1922».

Период революций и гражданской войны 1917 – 1922 гг. на территории России и Украины, это, в первую очередь, - время борьбы социально-политических альтернатив, представленных различными политическими силами. В качестве основных антибольшевистских сил этого периода обычно обозначают, во-первых, контрреволюционный лагерь (сторонники либеральных и консервативных идей, в годы гражданской войны объединившиеся в рамках Белого движения), во-вторых - сторонники идей демократического социализма (правые меньшевики и правые эсеры, в советской историографии именовавшиеся «демократической контрреволюцией»), в качестве отдельной силы часто фигурируют национальные движения в Прибалтике, на Украине, на Кавказе, в Закавказье. Такой подход к изучению социальных и политических движений эпохи 1917 – 1922 гг., сформулированный ещё в работах советских историков (П.В. Волобуева, И. Минца и др.)¹ по прежнему остаётся преобладающим для работ многих исследователей (см., например, работы В.И. Голдина, Ю.А. Полякова).²

Между тем, в качестве отдельной политической силы, выдвигавшей собственную модель развития России и Украины, альтернативную большевистской модели этатистского социализма, выступали леворадикальные социалистические партии и группировки (анархисты, левые эсеры и эсеры-максималисты). Традиционно они вообще не рассматривались в качестве самостоятельного политического лагеря в период гражданской войны, или же обозначались в качестве временных попутчиков большевиков, либо - групп, примыкающих к другим антибольшевистским силам.³ Существует также тенденция объединения всех сторонников сил социалистической ориентации в некое движение «третьего пути», «третьей силы». Фактически выступавшие под наиболее актуальными для этого периода лозунгами левых эсеров, максималистов и анархистов народные движения часто никак не связываются исследователями с этими силами и обозначаются просто как «крестьянские движения».⁴

Мы полагаем, что целесообразно говорить о леворадикальных социалистических силах, как о цельном политическом лагере, выдвигавшем единую политическую альтернативу политике РКП(б).

При разногласиях в тактических вопросах, эти силы были близки друг другу в основных программных установках, в понимании программных основ политической альтернативы большевизму.