С. В. Кортунов Национальная идентичность как ресурс развития

Вид материала

Документы

Содержание Соблазн особого пути Европейский вектор: неизбежность и пределы

Подобный материал:

• Тема: «Создание образа и имиджа учебного заведения», 63.54kb.
• Всероссийская научно-практическая конференция Федерализм как ресурс развития российской, 47.55kb.
• Новикова М. В. Национальная идентичность и проблемы этноэтики, 146.16kb.
• Программа развития моу «Гимназия №1 г. Владивостока» «Современная гимназическая библиотека, 725.2kb.
• Русская Национальная Идея, как ключевой элемент Концепции национального развития России., 636.54kb.
• За пределами «идентичности», 595.2kb.
• В. В. Кортунов Культурология: учебное пособие, 1369.54kb.
• Глобализация и национальная идентичность, 269.63kb.
• Уважаемые студенты и аспиранты дгту!, 5.54kb.
• Городская студенческая конференция «Культура как ресурс развития территории» еаси,, 47.7kb.

Соблазн особого пути


Составной частью российской национальной идентичности является «длинная» культурно-историческая память, представления о «великом прошлом» России. Эти представления актуализируют мифологемы о «великом народе» и «великой культуре», мессианские упования на историческую миссию России. С прошлым связываются представления о национальном достоинстве и национальной гордости, в то время, как современная политическая история ассоциируется с кризисом, со сдачей позиций великой державы и забвением национальных интересов. Поэтому столь живучей оказывается идеологема «особого пути», противопоставляемой сегодняшней модернизации. Объявить представления об «особом пути» развития России только предрассудком, пережитком традиционализма или «артефактом» было бы не только большим упрощением, но и искажением реального содержания этих представлений. Необходимо не отмахиваться от реально существующей сложной проблемы, а докопаться до ее более глубоких причин.

В каждом обществе в той или иной мере распространены представления о собственной исключительности, об уникальности своего пути развития, о своей культурной специфике и т.п. Подобные представления в разных формах существуют и в США, и в странах Западной Европы, и в Японии, и в Китае, и в Индии, и во многих других странах. Россия в этом плане, конечно, не является исключением. Но специфика современной России по сравнению с перечисленными странами состоит прежде всего в том, что в настоящее время российское общество находится на решающем, во многих отношениях критическом этапе модернизации и переживает не только социально-экономический и политический, но и глубочайший цивилизационный кризис. В результате этого последнего кризиса под сомнение ставятся все основы существования российского общества, российского государства, российской культуры.

Двадцать лет проб и ошибок во внутренней и внешней политике, завышенных и наивных ожиданий в отношении рыночной экономики, демократии западного типа, быстрой интеграции в мировое экономическое пространство, метаний от глобализма к изоляционизму лишь подтвердили, что путь России не имеет аналогов в мировой истории. В России оказались одинаково неприемлемы ни псевдолиберальная, ни консервативная модели развития. Произошла в общем-то закономерная и естественная вещь: очередная попытка "растворить" российскую идентичность в мировом культурно-цивилизационном пространстве вызвала мощное сопротивление. И раньше (со времен петровских реформ), и сейчас оно порождает следующие последствия:

• сопротивление плохо продуманным псевдолиберальным реформам на уровне как
  политического, так и общественного сознания;
  
• формирование самостоятельного типа поведения государства и во
  внутренней, и во внешней политике;
  
• соответственно - настороженность и даже страх внешнего
  окружения;
  
• как следствие – отторжение в той или иной форме варианта неосмотрительной интеграции России в мировое сообщество.
  

Конечно, самобытность может быть как со знаком "минус", так и со знаком "плюс". Например, духовность - это, несомненно, позитивная часть самобытности. Именно духовность в конечном счете является гарантом российской самобытности, основным фактором невозможности привить России чужеродные ценности. При этом инструментом сохранения самобытности выступает мощное государство. Именно поэтому идея мощного государства всегда была интегрирующей идеей российского общества. И сейчас в этом обществе в политическом отношении водораздел лежит не между левыми и правыми, а между теми, кто выступает за сильное государство как инструмент выхода из кризиса и теми, кто против него.

