Geum.ru

Книге, и оказалось что-ни­будь такое, что против моего ожидания может кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере ничего, сказанного со злым умыслом

Вид материалаЗакон
Подобный материал:
1   ...   45   46   47   48   49   50   51   52   53
ГЛАВА XXIII Общее понятие о книге аббата Дюбо «Установление французской монархии в Галлии»


Прежде чем закончить эту книгу, я считаю полезным под­вергнуть некоторому исследованию произведение аббата Дюбо, потому что мои понятия постоянно противоречат тем, которые он высказывает, так что если он нашел истину, то я ее не нашел.


Это произведение ввело многих в заблуждение, потому что написано с большим искусством, потому что в нем по­стоянно предполагается то, что следует доказать, потому что, чем менее оно представляет доказательств, тем более дает ве­роятностей, потому что бесчисленное множество предположе­ний выдается в нем за принципы и из них в виде заключения выводятся другие предположения. Читатель забывает о своих сомнениях и начинает верить. Л так как колоссальная эруди­ция автора выразилась не в его системе, а лишь в ряде по­дробностей, то ум отвлекается этими подробностями и не за­нимается более главным. К тому же такое множество иссле­дований не позволяет думать, чтобы ничего не было найдено. Продолжительность путешествия заставляет думать, что цель его, наконец, достигнута.


Но, присмотревшись внимательно, находишь перед собой невероятных размеров колосса на глиняных ногах, и именно потому он так безмерно велик, что у него глиняные ноги. Если бы система аббата Дюбо была построена на прочной основе, ему незачем было бы доказывать ее на протяжении трех скучных томов, он нашел бы все, что ему было нужно, в самом предмете, не вдаваясь в беспрестанные поиски того, что лежит от него очень далеко,— сам разум включил бы эту истину в цепь других истин. История и наши законы ска­зали бы ему: «Не берите на себя так много труда: мы будем свидетельствовать за вас».

ГЛАВА XXIV Продолжение той же темы. Размышление по поводу основы системы


Аббат Дюбо хочет устранить всякое представление о том, что франки вошли в Галлию как победители. По его мнению, наши короли, призванные народами, просто заняли место рим­ских императоров и получили их права.


Утверждение это неприменимо ни к тому времени, когда Хлодвиг, войдя в Галлию, грабил и захватывал ее города, ни к тому, когда он, разбив римского наместника Сиагрия, поко­рил страну, которой тот управлял, оно может, следовательно, относиться только к тому времени, когда Хлодвиг уже завла­дел с помощью оружия значительной частью Галлии, после чего народ с любовью избрал его и призвал к владычеству над остальной страной. Недостаточно, чтобы он был принят, необходимо, чтобы он был призван: аббату Дюбо необходимо доказать, что народы предпочли власть Хлодвига власти рим­лян или власти своих собственных законов. Между тем римляне в той части Галлии, которая еще не была покорена варварами, делились, по мнению аббата Дюбо, на две группы: одни пови­новались римским начальникам, другие же, принадлежавшие к арморийскому союзу, прогнали их, чтобы защищаться про­тив варварских народов собственными силами и управляться собственными законами. Доказывает ли аббат Дюбо, что рим­ляне, которые оставались еще подчиненными Риму, призвали Хлодвига? Нисколько. Доказывает ли он, что арморийская республика призвала Хлодвига или хотя бы заключила какой-либо договор с ним? И этого нет. Он не только ничего не мо­жет сказать нам о судьбе этой республики, но не может даже доказать ее существование, и хотя он прослеживает ее со вре­мени Гонория до завоеваний Хлодвига и с удивительным искусством относит к ней все события того времени, ее совсем не видно у древних авторов. И действительно, одно дело до­казать, опираясь на цитату из Зосима, что при Гонории армо­рийская страна и другие галльские провинции восстали и образовали нечто вроде республики, а другое — обнаружить, что, несмотря на неоднократно производившееся умиротворе­ние Галлии, арморийцы продолжали составлять отдельную республику, существовавшую до завоеваний Хлодвига. Между тем, чтобы установить свою систему, аббат Дюбо нуждался в очень сильных и очень точных доказательствах: когда мы видим, что завоеватель входит в государство и подчиняет себе значительную его часть благодаря своему могуществу и наси­лиям, что по прошествии некоторого времени вся страна ока­зывается в его руках и история не говорит, как это случи­лось, — есть сильное основание думать, что дело кончилось так же, как и началось.


