Geum.ru

Иджи, стереотипы, предрассудки, пропагандистские клише, создаваемые сегодня мифы в центре докладов и дискуссий наряду с собственно исследовательскими сюжетами

Вид материалаДоклад
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
Во-первых, противников большевиков слева объединяло стремление опереться на трудовые классы в народническом, эсеровском понимании этого термина, особенно – на крестьянство.

Во-вторых, объединяющим началом для них были планы немедленной реализации в России социалистической модели общественного развития, основанной на общественной и коллективной собственности на средства производства, организации экономики на основе самоуправления трудовых коллективов, территориального и отраслевого производственного федерализма. Такой подход мы можем обнаружить не только в анархо-синдикалистских и анархо-коммунистических проектах общественного переустройства бывшей Российской империи («Манифест» Московской федерации анархистских групп (МФАГ), Декларация Конфедерации анархистов Украины (КАУ) «Набат», Программа Всероссийской федерации анархистской молодёжи, декларативные документы махновского движения), но и в концепциях «Трудовой республики» (выдвигалась Союзом социалистов-революционеров максималистов (ССРМ)) и «синдикально-кооперативной федерации» (отстаивалась радикальными теоретиками Партии левых социалистов-революционеров (интернационалистов)). При этом надо отметить, что в отношении к частной собственности представители леворадикального лагеря занимали гораздо более жёсткую позицию, чем большевики. В программных документах ПЛСР(И), ССРМ, МФАГ, КАУ «Набат» предполагалась терпимость лишь в отношении мелкого частного хозяйства, но при условии, если оно не эксплуатирует наёмный труд.

Третье. Общим моментом для представителей леворадикального лагеря были также планы немедленного или поэтапного преодоления этатистской модели политического устройства через децентрализацию государственной власти, введение территориального самоуправления трудящихся на основе советов, осуществления принципов федерализма. У ССРМ и анархистов эти требования были открыто выражены в программных документах. В программе ПЛСР(И) открыто не говорится о ликвидации государственной власти, но провозглашается приближающий её к идеям антиэтатизма, лозунг федерализма регионов, децентрализации власти, её полного сосредоточения в руках советов. Эти тенденции получили развитие в резолюциях 3-го съезда ПЛСР(И) (28.6.1918 г.), заключавших в себе требования передачи всей полноты власти Советам трудящихся и ликвидации СНК. Антиэтатистские тенденции были закреплены в принятых на Всероссийском совещании ПЛСР(объединённой интернационалистов и синдикалистов) «Тезисах о государстве» Штейнберга (12 – 18.12.1920).

Общим для леворадикальных социалистов были и требования ограничения власти или ликвидации спецслужб (ВЧК).

И, наконец, - для представителей этого лагеря характерно признание принципов политической свободы и плюрализма для левых сил. Яркими примерами здесь являются резолюции съездов, проводившихся в махновском районе в 1919 году, а также - решения командования РПАУ Н.И. Махно, допускавших на подконтрольной им территории в 1918 – 1920 гг. деятельность левых партий (левых эсеров, «боротьбистов», большевиков правых эсеров, меньшевиков), практическая политика кронштадтских повстанцев (часть большевиков в Кронштадте получила возможность легальной деятельности).

Позиция леворадикального социалистического лагеря по отношению к большевикам подвергалась серьёзным изменениям на протяжении всего рассматриваемого периода. Здесь следует выделить три этапа.

В первый период (февраль – октябрь 1917 гг.) для сторонников левой альтеранативы было характерно стремление к формированию единого левого блока на платформе борьбы за власть органов революционного самоуправления (рабочих, солдатских, матросских и крестьянских советов и фабзавкомов). Диапазон сил, предполагавшихся для подобного блока, постоянно менялся. Если в марте 1917 гг. анархисты и максималисты рассматривали в качестве партнёров по коалиции все социалистические партии, участвовавшие в советах, то уже с апреля 1917 г. наблюдается их переориентация на союз с большевиками, как сторонниками свержения Временного правительства и его замены системой Советов. Левые эсеры сохраняют курс на коалицию с правыми социалистами ещё в период кризиса Викжеля (конец 1917 г.). На этом этапе для сторонников леворадикальной альтернативы большевики воспринимаются в качестве партнёров по коалиции. Но уже на этой стадии намечаются острые разногласия. Так, в воззваниях анархистских организаций, статьях теоретиков и публицистов анархистского толка, подчёркиваются идейные расхождения с большевизмом с позиции непризнания борьбы за захват власти.

Для следующего периода (ноябрь 1917 – 1919 гг.) характерно отношение леворадикальных социалистических сил к большевикам, как к «меньшему злу», союз с которым необходим во имя спасения революции. Здесь очень показательно выступление М. Спиридоновой на Чрезвычайном съезде советов крестьянских депутатов (10.11.1917 г.): «наша революция находится в таком положении, что её надо немедленно спасать».5

Определяющим фактором для отказа от открытой конфронтации с большевиками на этом этапе становится наступление германо-австрийских интервентов в 1918 г. и белых армий А.В. Колчака, А.И. Деникина и Н.Н. Юденича в 1919 г. Не случайно, левые эсеры, максималисты и анархисты, несмотря на вооружённое подавление их военизированных организаций большевиками, переносят главный удар партизанской войны в регионы, подконтрольные интервентам и белогвардейцам. Именно здесь единый революционный фронт носил наиболее продолжительный характер. Так, партизанское движение против австро-германских интервентов на Украине (1918 г.) вместе с большевиками возглавляют русские и украинские левые эсеры и анархисты. Такая же тенденция отмечается и в Белоруссии, оккупированной немецкими интервентами. Здесь, например, в этот период анархисты-коммунисты и левые эсеры наравне с большевиками, левыми бундовцами и поалей-ционистами, входят в Гомельский повстанческий ревком. Во время организованного савинковцами Ярославского восстания левые эсеры сражаются совместно с большевистскими силами против восставших. Совместное сопротивление противникам Советской власти происходит и в Казани. В антиколчаковских и антияпонских партизанских отрядах Сибири и Дальнего Востока (1918 - 1922) представители большевиков и их оппонентов слева, левые эсеры, анархисты и максималисты (Н. Каландаришвили, Я. Тряпицын, С. Лазо, Н. Лебедева и др.) также на равных входят в состав руководства партизанского движения.6

Реставрация монархии или приход к власти военных диктатур белых означали бы неизбежный провал самоуправленческой социалистической альтернативы. Отсюда – попытки леворадикальных оппонентов большевистской политики сформировать критическую лояльную оппозицию правящей партии, сотрудничества, и даже – коалиции, сохранение надежд на постепенную демократизацию большевистской диктатуры. Тем же самым можно объяснить преимущественную ориентацию большинства левоэсеровских, анархистских и максималистских организаций России, Украины и Белоруссии на мирную пропаганду своих идей, критику политики большевистских правительств.

Однако, в этот период нарастает конфронтация в отношениях леворадикальной оппозиции с большевиками, что было обусловлено неприятием большевистского политического курса в отношении крестьянства и рабочего класса: введения продовольственной диктатуры; создания комбедов; аграрной реформы 1919 г. на Украине, где большая часть конфискованной земли была передана крупным государственым и коллективным хозяйствам, получившим привилегированный статус в ущерб крестьянским общинам и индивидуальным хозяйствам.

