Книге, и оказалось что-ни­будь такое, что против моего ожидания может кого-либо обидеть, то не найдется в ней по крайней мере ничего, сказанного со злым умыслом

Вид материала

Закон

Подобный материал:

• Перевод с английского: Михаил Шишкин wbmichael@strogino, 850.12kb.
• § Познание и сознание Так что же такое сознание, 569.97kb.
• В целости или хотя бы привести к лучшему виду то общение между умом и вещами, которому, 1193.18kb.
• Читатель, если ты открыл книгу, знай: по причинам, до сих пор непонятным, я начал писать, 539.26kb.
• Что такое диплом и зачем его пишут, 363.03kb.
• Не старайтесь рассмотреть "на просвет" дискету. Информация на ней записана таким мелким, 495.79kb.
• «Дурная привычка», 7838.46kb.
• Из всего написанного люблю я только то, что пишется кровью, 541.94kb.
• Лекция 10. Теоремы о производных, 81.36kb.
• Т. П. Возможно ли «объективистское» религиоведение?, 75.66kb.

ГЛАВА XI Другие причины упадка законов варваров, римского права и капитуляриев


Когда германские народы покорили Римскую империю, они познакомились с письменностью и в подражание римля­нам записали свои обычаи и составили из них своды. Несчаст­ные царствования после Карла Великого, нашествия норман­нов и междоусобные войны снова повергли победоносные народы в тот мрак, из которого они вышли. Они снова стали неграмотными, что в свою очередь привело во Франции и в Германии к забвению записанных законов 'варваров, рим­ского права и капитуляриев. Употребление письма лучше сохранилось в Италии, где господствовали папы и греческие императоры, находились цветущие города и велась почти вся торговля того времени. Соседство Италии было причиной, по­чему римское право лучше, чем в других местах, сохранилось в странах Галлии, подчиненных в прежнее время готам и бур­гундам, тем более что оно было в них территориальным зако­ном и составляло своего рода привилегию. По-видимому, неграмотность привела и в Испании к гибели законодатель­ства вестготов. Вследствие гибели стольких законодательств всюду образовались правовые обычаи.


Личные законы перестали существовать. Штрафы и то, что называли freda, стали определяться более обычаями, чем текстом законов. Таким образом, если при основании монар­хий был сделан переход от германских обычаев к писаным законам, то несколько столетий спустя снова вернулись от пи­саных законов к неписаным обычаям.


ГЛАВА XII О местных обычаях, переворот в законах варваров и римском праве


Из многих памятников видно, что местные обычаи суще­ствовали уже при королях первой и второй династии. В этих памятниках говорится о местном обычае, о древнем обыкно­вении, об обычае вообще, о законах и обычаях. Некоторые авторы полагали, что обычаями назывались законы варваров, а законом — римское право. Я докажу ошибочность этого мнения. Король Пипин издал повеление, чтобы везде, где не окажется соответствующего закона, следовали обычаю, но чтобы обычаю не оказывалось предпочтения перед законом. Но говорить, что римскому праву оказывалось предпочтение перед законами варваров, значит ниспровергать все древние памятники и в первую очередь самые эти законы варваров, которые постоянно говорят противоположное.


Законы варваров не только не были обычаями, но эти са­мые законы как личные ввели в употребление обычаи. Сали­ческий закон, например, был личным законом; но в странах, заселенных по преимуществу салическими франками, при всех своих свойствах чисто личного закона он становился законом территориальным по отношению к этим салическим франкам и оставался личным только для франков, живших в других местах. Если же там, где салический закон был законом тер­риториальным, оказалось бы много бургундов, аллеманов и даже римлян, которые имели бы часто спорные дела, то эти последние стали бы решаться по законам этих народов и большое количество решений, вынесенных согласно тем или иным из этих законов, должно было ввести в стране новые обычаи. Это отлично объясняет смысл постановления Пипина. Обычаи эти, естественно, могли быть усвоены самими местными франками в тех случаях, для которых не давали ре­шения салические законы; но из этого еще не следовало, чтобы новые обычаи могли взять верх над салическими зако­нами.


Таким образом, в каждой области существовал господ­ствующий закон вместе с вновь принятыми обычаями, кото­рые служили дополнением к господствующему закону, если только ему не противоречили.


Они могли даже дополнять закон, который не был терри­ториальным. Поясним это на том же примере. Если бы в та­ком месте, где салический закон имел значение территориаль­ного, был судим бургунд по бургундскому закону и в этом последнем не нашлось бы подходящего к случаю постановле­ния, то, несомненно, решение вынесено было бы на основа­нии местного юридического обычая.