Если это положение остается недоказанным, очевидно, что вся система аббата Дюбо разрушается до самого основания, и каждый раз, как он будет делать какой-либо вывод, исходя из положения, что Галлия не была покорена франками, но что франки были призваны римлянами, положение это можно бу­дет отвергнуть.


Аббат Дюбо хочет доказать свое основное положение ссыл­кой на римские звания, которые были присвоены Хлодвигу, он утверждает, будто Хлодвиг наследовал своему отцу Хильд е­рику в должности начальника войск. Но эта должность составляет его собственное изобретение. Письмо св. Ремигия к Хлодвигу, на которое ссылается автор, содержит в себе лишь поздравление короля со вступлением его на престол. Когда цель документа известна, зачем приписывать ему другую, ко­торой он не имеет?


К концу своего правления Хлодвиг получил от императора Анастасия звание консула. Но какие права приобретал он этим званием, которое давалось всего на один год? Есть основание думать, говорит аббат Дюбо, что император Анастасий в том же дипломе сделал Хлодвига проконсулом. А я скажу, что есть основание думать, что он этого не сделал. По отношению к ни на чем не основанному положению авторитет отрицаю­щего равносилен авторитету утверждающего. Кроме того, у меня есть и основание для отрицания: Григорий Турский, который говорит о консульстве, ничего не сообщает о прокон­сульстве, если бы предположение аббата Дюбо было справед­ливо, Хлодвиг не мог бы занимать эту должность более шести месяцев, так как он умер полтора года спустя после того, как был назначен консулом, а проконсульская должность не была наследственным званием. Наконец, когда Хлодвиг был назна­чен консулом и, если угодно, проконсулом, он был уже власте­лином монархии и все его права были прочно установлены.


Другое доказательство, приводимое аббатом Дюбо, — это осуществленная императором Юстинианом передача всех им­перских прав на Галлию детям и внукам Хлодвига. Я мог бы многое сказать по поводу этой передачи. О значении, которое придавали ей франкские короли, можно судить на основании того, как они исполнили ее условия. К тому же они были гос­подами Галлии, ее признанными государями. Юстиниан не владел в ней ни пядью земли. Западная империя была уже давно уничтожена, а восточный император не имел на Гал­лию никаких прав, кроме прав представителя западного импе­ратора, это были права на права. Монархия франков была уже основана, новые порядки уже вступили в силу, взаимные отношения лиц и населявших монархию народов были приве­дены к соглашению, каждому народу были даны свои законы, получившие даже письменную редакцию. Какое значение могла иметь эта посторонняя уступка прав уже установивше­муся учреждению?


Для чего понадобились аббату Дюбо разглагольствования всех этих епископов, которые среди беспорядка и смятения, среди полного разрушения государства и опустошений завое­вания стараются льстить победителю? Что доказывает лесть, кроме слабости того, кто вынужден льстить? О чем свидетель­ствуют красноречие и поэзия, кроме умения применять эти искусства?


Кого не удивит Григорий Турский, когда после рассказа об убийствах, совершенных Хлодвигом, он говорит, что бог тем не менее ежедневно поражал его врагов, потому что он ходил по путям божьим? Кто сомневается в том, что духовенство было очень радо обращению Хлодвига и что оно извлекло из этого большие выгоды? Но кто может, с другой стороны, со­мневаться и в том, что народы подверглись всем бедствиям завоевания и что римское правительство уступило место пра­вительству германцев? Франки не хотели, да и не могли все изменить, вообще говоря, редко кто из завоевателей был одер­жим этой манией. Но для того, чтобы все выводы аббата Дюбо были верны, необходимо, чтобы франки не только ничего не изменили у римлян, но еще и изменились сами.