Однако за этим противостоянием стоит и более глубокий раскол, касающийся вопроса о том, какой быть России и по какому пути модернизации пойти – западному, эволюционному, моделирующему в текущем столетии положение «младшего партнера» и сырьевого придатка постиндустриальных стран, или своему, самобытному, дающему надежду на возрождение великой державы? Или тот же вопрос, но несколько в иной плоскости: пойдет ли страна по компрадорскому или национальному пути развития? Отсюда становятся ясными и корни охватившего российское общество кризиса: он связан с невозможностью перенести идеологию и практику западного либерализма на национальную российскую почву. Сейчас стало очевидно, как никогда, с начала горбачевско-ельцинских реформ: рассчитывать на то, что русский народ безропотно воспримет и будет воспроизводить идеалы, ценности и социальные формы западной цивилизации, - опасная утопия не только для России, но и для всего мира. Реакция отторжения неизбежна, она, собственно, уже происходит.

Двадцать лет реформ показали, что либеральная демократия "в чистом виде" в России обречена на поражение. В историческом плане и на Западе она себя изжила. Эта модель, пусть прогрессивная для XX века, оказалась не вечной. Исторический опыт вообще показывает, что любые "идеальные" модели развития постепенно накапливают внутренние противоречия и превращаются в регрессивные. Кто может гарантировать, что то же самое в XXI веке не произойдет с западной цивилизацией? И не является ли неудача российских реформаторов привить стране элементы общества "всеобщего потребления" не признаком того, что "Россия плоха" для этого общества, а того, что само это общество себя исчерпало в культурно-цивилизационном плане?

Те уродливые, безобразные формы, которые приобрели в России западные ценности являются как бы предупреждением всему человечеству. Обращаясь к текущей истории России, можно предположить, что именно с наличием национальной сверхзадачи связаны неудачи псевдолиберальных реформ. Ведь уже более двадцати лет в России пытаются насадить, отнюдь не универсальные, а преимущественно «классические» западные ценности: индивидуализм, жажду наживы, рыночные отношения времен Чарльза Диккенса и Джека Лондона, заокеанскую модель государственного устройства, демократию англо­-американского типа, психологию жизненного успеха любой ценой, поставив тем самым страну «в хвост» исторического развития западных стран. Пора признать, что эти попытки не увенчались сколько-нибудь серьезным успехом. Не приживаются заморские либеральные ценности на русской почве (во всяком случае «в чистом виде»), да и только. Но не признак ли это порочности данного пути не только для России? И не играет ли здесь Россия вновь роль "удерживающего", которую она сыграла в XX веке?

Россия - впрочем, как и всегда в истории - как бы сбросила все маски и покровы. Приватизация у нас родила не средний класс, а криминального нувориша. В итоге был создан не западный тип экономики, а неведомый истории феномен экономики уголовно-кланового типа. Хотели создать национальную буржуазию, а получили компрадорскую, не желающую вкладывать инвестиции в отечественную промышленность и вывозящую капиталы за рубеж. Да и в деле демократии мы оказались отброшенными на двадцать лет назад к началу перестройки. Вместо великой демократической реформы мы получили великую криминальную революцию. И сегодня России грозит не демократия или автократия, а олигархия криминально-мафиозного содержания.

В ситуации, когда по существу решается вопрос «быть или не быть» российской цивилизации, представления об «особом пути» России начинают играть иную роль, чем в более благополучных странах Запада и Востока. В частности, они могут стать как основой сплочения общества и мобилизации его энергии для решения проблем экономической, социальной, политической и культурной модернизации, так и фактором архаизации общества, его деградации или отката к жесткому авторитаризму или тоталитаризму. В.Пантин выделяет следующие основные составляющие представлений массового сознания об «особом пути» развития России.

1. Оппозиция по отношению к радикальному либерализму, неприятие резкого имущественного расслоения, социальной несправедливости и произвола чиновников.

2. Потребность в патерналистском государстве, осуществляющем сильную социальную политику, заботящемся о наименее обеспеченных слоях населения и осуществляющем эффективное государственное регулирование экономики.

3. Ориентация на политический режим, сочетающий элементы авторитаризма и демократии – прежде всего всеобщие выборы на федеральном и местном уровнях.