Во время короля Пипина действующее обычное право имело менее силы, чем законы; по вскоре затем обычай уни­чтожил законы. А так как вновь появляющиеся постановления суть лекарства, указывающие на существование болезни, то можно думать, что уже во время Пипина начали предпочи­тать обычаи законам.


Сказанное служит объяснением тому, каким образом рим­ское право уже с первых времен начало делаться правом тер­риториальным, как то видно из пистского эдикта, и каким образом продолжал оставаться в употреблении совместно с ним и готский закон, как то подтверждается собранием в Труа, о котором я говорил выше.


Римский закон сделался общим личным законом, а гот­ский — частным личным законом; следовательно, римский за­кон был законом территориальным. Но каким образом про­изошло, что невежество повсеместно уничтожило личные законы варваров, тогда как римское право продолжало суще­ствовать как территориальный закон в вестготских и бургунд­ских провинциях? Я отвечу на это, что римский закон по­стигла приблизительно та же участь, что и другие личные законы; иначе мы и теперь еще имели бы кодекс Феодосия в тех провинциях, в которых римский закон был законом тер­риториальным, вместо действующих у них законов Юстиниана. В этих провинциях осталось почти лишь одно название обла­стей римского или писаного права да та любовь к нему, которую питают народы к своему закону, особенно когда смот­рят на него как на привилегию, да несколько постановлений римского права, сохранившихся в памяти людей. Но и этого было достаточно, чтобы компиляция Юстиниана при появ­лении своем была принята в провинциях, находившихся под властью готов и бургундов, как писаный закон, тогда как в исконных владениях франков ее приняли только как писа­ный разум.

ГЛАВА XIII Различие между законом салическим, или законом салических франков, и законом рипуарских франков и других варваров


Салический закон не допускал употребления отрицатель­ных доказательств, т. е. по салическому закону истец или обвинитель должен был представить доказательства своего иска или обвинения, а обвиняемый не мог ограничиться отри­цанием обвинения, что вполне согласно с законами народов почти всего света.


Закон рипуарских франков был проникнут совсем иным духом: он довольствовался отрицательными доказательствами, и ответчик или обвиняемый мог в большинстве случаев оправ­дать себя, присягнув вместе с определенным числом свидете­лей, что он не совершал того, в чем его обвиняют. Число свидетелей, которые должны были приносить клятву, соответ­ствовало важности дела и достигало иногда 72. Законы аллеманов, баварцев, тюрингенцев, фризов, саксов, лангобардов и бургундов были основаны на тех же началах.


Я сказал, что салический закон не допускал отрицатель­ных доказательств. Был, однако, один случай, когда он допу­скал их; по и в этом случае он не ограничивался ими, требуя также и положительных доказательств. Истец представлял к допросу своих свидетелей, чтобы обосновать свой иск; ответ­чик представлял своих в свое оправдание; а судья определял истинность тех и других показаний. Этот порядок ведения дела был совершенно отличен от порядка, принятого законами рипуаров и других варваров, по которым обвиняемый оправ­дывался тем, что клялся в своей невинности и приводил с со­бой своих родственников, которые клялись, что он сказал правду. Последние законы пригодны были только для народа, обладавшего простосердечием и некоторой прирожденной искренностью. Законодателю приходилось при этом принимать меры к предупреждению возможных злоупотреблений, как мы это сейчас увидим.

ГЛАВА XIV Другое различие


Салический закон вовсе не допускал доказательства посредством поединка; законы же рипуаров и почти всех варваров принимали его. Мне кажется, что закон о поединке был естественным последствием и поправкой закона, устано­вившего порядок отрицательных доказательств. Когда истец видел, что требование его хотят несправедливо обойти посред­ством присяги, что оставалось ему, воину, которого готови­лись обличить во лжи, как не искать удовлетворения за поне­сенную обиду и за принесение ложной присяги? Салический закон, вовсе не допускавший отрицательных доказательств, не нуждался в доказательстве посредством поединка и не при­нимал его. Но законы рипуаров и других варваров, допу­скавшие употребление отрицательных доказательств, должны были принять и доказательство поединком.


Я предлагаю прочитать два знаменитых распоряжения бургундского короля Гундобада по этому предмету; они за­трагивают самую суть дела. Выражаясь словами закона вар­варов, надо было вырвать присягу из рук человека, который хотел употребить ее во зло.


У лангобардов закон Ротаря допускал случаи, в которых человека, очистившего себя присягой, следовало освобождать от поединка. Обычай этот распространился; ниже мы увидим, какие бедствия он породил и как оказалось необходимым вер­нуться к старой судебной практике.