Следуя методу аббата Дюбо, я мог бы доказать, что греки вовсе не покорили Персии. Сначала я стал бы говорить о до­говорах, которые некоторые из их городов заключили с пер­сами, я сказал бы о греках, которые были на жалованье у персов, подобно тому как франки были на жалованье у рим­лян, что если Александр вошел в страну персов, если он оса­дил, взял и разрушил город Тир, то это было частное дело, подобно победе над Сиагрием. Взгляните, как еврейский пер­восвященник выходит к нему навстречу, прислушайтесь к ора­кулу Юпитера Аммона, вспомните, что было предсказано о нем в Гордии, посмотрите, как все города выбегают, так сказать, к нему навстречу, как являются к нему толпою сатрапы и знать. Он одевается по-персидски, это — консуль­ское одеяние Хлодвига. Разве Дарий не предлагал ему поло­вину своего государства? Разве Дарий не был убит как ти­ран? Не оплакивают ли мать и жена Дария смерть Але­ксандра? Разве Квинт Курций, Арриан и Плутарх были совре­менниками Александра? Не 'Наградило ли нас книгопечатание познаниями, которых не доставало этим авторам? Такова история Установления французской монархии в Галлии.

ГЛАВА XXV О французском дворянстве


Аббат Дюбо утверждает, что в первое время существова­ния нашей монархии у франков было только одно сословие граждан. Это утверждение одинаково оскорбительно и для на­ших знатнейших родов, и для трех великих династий, после­довательно одна за другой царствовавших над нами. Итак, начало их величия не теряется во мраке времен? Итак, исто­рия может осветить столетия, в продолжение которых они принадлежали к простым родам? Итак, Хильперик, Пипин и


Гуго Капет могли быть дворянами только в том случае, если они происходили от римлян и саксов, т. е. от народов порабо­щенных?


Аббат Дюбо основывает свое мнение на салических законах. Из этих законов, говорит он, ясно, что у франков вовсе не было двух сословий граждан. Они назначали композиции в двести солидов за смерть всякого франка без различия, но между римлянами различали королевского сотрапезника, рим­лянина-собственника и податного римлянина: за первого на­значалась композиция в триста солидов, за второго — в сто, за третьего — только в сорок пять солидов. А так как в раз­мерах композиций состоял главный признак различия сосло­вий, то аббат Дюбо и заключил, что у франков было только одно сословие граждан, а у римлян — три.


Удивительно, как эта самая ошибка аббата Дюбо не открыла ему его заблуждения. В самом деле, было бы очень странно, если бы сословие благородных у римлян, жившее под владычеством франков, получало более высокую компози­цию и пользовалось большим значением, чем славнейшие из франков и величайшие из их предводителей.


Можно ли поверить, чтобы народ-победитель проявлял так мало уважения к самому себе и так много — к народу, им побежденному? Кроме того, аббат Дюбо ссылается на законы других варваров, доказывающие, что у них имелись различные сословия граждан. Было бы очень странно, если бы франки составляли исключение из этого общего правила. Уж это одно должно было навести его на мысль, что он неверно понял или неверно применил тексты салического закона, что в действи­тельности и было.


Из этого закона мы узнаем, что композиция за смерть антрустиона, т. е. верного или вассала короля, составляла шестьсот солидов, а за римлянина, сотрапезника короля, — только триста солидов. Там же находим, что композиция за смерть простого франка составляла двести солидов, а за про­стого римлянина — только сто. Кроме того, за податного рим­лянина, нечто вроде крепостного или вольноотпущенного, упла­чивалась композиция в сорок пять солидов, но я не буду гово­рить о ней, как и о композиции за франка-крепостного или вольноотпущенного, так как здесь нет речи об этом третьем разряде.


Что же делает аббат Дюбо? Он умалчивает о высшем общественном сословии у франков, т. е. о статье закона, отно­сящейся к антрустионам, и затем, сравнивая простого франка, за смерть которого полагалась композиция в двести солидов, с римлянами так называемых им трех сословий, за которых платились композиции различных размеров, он делает заключение, что у франков было только одно сословие граждан, а у римлян — три.


Если у франков был только один класс граждан, то, каза­лось бы, и у бургундов не должно было быть иначе, так как их королевство составило одну из главнейших частей нашей монархии, между тем в их кодексах существуют три компози­ции, одна для бургундов и римлян из сословия благородных, другая для бургундов и римлян среднего состояния и третья для людей низшего состояния из обоих народов. Аббат Дюбо совсем не упомянул об этом законе.


Нельзя не удивляться, когда видишь, как он уклоняется от наступающих на него со всех сторон противоречий. Заговорят ли о знати, сеньорах и дворянах, он отвечает, что то были частные, а не сословные различия, формы вежливости, а не юридические преимущества, что люди, о которых говорят, при­надлежали к совету короля, что это даже могли быть рим­ляне, но что во всяком случае у франков было только одно сословие граждан.


