Geum.ru

Иджи, стереотипы, предрассудки, пропагандистские клише, создаваемые сегодня мифы в центре докладов и дискуссий наряду с собственно исследовательскими сюжетами

Вид материалаДоклад
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
Из зала:

Послезавтра 90 лет


Я.В. Леонтьев:

Сейчас просто время юбилеев. Но я все-таки вернусь к своему юбилею, который мы, к сожалению, не отметили. С таким пафосно-риторическим вопросом – за что велась борьба – за нашу и вашу свободу, или по какой-то иной формуле? Здесь надо сказать, наверное, о моих героях, героях моей докторской диссертации. Одна из ее глав посвящена левоэсеровским партиям в Украине. И момент самоидентичности или самоидентификации, если угодно, весьма любопытен. Меня всегда интересовал вопрос, как определять и оценивать идентичность того или иного деятеля. Поскольку я не не успел поучаствовать в дискуссии, то я хотел бы сказать пару слов о термине “украинского большевизма”, который здесь уже возникал. Иногда некоторые термины действительно смотрятся весьма забавно. Например, мой большой друг из Киевского университета им. Т. Шевченко, профессор Г.Д. Казьмирчук много лет пытается ввести термин “украинский декабризм”, что действительно выглядит немножко смехотворно. Я не знаю, что такое “украинский декабризм”; разве что в Обществе соединенных славян случайно оказался дядя Драгоманова или Муравьев-Апостол был потомком одного из гетманов. Другое дело, что Муравьев-Апостол до 11 лет не говорил ни по-русски, ни тем более по-украински, а говорил только по-французски, но это уже второй вопрос. А что касается термина “украинский большевизм” и, конечно, “украинское эсерство”, то этот дискурс несомненно имел место, и можно вспомнить о тех дебатах, котрые велись в интересующие нас времена.

Я готовлю к публикации очередные – первый том в свое время вышел в издательстве РОССПЭН – тома стенограмм левоэсеровских съездов и протоколов ЦК и других партийных документов. Дискуссия, о которой я упомянул, развернулась в апреле 1918 года между украинскими и российскими левыми эсерами. Тогда украинские левоэсеры настаивали на термине “украинский большевизм” применительно к группе Пятакова, Скрыпника, Коцюбинского и так далее, чтобы отличать их от Артема Сергеева и других ленинцев, которые шли в духе общероссийского большевистского движения. Украинские левые эсеры настаивали на названии “украинский левоэсер” и, наверное, им изнутри было, конечно, гораздо виднее, хотя российские товарищи пытались оспорить. Они говорили: “Мы знаем наших товарищей, левых эсеров из Харькова, из Киева, но никаких украинских левых эсеров мы не знаем”. Тем не менее украинцы настаивали на обратном. И наверное, в этом случае они были действительно правы.

Возвращаясь к заявленной теме, конечно, левые эсеры была партия интернационалистов. Именно таким образом они себя называли, когда отделялись от ортодоксальных эсеров: “партия левых социалистов-революционеров интернационалистов”. Они действительно провозглашали интернациональный террор. Террор не совсем в сегодняшнем понимании, этого термина. Здесь тоже сейчас можно долго говорить о разных диффинициях, о которых говорить сейчас не время и не место, но в понимание интернациоанльного террора вкладывалась эсеровская традиция террора как метода партизанской борьбы, как метода активизма. Как раз на том самом московском съезде левых эсеров, на котором состоялась  дискуссия с представителями Киева и Харькова, на закрытом заседании было принято решение об объявлении интернационального террора. Причем, вопрос ставился о применении террора сразу к представителям обеих воюющих коалиций. Назывались конкретные имена - Ллойда Джорджа, Клемансо, Вильсона и кайзера Вильгельма II и его военачальников: Гинденбурга, Людендорфа. Какие практические шаги были сделаны в этом направлении? Представитель левых эсеров выехал в Берлин (после Брестского мира в Берлине отрылось советское дипломатическое представительство во главе с А.А. Иоффе), где вел переговоры со спартаковцами, с левыми немецкими социал-демократами, в частности с Ф. Мерингом и К. Либкнехтом. Но немецкие социал-демократы объясняли, что они не смогут помочь русским эсерам в терактах на территории Германии, поскольку немецкие рабочие воспримут эти акции как месть побежденных победителям. Но, тем не менее, именно немецкие левые вроде бы как раз указали в качестве мишени на кандидатуру генерал-фельмаршала Германа фон Эйхгорна в Киеве. А до убийства немецкого посла Мирбаха в Москве левые эсеры и сами додумались. Исполнение обоих терактов было поручено Боевой организации при левоэсеровском ЦК, с привлечением украинских товарищей.