4. Идеал великой державы, с которой бы считались во всем мире; недоверие к США и их союзникам.

5. Сохранение и развитие российской культуры, традиций, обычаев и ценностей.

Как полагают В.Пантин и И.Семененко, «так или иначе, с широким представлением о необходимости «особого пути» развития России придется считаться любому политику, реально претендующему на власть. Представляется также, что игнорирование укорененности подобных представлений в современном российском обществе и причин, их порождающих, явилось одним из факторов (пусть ли самым важным) поражения российских либеральных политических партий и их лидеров на выборах 2003-2004 гг. Если российские либералы будут и дальше высокомерно отмахиваться от представлений об «особом пути» как нелепых и утопических, они рискуют полностью отдать идеи своеобразия и самобытности культурного развития России, на откуп националистическим и имперско-реваншистским силам. Последствия подобного развития идейно-политической ситуации в России, как нетрудно догадаться, могут оказаться весьма печальными».¹⁶

При ближайшем рассмотрении вышеперечисленные представления, однако, по существу ни чем не отличаются от тех, которые имеются и в других странах, в том числе западных (например, во Франции). Однако в России, благодаря титаническим усилиям наших «державников», они превратились в агрессивную антизападную идеологическую платформу, элементы которой стали частью не только элитного, но и массового сознания. И это, конечно, тормозит интеграцию России в трансатлантическое сообщество.

Как же совместить жизненно важную необходимость обновления российской идентичности, связанной с потребностью успешной национальной модернизации и глубоко укорененными в российском обществе представлениями об «особом пути» и национальной самобытности?

На наш взгляд, следует искать такой путь возрождения страны, который основывался бы на преемственности российских исторических традиций и ценностей при одновременном их сочетании с основополагающими демократическими нормами и принципами. Методы и пути реформ (экономических, политических, социальных, правовых и т. д.) могут быть предметом дискуссий, но для национальной элиты любой страны необходимо наличие определенных ценностей и понятий общенационального значения, о которых не спорят. Вокруг этих фундаментальных ценностей, общего взгляда на определяющие вехи истории и должно сложиться национальное согласие, столь необходимое для устойчивого и демократического развития страны, а также для интеграции России в мировое сообщество, в мирохозяйственную транснациональную систему ХХI века.


Европейский вектор: неизбежность и пределы


Поиск цивилизационной идентичности неизбежно ставит перед Россией вопрос о том, является ли она самобытной цивилизацией, представляющей собой особый синтез Европы и Азии, или составной частью европейской цивилизации. И, соответственно, являются ли граждане России европейцами или нет. Этому спору уже не одна сотня лет и порожден он стремлением политического класса сначала Российской империи, затем СССР, а теперь и РФ одновременно сохранить традиционные русские ценности, во многом не совпадающие с западными, и завершить модернизацию, что вряд ли возможно без взаимодействия с Европой, без заимствования ее экономической, политической и правовой практики, а, следовательно, и без частичного заимствования западных ценностей, включающих как демократические и социальные институты, так и либеральные модели в политике и экономике и нормы трудовой морали и повседневной жизни (т.е. по сути без частичного изменения ее цивилизационного генетического кода). Следует отметить, что попытки российской элиты найти эту тонкую грань между самобытностью и модернизацией с опорой на Европу до сегодняшнего дня терпели поражение. В результате Россия металась из одной крайности к другой: от резкого противопоставления себя Европе до попыток полной «вестернизации» и затем обратного попятного движения. При этом периодически возрождающиеся в той или иной форме представления о необходимости и желательности «особого пути» были и реакцией на неудачи и провалы модернизации, а в ряде случаев вели к усилению в массовом сознании антизападных настроений, традиционализма и даже архаики. На этот фактор накладывалась еще одна серьезнейшая трудность в преодолении кризиса национальной идентичности для России: глубокий традиционный разрыв в ценностях между элитными и массовыми группами.