Во внешнеполитической сфере главным источником конфликтов становится заключение Брестского мира, вызвавшее выход левых эсеров из правительства, а также - протесты со стороны ССРМ и анархистов. Поводом для расхождений был и бесконтрольный характер деятельности ВЧК в проведении репрессий против политической оппозиции.

К конфликту вело и стремление РКП(б) установить со своей стороны фактическую монополию на власть, вытеснив с руководящих постов в местных и центральных советских органах как левых эсеров, так и эсеров-максималистов с анархистами, закрывая оппозиционные газеты, организуя репрессии против оппозиционеров. Наиболее ярким примером противостояния между вчерашними союзниками, вызванного подобными действиями, стало постепенно вытеснение большевиками весной 1918 г. коалиции максималистов, левых эсеров и анархистов, возглавлявших Самарский губисполком, завершившееся после восстания матросских отрядов 12 – 20 мая 1920 г. Негативно воспринималось леворадикальными силами и введение в России и на Украине конституций, дискриминирующих права крестьян на представительство в советах.

Большую роль в нарастании разрыва сыграла и военная политика большевиков, ориентировавшихся на создание единой Красной армии с центральным командованием, при ликвидации автономных вооружённых формирований и партизанских частей своих недавних союзников по коалиции. Наиболее известные из них: разоружение проанархистски настроенного Двинского полка (ноябрь 1917 г.), разгон преимущественно анархистского по составу Штаба Красной гвардии в Орехово-Зуеве (декабрь 1917 г.), роспуск проанархистски настроенного Центробалта в результате конфликта с наркомом морских дел П.Е. Дыбенко (4 марта 1918 г.), первый в истории гражданской войны массовый разгром большевистскими властями анархистских организаций в городах Крыма и в Малой Вишере (26 – 30 марта 1918 г.). Наиболее организованно тенденции к разоружению отрядов леворадикальных союзников проводятся с весны 1918 г. Так, в конце марта 1918 г. происходит разоружение федерации анархистов в Екатеринославе. Затем волна разгрома отрядов, находящихся под контролем леворадикальной оппозиции прокатилась по стране в середине апреля – начале мая 1918 г. В это время происходит разоружение отрядов «Чёрной гвардии» и анархистских организаций (в Москве, Смоленске, Воронеже, Брянске, Пятигорске, Курске, Саратове, Ростове-на-Дону, Нижнем Новгороде). 14 – 20 апреля 1918 г. были разоружены максималистски настроенные отряды Красной гвардии в Ижевске, 29 апреля 1918 г. - анархистский отряда Мартыненко в Витебске, 16 мая 1917 г. - отряд Петренко под Царицыном, в мае 1918 г. - анархистские отряды Смородинова и Попова в Бугуруслане. 11 июля 1918 г. - рота максималистов в Курске. Последняя акция большевиков сопровождаласьарестом членов местного совета из числа левых эсеров и эсеров-максималистов. В июле — августе 1918 года был ликвидирован штаб Донского фронта в Царицыне, где анархисты составляли большинство. 2 ноября 1919 г. - происходит разоружение крупного анархистского отряда Чередняка в Харькове, арест его штаба. В мае — июне 1918 г. разворачивается попытка руководства РВС по главе с Л.Д. Троцким подавить политическую и военную самостоятельность махновской бригады. Помимо пропагандистской кампании, развязанной против махновцев большевистской прессой, важной акцией по нейтрализации их руководства стал расстрел членов штаба Махно в Харькове (июнь 1919 г.). Результатом кампании стал вынужденный уход Н.И. Махно с поста комбрига и его последующий переход к партизанским действиям против красных и белых.

Периодически тщетные попытки сохранить коалицию с большевиками в этот период меняются со стороны леворадикальной оппозиции попытками давления. Так, уже в ноябре 1917 г. часть лидеров анархистского движения высказывают мысли о возможном свержении власти СНК (одно из первых зявлений такого рода принадлежало А. Гордину на его выступлении на митинге 13 ноября 1917 г. в цирке «Модерн») и организации вооружённого выступления, предполагая в качестве гипотетического повода возможное обострение конфликта между большевиками и правыми социалистами в стенах намечавшегося Учредительного собрания. Весной 1918 г. руководство ЦК ПЛСР разрывает соглашение о союзе с РКП(б) и ведёт активную деятельность по созданию левоэсеровского очага влияния на территории Донской и Кубанской областей и Донецко-криворожской советской республики. III (10 – 15 мая 1918 г.) и IV (2 – 10 декабря 1918 г.) Всероссийские конференции ССРМ призывают начать борьбу за восстановление подлинной власти Советов и устранение однопартийной диктатуры. Перед каждой организацией максималистов была поставлена задача создания боевой дружины. Проходившая 25 августа – 1 сентября 1918 г. I Всероссийская конференция анархо-синдикалистов выдвигает требования прекращения борьбы советского руководства с крестьянством, ликвидации СНК и постоянной армии. Участников движения призывают готовиться к «коммунистической и синдикальной революции».

Леворадикальные силы переходят от слов к действиям и организуют вооружённое противостояние с большевистскими властями как в центре, так и на региональном уровне. Так 27 марта 1918 г. в Таганроге происходит попытка свержения большевистского СНК Украины, сопровождающаяся арестом народных комиссаров из числа большевиков. 5 июня 1918 г. происходит выступление анархистской дружины в Самаре, в результате которого были освобождены из тюрьмы 470 повстанцев. 6 – 7 июля 1918 г. разворачивается вооружённое выступление левоэсеровских отрядов в Москве. Эти события положили начало вооружённому противостоянию между большевистскими и левоэсеровскими воинскими частями, а местами - к попыткам организации вооружённых выступлений со стороны актива ПЛСР (И). Таким образом события развивались в Петрограде, Воронеже, Калязине, Холме, Невской волости Великолуцкого уезда, Боровичах, Жиздре, Чембаре, Орше, Ливнах. В конце апреля 1919 г. в Екатеринославском и Новомосковском уездах разворачиваются военные действия партизанского отряда Шубы (член КАУ «Набат») против большевиков. В июне – начале ноября 1919 г. разворачивает террористическую деятельность «Московская организация анархистов подполья», объединившаяся осенью 1919 г. в составе «Всероссийского повстанческого комитета революционных партизан», с левыми эсерами- «активистами».

Именно в этот период в ходе массовых антибольшевистских выступлений крестьян, военнослужащих и рабочих в 1919 г. на Украине (среди них — развернувшиеся весной 1918 г. восстание матросов в Николаеве и деятельность созванных по инициативе командования махновской РПАУ съездов Гуляйпольского района), в Поволжье («чапанное» крестьянское восстание в Симбирской и Самарской губерниях в марте 1919 года) лозунги леворадикальной оппозиции обретают влияние в массах. К ним относятся требования:
  • децентрализации власти при её переходе в руки автономных местных советов, избранных на свободной, равноправной и пропорциональной основе;
  • полной свободы пропаганды для политических партий, стоящих на платформе Советов;
  • ограничения вмешательства государства в жизнь общества, сокращения численности чиновников, увеличение количества выборных должностей;
  • прекращение реквизиций и развитие свободного продуктообмена города и деревни на региональном уровне;
  • ликвидация ВЧК;
  • перераспределения помещичьих земель и инвентаря на уравнительной основе среди крестьян (данный лозунг был характерен для ситуации на Украине).

