Политика Турции на Кавказе: регион упущенных возможностей

Вид материала

Документы

Содержание На межгосударственном уровне На официальном уровне Список литературы Key words

Подобный материал:

• Ущего года Комитет по Сталинским премиям в области литературы и искусства в связи, 577.87kb.
• Лекция 31, 155.07kb.
• 1. Предмет и метод. Основные понятия экономики, 49.49kb.
• Отчет главы администрации города о своей деятельности и деятельности администрации, 377.7kb.
• Г. Дербент Политика России на Северо-Восточном Кавказе в первой половине XIX в.: спорные, 40.22kb.
• Фискальная политика государства, 83.92kb.
• Политика россии на северном кавказе в первой четверти XVIII, 2103.08kb.
• Лекция 4 ч, 128.57kb.
• -, 225.8kb.
• Ситуация на Северном Кавказе – оценка неоднозначная, 137.25kb.

Политика Турции на Кавказе: регион упущенных возможностей

Распад Советского Союза и, как следствие, возникновение геополитического вакуума на широких просторах Евразии в начале 1990-х годов привели к образованию совершенно новой региональной системы, которая заключала в себе множество новых возможностей и еще больше новых угроз как для стран региона, так и для глобальной системы безопасности.

Эта ситуация требовала от Турции быстрой выработки эффективной региональной политики, которая позволила бы максимально воспользоваться отсутствием или слабостью других великих держав в регионе и, в то же время, не допустить дальнейшей дезинтеграции и возникновения вооруженных конфликтов на Кавказе и в Центральной Азии.

С одной стороны, с исчезновением Советского Союза и неспособностью Москвы сохранить в полном объеме свое прежнее влияние в регионе Турция получила уникальный шанс занять освободившееся место регионального лидера, опираясь на сильные исторические, культурные, этнические и лингвистические связи с новыми независимыми государствами. «Турецкая модель» развития, которая предусматривала светскую государственную систему правления в преимущественно мусульманском обществе и свободную рыночную экономику, предлагалась в качестве образца для новообразованных стран Кавказа и Центральной Азии не только самой Анкарой, но и большинством западных стран, которые опасались неограниченного распространения радикального ислама, который при поддержке Ирана и некоторых экстремистских движений мог заполнить тот вакуум силы, который возник в Евразии после распада СССР.

Кроме того, дезинтеграция Советского Союза и проведение новых разделительных линий в регионе, густо заселенном представителями разных национальностей и вероисповеданий, привели к оживлению существующих противоречий и создали условия для возникновения новых конфликтов на почве межэтнической и религиозной вражды, а также территориальных претензий. Таким образом, провозглашение независимости тремя кавказскими республиками для Турции означало не только формирование желаемой буферной зоны между ней и ее извечным соперником Россией, но и создание нового очага нестабильности на северо-восточных границах страны.

Цель данной статьи заключается в том, чтобы не останавливаясь подробно на двусторонних отношениях Турции с Азербайджаном, Грузией и Арменией, проанализировать характерные черты и выделить основные этапы становления политики Турции в Кавказском регионе в целом, начиная с момента распада Советского Союза в 1991 году и до настоящего времени.

Следует оговориться, что в течение этих почти двадцати лет, а особенно на ранних этапах, политика Турции на кавказском и центральноазиатском направлениях базировалась на общих идеологических принципах и была призвана выполнять очень схожие стратегические задачи. Тем не менее, основное внимание в данной статье будет уделено политике Турции на Кавказе и в Каспийском регионе, что значительно ослабляет роль «тюркского фактора» и вынуждает учитывать специфику отношений с такими нетюркскими и немусульманскими странами, как Грузия и Армения. Было бы, однако, ошибочным ограничивать Кавказский регион исключительно этими тремя государствами, ведь кроме Южного Кавказа, который они собственно и представляют, существует также и Северный Кавказ, ныне входящий в состав Российской Федерации, однако сохраняющий довольно тесные исторические и культурные связи с Турцией.