ГЛАВА XV Оговорка


Я не говорю, чтобы в изменениях, которым подверглись законы варваров, в распоряжениях, которые были к. ним при­соединены, и в собраниях капитуляриев нельзя было найти какого-нибудь текста, в котором доказательство поединком встречалось бы не как следствие отрицательного доказатель­ства. На протяжении многих веков особые обстоятельства могли побудить к изданию каких-либо частных законов в этом смысле; но я говорю об общем духе германских законов, об их природе и происхождении; я говорю о древних обычаях этих народов, на которые эти законы указывают и которые они утверждают. Здесь только об этом и идет речь.

ГЛАВА XVI О доказательстве кипятком, установленном салическим законом


Салический закон допускал доказательство кипятком; но так как испытание это было очень мучительно, то закон при­нял меру к его смягчению: он разрешал лицу, вызванному в суд для учинения доказательства кипятком, выкупить с со­гласия противной стороны свою руку. Обвинитель за извест­ную определенную законом сумму мог удовольствоваться присягой свидетелей, которые удостоверили бы, что обвиняе­мый не совершил возводимого на него преступления. Это был особый случай в салическом законе, допускавший отрица­тельное доказательство.


Доказательство кипятком имело, таким образом, договор­ный характер. Закон его терпел, но не предписывал. Он опре­делял известное вознаграждение в пользу обвинителя, если этот последний предоставлял обвиняемому возможность за­щищаться посредством отрицательного доказательства. Обви­нитель мог удовольствоваться клятвой обвиняемого, точно так же, как мог простить ему его вину или причиненную им обиду.


Закон допустил эту смягчающую меру, чтобы до вынесе­ния приговора стороны, одна — под страхом ужасного испы­тания, а другая — ввиду небольшого немедленного вознаграждения, прекратили свой спор и покончили распрю. Ясно, что после этого отрицательного доказательства другого уже не требовалось, так что обычай поединка не мог быть следствием этого особого постановления салического закона.

ГЛАВА XVII Образ мыслей наших предков


Как не удивляться тому, что наши предки ставили, таким образом, честь, благосостояние и жизнь граждан в зависи­мость от обстоятельств, имевших отношение не столько к рас­судку, сколько к случайности; что они беспрестанно прибегали к доказательствам, которые ничего не доказывали и не были связаны ни с невиновностью, ни с преступлением!


Германцы, никогда не испытавшие порабощения, пользова­лись неограниченной свободой. Их роды вели между собою войны из-за убийства, кражи или оскорбления. Впоследствии обычай этот был видоизменен, и войны этого рода были подчи­нены определенным правилам: они совершались по распоря­жению и под наблюдением властей, что было, конечно, лучше неограниченного произвола в нанесении вреда друг другу.


Подобно тому как в наше время турки в своих междоусо­биях считают первую победу за решение божьего суда, гер­манские народы в своих частных распрях принимали исход битвы за приговор провидения, всегда готового покарать пре­ступника или узурпатора.


Тацит рассказывает, что, когда какой-либо германский на­род намеревался начать войну с другим, он старался захва­тить пленника для единоборства с одним из своих людей. По результату поединка судили об исходе предстоящей войны. Народы, полагавшие, что посредством поединка можно регу­лировать общественные дела, могли, конечно, думать, что этим способом можно регулировать и частные распри.


Бургундский король Гундобад более, чем какой-либо иной король, поощрял обычай поединка. Этот государь в са­мом тексте закона приводит его мотивы: «Это, — говорит он, — делается с той целью, чтобы наши подданные не приносили бо­лее присяги в сомнительных случаях и не впадали в клятво­преступление в случаях, не подлежащих сомнению». Таким образом, в то время как духовенство объявляло нечестивым закон, дозволявший единоборство, бургундское законодатель­ство считало святотатством закон, устанавливавший присягу.


Доказательство поединком имело некоторое основание, почерпнутое из опыта. У народа воинственного трусость пред­полагает существование других пороков. Она доказывает, что человек не усвоил того воспитания, которое ему дали, что он остался нечувствительным к голосу чести и не подчиняется руководству тех начал, которые управляют действиями других людей. Она обнаруживает, что человек не страшится презре­ния людей и не ставит ни во что их уважение. Если он при­надлежит к хорошему роду, он обыкновенно не бывает лишен ловкости, соединенной с силой, и силы, которая должна быть соединена с мужеством. Придавая высокое значение чести, он должен всю жизнь свою посвятить развитию в себе путем упражнения таких качеств, без которых завоевать честь невоз­можно. Кроме того, у воинственного народа, ценящего силу, храбрость и удаль, наиболее гнусными преступлениями почи­таются такие, в основе которых лежит обман, хитрость и лу­кавство, т. е. трусость.