А. Грациози полагает, что основные лозунги этого движения, не носившие ещё антибольшевистской окраски, были сформулированы на Украине уже участниками крестьянского партизанского движения против германо-австрийских интервентов в 1918 г.

И хотя достаточно серьёзную, руководящую роль представители левых эсеров, анархистов и максималистов играла во всех, приведённых нами примерах, а такжде в ряде других антибольшевистских народных восстаний29, в 1918 – 19 гг. наиболее влиятельные левоэсеровские, максималистские и анархистские группировки ещё не решаются с оружием в руках выступать против режима большевиков. Резкий, антибольшевистский тон Декларации «Набата», принятой на Учредительной конференнции в Курске 12 — 16 ноября 1918 г. вызвал отрицательные отзывы лидеров Всероссийской федерации анархистов-коммунистов (ВФАК) (в том числе - А.А. Карелина) и «Союза анархо-синдикалистской пропаганды» (САСП). II Всероссийская конференция анархо-синдикалистов признала возможность организации партизанского движения «лишь для тех регионов, где мы имеем дело с чёрной контрреволюцией иностранной или российской». Недопустимость вооружённой борьбы с большевизмом признавали III, IV, V, VI конференции ССРМ и руокводство ПЛСР, исключившее из партии «активистов», сторонников Д. Черепанова.

На 1920 – 1922 гг. приходится период открытого и решающего политического и военного противостояния сторонников леворадикальной альтернативы с большевистским правительством, что связано с ростом массовых антибольшевистских крестьянского и рабочего движений, перерастающих в ряде регионов в вооружённые восстания, в которых руководящие позиции занимали как участники анархистских, максималистских и лево-эсеровских организаций, так и их стороники (восстание в Кронштадте, «вилочное восстание» в Закамье 4 февраля — середине марта 1920 г., крестьянское движение на Алтае во главе с Г.Ф. Роговым и И.П. Новосёловым в мае — декабре 1920 г., крестьянское восстание под руководством А. Сапожкова в Саратовской губернии в июле — сентябре 1920 г., крестьянское восстание Западной Сибири в январе 1921 — декабре 1922 гг., движение под руководством А.С. Антонова на Тамбовщине 19 августа 1920 — летом 1922 гг., махновское повстанческое движение на Украине, восстание Г.С. Маслакова в феврале - марте 1921 г.). Нарастание тенденций к открытой вооружённой борьбе связано, в том числе, и с тем, что к этому времени была ликвидирована какая бы то ни было серьёзная угроза для левых сил со стороны белого генералитета и интервентов. Таким образом, пали последние факторы, сдерживавшие повстанческую активность леворадикальной оппозиции.

Участники восстаний поддерживают требования, в 1919 г. выдвинутые леворадикальными силами. Так, Кронштадтский ВРК в это время выдвигает фактически лозунг «вольного советского строя», выдвинутый анархистами ещё в 1918 г.: лозунг перехода власти к советам, свободно избранным трудящимися из выдвинутых ими самими представителей, без диктатуры каких-либо партий.7 Часть леворадикальной оппозиции в этот период начинает открыто поддерживать вооружённую борьбу. Так, подпольная (февраль 1920), а затем – легальная 3-я конференции КАУ «Набат» (3 – 8 сентября 1920 г.) принимают решение об ориентации на махновское движение, об открытом противостоянии с советской властью. В марте 1921 г. почти все российские анархисты (кроме небольшой группы сторонников А. Гордина) поддерживают кронштадтское восстание. В процессе восстаний возникает своеобразное единство леворадикальных сил, представителей анархистов, максималистов и левых эсеров. В сформировавшемся на местах антибольшевистском блоке участвуют и правые социалисты, и даже бывшие участники белого движения, временно поддержавшие часть лозунгов леворадикальных сил. Наиболее яркий пример сотрудничества с ними левых радикалов показало восстание в Западной Сибири. В этот период сохраняется, характерное для части анархистов, левых эсеров и максималистов, стремление к сотрудничеству с большевиками, преимущественно, с целью сохранения возможности легальной деятельности.

Леворадикальные силы оппозиции не смогли воспользоваться массовыми народными восстаниями для свержения большевистской диктатуры и реализации альтернативы демократического самоуправленческого социализма. Наиболее важные причины этого:

--распылённость сил левой оппозиции большевистской диктатуре, разрозненность действий её представителей (отсутствовал единый центр, координирующий политические и военные действия анархистов, левых эсеров и максималистов. Так и не была до конца оформлена коалиция леворадикальной антибольшевистской оппозиции на общероссийском уровне, хотя объединительные процессы имели место как в анархистской среде России (1917 – 18 гг.), так и на Украине (1918 г.) и в левонароднической среде в 1919 – 1922 гг. Уже с 1918 г. идеи политического блока левых эсеров, максималистов и анархистов высказывались один из лидеров ПЛСР(И) В. Трутовским и лидер ССРМ Н. Ривкин;

-- недостаток политической воли у лидеров леворадикальных социалистов. Отсюда - слишком затянувшаяся поддержка большевиков с их стороны.

Все эти факторы предопределили поражение сторонников «третьей революции» в борьбе с большевиками.


М.В. Дмитриев:

Спасибо большое, Дмитрий Иванович. Мне приходится Вас поторапливать немножко, именно для того, чтобы исполнить нашу программу. Александр Владленович сделал предложение, и, я думаю, все его поддержат, чтобы мы объединили вопросы по двум последним выступлениям, плюс дискуссию - после выступления нашего коллеги из Института всеобщей истории Алексея Викторовича Сахнина «Традиция, власть, авторитет в партии большевиков в 1917 году», и в соответствии с программой у Вас, к сожалению, максимум 15 минут.


А.В. Сахнин (ИВИ РАН):

«Традиция, власть, авторитет в партии большевиков в 1917 году»

Спасибо! Я постараюсь короче, благо, что часть ораторского хлеба уже съедена коллегами. Я хотел начать с того, о чем в частности говорил Владислав Федорович Верстюк в своем выступлении, когда противопоставлял, если я правильно понял, деструктивной энергией социального бунта, тому, что можно сформулировать, как некое проектное мышление, или некие проектные перспективы. В том числе, насколько я понимаю, Владислав Федорович большевистский, или скорее марксистский проект тоже причисляет к проектам.