На Южном Кавказе наиболее активное сотрудничество наблюдалось в турецко-азербайджанских отношениях, в основе которого кроме этнической и лингвистической близости лежали еще и чисто экономические интересы, в первую очередь в энергетической сфере. В отличие от Азербайджана¹, Грузия разделяет с Турцией не только общие интересы, но и 114 км общей сухопутной границы, что позволяет обеим странам разрабатывать масштабные проекты по созданию региональных транспортных и энергетических систем. Существенным компонентом двусторонних отношений, названных Эдуардом Шеварднадзе еще в 1999 г. «стратегическим партнерством», остается и военное сотрудничество, которое впрочем носит ограниченный характер из-за нежелания обеих стран идти на открытую конфронтацию с Россией [1, c.58]. Что касается Армении, то несмотря на все попытки нормализовать отношения, дипломатические контакты так и не были восстановлены. Главными проблемами на данный момент остаются неопределенность статуса Нагорного Карабаха, а также непризнание Турцией событий 1915 г. геноцидом против армянского народа. Эти особенности межгосударственных отношений в значительной степени влияют на формирование региональной политики Турции и во многих случаях значительно ограничивают ее возможности влиять на развитие событий.


В разное время региональная стратегия Турции была направлена в большей степени на развитие тех или иных аспектов сотрудничества в зависимости от конкретных целей и наличия ресурсов для их реализации (внутренних возможностей), а также учитывая геополитическую ситуацию в регионе и позиции великих держав (внешние ограничители).
Хотя это никогда не декларировалось открыто, внешняя политика Анкары в начале 1990-х годов была сконцентрирована главным образом на распространении сферы влияния на территории тех стран, которые в свое время входили в состав Османской империи, и опиралась на поддержку тех групп в обществе, которые исторически имели тесные связи с Турцией. Следовательно, одним из самых значительных изменений, произошедших во внешней политике Турции после окончания «холодной войны», стал отход от традиционной политики невмешательства в дела тюркских и мусульманских народов соседних стран – принципиальная позиция Анкары, которая должна была гарантировать невмешательство других государств в дела различных этнических и религиозных групп внутри самой Турции, в первую очередь, курдов. Однако уже Тургут Озал – президент Турции с 1989 по 1993 гг. – открыто заявлял о своих мечтах расширить сферу влияния Турции на значительные территории «от Адриатики до Великой Китайской стены» [2, c.269].

На разных этапах для достижения этой цели использовались различные политические инструменты и рычаги влияния.

Политическое влияние. Турция стала одной из первых стран, признавших независимость постсоветских республик Кавказа и Центральной Азии и сразу же после этого учредила посольства в большинстве из них, гарантируя тем самым, что все дальнейшие контакты этих стран с остальным миром будут происходить именно при посредничестве Анкары, а не Москвы. Это соперничество двух региональных держав имело долгую историю (начиная с войн Российской и Османской империй за территории и сферы влияния в Евразии вплоть до военного и идеологического противостояния Советского Союза и государства-члена «вражеского» блока НАТО и, наконец, борьбы Российской Федерации и современной Турции за статус регионального лидера). В течение многих веков русско-турецкие противоречия определяли геополитическую ситуацию в регионе. С возникновением новых независимых республик на Кавказе Турция впервые не имела общих сухопутных границ с Россией, и лучшим способом сохранить такое положение было, конечно же, поддержание независимости, стабильности и территориальной целостности этих новообразованных стран. Поэтому с самого начала турецкая политика в регионе базировалась на двух принципах.

Во-первых, всестороннее признание и полная поддержка суверенитета всех трех кавказских республик, в частности, содействие развитию государственных институтов, восстановление экономического благосостояния, обеспечения независимой (в первую очередь, от Москвы) внешней политики и внутренней стабильности.

Во-вторых, подчеркивалась необходимость укрепления национального единства и территориальной целостности Азербайджана, Армении и Грузии – принцип жизненной важности для самой Турции, населенной представителями многих национальных и этнических групп, компактно проживающих на границах с соседними государствами [3, с.178].

Кроме желания показать себя хорошим соседом и надежным партнером новых независимых республик, такая озабоченность судьбой южно-кавказских стран объяснялась еще и собственными стратегическими интересами Турции. С одной стороны, кардинальное изменение существующего баланса сил в регионе могло привести к вмешательству внешних акторов и нового витка соперничества иностранных государств за влияние в этой части мира. С другой стороны, любые очаги нестабильности или социального конфликта вблизи границ были непосредственными вызовами безопасности для самой Турции, поскольку могли привести к нарастанию социального напряжения внутри страны и быстро распространиться на весь регион, запуская в действие эффект домино.