Непростые переговоры шли с украинским ЦК левых эсеров. Тут я хотел бы уточнить, что часто термин «левые эсеры» применяется исключительно к левому крылу Украинской партии социалистов-революционеров – УПСР, то есть в будущем, боротьбистам. Но мы знаем, что на Украине было и другое направление левых эсеров, которые сначала шли в контексте общероссийской партии, но потом создали отдельную партию; себя они называли борьбистами. Боротьбисты и борьбисты - это не совсем одно и то же, и в данном случае я имею в виду как раз переговоры в Москве, которые проходили между представителями ЦК будущих борьбистов, украинских левых эсеров с их московскими коллегами. Украинцы предложили помощь. Делегаты договорились, что теракт в Киеве, теракт против Эйхгорна, будет осуществлен от имени московского общероссийского ЦК и от имени украинского ЦК. А покушение на гетмана П. Скоропадского, который также был намечен в качестве второго фигуранта террористических действий, будет осуществлен исключительно от имени украинского ЦК. Эсеры составили общую команду. Там действительно были и украинские боевики, и несколько российских. Но россияне тоже довольно любопытные. Руководителем Боевой организации была Ирина Каховская – русская дворянка и, кстати, внучатая племянница декабриста Каховского, первого русского террориста, родом из «смоленской шляхты» с чешско-польскими корнями. Сама Каховская была киевлянкой, уроженкой Таращи. Ее помощником был выбран будущий коминтерновец, ездивший в Берлин на переговоры со «спартаковцами» Григорий Смолянский, уроженец Чернобыля, сын купца-еврея первой гильдии Берка Смолянского. В любом случае, он также происходил из Украины. Непосредственным исполнителем теракта стал матрос Борис Донской, коренной русак из староверов. Тут я прочту то, что говорили о теракте против Эйхгорна в июле 2004 года на киевском телевидении в выпуске «ТВ подробности»: «В начале 1918 года согласно брестским договоренностям в Украину были введены германские войска. Это армия спасла нашу государственность, но российские социалисты-революционеры не признали ни соглашения, ни украинской независимости. Пытаясь спровоцировать новую войну, они сделали ставку на террор». И, конечно, нечто подобное мы уже слышали. Это не новая песня, потому что сразу как раз после убийства генерал-фельмаршала фон Эйхгорна была опубликована во всех газетах грамота гетмана Скоропадского, где он объявлял украинскому народу, что сегодня скончался командующий группой войск «Киев» от злодейской руки заклятых врагов Украины и ее союзников и так далее. И заключительные слова этой грамоты: «Единственное утешение в этом тяжком горе, которое нас постигло, это то, что постыдное злодейство совершено не сыном Украины, а чуждым человеком, враждебным Украинской державе и ее союзникам». Такая постановка вопроса, тоже очень понятная. Но для ее сбалансирования процитирую теперь мемуары самой руководительницы этого теракта Ирины Каховской. Исполнитель теракта матрос Борис Донской, как известно, был казнен через 12 дней после теракта. А Каховская была схвачена и приговорена к смертной казни, но по германским законам приговор женщине тогда должен был утвердить император Рейха, поэтому приговор послали кайзеру. Но пока, видимо, бумаги путешествовали, немецкая бюрократия крутилась, произошла ноябрьская революция, и стало уже не до приговора и Каховская осталась жива. Вот как она определяла задачи этого интернационального террора:

«Как строго последовательная интернационалистская партия, партия левых  эсеров считала в равной мере ответственными за империалистическую войну  и  русское  самодержавие, и германское имперское правительство, и правительство  финансовой плутократии  Франции и Англии. Никаких национальных «предпочтений» она здесь не делала, и поскольку германский империализм подвизался на поле исторической брани с англо-французским, у партии естественно не было никаких данных выделять его носителей. Свой долг интернациональной солидарности она выполняла, ведя непримиримую борьбу со своими национальными империалистическими кастами и классами». И про Эйхгорна она писала: «Эйхгорн обрисовался в глазах трудящихся Украины и России как главный палач и душитель трудового крестьянства. По приезде своем на Украину он жестоко расправился с русскими пленными солдатами, которых посылал в рядах своих войск усмирять Украинскую революцию. За их отказ - расстреливал и вешал на крестах и виселицах. На полях доклада об усмирении крестьян одного из уездов, где было положено 8 с половиной тысяч человек, где в одном только селе было 17 виселиц, и крестьяне стояли в хвосте, ожидая очереди быть повешенными, Эйхгорн написал: «Хорошо». Железнодорожная забастовка была им подавлена жестокими арестами и расстрелами. За короткое время своего командования и властвования на Украине он покрыл богатую, цветущую страну виселицами и неубранными трупами». Это враждебное отношение к Эйнгорну отражает не только взгляд из Москвы, но и общее негативное отношение к немецкому генерал-фельдмаршалу среди украинского населения. Выступление украинских национал-революционеров во главе В.Н. Тютюнником, нежинское восстание и другие события говорят сами за себя. Об этом говорит также мощное партизанское движение Н. Махно, развернувшиеся не только на Екатеринославщине, но и на Полтавщине и в других регионах Украины.

И подходя к короткому заключению, я еще раз задаю все тот же вопрос: можно ли лозунг «за вашу и нашу свободу” применить к этому теракту? На мой взгляд, безусловно, можно. Хотя Борис Донской был этнический русский, их крестьян Рязанской губернии. В прошлом году я побывал в его родовом селе, которое находится в самом истоке Дона, но это, конечно же, еще ни о чем не говорит, потому что точно таким же исполнителем мог быть его коллега по Боевой организации – Иван Бондарчук, этнический украинец, или Евгений Терлецкий, тоже этнический украинец с Полтавщины, достаточно известный деятель советского времени, первый народный секретарь земледелия в харьковском правительстве Артема. Все они также принимали участие участие в подготовке этого теракта. Или на месте Донского мог быть еврей Смолянский, или еврей Ройзман-Горб, будущий известный чекист Горб, тогда он был еще известен, как Миша Ройзман из Киева. И в данном случае этническая принадлежность ни о чем не говорит, просто в данном случае Донского избрали первым исполнителем. А в роли главного связника боевиков выступала, например, украинка Маруся Залужная. То есть они действительно были интернационалисты!