Я бы сформулировал это несколько иначе, назвав это не проектом, а более широко – традицией. Как раз марксистская традиция в числе других революционных традиций и оказалась во время революции в большей степени под ударом и оказалась самой революцией оспорена и в чем-то даже дезавуирована. И именно эта проблема лежала в основании всех тех коллизий сложнейшей внутрипартийной борьбы, в том числе в большевистской партии, в других революционных партиях, которые продолжались весь период революции. Она не всегда артикулировалась, и не всегда участники этих дискуссий отдавали себе отчет в происходящем, в глубинных причинах происходящего, и, тем не менее, речь шла о трансформации и пересмотре этой многолетней традиции, насчитывающей огромное количество догм, схем, фетишей, имен и так далее. Эти глубинные противоречия в теоретическом и культурном наследии большевизма дали о себе знать уже в первые дни Февральской революции, и отголоски этих противоречий звучали еще на протяжении 1920-х годов, в первую очередь в борьбе с рабочей оппозицией. И речь, как мне представляется, шла о не артикулированном столкновении двух комплексов установок, связанных с пониманием революционного субъекта. Кто должен быть субъектом революции? Чем вообще должна быть революция – планомерно организованным процессом, или неким стихийным творчеством, из которого революционеры должны нечто почерпнуть и нечто получить. На конкретном историческом материале это противоречие проявилось в большевистской партии уже в первые дни Февраля, когда, например, в Петрограде, и не только в Петрограде, например, и в Харькове была аналогичная дискуссия, речь шла о вооружении рабочих в Петрограде. Когда большая часть активистов и лидеров Петроградской организации настаивали на том, что нужно добыть оружие любым путем, вооружить партийные отряды и с их помощью уже добиваться торжества переворота. А Русское Бюро ЦК во главе со Шляпниковым, Молотовым и другими, выступало с прямо противоположных позиций, говоря, что единственно правильная стратегия это вовлечение в революцию солдатских масс. Есть две такие модели: бланкистский захват власти вооруженной партией, или партийными отрядами, и доверие к массовому движению. Причем этот спор имел продолжение. Когда противники Шляпникова говорили, что мы должны тормозить движение, поскольку мы его не контролируем и наши организации не могут овладеть в силу разных причин, люди сидят в тюрьме. Вторая позиция, как раз в Харькове шла аналогичная дискуссия, заключалась в том, что мы наоборот должны, несмотря на то, что мы не контролируем это движение, несмотря на то, что в начавшихся выборах в Совет наши делегаты проигрывают, мы должны способствовать максимальной эскалации этого движения. В дальнейшем, противоборство между этими двумя комплексами установок, проявлялось в частности, в продолжавшихся весь 1917 год разнообразных спорах и дискуссиях относительно того, как должна быть организована революционная власть. Например, связано это было со спорами относительно поддержки Совета и его лояльного по отношению к Временного правительству курса, или противоборства с ним. А если противоборства, то какого – противоборства, связанного с отрицанием самого Совета, как высшего революционного авторитета (например когда Залежский говорил с возмущением, что большевики не должны поддерживать Совет, в котором полно обывательщины), или с критической поддержкой Совета, направленной на немедленное восстание, как, например, Багдатьев, который во время апрельского кризиса призывал к немедленному свержению Временного правительства и передачи власти Совету - против его собственной воли.

Я хочу сказать, что здесь речь не идет о противопоставлении умеренного и радикального курса, противопоставлении, о котором говорил Троцкий и вслед за ним очень многие историки революции и большевизма. Люди могут занимать и умеренные, и радикальные позиции поочередно, речь идет о фундаментальном различном понимании субъекта революции и парадигмы развития этой революции. Я напомню, что накануне революции в большевистской партии практически не обсуждалась проблематика Советов. Существовало такое представление, что после неизбежной революции к власти должно придти Временное революционное правительство, которое состоит из представителей трех существовавших в стране революционных партий – меньшевиков, большевиков и эсеров. И обосновывалось это через классовую модель, традиционную для социал-демократии. Это и была та самая великая социал-демократическая марксистская традиция, которая в ленинском перевороте, в радикальном большевизме 1917 года и была опровергнута.

И ровно этот концептуальный переворот и обеспечил огромную популярность большевиков в крупных центрах. Ровно он, этот переход на позиции доверия массовому стихийному революционному творчеству и позволил им победить. Другое дело, что уже в следующем, 1918 году большевики возвращаются к традиционному для марксистов доктринерству. Как к этому ни относиться, хорошо или плохо, - и начинают прикладывать усилия для того, чтобы этот стихийный творческий процесс загнать в русло неких догм, некого стадиального представления о социальной эволюции.

Второй момент, о котором хотелось бы сказать, это то, что эта смутно и плохо артикулируемая и плохо понимаемая самими активистами борьба накладывается на также резко изменившуюся институциональную структуру партии. Вот как выглядит партия накануне революции: есть центральное руководство, которое где-то далеко в эмиграции, оно присылает время от времени директивы, и их надо исполнять. А существующие на местах органы, Петроградский комитет, Харьковский комитет, какой угодно комитет, являются органами технической реализации. Что они делают – организуют раздачу листовок, забастовки на предприятиях и т.д. И вдруг случается революция, которая изменяет просто сам материал, с которым партия имеет дело. Оказывается, что единственный реальный ресурс, это массовое движение, эти сотни тысяч солдат и рабочих, которые взаимодействуют как раз с вчерашними техническими органами. Эти органы, в частности, Петроградский комитет, поскольку он находился в столице, превращаются в важнейший политический центр, который в качестве такового неизбежно начинает соперничать с Центральным Комитетом.

А поскольку люди заняты разной практикой и сталкиваются с разной социальной средой, Ленин и Каменев вращаются больше в советских сферах, сталкиваются больше с некой интеллектуальной публикой, в большей степени зависят от теоретических штудий, а их товарищи из Петроградского комитета связаны с непосредственной массой, которая нетерпелива, которая поддается резким изменениям настроения, для которой эмоциональная составляющая важнее, чем доктринальная, оказывается, что эти две модели получают собственную институциональную базу, и это делает конфликт практически неисчерпаемым. То есть приходят люди, горящие уличным азартом, и получают абсолютное большинство в Петроградском комитете и в любом городском комитете, они входят в неизбежное столкновение с доктринерами из центрального руководства. И здесь пересекаются эти две тенденции.

И наконец, третья тенденция, которая накладывается на эту сложную борьбу, это тенденция, связанная со сложением в рамках большевистского руководства неформальных, но достаточно устойчивых групп, которые благодаря централистской структуре партии начинают дублировать то же самое распределение ниш и функциональных обязанностей, которые существуют внутри господствующей группировки, и так же проецируются на все автономные региональные структуры партии.

В каждой такой группе есть свой идеолог, который выступает арбитром всех внутренних дискуссий, за которым остается последнее слово. Есть организатор. Эти группы складываются на основании разных принципов, начиная с общего опыта, как известная группа, сложившаяся в Москве вокруг Бухарина и его товарищей, или другая московская группа вокруг Смидовича и Рыкова, которая существует более десятилетия, оказывая постоянное влияние на партийную практику.

Вот, собственно, такая картина, распадающаяся на три аспекта, этот субъективный фактор со сложением неформальных групп внутри централизованной централистской структуры, который неизбежен, с институциональным распадом партий фактически на соперничающие центры. И, главное, постоянная трансформации той традиции, которую Вы назвали проектом, того проектного мышления, которое оказалось не в состоянии взять под контроль и адекватно интерпретировать происходящий революционный процесс.