Итак, в начале 1990-х годов региональная политика Турции базировалась на предположении, что если новые независимые республики Кавказа и Центральной Азии смогут найти силы чтобы эффективно противостоять внешним вмешательствам и политическому давлению более влиятельных региональных или глобальных актеров, то их исторические, культурные и экономические связи с Турцией, так же как и насущная необходимость поиска стратегических партнеров в рамках новой системы безопасности, постепенно подтолкнут их к тесному союзу с Турцией.

Именно в этот период широкое распространение приобретают идеи пантюркизма, которые проявляются в самых разнообразных формах: от радикальных призывов к созданию единого государства «Великий Туран» на территории всех тюркских республик Кавказа и Центральной Азии – до более умеренных проектов создания «Тюркского содружества наций» или «Ассоциации независимых тюркских государств» под председательством Турции, однако с сохранением всех признаков суверенности государств-членов. Идеи объединения всех тюркских народов в рамках единого государственного образования никогда не выходили за пределы риторики отдельных маргинальных политиков (таких как Алпарслан Тюркеш) и ни в одном случае не нашли реализации во внешнеполитической практике Турции. Кроме того, показательно, что тогдашние лидеры страны хорошо понимали, насколько трудно Турции будет развивать выгодные двусторонние отношения с отдельными государствами, если она не обеспечит себе особый статус в регионе в целом.

Фактически, наиболее ярким проявлением пантюркизма на практике считаются несколько «тюркских саммитов», проведенных в первой половине 1990-х гг. по инициативе турецких президентов Тургута Озала и Сулеймана Демиреля, который заявил тогда, что Турция и тюркские республики «разделяют единую кровь, религию и язык» [4, c.291]. Впрочем уже во время второго тюркского саммита стало ясно, что молодые независимые государства, которые только недавно освободились от опеки Москвы, очень осторожно относятся к любым политическим образованиям, предусматривающим передачу части национального суверенитета в пользу единого центра, даже если этот «центр» представлен дружественной страной. Вместо того чтобы вспоминать общую тюркскую идентичность, Азербайджан и другие центральноазиатские республики решили развивать собственные национальные идентичности, которые подтвердили бы легитимность новых государств, образовавшихся после распада СССР. Что касается Грузии и Армении, то данная концепция затрагивала их только косвенно, в смысле того влияния, которое она производила на их тюркские меньшинства или автономные области с преимущественно мусульманским населением (например, Абхазия, Аджария, Южная Осетия в Грузии, а также северокавказские республики в Российской Федерации).

Впрочем, за исключением отдельных случаев, официальная Анкара пыталась избегать открытых заявлений, явно подчёркивающих сходство религиозных верований. Во-первых, это полностью противоречило принципу лаицизма (светскости турецкого государства), провозглашенного ещё Ататюрком, а во-вторых, значительно ограничивало круг возможных партнеров только мусульманскими сообществами, исключая такие православные страны, как Грузия и Армения. К тому же, подобные откровенные проявления пантюркизма и/или панисламизма могли еще больше ухудшить отношения с Россией, которая всегда очень болезненно реагировала на любые попытки других государств вмешиваться в её традиционную зону влияния. Именно поэтому наиболее чувствительные сферы религии и культуры были отданы в распоряжение негосударственных акторов (товариществ, обществ, благотворительных фондов), в то время как Анкара краеугольным камнем своей политики сделала развитие экономического, политического и военного сотрудничества с новообразованными независимыми республиками.

Экономическое влияние. В начале 1990-х годов при президентстве Тургута Озала в Турции быстрыми темпами начинается развитие рыночной экономики и переход от импортозависимой к экспортоориентированной системе народного хозяйства. В этом контексте постсоветское пространство рассматривалось как приоритетное направление частных и государственных инвестиций, установления деловых контактов и развития торговли, поскольку представляло прекрасные возможности для реализации потенциала турецкого бизнеса и государственной экономической экспансии в регионе. Турецкие предприятия, которые все еще не достигли конкурентоспособного уровня на европейских рынках, имели значительные преимущества по сравнению с национальным производителем в странах Кавказа и Центральной Азии. Поэтому уже через несколько лет торговый объем между Турцией и Азербайджаном вырос почти в 8 раз, к тому же Турция стала крупнейшим торговым партнером Грузии, вытеснив с этого места Россию [1, c.58].