Что касается испытания огнем, то после того как обвиняе­мый клал руку на раскаленное железо или опускал ее в кипя­ток, ее завязывали в мешок, к которому прикладывали печать. Если по прошествии трех дней рука не сохраняла следов ожога, человека объявляли невиновным. Для всякого ясно, что у народа, привычного к употреблению оружия, грубая и мозолистая кожа не должна была страдать от раскаленного железа или кипятка настолько, чтобы следы сохранились по прошествии трех дней. Противное служило признаком того, что подвергшийся испытанию был человек изнеженный. Наши крестьяне свободно ворочают раскаленное железо своими мо­золистыми руками. Что касается женщин, то руки рабочих женщин могли так же легко вынести прикосновение к раска­ленному железу. Женщины высших классов не имели недо­статка в воинах, готовых выступить в их защиту. Среднего же класса вовсе не было у народа, не знавшего роскоши.


Согласно тюрингенскому закону женщина, обвиняемая в прелюбодеянии, могла быть приговорена к испытанию ки­пятком только в том случае, если у нее не было защитника. Закон же рипуаров допускал это испытание лишь при отсут­ствии свидетелей для оправдания подсудимого. Но женщина, которую не хотел защищать ни один из родственников, или мужчина, который не в состоянии был представить никакого удостоверения в своей честности, почитались уже этим самым изобличенными.


Итак, я говорю, что в условиях того времени, когда при­менялся судебный поединок и испытание раскаленным желе­зом и кипятком, существовало столь тесное согласие между законами и правами, что эти несправедливые законы причи­няли менее несправедливостей, чем можно было бы ожидать; что последствия были более невинны, чем причины; что они более оскорбляли справедливость, чем нарушали право, и были скорее неразумны, чем стеснительны.

ГЛАВА XVIII Каким образом получил распространение обычай судебного поединка


Из письма Агобарда к Людовику Благочестивому можно заключить, что доказательство поединком не было в обычае у франков. Изложив этому государю, какие злоупотребления проистекают из закона Гупдобада, Агобард просит, чтобы в Бургундии суд производился по закону франков. Известно, однако, что в то время во Франции применялся судебный поединок; это подало повод к недоумению. Надо, однако, вспомнить то, что я сказал выше, а именно, что закон саличе­ских франков отвергал это доказательство, тогда как закон рипуарских франков принимал его.


По, несмотря на протесты духовенства, обычай судебного поединка все более и более распространялся во Франции; и я докажу сейчас, что само духовенство в значительной мере тому способствовало.


Доказательство этому дает нам закон лангобардов. «С дав­них пор повелся отвратительный обычай (говорится в преди­словии к закону Оттопа II), чтобы в случае иска о подделке грамоты па какое-либо наследственное имущество предъяви­тель грамоты удостоверял подлинность ее присягой на еванге­лии и затем без всякого судебного приговора делался соб­ственником наследства. Таким образом, клятвопреступники с полной уверенностью могли приобретать имущество». При коронации императора Оттопа I в Риме все итальянские сеньоры на соборе, созванном папою Иоанном XII, громо­гласно потребовали от императора издания закона против та­кого недостойного злоупотребления. Папа с императором рас­судили, что дело это следует передать на обсуждение собора, который должен был вскоре затем собраться в Равенне. Здесь сеньоры возобновили свои требования с еще большим шумом, но под предлогом отсутствия некоторых лиц дело было снова отложено. Когда Оттон II и Конрад, король бургундский, при­были затем в Италию, между ними и итальянскими сеньорами состоялось в Вероне совещание, и вследствие неотступных требований со стороны сеньоров император со всеобщего со­гласия издал закон, определявший, что в случаях спора о на­следстве, если одна из сторон сошлется на грамоту, а другая станет настаивать на ее подложности, дело должно быть ре­шено поединком; что то же правило будет соблюдаться но отношению к феодам; что этот закон распространяется и па церкви, которые должны будут вступать в поединок в лице своих защитников.


Из этого видно, что дворянство требовало доказательства поединком ввиду неудобства, соединенного с доказательством, принятым церковью; что, несмотря на настояния этого дворянства, на вопиющие злоупотребления и на авторитет Оттона, прибывшего в Италию во всеоружии власти, духовен­ство настояло на своем на двух соборах; что, после того как совместные усилия дворянства и государей заставили духо­венство уступить, обычай судебного поединка должен был по­лучить значение дворянской привилегии, оплота против несправедливости и способа обеспечения прав собственности; что с этой минуты употребление судебного поединка должно было все более распространяться. И произошло это в то время, когда императоры были могущественны, а папы слабы, в то время, когда Оттоны приходили в Рим, чтобы восстано­вить достоинство империи.