М.В. Дмитриев:

Спасибо большое, Алексей Викторович. Несмотря на краткость мне, как совершенно далекому от всего этого человеку, показалось, что в том, что Вы сказали, есть что-то очень - для меня, по крайней мере, и, видимо, для всех тех, кто учился в университетах в советское время - что-то очень непривычное и одновременно очень интересное. Очень важное. Особенно когда я сужу с медиевистической колокольни и примеряю к Вашим вопросам то, что мы пытаемся понять, ставя, скажем, вопрос о том, функционировал приход, или как рождается протестантское движение и как оно функционирует на микроуровне, и как лидеры выделяются внутри той или иной протестантской группы и потом, действительно, на формальной основе, долгие годы удерживают влияние на принятие важнейших решений. Я думаю, что если бы мы приложили такие методы, которые Алексей Викторович сейчас нам продемонстрировал, к тому, как на самом деле функционируют или партия эсеров, или партия большевиков, или Центральная Рада, или среда Скоропадского, - то мы, наверное, намного больше бы понимали в самом механизме социальных и политических преобразований… Моя краткая реплика одновременно открывает и дискуссию, в которой мы одновременно аккумулируем и вопросы к двум последним докладчикам и соображения по всей проблематике, которая у нас сегодня была поставлена в повестке дня.

Я только лишний раз выражу суждение относительно того, как мы задумываем и проводим наши встречи… Эти встречи задуманы как раз как дискуссионные встречи, на которых мы хотим ответить на ряд острых дискуссионных вопросов. Это редко удается вполне, но именно к этому мы дело всегда ведём. Поэтому, конечно, хотелось бы, чтобы в дискуссии мы имели в виду именно те вопросы, которые поставлены, и то, как именно они поставлены. Александр Владленович, поскольку он должен убегать на какое-то другое важное конференционное мероприятие, просил дать ему слово первому….


А.В. Шубин:

Собственно через полчаса начнется конференция по проблемам перестройки, где я записан вторым докладчикам. Поэтому я должен совершенно срочно уходить. И я думаю, что мои друзья и коллеги меня извинят, что не задам ни одного вопроса, поскольку мы достаточно плотно с ними общаемся. Я бы хотел высказать некоторое общее впечатление о нашем мероприятии и, может быть, несколько штрихов добавить напоследок.

Знаете, я, честно говоря, очень доволен сегодняшней встречей, потому что, наверное, со времен перестройки я не помню в академической среде конструктивного обсуждения между людьми такого широкого идеологического спектра. Язык науки позволяет им, как мне кажется, выстраивать коммуникацию вполне конструктивно. Даже если звучат вещи, которые в другом месте воспринимались бы как шокирующие.

Раз уж в ходе доклада Юрий Александрович наступил на мою любимую мозоль определения революции, я бы хотел высказать тоже несколько соображений по этому поводу.

В 1993-1994 годах в Институте российской истории шли дискуссии на эту тему. Столкнулись две концепции. Первая – революция как процесс. Я ее тогда отстаивал, но здесь, видимо, лавры должны принадлежать Теодору Шанину, который в русскоязычной историографии опубликовал на эту тему монографическое исследование. Здесь понятны аналоги с Великой французской революцией… Виктор Миллер тогда, ныне, к сожалению, покойный, отстаивал концепцию, в соответствии с которой революция - это акт обрушения власти. И главное, что он к языковой среде был ближе, потому что есть событие «Февральская революция». Сейчас мы составляем словник Российской исторической энциклопедии. И там нельзя обойти понятия «Февральская революция» и «Октябрьская революция». А если Вы исходите из понятия Российской революции длинной в 1917-1922 гг., то тогда что такое Февральская и Октябрьская революции. Мы долго с ним спорили, но, в конце концов, поскольку он скончался, я решил, что настало время некоего терминологического компромисса. Каждая сторона может естественно придерживаться своего приоритета, но мы должны заявить, что есть просто два понятия, называемые одним словом – это революция, как процесс, и революция как акт. Февральская революция - это революция как акт, она достаточно короткая. Мы можем говорить о февральском этапе большой революции. Октябрьская революция - это революция как акт, этап российской революции от Октябрьского переворота (то есть события, происходящие в Петрограде в определенный хронологически узкий отрезок) до утверждения власти большевиков в центральной России (включая сюда такие события, как «Мятеж Керенского и Краснова», переговоры с ВИКЖелем, «Триумфальное шествие»). Это - начало фундаментальных и великих, я совершенно согласен, преобразований. Но есть и более длительный Советский этап большой революции, который, на мой взгляд, заканчивается с началом Гражданской войны, и именно с этого момента начинается перелом к нисходящему периоду. В 1918 г. начинается отказ от одного за другим важнейших требований, обещаний, завоеваний революции. Хотя признаки этого, конечно, были и раньше.

В связи с этим я не могу никак согласиться с точкой зрения, что есть у революции начало, нет у революции конца. Есть совсем экзотическая точка зрения, что революция кончилась в 1991 году. Есть более умеренные – 1930-е годы, и так далее. Для меня Советский Союз - это постоянно меняющаяся реальность. А революция не есть процесс перемен как таковой. Тогда все было бы революцией. Революция – это период качественного выбора пути дальнейшего развития, социально-классовая конфронтация, ломающая существующую легитимность. Революция - это не локомотив истории, революция это таран истории. Накопились противоречия, через стену не можем продвинуться, значит, ее нужно ломать. Последствия могут быть ужасными для экономики, но не ломать нельзя, потому что элита не в состоянии демонтировать.

Есть революционные циклы, есть более узкое явление «революции как процесс» со своими восходящими и нисходящими периодами, более дробными этапами, среди которых и «революции как акт». Я выступаю за методологическое разделение разных понятий и явлений, за терминологическую четкость. Если человек называет революцией процесс, начавшийся в 1917 году, или в октябре 1917 года, и закончившийся с концом Большого террора, я понимаю, что человек имеет ввиду. Он, на мой взгляд, неудачно это обозначает. В 1925 году не происходило революции. С этой точки зрения все было тихо-спокойно. Речь должна идти о коммунистической модернизации, о становлении коммунистического режима – в зависимости от контекста. Но и потом, после 30-х гг. СССР не замер в монолитной недвижимости, происходили колоссальные перемены. И это не распад системы. Хрущевская оттепель - это не распад системы, а трансформация. Советское общество к концу Хрущева было крепче, чем к началу. А уж к середине Брежнева оно было еще крепче. А распад пошел, на мой взгляд, позднее, его причины и необратимость – тема отдельной дискуссии.

Другой вопрос – на чем можно построить государственный проект, можно ли на социальных проблемах или нет. Можно и на том построить, и на другом построить. По итогам нашей дискуссии я все-таки склоняюсь к мысли, что на национальной идее, на этнической основе в условиях современного, индустриального общества можно построить только очень короткий проект. Потому что этничность - это разворот к корням, это вообще разворот не к движению из пункта А в пункт Б, а скорее возвращение на ту дорогу, по которой идет это движение. Поэтому этот проект вообще в принципе консервативный, в своей основе, в своем содержании. Он является революционным только в той степени, в какой произошло отклонение от пути, который удобен народной культуре. Скажем, украинскому народу не дают развивать свою культуру, и он говорит – у меня революционный проект, я хочу шаг в сторону сделать, и потом идти вместе со всеми вперед. То есть это шаг в сторону, к более здоровому, органичному руслу. Это не против и не за «прогресса», но если вы выбрали национальное пространство, вам все равно нужен именно социальный проект для развития в нем. Это как параллели и меридианы. Что касается собственно проектов прогрессистских, они, конечно, социальные, такие как либерализм, коммунизм и социализм. Они редко приводят к провозглашенным целям, но именно они дают импульс к развитию.