В этот период Анкара пыталась максимизировать свое присутствие в регионе, проводя активную политику ежегодного наращивания объема инвестиций, беря на себя финансовые обязательства в долгосрочных проектах и внедряя программы государственной помощи. Только за первые годы независимости регион «Большого Кавказа» посетили более 1170 турецких делегаций [5, c.142]. В то же время президент Т. Озал и премьер-министр С. Демирель лично выступили инициаторами нескольких многосторонних экономических проектов с участием представителей среднего и крупного бизнеса из всех стран региона.

Характерной особенностью экономической политики Анкары в регионе было тесное сотрудничество государственного и частного сектора. Так, например, почти каждый раз во время официальных визитов за границу руководителей страны сопровождали турецкие бизнесмены, главным образом члены торгово-промышленных палат, владельцы крупных компаний в сфере строительства, текстильной и пищевой промышленности и т.п., которые искали партнеров в соответствующих секторах экономики соседних государств. С целью облегчения деятельности подобного рода, координации усилий по экономическому освоению региона и контроля над потоком инвестиций и государственных средств в эти страны, в 1992 году было основано Турецкое Агентство Международного Сотрудничества и Развития (ТИКА).

На межгосударственном уровне в июне того же года по предложению Турции была создана Организация Черноморского Экономического Сотрудничества (ОЧЭС) с целью оживления экономических, торговых и, в меньшей степени, политических отношений в бассейне Черного моря. Это событие заслуживает внимания хотя бы потому, что ОЧЭС стала единственным международным форумом, который объединил в себе все три республики Южного Кавказа - Азербайджан, Армению и Грузию. Однако несмотря на амбициозные планы, очень многие из них были воплощены в действительность. Большинство инициатив, которые в разное время возникали в рамках этой организации, так и остались на бумаге, а наиболее амбициозный проект создания единой транспортной системы по побережью вокруг Черного моря так и не был реализован.

В целом, государственную экономическую политику Турции в регионе можно считать достаточно успешной, однако ее конечные результаты оказались гораздо скромнее предварительных расчетов. С самого начала слишком активная политика Анкары, которая базировалась исключительно на лидерских амбициях без учета реальных ресурсов для их реализации, вызывала серьёзную критику как внутри страны, так и за ее пределами. Главными обвинениями оппонентов были нарекания на то, что государственная помощь региональным странам происходила за счет недополучения средств многими секторами национальной экономики. В результате, экономика Турции подверглась значительному перенапряжению, что повлекло за собой резкое увеличение дефицита бюджета и уровня инфляции. Уже через 5 лет после провозглашения нового внешнеполитического курса Анкара была вынуждена признать себя несостоятельной выполнить свои финансовые обязательства перед странами региона. Так, если в 1994 г. объем государственной помощи Грузии и Азербайджану составлял 300 407$ и 783 317$, то уже в 1997 г. эти суммы сократились до 87 494$ и 243 948$ соответственно [5, c.141-142]. Таким образом, к внутренней критике оппозиции, недовольной неэффективной экономической политикой власти, добавилось еще и недовольство и разочарование большинства региональных партнеров Турции.

Что касается частного сектора, то в течение длительного времени сотрудничество турецких бизнесменов с «братскими» народами Кавказа развивалось достаточно динамично. Однако, по меткому выражению турецкой исследовательницы Зейно Баран, Турция здесь «явно перестаралась, слишком часто выступая в роли старшего брата» по отношению к другим странам региона [2, c.271]. Пренебрежительное отношение к местным предпринимателям, желание быстрой прибыли любой ценой, недобросовестность в выполнении своих обязательств сформировали негативный имидж турецкого бизнеса в регионе, который было достаточно трудно сломать в последующие годы.

Еще одним моментом, который заставлял соседние страны с опаской относиться к щедрым инвестициям Турции в регион, была тесная связь определенных групп турецкого бизнеса с исламом. В 1990-е годы в Стамбуле в противовес созданному еще в 1971 г. Союзу турецких промышленников и бизнесменов (ТЮСИАД) был основан Союз независимых предпринимателей (МЮСИАД). И если первое сообщество характеризуется экспертами как наиболее авторитетная организация Турции, представляющая интересы крупного бизнеса и ориентированная в первую очередь на либеральную экономику западного типа, то второе можно считать альтернативой ТЮСИАД, созданной окрепшим в стране исламским бизнесом [6, c.50].