Такой зигзагообразный путь развития периодически приводил к политической дестабилизации, а в ряде случаев – и к революции. В российском обществе – как в массовых, так и в элитных его слоях – нет консенсуса по этому вопросу и сегодня, что чревато очередной дестабилизацией, если не через 1-2 года, то через 5-10 лет. Понятно, что это интеллектуальный вызов для российской элиты. Сразу хотели бы отметить, что мы придерживаемся той точки зрения, что сама история делает за Россию выбор в пользу европейского вектора развития, учитывая ее неблагоприятную демографическую ситуацию, геополитическую уязвимость, технологическое отставание, неспособность самостоятельно освоить свою территорию и природные ресурсы, натиск мирового ислама, грядущее давление растущего Китая и другие факторы. Значимость «европейской самоидентификации» для формирования как внутри, так и внешнеполитического курса страны год от года будет только возрастать. В то же время следует, конечно, учитывать и то, что Европа (по крайней мере, в лице ЕС) отнюдь не торопится включить в свой состав Россию и даже более того – весьма этого опасается. Это существенно ограничивает возможности «европейской самоиндентификации» России, хотя и не исключает ее полностью. Наконец, чрезвычайно важно иметь в виду и то обстоятельство, что при наличии многих общих исторических корней и традиций культурная идентичность России системно отличается от культурной идентичности многих европейских стран. Это исключает ассимиляционный вариант – возможность «растворения» России в Европе. Этого опасается и сама Европа, поскольку такой вариант несет в себе потенциальную угрозу ослабления степени интегрированности европейской культурной идентичности. Однако и отказ от культурного сближения с Европой был бы контрпродуктивен для развития как России, так и Европы: для России он означал бы крушение надежды на завершение модернизации, а для Европы – надежды на формирование самостоятельного «центра силы», на равных конкурирующего с Америкой и Китаем.

Поэтому при всей сложности и противоречивости этого процесса, формирование и российской, и европейской идентичности должно идти (и, безусловно, идет) в направлении взаимного сближения и взаимодействия. Таким образом, по нашему мнению, формирование новой российской идентичности, которая не противостоит европейской, а сочетается с ней, - возможно и необходимо. Для этого, однако, необходимы глубокие изменения в массовом и элитном сознании, которые еще не завершены. Россия является европейской страной в силу своей судьбы, культурных традиций, географического положения. Ее будущее неразрывно связано с Европой. Потенциал российской нации может раскрыться только через творческое освоение ценностей европейской цивилизации, в формирование которой внесла существенный вклад великая русская культура. В массовом российском сознании, как констатируют многие российские социологи, идея цивилизационного и культурного (а следовательно, и ценностного) сближения с Европой значительно популярней идеи сближения с США. Если США воспринимаются сегодня скорее отрицательно, то отношение к Европе выглядит устойчиво позитивно.¹⁷ Одновременно стратегии развития, демонстрируемые Китаем, Японией и другими странами Азии, являются привлекательными не более, чем для нескольких процентов российских граждан.¹⁸ Тем не менее, ситуация в России существенно отличается от ситуации в Испании, Прибалтике, ряде стран ЦВЕ. В этих странах отношение к Европе было совершенно однозначным и непротиворечивым. Движение в Европу не раскалывало, а объединяло общество. В Испании оно знаменовало собой окончательное преодоление великодержавности, в малых странах – не только отход от России, но и их «возвеличивание» с вхождением в состав ЕС. Для России же такое вхождение было бы «умалением», превращением бывшей сверхдержавы в одну из многих стран. Это, конечно, весьма болезненно для национального самолюбия. Таким образом, сближение с Европой сдерживается не только позицией ЕС, но и нежеланием самой России становиться периферией Европы, а также неготовностью российского общества к соответствующим институциональным реформам. Общеевропейская идентичность, как и идентичность различных европейских стран, проходит сегодня через тяжелый кризис с далеко не ясными результатами. Этот процесс связан не только с новым этапом объединения Европы (расширение ЕС), но и со стремлением прежде всего старейших членов «европейского клуба», таких как Германия и Франция, защитить традиционную европейскую модель социально-экономического развития в условиях агрессии неолиберальной корпоративной культуры американского образца.