Что касается последнего вопроса, касающегося украинских левоэсеровских партий, то, это тема заслуживает более широко освещения на будущих круглых столах, где я мог бы представить украинскую специфику левоэсеровского движения. Сегодня в качестве заправки я хотел бы сказать, что между русскими и украинскими левыми эсерами была достигнута весьма интересная формула взаимоотношений – формула “федерирующихся” партий, у каждой из которых был полноценный ЦК и своя собственная программа. В данном случае, я как раз, наверно, не соглашусь с Александром Владленовичем Шубиным, а соглашусь с украинскими коллегами: об украинской революции говорить, конечно, нужно и не только о национально-демократической революции, но и о других украинских революциях. Я сторонник теории n-множества революций – одного большого глубокого революционного процесса, так сказать Революции с большой буквы, и n-множества революций. Конечно, по-видимому, была и национально-демократическая украинская революция во главе с Центральной Радой, но была и украинская социальная революция, одно из направлений которой определяли украинские большевики. В. Ленин действительно по-разному разыгрывал эту карту в том числе, когда он столкнул правительство Пятакова с правительством Артема и предложил третью кандидатуру Х. Раковского. То же самое примерно происходило с некоторой спецификой у левых эсеров. В частности, когда левые эсеры победили на Втором Всеукраинском съезде Советов в Екатеринославе, а потом  в Таганроге (ведь украинские коллеги, наверное, знают, что левые эсеры составляли большинство в Всеукраинском ЦИК), то это вызвало глубокий конфликт. Большевики левым эсерам мест в правительстве не дали, и тогда, используя свое численное превосходство в Таганроге, где у них имелась сильная дружина, левые эсеры пошли на домашний арест народных секретарей в Таганроге. Это был первый конфликт тогда между двумя еще союзными партиями, который позднее 6 июля выльется в Москву и другие города в хорошо известные всем события. Но все началось тогда в Таганроге. Но под воздействием общей немецкой угрозы и то, что украинский большевизм в отличие от ленинского ЦК готов был вести партизанскую борьбу, - это дало возможность левым эсерам пойти на компромисс и составить общую повстанческую девятку – своего рода революционное правительство, часть которого находилась в изгнании, а часть - в подполье. Украинские большевики и украинские левые эсеры со своими российскими соратниками из той и другой партии вели борьбу против гетмана Скоропадского и немецкого военного присутствия.


М.В. Дмитриев:

Спасибо, Ярослав Викторович. Вы совсем немного превысили регламент, поэтому у нас есть 8-9 минут на вопросы. Пожалуйста, Ирина Васильевна.


И.В. Михутина (Инслав РАН):

Стало ли легче украинским крестьянам после этого теракта? И второй вопрос: есть ли документальные доказательства того, что Ленин и большевики вообще были заинетерсованы в том, чтобы столкнуть Артема с Пятаковым? И если такие источники есть, то в чем был смысл?


Р.Я. Пирог:

Ярослав Викторович, я ослышался или Вы действительно назвали теракт Донского в отношении немецкого генерала Айхгорна подвигом? Вы разделяете эту точку зрения и считаете эти методы действий эсеров в контексте того времени перспективной формой борьбы? И если – история не имеет сослагательного наклонения – но, тем не менее, как это соотносится с сегодняшним восприятием терроризма мировым сообществом.

А.Н. Окара:

Первый вопрос – конечно, он широкий и, может быть, не очень внятный: это Скоропадский и Махно, что Вы на эту тему скажете. И второй вопрос: насколько контроль Германии за государством Скоропадского был жестким, какова зависимость государства Скоропадского от Германии и германского фактора.


А. Ларин:

У меня, собственно два вопроса. Первый: насколько велики были масштабы левоэсеровского террора, начиная с Гершуни и более ранних актов?


Из зала:

Эффективные…


А. Ларин:

Нет, Нет. Теракты никогда не являются эффективными. Какова корреляция на такие левоэсеровские, бундовские, всякие другие теракты. Складывались ли они в какую-то определенную стратегическую картину, была ли в этом внутренняя логика? Я, честно говоря, подразумеваю, что там логики не было. И второй вопрос: можно ли оценивать германский фактор в связи с известной речью Троцкого, когда он сказал, что “…ни мира, ни войны, армию распустить”. Каков был геополитический фактор с точки зрения этого расклада сил в 1918 году. И последнее. В принципе, может быть, Вы рассеете мои сомнения, но у меня после предыдущего доклада о деятельности Скоропадского возникает ощущение, что это был как бы последний из гетманов. Харизма его в чем? Если он держался всего четыре месяца, то он был временщик… Мой вопрос: является ли он некой знаковой фигурой, отцом украинской государственности.


А.В. Сахнин:

Ярослав, скажи, пожалуйста, в какой пропорции у украинских левых эсеров сочетались чисто партийные формы борьбы, прежде всего, боевые группы, терроризм и формы борьбы, связанные с массовым дывижением. И в какой степени украинская партия левых эсеров делала ставку на массовое движение, в каких формах, через какие организационные формы шла эта связь с массами?