Все эти факторы в совокупности привели к тому, что уже в конце 1990-х годов на рынках Кавказа и Центральной Азии турецкий капитал теряет свои привилегированные, доминирующие позиции и вынужден конкурировать на общих основаниях с российским, западным и иранским бизнесом, хотя он до сих пор в значительных объемах присутствует на кавказских рынках.

Постепенно, по мере того как западный бизнес и западные правительства укрепляли свои экономические и политические позиции в регионе, Турция сосредоточила главное внимание на развитии тесного сотрудничества в сфере культуры и образования.

Культурная и образовательная экспансия. Новая политическая ситуация, сложившаяся в начале 1990-х гг. в Европе, была уникальной для Турции. По странному стечению обстоятельств почти все новые независимые республики, которые появились на Балканах, Кавказе и в Центральной Азии после распада СССР и Югославии, в разное время входили в состав Османской империи, а, следовательно, разделяли с Турцией общее историческое прошлое и культурное наследие. Этот фактор сыграл очень большую роль в формировании региональной политики Анкары в конце ХХ в. Тогдашний министр иностранных дел Исмаил Джем открыто заявлял, что «роль общей истории и параллельных культурных характеристик [Турции с вышеупомянутыми странами] всячески подчеркивается и используется на практике во всех сферах внешней политики» [7, c.26].

В то время как политическая и экономическая активность Турции в регионе должны были способствовать установлению тесного сотрудничества с правительствами и бизнес-кругами новых независимых государств, создание единого культурного пространства имело целью достижение «дружественных» или даже «братских» отношений между обществами в целом, а также между отдельными гражданами этих стран. Впрочем, формирование такого пространства оказалось долгим и сложным процессом, в первую очередь, из-за обилия разнообразных негосударственных акторов, которые активно участвовали в распространении турецкой культуры и трудно поддавались контролю со стороны государства.

Например, анализируя некоторые образовательные инициативы, проводимые Турцией в регионе, можно достаточно четко проследить два направления, которые развивались одновременно, но автономно друг от друга. Официальная политика Анкары отмечалась умеренностью позиции и подчеркнутой заинтересованностью в развитии исключительно светской системы образования. Вместе с тем было очевидно, что многие попытки восстановить роль ислама в учебных заведениях новых независимых республик финансировались за счет частных лиц или предприятий турецкого происхождения. Это создавало дополнительные трудности для проведения последовательной политики высшими руководителями турецкого государства, которые вынуждены были каждый раз обращать внимание международной общественности на неофициальный статус подобных инициатив.

На официальном уровне, деятельность министерства образования Турции ограничивалась проведением летних школ и программ обмена для студентов, изучающих турецкий язык (проводятся на постоянной основе с середины 1990-х гг. правительственной организацией ТИКА), техническим содействием переходу Азербайджана от традиционно применяемой кириллицы к латинскому алфавиту в 1996 г., а также открытием в регионе школ с английским и турецким языками преподавания обычной школьной программы. Однако количество этих школ было несравненно меньшим, чем количество частных образовательных учреждений, массово создававшихся на средства турецких религиозных обществ и фондов и во многом способствовавших исламизации учебного процесса.

В частности, последователями Фетхуллаха Гюлена – известного проповедника исламистского движения в Турции и основателя одной из наиболее многочисленных и разветвленных сетей учебных заведений разного уровня аккредитации – с 1991 по 1999 гг. только в регионе Кавказа и Центральной Азии были открыты 73 школы [4, с.293]. Главным образом, эта форма распространения политического ислама была ориентирована на Азербайджан и северокавказские республики РФ (Татарстан, Дагестан и др.), но так или иначе касалась всех стран СНГ, в состав которых входили тюркские народы, исповедовавшие мусульманство (центральноазиатские республики, Грузия, Украина, Молдова).