А коммунистический проект в себе еще сочетал две противоположности, которые как раз в период Брестского мира категорически разошлись, в этом была их трагедия, именно момент Брестского мира очень остро осознанная. Есть антиимпериалистический проект - сначала разрушить, и есть конструктивный проект – построить социалистическое общество. А когда выяснилось, что нужно выбирать или – или, тут возникла настоящая трагедия, настоящий конфликт, который и представляет Брестская драма, и без понимания этих двух сторон коммунистического проекта вообще ничего в Брестском конфликте нельзя понять, на мой взгляд. И вся дальнейшая советская история – это конфликт и синтез традиции данной культуры (культур), которая играет консервативную и в то же время очень положительную стабилизирующую роль, и стратегического проекта социализма, который является мотором развития – иногда очень болезненного.

Суммирую. Я думаю, что это не последняя встреча, тем более что мы все практически уже знакомы. Я очень рад, что круг этот расширяется и персонально, и идеологически.


М.В. Дмитриев:

Спасибо большое. Ярослав Викторович Леонтьев идет на то же мероприятие. Он попросил полторы минуты.


Я.В. Леонтьев:

Во-первых, я хотел бы поблагодарить организаторов за возможность выступить на этом круглом столе. Мне было крайне интересно встретиться с украинскими коллегами. Я, к сожалению, не могу найти в современной украинской историографии специалистов, которые изучают те направления, которые интересуют меня лично. Речь идет о боротьбистах. Если Вы подскажете, я буду Вам признателен. Это маленькая ремарка. Помимо МГУ я еще представляю публикаторский центр РГСПИ, бывшего центрального партархива. В частности, я ответствен там за публикацию архива левых эсеров. Предстоит еще колоссальная работа и в публикаторском плане, и в плане работы над комментариями. У меня есть замысел издания мемуаров Каховской, которые удалось собрать.

Мне хотелось бы воспользоваться отведенными мне тридцатью секундами, чтобы рассказать об источниковедческом аспекте, который, может быть, не так отчетливо звучал. Может быть, нужно провести отдельную встречу по источникам и археографическим возможностям, которые, безусловно, остаются все еще безграничными. Моя работа, как в московских, так и в киевских архивах показывает, что огромный пласт материалов все еще не введен в научный оборот. Например, я имею в виду такой огромный колоссальный пласт источников, как архивно-следственные дела. Мне удавалось не раз работать и в Центральном архиве ФСБ, и у Лозинского с материалами, которые передало СБУ. Скажем, многие мои познания об украинских левых эсерах, в частности, тоже почерпнуты из архивно-следственных дел. Я думаю, что здесь мы тоже могли бы наладить плодотворный обмен информацией. Буду рад всякому позитивному сотрудничеству.


М.В. Дмитриев:

Спасибо, Ярослав Викторович. Андрей Ларин тоже просил четыре минуты, потому что ему тоже надо потом куда-то бежать.


А.Ларин:

Вы знаете, я с большим интересом послушал выступления. С Александром Владленовичем я согласен, так и с предыдущим оратором. Хочу процитировать фразу украинского философа Григория Сковороды – «Весь мир ловил меня, но не поймал».

Я думаю, что это тема, связанная с революционными коллизиями, опирается в достаточно глубокое прошлое. Мы не можем понять происхождение многих проблемных революционных событий без точного историографического, историософского и социологического анализа. Честно говоря, я не согласен с концепцией Шубина по поводу Шанина. Потому что Шанин не описывал, он скорее социолог, который регистрирует эти социальные процессы.

Мы уже не можем достаточно четко определить, что такое революция. То ли это радикальная эскапада, то ли это эксперимент, более часто в СМИ звучит термин инволюция или эволюция. История дворцовых переворотов и покушений достаточно тривиальна для истории смен формаций. А убийство Линкольна? То же революция?

Речь идет о том, что история протестных радикальных движений достаточно сложная вещь. Идея заключается в том, что мир сильно меняется и поэтому все идеологические пертурбации, события, исторические фрагменты приобретают новый смысл. И заканчивая, хочу сказать о том, что та парадигма, которая уже отмечалась, связана с очень серьезными процессами. В первую очередь, межэтническими, мультикультурными, проблемами сохранения идентичности. Это одна из насущных проблем, потому что без идентичности нет государства, социума, территории, языка.

Поэтому я, честно говоря, даже не предполагаю, как и каким образом векторы интеграции могут идти в позитивном ключе. Потому что, в общем-то, в преддверии серьезных социальных, легитимных и мультиполярных изменений мы не можем нащупать этот тренд. И никто пока не может его нащупать…


Ю.А. Щетинов.

Спасибо за такую возможность, которую мне предоставили – участвовать в работе конференции. Мне очень понравилось, я услышал много интересных докладов. Что бы я хотел порекомендовать на будущее? Все-таки нельзя забывать – приближается эпохальное событие: столетие революции. Может быть, следует организовать несколько конференций и круглых столов, которые были бы посвящены вопросам методологии изучения революционных событий. Я считаю, что это очень важно.


В.Ф. Солдатенко:

Я хочу отреагировать на реплику Александра Владленовича, когда он сказал, что С.Кара-Мурза - это за пределами научности, поэтому Вы на него реагируете. А я должен сказать, что то, о чем говорил Александр Владленович, это повторение тезиса, на котором построена вся книжка, Маркс против русской революции. Концептуально абсолютно то же самое: уход к национальному означает уход с дороги, в сторону от общественного прогресса, излишняя трата времени, когда надо двигаться вперед. Я прошу прощения за примитивизацию постановки вопроса, но как бы посмотрела Русь, Москва, на то, чтобы «не делать в сторону шага», когда пребывала под монголо-татарским игом и шла бы вперед к социальному прогрессу, не обращая внимания на задачу национального освобождения. Согласился бы кто-нибудь с такой постановкой вопроса? Никогда бы в жизни. Я прошу, чтобы меня не принимали за морализатора, но мне кажется, что очень важно, чтобы мы договаривались не только о понятиях, но и систему координат изобретали научную, когда мы хотим друг с другом говорить на равных. Если есть Украина и Россия, то между ними может быть много вариантов отношений. И совсем не обязательно Украина должна оставаться составной частью России, Россия идет по ступеням прогресса, а Украина должна в ней обязательно быть, следовать ее руслу.

Виктор Леонтьевич сказал: «украинский коммунизм это звучит забавно». Этак, по-барски похлопал нас по плечу: «забавно»: зачем изобретать такое? Я помню дискуссию 1970-х годов в нашей литературе, когда критиковали тогдашних ленинградцев за книжку «Зарождение марксизма в России». Ну, говорили, ошиблись люди, они про марксизм пишут. Вот зарождение коммунизма в России - это правильно. В России можно, чтобы зарождался коммунизм. Н.Бердяев пишет «Истоки и смысл русского коммунизма» – это нормально. А «украинский коммунизм» - это уже звучит забавно.