Д.И. Рублев:

Вопрос довольно простой. Дело в том, что весной 1918 года можно проследить некую тенденцию, которую Вы же сами и прослеживаете в своих работах, относительно того, что те же самые российские левые эсеры пытались концентрировать усилия на южных территориях России – в Донецко-Криворожской республике, на донских и кубанских территориях. Были ли у них планы сделать Украину таким плацдармом для определенного социального эксперимента или этого не было?


Я.В. Леонтьев:

Прежде всего отвечу на вопрос Руслана Яковлевича, потому что для меня в данном случае он ключевой. Да, конечно, Вы не ослышались. Естественно, я считаю Бориса Донского героем. Но, здесь-то как раз мне хотелось бы от этого уйти, но вопросами Вы вынуждаете меня начать отвечать. Здесь, конечно, нужно ввести дефиницию терроризма. Потому что в таком случае герой или нет Николай Кузнецов, который становится Героем Советского Союза за покушение на конкретных немецко-фашистских сатрапов, или герой или нет полковник фон Штаунфенберг, который закладывает адскую машинку в ставке Гитлера? Это вопрос о сложнейших дефинициях террора. Герой ли, тот, кто едет убивать Л. Троцкого, как Меркадер, или едет убивать Коновальца, как Судоплатов? Наверное, для кого-то он герой; во всяком случае для НКВД, который дает ему за это ордена. А для кого-то он антигерой. И с одной стороны, мы действительно должны договариваться о дефинициях самого террора, индивидуального террора и это действительно не такой простой вопрос. Где-то он граничит с государственным террором, где-то не граничит, носит ли он форму именно индивидуального террора, когда Донской, несколько раз выходит на покушение, выбирает подходящий момент, подобно Каляеву, рискует жизнью, поскольку взрывчатые вещества могли самовзорваться, но старается избежать случайных жертв. Таких случаев сколько угодно, но он не бросает бомбу, потому что в одному случае проходит мимо мальчик-разносчик, в другом случае проезжает извозчик, есть случайные люди. У Донского именно каляевская постановка вопроса. Он наследует линию морального, революционного движения. И осуществляяя свой акт, один на один и имея возможность убежать, Донской остается на месте и сдается сбегающимся солдатам. Гибнет адъютант Эйхгорна, в какой-то момент его некому схватить, он может бежать, но не бежит, добровольно сдается. Донской идет на эти мучения, на истязания, потом на виселицу для того, чтобы сделать свое политическое заявление, осуществить свой акт самопожертвования. Круг моих рассуждений примерно таков. Ну, конечно, он, наверное, тоже не вполне полон. Да, конечно, с моей точки зрения, Донской боролся за “вашу и нашу” свободу.

Что касается столкновения правительства Пятакова и Артема – по-моему, это очевидно. Произошел конфликт интересов, конфликт двух групп, конфликт между Киевом и Харьковым, между украинскими национал-большевиками и проленинской, пророссийской группировкой. Артем был все-таки “рукой Москвы”, если можно так, условно, конечно, сказать. Пятакову же, видимо, был присущ несколько иной менталитет, он даже начинал в качестве анархиста в Киеве, а рядом с ним были типичные национал-большевики Микола Скрыпник, Юрко Коцюбинский со своей самодостаточностью, а, может быть, и определенными амбициями и здесь можно рассуждать долго.


И.В. Михутина:

Факты, какие факты?


Я.В. Леонтьев:

Если Ленину стало понятно, что Сергеев и Пятаков не договорятся, а Ильич, как известно исповедовал принцип “реальной политики”, вот он и предложил третью фигуру - Христиана Георгиевича Раковского, кандидатуру достаточно неожиданную как для той, так и другой стороны. Так оно было или несколько иначе, я в точности не знаю. Пусть украинские коллеги подтвердят или опровернут. Я же выдвигаю этот тезис в качестве “рабочей версии”.