С другой стороны, если говорится где-нибудь о франке низшего сословия, то он утверждает, что это крепостной. Так он толкует и декрет Хильдеберта. Считаю нужным дать неко­торые пояснения по поводу этого декрета. Аббат Дюбо сделал его знаменитым, потому что воспользовался им с целью дока­зать два положения: во-первых, что все композиции, какие только мы находим в законах варваров, были лишь граждан­скими возмещениями, дополнительными к телесным наказа­ниям,— положение, ниспровергающее все наши древние па­мятники, во-вторых, что все свободные люди подлежали прямому и непосредственному суду короля, чему опять-таки противоречит бесчисленное множество сочинений и авторите­тов, которые знакомят нас с судебными порядками тех времен. В этом декрете, вынесенном в народном собрании, гово­рится, что если судья найдет заведомого вора, то, в случае если это будет франк (Francus), его следует отослать к ко­ролю, если же это будет лицо меньшего достоинства (debilior persona), то — тут же повесить. Аббат Дюбо слово Francus переводит — свободный человек, a debilior persona — крепост­ной. Оставим на время в стороне слово Francus и начнем с рассмотрения, как следует понимать слова debilior persona, в буквальном Переводе — более слабое лицо, Я утверждаю, что на каждом языке всякое сравнение необходимо предпола­гает три степени: высшую, среднюю и меньшую. Если бы здесь речь шла только о свободных людях и крепостных, то сказали бы крепостной, а не более слабый человек. Таким образом, debilior persona вовсе не означает здесь крепостного человека, но человека, ниже которого должен стоять крепостной. Если так, то Francus будет означать не свободною, а мо­гущественного человека. И слово Francus имеет здесь действи­тельно этот смысл, потому что среди франков всегда находи­лись люди, которые пользовались в государстве большим могуществом и с которыми судье или графу трудно было спра­виться. Объяснение это находится в согласии с большим чис­лом капитуляриев, в которых приводятся случаи, когда пре­ступников можно было отсылать на суд короля и когда этого нельзя было делать.


В жизнеописании Людовика Благочестивого, написанном Теганом, говорится, что епископы были главными виновни­ками унижения этого государя — в особенности те из них, ко­торые раньше были крепостными, и те, которые родились среди варваров. Теган обращается к Гебону, которого этот государь вывел из рабства и сделал реймским архиепископом, с такими словами: «Какую награду получил император за столько благодеяний! Он сделал тебя свободным, но не благо­родным, благородным он не мог тебя сделать, даровав тебе свободу».


Эта речь, столь ясно доказывающая существование двух разрядов граждан, нисколько не затрудняет аббата Дюбо. Он отвечает так: «Это вовсе не значит, что Людовик Благочести­вый не мог возвести Гебона в звание благородного. Гебон, как реймский архиепископ, принадлежал к высшему классу, стоявшему над благородными». Предоставляю читателю ре­шить, сказано ли это в приведенном месте, пусть он сам судит, идет ли здесь речь о первенствующем значении духовенства сравнительно с дворянством. «Это место доказывает только, — продолжает аббат Дюбо,— что свободнорожденные граждане назывались людьми благородными, согласно общепринятым обычаям благородный и свободнорожденный человек долгое время означали одно и то же». Как! Только потому, что в но­вейшие времена некоторые буржуа получили звание благо­родных, цитата из жизнеописания Людовика Благочестивого становится применимой к этим людям? «Может быть также,— добавляет он,— Гебон был рабом вовсе не у франков, а у сак­сов или у какого-либо другого германского народа, где граж­дане делились на несколько разрядов». Итак, по причине может быть аббата Дюбо следует считать, что у франков не было дворянства. Но он никогда еще не употреблял так некстати слово может быть. Мы сейчас видели, что Теган, говоря о епископах, которые противодействовали Людовику Благочестивому, различает тех, которые вышли из крепостных, »и тех, которые происходили от варваров. Гебон принадлежал к первым, а не к последним. К тому же я не понимаю, как можно говорить, что крепостной, как Гебон, мог быть саксом или германцем: крепостной не имеет семейства, а следова­тельно, и народности. Людовик Благочестивый отпустил Ге­бона на волю, а так как вольноотпущенники принимали закон своего господина, то и Гебон стал франком, а не саксом или германцем.