Тут коренится довольно серьезная, по-моему, ошибка, когда мыслим и пытаемся действовать и оценивать те или иные действия в разных системах координат. Владислав Федорович вспоминал дискуссию 1922 года, сталинский проект «автономизации». И.Сталин писал В.Ленину, когда отстаивал свой проект, что, «к сожалению, за годы революции мы воспитали целую когорту социал-независимцев, которые игру в независимость воспринимают за реальность. Похоже до сих пор мы в этой сфере продолжаем играть. Не всерьез воспринимаем, а кому-то позволяем, а кому-то не позволяем. Я прошу прощения за личностный пример, но в 2006 году выпустил свою книжку «В поисках социальной и национальной гармонии. Эскизы к истории украинского коммунизма». На нее обратили внимание китайские ученые, пригласили меня к себе на конференцию. Их заинтересовал один из хронологически первых феноменов национального коммунизма - украинский коммунизм, методология его исследования, историческая оценка. Наверное такое серьезное внимание к этому вопросу связано с тем, что они ищут теоретические обоснования концепции «социализма с китайской спецификой» и не пренебрегают опытом других стран, поучительными уроками. Подобное серьезное отношение оправдано, вызывает уважение. Среди других моментов нынешние успехи в развитии Китая может быть связаны и с пристальным вниманием к тому, что порой выглядит «забавно», воспринимается только очередной игрой.

Довольно серьезный вопрос поставила Ирина Васильевна. «Не пытался ли Ленин дестабилизировать ситуацию в украинском руководстве, украинском правительстве?» Известный конфликт между Г.Пятаковым и Ф.Сергеевым (Артемом). Нет, ничего подобного не было. В украинском руководстве, начиная с 1918 года, по существу с конца 1917 года, сложилось два главных течения – «левые» и правые. Дискуссия между ними наполняла политическую жизнь в образовывавшейся Компартии Украины. На первом съезде КП(б)У (июль 1918 года) по существу побеждали левые по всем коренным вопросам, кроме одного – каким будет статус партии. Решили – КП(б)У действует на правах областной партийной организации, как составная часть РКП(б), но ни в коем случае не самостоятельная. На втором съезде партии (октябрь 1918 года) победили и к власти пришли правые. Они получили большинство в ЦК. Но тут 13 ноября 1918 года создается Директория, а 20-го ноября Временное рабоче-крестьянское правительство во главе с «левым» Г.Пятаковым. Возникла ситуация: ЦК – преимущественно правое, Временное рабоче-крестьянское правительство – преимущественно «левое». Между ними начинает вызревать напряжение. Есть очень интересные воспоминания Владимира Затонского, опубликованные в «Летописи революции». Они называются «Спомини про Українську революцію», то есть - воспоминания об Украинской революции, где он пишет, что В.Ленин очень внимательно следил за процессами в КП(б)У, правительстве и очень чутко реагировал на них. Когда начинали побеждать правые, он поддерживал «левых», когда «левые», он поддерживал правых и постоянно пытался поддерживать «баланс». Но этот баланс дошел до того, что на 10 января 1919 года в правительстве начали голосовать и ни одного решения не могли принять: голоса разбивались пополам. Тогда Г.Пятаков и Ф.Сергеев (Артем), который был одним из лидеров правых, послали телеграммы одинакового содержания В.Ленину – у нас правительственный кризис, просим прислать авторитетного товарища, считаем, что таким может быть товарищ Х.Раковский. В.Ленин выдержал паузу. Г.Пятаков послал еще одну телеграмму, и только 23-го января В.Ленин послал Х.Раковского на Украину, считая, что действительно, иного выхода нет. Почему я говорю об этом? Потому что много спекуляций вокруг этого решения. Сегодня прозвучало, что Ленин взял и послал Х.Раковского, который вообще к Украине никакого отношения не имел, хотя и был довольно крупной фигурой в международном социал-демократическом движении.


В.Ф. Верстюк:

Я очень рад, что мы потратили две бессонные ночи, во всяком случае, в поезде, туда и обратно. Спасибо Вам, что Вы это организовали, это стоило сделать. Какие впечатления - во-первых, нужно больше читать друг о друге. Потому что мы говорим априори, одни одно не знают, другие второе не очень хорошо понимают. Я это и о себе скажу – мы перестали, в общем-то, в Украине заниматься русской революцией. То, что я говорил, что парадигма украинской революции оказалась самодостаточной - это правда, но вместе с тем, это не исключает то, что нужно более глубоко заниматься русской революцией и хотя бы знать, что пишут русские исследователи. К сожалению, литература не доходит, а наши встречи не носят регулярный характер. Наш круглый стол - это очень важный звонок для того, чтобы сделать наши встречи более или менее упорядоченными и организованными. Думаю, тогда многие вопросы снимутся.

Мы не сможем понимать себя без общей методологии и определенных договоренностей. Нам надо договориться о системе координат. Нам надо придти к какому-то определению революции и не дискутировать, потому что у каждого, даже в этом круге, это определение свое. Сегодня говорили о политических контурах, о политических аспектах, о национально-государственном строительстве. За пределами нашего диалога и разговора осталось огромное количество тем, которыми занимаются сегодня украинские историки. Например, антропология революции. Это сейчас довольно популярная среди молодежи тема: реакция населения на смену власти. Эти вещи надо изучать, в том числе в сравнительном плане: например, Владивосток и Одесса - два портовых города. Или Мурманск и Одесса: там интервенция, военное иностранное присутствие было там и там. Довольно много проблем осталось неозвученных, но о них пишут в российской и в украинской историографиях. Но в один день объять необъятное, конечно, невозможно.

Мне кажется, что когда говорим о революции, все-таки надо говорить о развале государственной и общественной системе и об образовании новой системы. Мы традиционно будем возвращаться к советской историографии, хотя использование таких терминов как «Февральская» и «Октябрьская революция» ничего нового уже не дают. Понятно, это термины, которые являются фасадом нашей исторической памяти, от них трудно отказаться, но, тем не менее, они часто мешают развиваться научной мысли. Может быть, эту терминологию следует отставить в сторону. Наверное, вы уже поняли, что нарративы украинской революции на 90 % отличаются от нарративов русской революции, российской революции.

В отношении спора о том, что проекты – не проекты. Мне кажется, проекты в том отношении были не до конца зрелыми, не до конца сформулированными. Мы говорим о революции, как о чем-то продуманном, логичном, имеющим причинно-следственные связи. Этот взгляд нам тоже достался от советской историографии. Тем не менее, реальная жизнь была совершенно иной, не соотносилась с историографическ4ими схемами. Масса людей вообще жила вне политической жизни. Для многих людей надо было лишь выжить. И не только в момент переворотов, смены власти, но и продолжительные годы – 1917 - 1922 гг., которые были необычайно драматические.

Мне кажется, что национальный проект был более или менее продуманный. Он уже был озвучен, если не в марте, так, скажем, в начале апреля 1917 года. А вот российские проекты, наверное, были разные, но, тем не менее, до конца не озвученные. Временное правительство все вопросы откладывало до Учредительного собрания, поэтому жизнь шла своим чередом, предлагала бесконечные большие и малые альтернативы. Мне кажется, что большевики выиграли потому, что оказались в конце концов государственниками. Они поняли, что нажимать на социальную энергию масс, эксплуатировать социальные лозунги можно было лишь до середины 1918 года. А потом они начали строить кое-какое государство. И в этом был их приоритет.

Все это огромное количество вопросов, о которых приятно говорить. Давайте встречаться чаще и, может быть, делать темы более узкими.