Здесь я приведу одно соображение в подтверждение выска­занной мною выше мысли, что установление отрицательных доказательств влекло за собой практику судебного поединка. Злоупотребление, на которое жаловались Оттонам, состояло в том, что человек, которому возражали, что его грамота подложная, защищался посредством отрицательного доказа­тельства, присягая на евангелии, что она подлинная. Что же было сделано против злоупотребления законом, подвергшимся искажению? Был восстановлен обычай поединка.


Я поспешил сослаться на закон Оттона II с целью дать ясное представление о существовавших в те времена распрях между духовенством и мирянами; но еще раньше было выне­сено постановление Лотаря I, который ввиду тех же жалоб и распрей, желая оградить право собственности, определил, чтобы нотариус давал присягу в том, что его грамота не была подложной, и чтобы в том случае, если нотариуса уже не было в живых, отбирали присягу у свидетелей, которые ее подпи­сали. Но зло тем не менее оставалось в силе, и пришлось при­бегнуть к указанному выше средству.


Я нахожу, что еще раньше на общих собраниях, созывав­шихся Карлом Великим, этому государю указывалось на то, что при существовавшем порядке вещей было очень трудно избегнуть клятвопреступления со стороны обвинителя или обвиняемого и что поэтому было бы лучше восстановить су­дебный поединок, что он и сделал.


У бургундов обычай судебного поединка получил распро­странение, а употребление присяги было ограничено. Теодорих, король Италии, отменил поединок у остготов. Законы Шендасуинда и Ресессуинда, казалась, стремились истребить самое понятие о нем. Но в Нарбоннской области эти законы так слабо укоренились, что в ней смотрели на поединок как на преимущественное право готов.


Лангобарды, покорившие Италию после истребления остготов греками, вновь принесли в эту страну обычай поединка; но первые их законы его ограничивали. Карл Великий, Людо­вик Благочестивый и Оттоны издали различные общие поста­новления, которые мы находим включенными в лангобардские законы и присоединенными к салическим законам. Законы эти распространили обычай поединка сначала на уголовные, а потом и на гражданские дела. Невидимому, часто недоуме­вали, как поступить: отрицательное доказательство присягой имело свои неудобства, доказательство поединком — свои; следовали тому или другому, смотря по тому, которые из этих неудобств производили более сильное впечатление на умы.


С одной стороны, духовенству приятно было видеть, что миряне со всеми светскими делами прибегают к церкви и ал­тарю; с другой — гордое дворянство любило отстаивать свои права мечом.


Я отнюдь не хочу сказать, чтобы духовенство ввело обы­чай, на который жаловалось дворянство: обычай этот вытекал из духа варварских законов и из установления отрицатель­ных доказательств. Но так как судебный порядок, который мог обеспечить безнаказанность для столь многих преступле­ний, вызывал мысль о необходимости прибегнуть к святости церкви, чтобы привести в смущение виновных и заставить тре­петать клятвопреступников, то духовенство поддержало этот обычай и соединенный с ним порядок суда, хотя во всех дру­гих случаях оно было против отрицательных доказательств. Мы видим у Бомануара, что отрицательные доказательства никогда не допускались в церковных судах, и это, без сомне­ния, немало способствовало их падению, а также ослабляло значение постановлений по этому предмету в законах вар­варов.


Связь между отрицательными доказательствами и судеб­ным поединком, о которой я так много говорил, станет еще более ясной, если мы обратим внимание на то, что светские суды приняли оба способа доказательства, духовные же суды отвергли и тот, и другой.


Давая предпочтение доказательству поединком, народ под­чинялся своему военному гению, ибо, по мере того как укоре­нялось употребление судебного поединка в смысле божьего суда, уничтожались испытания крестом, холодною и кипящею водою, на которые также смотрели как на суд божий.


Карл Великий повелел, чтобы в случае, если возникнут несогласия между его детьми, спор был решен посредством испытания крестом. Людовик Благочестивый ограничил этот род суда областью духовных дел, а его сын Лотарь отменил его для всех случаев. Он отменил также и испытание холод­ной водой.


Я не хочу сказать, чтобы в то время, когда было так мало общепринятых обычаев, испытания эти не были в употребле­нии в некоторых церквах, тем более что о них упоминается в одной из грамот Филиппа-Августа; я говорю только, что они были малоупотребительны. Бомануар, живший во время Лю­довика Святого и несколько позже, перечисляя различные роды доказательств, говорит о судебном поединке, но умалчи­вает об остальных, указанных выше.