Я нападал, теперь же стану защищаться. Мне скажут: сословие антрустионов, конечно, составляло особый разряд граждан, отличный от простых свободных, но так как феоды сначала были временными, а затем пожизненными, то и не могло образоваться наследственного дворянства за невозмож­ностью присвоить прерогативы наследственному владению. Это самое возражение, несомненно, и внушило де Валуа мысль, что у франков был один разряд граждан,— мысль, которую заимствовал у него аббат Дюбо, чтобы затем иска­зить ее плохими доказательствами. Как бы то ни было, не аббат Дюбо мог сделать это возражение, иначе, признав су­ществование трех разрядов римского дворянства и звание королевского сотрапезника для первого из них, он не сказал бы, что звание это означало родовое дворянство более, чем означало его звание антрустиона. Но я должен дать прямой ответ. Антрустионы, или верные, были таковыми не потому, что имели феод, наоборот — им давали феод потому, что они были антрустионами, или верными. Следует вспомнить, что я говорил в первых главах этой книги: они еще не владели в то время постоянно одним и тем же феодом, как это было впо­следствии, но если они лишались одного феода, то взамен его им давали другой, так как феоды давались в зависимости от происхождения человека, так как они давались часто и в на­родных собраниях и, наконец, так как было столько же в инте­ресах дворян получать их, как в интересах короля их давать. Эти роды отличались своим званием верных и преимуществен­ным правом компенсации за феод. Я укажу в следующей книге, каким образом благодаря обстоятельствам того вре­мени свободные люди могли иногда пользоваться этим вели­ким преимуществом и, следовательно, вступать в сословие дворян. Этого не было во время Гонтрана и его племянника Хильдеберта, но это было при Карле Великом. Тем не менее, хотя со времен этого государя свободные люди не считались неспособными к владению феодом, отпущенные на волю кре­постные, как это, невидимому, следует из приведенной выше цитаты из Тегана, были совершенно лишены этого права. Аббат Дюбо, ссылающийся даже на Турцию с целью дать нам понятие о том, чем была древняя французская знать, быть мо­жет, заметит на это, что в Турции никогда не жаловались на предоставление почестей и дарование высоких званий людям низкого происхождения, как жаловались на это в царствование


Людовика Благочестивого и Карла Лысого. Но на это не жаловались в эпоху Карла Великого, потому что этот госу­дарь всегда отличал старые роды от новых, чего не делали Людовик Благочестивый и Карл Лысый.


Общество не должно забывать, что обязано аббату Дюбо многими превосходными сочинениями, и должно судить о нем по этим прекрасным его произведениям, а не по книге, о ко­торой мы здесь говорим. В ней аббат Дюбо допустил большие ошибки, потому что больше имел в виду графа де Буленвилье, чем разрабатываемый предмет. Из всей моей критики я вы­веду одно размышление: если этот великий человек заблуж­дался, то чего только не могу опасаться я?


КНИГА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ Теория феодального права франков в его отношении к изменениям, происходившим в их монархии

ГЛАВА I Изменения в должностях и феодах


Сначала графы посылались в округа только на один год. Но вскоре они стали покупать право продления своей долж­ности. Мы находим пример тому уже в царствование внуков Хлодвига. Некто Пеоний, граф в городе Оксерре, послал сына своего Муммола с деньгами к Гоитрану, чтобы получить раз­решение на дальнейшее пребывание в своей должности. Сын отдал эти деньги за себя и таким образом получил место отца, Короли уже тогда начинали торговать своими милостями.


Хотя по законам королевства феоды и подлежали возврату, их, однако, не давали и не отбирали назад по капризу или произволу. Предмет этот принадлежал обыкновенно к одному из главных вопросов, разрешаемых в народных собраниях. Само собой разумеется, что и в настоящем случае, как и в предыдущем, подкуп оказывал свое действие и что за деньги можно было продлить владение феодом, так же как и граф­ством.


Я покажу дальше, что кроме пожалований, делаемых го­сударями на время, были такие, которые делались навсегда. Однажды двор задумал отменить сделанные ранее пожалова­ния, это вызвало всеобщее недовольство, следствием которого был знаменитый в истории Франции переворот, начавшийся удивительным зрелищем казни Брунгильды.