По поводу Махно и Скоропадского, то здесь совершенно очевидный и однозначный ответ. Махно активно включился в борьбу, уехал из Москвы по нелегальным документам под именем учителя Шепеля. Перед этим он встречался с Марией Спиридоновой, с Лениным и с московскими анархистами, и не только с московскими, но и с эвакуированными одесситами. Когда возникал вопрос, почему так мало организаций было представлено на Первом съезде КП(б)У, количественно мало. Но простите, он же проходил в Москве. Просто не все кандидаты могли пройти через кордоны и добраться до Москвы.


Из зала:

Не об этом речь - их сколько было, столько было. Но сколько они представляли подпольных организаций…


Я.В. Леонтьев:

Они представляли те организации, которые представляли. А я хочу сказать, что могли же и не добраться. На левоэсеровские съезды не все делегаты добирались. Они специально делали оговорки, что к нам не добрались из Закавказья, к нам не добрались из Украины, из Сибири, той части, где было Временное правительство Сибири. Они постоянно делали такие оговорки. И такая большая погрешность при оценке численности партий в это время существует, в том числе. Конечно, Махно сразу включился в антинемецкий фронт борьбы, которую вели и левые коммунисты, и левые эсеры, и анархисты в Украине.

Что касается контроля со стороны Германии, в данном случае, поскольку я выражаю левоэсеровскую точку зрения, то и считаю, что контроль, по крайней мере экономический контроль был тотальным. Политический, пожалуй, тоже. Конечно, мы знаем, что Скоропадский ездил на аудиенцию к Вильгельму, там встречался с Гинденбургом. Но в то же время были элементы культурной автономии, которые нельзя отрицать. Немцы не совали свой нос туда, куда не нужно было совать, в образование, например.

Что касается вопроса немножко не по теме – о масштабах эсеровского террора. Очень коротко. Цифры известны. Если Вы говорите о старом терроре времен Гершуни, первой русской революции, которая, впрочем, также была и первой украинской революцией. Кстати, о дефиниции этой революции, мы еще об этом еще не спорили. Как называть “Первая русская революция”? И как в данном случае быть с Украиной, с восстанием саперов в Киеве, мощным аграрным движением, “Потемкиным” и “Очаковым”? Ведь, и Махно, и многие другие фигуры последующей Украинской революции активно себя проявили в 1905-1907 гг. Во время революции 1905-1907 годов террор носил массовый характер, и этот террор был именно эсеровский. Цифры не выходят за пределы нескольких тысяч человек и абсолютны аутентичны тому террору, который осуществлялся применительно к революционерам. Количество повешенных и убитых во время черносотенных выступлений; я не имею в виду погромы, о которых надо говорить отдельно. Со стороны революционеров – уличные столкновения, бойцы и акты индивидуального террора. А со стороны правительства - столыпинские галстуки. И порядок цифр один и тот же.

Что касается знаковости фигуры Скоропадского, пусть на этот вопрос ответят коллеги.

Как работали украинские левоэсеры с массами? Если говорить о партизанском терроре, то это немножко другое. Конечно, партизанская борьба и с вартовцами, с гайдамаками, и с сичевиками, с петлюровцами, и с деникинцами… Эсеры вели против деникинцев точно такой же террор, об этом не стоит забывать. После Эйхгорна Каховская готовила покушение на Деникина. То есть это был интернациональный и социальный террор. Но, конечно, эсеры работали через советы. Форму советов они признавали. В некоторых советах они даже доминировали, в других – сохраняли с большевиками паритет, в третьих уступали им. Левые эсеры доминировали на Херсонщине. Это был типично левоэсеровский регион, также как и некоторые уезды на Полтавщине.

Был также задан вопрос по поводу Южной делегации левых эсеров. Вопрос действительно интересный. Нет, конечно, они поехали не для того, чтобы создавать плацдарм для своей социально-трудовой республики. Они поехали для организации эффективного антинемецкого (ТАК!) противодействия.

Наконец, последний вопрос: может ли быть эффективным террор. Я считаю, что безусловно может. Вспомните убийство великого князя Сергея Александровича. После этого убийства сначала осенью 1904 года наступила “оттепель” Святополк-Мирского, а потом началась Революция.