Хотя у самого понятия «европейцы», отмечает И.Семененко, весьма солидный возраст (оно было впервые применено к войскам Карла Мартелла, остановившем наступление арабов в 732 г. в битве при Пуатье), однако уровень отождествления граждан европейских стран с Европой далеко отстает от темпов европейского строительства. Феномен «европейского» сознания остается размытым. Гражданская лояльность европейцев по-прежнему носит государственно-национальный характер, а в системе самоидентификации более значимыми оказываются региональные и локальные уровни. Процесс формирования общего поля европейской идентичности идет трудно и мучительно из-за наличия глубоких социокультурных разломов как между представителями различных эшелонов интеграции, так и внутри западных обществ. При этом многие активные сторонники евростроительства считают, что сила Европы – в ее разнообразии. В этих условиях Россия стоит перед необходимостью не отмены национальной системы ценностей, а формирования обновленной национальной идентичности, сочетающей ценностные традиции, обеспечивающие социальную интеграцию, и ценности современного либерального общества, при сохранении основных культурно-цивилизационных кодов российской цивилизации.

Разница между вестернизацией и национальной модернизацией раскрывает российский историк В.Согрин: «В связи с перипетиями современной модернизации в российском обществе не умолкают споры о ее оптимальном варианте. Среди многих точек зрения главными являются две. Первая, отстаиваемая сторонниками «чистых» радикально-либеральных реформ, доказывает, что исторические особенности России – это не более, чем идеологема, что плодотворны только универсальные рыночные механизмы, которые и должны быть освоены. Радикал-либералы доказывают, что основы современного общества, как и соответствующая им ментальность, культура и социальные нормы, могут оформиться достаточно быстро, а болезненный этап будет пройден в течение жизни одного поколения. Любой же вариант реформ, альтернативный радикал-либеральному, вернет Россию на круги стагнирующего коллективистского общества. Другая точка зрения состоит в том, что Россия должна найти оптимальный национальный вариант российской модернизации, который определяется одними как «либерально-консервативный», другими – как «консервативно-либеральный», третьими – как «адекватный», но который в любом случае должен учесть цивилизационные характеристики России и быть сплавленным с ними».¹⁹

После реформ Петра Великого, а особенно Екатерины II, Россия заняла никем неоспариваемое место в «концерте» европейских держав. И здесь мы сталкиваемся с парадоксом: имперская царская Россия воспринималась Европой в качестве своей составной органической части, а современная Россия, казалось бы вставшая на путь демократии, покончившая с «имперским» прошлым, Европой отторгается. А еще Европа относится к России так, будто у нее за плечами не 11 столетий государственности, а всего без малого два десятка лет… Это происходит потому, что Европа до сих пор не доверяет новой России, поскольку процесс дебольшевизации в ней не завершен. Расстрел Парламента в октябре 1993 года; война в Чечне; нередко звучащая антизападная и антиамериканская риторика; провокационные угрозы в адрес соседних стран; раболепное заигрывание с коммунистическим электоратом, в том числе путем воскрешения советской символики; расплывчатость национальных интересов, неспособность к их твердой и спокойной защите; отсутствие у государства политической воли к самоопределению вообще - все это рецидивы отнюдь русского и даже не «имперского», а большевистского сознания. К несчастью, именно такого сознания в России пока слишком много, а имперского - слишком мало. Вот и относится к нам Европа не как к России, а как к уменьшенному, ослабленному и потому озлобленному СССР, ядру «империи советского зла». Продолжение необольшевистского курса, в какие бы одежды он не рядился – «коммунистические» или «либеральные», – грозит отторгнуть от России новые народы и территории, взорвать «российский евразийский проект» с катастрофическими последствиями для всего мира.

И все же и по культурной ориентации, и по уровню технического развития Россия является страной Большой Европы, находящейся на индустриальной и отчасти научно-индустриальной ступени. Ее производительные силы качественно отличаются от производительных сил третьего мира и, наоборот, принципиально не отличаются от тех, которые есть на Западе. В России тот же тип квалификации работников, тот же класс машин и механизмов. Проблема в том, что в России долгое время господствовали, - впрочем, в своем большинстве исторически обусловленные, - иной менталитет, иная культура трудовых отношений, иные производственные отношения и иная социальная организация, и именно эти обстоятельства мешают стать равноправным партнером Большой Европы. Когда в России устоятся новые общественные отношения, изменится трудовая мораль, будут преодолены разрушительные последствия переходного периода, Россия по праву вновь сможет претендовать на то, чтобы стать ее неразрывной органической частью.