Из зала:

Можно, очень коротко. Известно, что Бакунин очень высоко ценил достижения Маркса и марксистов, их интеллектуальные и теоретические достижения. При этом он считал главным методологическим пороком марксизма доктринерство. Этот упрек у него встречается часто. Так вот то же самое относится к разным марксистским и немарксистским проектам во время революции. Да, были национальные проекты, или националистические или более или менее националистические проекты и не только в Украине. Да, был марксистский проект - он тоже существовал в нескольких версиях. Факт заключается в том, что как раз те миллионы людей, которых революция, конечно, вовлекла в сферу политики, в том числе, и через стратегии выживания, - политика для миллионов стала реальной единственно возможной стратегией выживания в конкретных условиях, - так вот, эти миллионы ответили равнодушием или враждебностью на большинство из этих проектов. Или даже в тех случаях, когда они реагировали на эти проекты с симпатией, эта симпатия испарялась очень быстро. И факт заключался в том, что собственно революционный период ограничивался тем, что Александр Владленович назвал восходящим этапом революции, когда успехом пользовались только те, кто отказывался от доктринерства, от четких методологических и доктринальных границ и рамок и делал ставку на социальное творчество. Главным организационным итогом революции были Советы. И в этом смысле я хотел бы сказать по поводу национальной составляющей украинской или русской революции. Дело ведь не в национальном тщеславии, не в том, чтобы приватизировать в пользу того или иного народа или того или иного государства бренд или опыт революции. Дело в том, чтобы понять насколько общими причинами, социальными и национальными, были вызваны эти процессы по обе стороны условной границы и насколько эти процессы могли бы существовать автономно друг от друга. Могла бы революция в Украине произойти без февраля и октября 1917 года? И если не могла, то давайте ее назовем не российской, давайте выдумаем какой-нибудь другой термин. Так же как вся историография европоцентрична, так и советская и постсоветская историография во многом русскоцентрична. И это проблема, от которой нужно уходить. Но не за счет зеркальных прыжков и переворотов, это же не игра в куклы. Давайте попробуем найти концептуальные матрицы.


Р.Я. Пирог:

Я представляю результаты исследования одного из этапов истории украинской революции, который по сравнению с периодом Центральной Радой можно отнести к консервативному направлению. Но все-таки это ход революционных событий. Я не уверен, что знаю все работы, которые созданы в России по гетманату. Пытаюсь за ними следить, это можно сделать по Интернету, или, приехав в Москву и посетив магазины, что-то приобрести. Кроме работ начала 1990-х Владимира Федюка, статей Михайлова, который эпизодически об этом пишет. У него более известные работы, посвященные белому движению на юге России. Я хочу отметить одну важную позицию – авторы этих работ отошли от тех старых, заложенных еще деникинской традицией, оценок гетманата Скоропадского как самостийнического, шовинистического режима. Это, конечно, было большое преувеличение, и, слава Богу, эта традиция на сегодняшних исследователей не распространяется. Но с другой стороны, появилось стремление изображать гетманат как одно из звеньев цепи антибольшевистского движения в России. Наряду с Красновым, Деникиным и другими. Но только к этому сводить, по-видимому, нельзя. Мне хотелось бы полемизировать с теми российскими коллегами, которые занимаются этой темой предметно. Конечно же, я не могу делать упрек, что Вы недостатачно занимаетесь гетманатом. Это прежде всего дело украинских ученых. 


Из зала:

Есть книга Федюшина…


Р.Я. Пирог:

Нет, Олег Федышин - это украинский диаспорный исследователь, который в 1950-е годы, когда немецкий архив был вывезен в США, написал при содействии Лысяка-Рудницкого и других англоязычную книгу «Germany’s drive to the East and the Ukrainian Revolution”. Российские издатели эту книжку перевели под произвольным названием «Украинская революция», а автора переименовали на российский манер - Федюшин. 


А.Н. Окара:

Меня интересуют история идентичностей и глобальные универсальные проекты, а также политическая культура. В этом аспекте эпоха XVII–XX веков для Украины очень важна. Во-первых, в УНР, в государстве Скоропадского и в Директории очень четко проявляются, а лучше воплощаются, разные варианты украинской идентичности, которые в настоящий момент, так или иначе, воплощаются в «коллективном Ющенко», в «коллективном Януковиче», а также в поиске альтернативной третьей идентичности. Мы говорим, что одна идентичность строится вокруг, условно говоря, «малоукраинства» — вокруг российского фактора и на отрицании российских конструктов, т.е. вокруг представлений об Украине как об «антиРоссии» или как «не Россия».

И другой вариант — вариант «малороссийской» идентичности, где Украина рассматривается как самодостаточное образование, но периферийное по отношению к генератору каких-то исторических импульсов. А генератор этот находится в Москве, или Санкт-Петербурге. И, как показывает современность, все эти механизмы и конструкции так или иначе повторяются в настоящем. Многие украинские политологи и историки, по-моему, первым из них был Кость Бондаренко, проводили параллели между современными украинскими политиками и историческими деятелями 1918–1920 годов. Ющенко — это Петлюра, Винниченко, Грушевский и.т.д.

Это делать очень забавно, потому что действительно срабатывает матрица политической культуры. Когда Винниченко и Грушевский отказываются от армии, то это, конечно, очень напоминает 1993 год, когда Леонид Кравчук отказался от ядерного оружия. Это понимание в украинской политической культуре государства как субъекта социальной жизни и как субъекта истории так или иначе сохраняется и трансформируется на протяжении всей истории, начиная с древней киевской державы. Эти вещи также важны для развития российского самосознания на тему того, что «земля наша обширна, а порядка в ней нет».

В украинском случае — это апелляция к украинской политической культуре, которая имеет преемственность с Древней Русью Ярослава Мудрого. Что мне кажется очень важным, так это то, что во время Украинской революции и Гражданской войны можно увидеть технологию социальной самоорганизации и самовыживания. Недавно исполнилось 120 лет Нестору Махно, который действительно является культовым персонажем мирового масштаба, не просто историческим деятелем, а именно мифом, и Нестор Махно — в этом контексте весьма интересный пример самоорганизации украинского общества.

Что еще мне кажется важным по поводу Украинской революции — это то, что именно после Украинской революции сменился тип этнокультурного дискурса и этнокультурной матрицы. Иными словами, именно после Украинской революции 1917–1920 годов концепция триединого русского народа, состоящего из трех субэтносов окончательно стала неактуальной, а актуальной стала концепция трех этносов, для которой уже в 1920–1930-е годы была сконструирована идея и модель единого предка — так называемой древнерусской народности. И именно Революция является тем рубежом, после которого это новое понимание идентичности не просто стало доминирующим, но было закреплено и легализировано. Если до Революции, до 1917-1920 годов, шла дискуссия о том, что такое «русскость», кто такие русские, единый ли это народ, триединый, или это три разных народа, то после Революции концепт «единого русского народа» ушел в прошлое. Он, тем не менее, раскручивается заинтересованными политическими силами сейчас, но именно в качестве легального концепта после Революции он был всё-таки аннулирован.

Мне как человеку, который занимается не историей, а историей идеологии, интересны истоки и смыл. Речь идет о Туган-Барановском и о. Сергие Булгакове, который тогда еще был Сергеем Булгаковым, политэкономом, а не священником и богословом. Соответственно, что такое Революция и то, что за ней последовало, а именно советский строй, — что это было с сегодняшней точки зрения и с точки зрения вечности? Как я понимаю, с точки зрения социальной философии это можно рассматривать как проект альтернативной модернизации. То есть, альтернативной