Прежде всего кажется непонятным, каким образом эта ко­ролева, дочь, сестра, мать столь многих королей, знаменитая еще теперь созданиями, достойными римского эдила или про­консула, одаренная от природы удивительной способностью к большим делам, обладающая достоинствами, которые так долго пользовались уважением,— каким образом могла она вдруг подвергнуться столь продолжительным, постыдным и жестоким мучениям по распоряжению короля, не пользовав­шегося большим уважением у своего народа,— если только не предположить, что была какая-то особая причина нерасполо­жения к ней со стороны самого народа. Хлотарь упрекал ее в смерти десяти королей, но между ними двое были убиты по его приказанию, а из остальных некоторые пали жертвой судьбы или злобы другой королевы, и народ, который позво­лил Фредегонде спокойно умереть в ее постели и даже вос­противился ее наказанию за ужасные преступления, мог бы, казалось, остаться равнодушным к преступлениям Брунгильды. Посадив на верблюда, ее возили перед всем войском: оче­видно, войско было нерасположено к ней. Фредегар говорит, что Претории, любимец Брунгильды, отбирал имущество сеньоров и пополнял им казну, что он унижал дворянство и что никто не мог быть уверен в том, что он сохранит за собой свою должность. В войске был составлен против него заговор, и он был заколот кинжалом в собственной палатке. Брунгильда, мстя за его смерть или преследуя те же цели, стано­вилась с каждым днем все более и более ненавистна народу. Хлотарь хотел царствовать один, был исполнен самых мстительных чувств, он был уверен, что погибнет, если только дети Брунгильды одержат верх. Поэтому он вступил в заговор против самого себя. Вследствие ли своей неспособности или потому, что его принуждали к тому обстоятельства, он высту­пил обвинителем Брунгильды и проявил на этой королеве пример жестокости.


Душой заговора против Брунгильды был Варнахар. Он был назначен майордомом Бургундии и потребовал от Хлотаря обязательства, что тот сохранит за ним это место до самой его смерти. Таким образом, майордом вышел из положения, в котором находились французские сеньоры, и власть эта начала становиться независимой от власти королевской.


Более всего встревожило народ пагубное правление Брун­гильды. Пока законы сохраняли свою силу, никто не мог жа­ловаться на отнятие у него феода, ибо закон не давал их на­всегда, но когда раздачей феодов стали руководить алчность, происки и подкупы, то поднялись жалобы на несправедливое отнятие того, что часто было приобретено не лучшим спосо­бом. Быть может, не было бы возражений против отнятия феодов, если бы к тому побуждали мотивы общественного блага. Но дело в том, что ссылались на общественное благо, и в то же время не скрывался подкуп, предъявлялись права казны, чтобы затем расточать казенное имущество по произ­волу, пожалования перестали быть наградой за оказанные или ожидаемые услуги. Руководствуясь порочными побуждениями, Брунгильда хотела исправить злоупотребления прежней испор­ченности. Ее прихоти вовсе не были прихотями слабого ума. Левды и высшие чины были уверены, что она их погубит,— и потому погубили ее.


Без сомнения, мы располагаем далеко не всеми актами, обнародованными в то время, а сообщения хроник, состави­тели которых знали об истории своего времени не более того, что знают в настоящее время сельские жители о нашей, отли­чаются крайней скудостью. У нас, однако, есть постановление Хлотаря, обнародованное на соборе в Париже с целью исправ­ления злоупотреблений, из него видно,- что государь этот прекратил жалобы, вызвавшие переворот. С одной стороны, он подтверждает все пожалования, сделанные или подтверж­денные его предшественниками, а другой — постановляет, что­бы все отнятое у его лендов, или верных, было мм возвращено.


Это не было единственной уступкой короля на том со­боре. Он потребовал исправления всех нарушений привилегий духовенства и ограничил влияние двора на избрание еписко­пов. Он также изменил фискальные порядки, отменив все вновь введенные повинности и все дорожные пошлины, уста­новленные после смерти Гонтрапа, Сигиберта и Хильперика, словом, он отменял все, что было сделано за время регентства Фредегонды и Брунгильды: он запретил, чтобы его стада паслись в лесах частных лиц. Мы сейчас увидим, что его преобразования этим еще не ограничились и были распростра­нены на .гражданские дела.