Так, например, 11 января 1990 г. первая группа турецких миссионеров-исламистов пересекла турецко-грузинскую границу и посетила Тбилиси, после чего направилась в Аджарию, где провела «дружеские встречи» с местным населением. Уже в мае того же года вторая миссия, которая насчитывала 37 человек, привезла большое количество учебников, художественной литературы, аудио и видеоматериалов учебно-просветительского характера в страны региона, в частности состоялись визиты в Батуми, Тбилиси, Казань, Баку. Постепенно миссионерская деятельность религиозной общины Ф. Гюлена охватила не только страны Кавказа, но и большинство регионов России с тюркским и/или мусульманским населением (Северный Кавказ, Татарстан, Башкортостан), неофициальные центры «фетхуллахчи»² были созданы в Казани и Уфе. Такой всплеск активности турецких исламистов на Северном и Южном Кавказе именно в начале 1990-х годов один из последователей Гюлена объяснял тем, что эти республики наконец-то стали независимыми и их граждане получили возможность «свободно учиться в нашей стране» [8, с.21], хотя это обучение довольно часто выходило за рамки классической школьной программы.

В частности, речь идет о создании учебных заведений с целью воспитания молодежи в про-турецком и про-исламском духе. По данным российских исследователей, на 2003 год только в России насчитывалось более двадцати турецких лицеев, в том числе в Татарстане – десять, Башкортостане – четыре, Дагестане – три, по одному в Чувашии, Карачаево-Черкесии, Туве, Якутии и Хакасии. Причем вместо преподавания в них всемирной истории или истории России гораздо больше внимания уделялось освещению роли Османской империи в международной системе и становлению ее тесных связей со странами региона [8, с.22].

В большинстве случаев турецкие учебные заведения содержались на средства частных фирм или общественных организаций, руководители которых входили в так называемую «группу Гюлена». В целом же, в конце 1990-х годов эта группа контролировала 88 фондов, 20 обществ, 128 частных школ, 218 фирм различных форм собственности, 129 учебных курсов, интернаты, а также 17 печатных органов (в том числе и на английском языке), газету «Заман» тиражом 250 тыс. экземпляров (которая массово выходила в Турции, однако имела свои местные аналоги во многих крупных городах региона), собственную телевизионную станцию (наиболее известный телеканал – «Саман йолу» («Млечный путь»), который часто использовался для донесения проповедей и обращений Гюлена к населению), две радиостанции, финансовую организацию с нулевым процентом на кредиты, страховую компанию и т.д. При этом в официальной сфере турецкая государственная корпорация теле- и радиовещания ТРТ имела возможность транслировать свои передачи на единственном канале спутникового телевидения «Аврасья» («Евразия»), причем исключительно на турецком языке, что значительно сужало ее аудиторию.

Сама фигура Гюлена до сих пор вызывает противоречивые оценки в стране, однако осенью 2000 года военные и судебные органы власти всё-таки смогли добиться судебного расследования деятельности упомянутого общества. В качестве обвинения ему предъявлялись попытки изменить конституционный строй Турецкой Республики и отказаться от светского режима правления в пользу шариата. Главной же целью создания разветвленной сети школ за рубежом были признаны попытки подготовить в странах региона кадры администраторов и будущих госслужащих, лояльных к Турции; сформировать прослойку властной элиты, с которой можно было бы легко развивать сотрудничество после превращения Турции в исламское государство.

Конечно же, Анкара официально выступала с осуждением подобной деятельности, особенно её «исламской» составляющей. Хотя нельзя отрицать, что активная «миссионерская» работа, которая велась последователями Ф. Гюлена в новых независимых республиках в 1990-2000 годах, значительно способствовала распространению турецкого влияния в регионе Кавказа и Центральной Азии. Впрочем, существовала и обратная сторона медали. Невозможность четко разделить на практике культурные и образовательные инициативы турецкого правительства и деятельность негосударственных актеров, а также позиция «невмешательства» или «дружественного нейтралитета», которую часто занимала официальная Анкара в отношении подобных благотворительных / религиозных фондов, нередко вызывали подозрение и возмущение в странах региона, не так давно провозгласивших независимость и всячески старающихся укрепить свой суверенитет.

В результате, вместо постепенного укрепления исторических связей с культурно и ментально близкими народами Кавказа, Турция попыталась распространить свое влияние путем довольно агрессивной политики культурной экспансии (открытие турецких школ, распространение трансляции турецких СМИ на весь регион и т.д.), что привело лишь к нарастанию напряженности в двусторонних отношениях. Осознание неэффективности подобных методов, а также растущее сопротивление со стороны правительств соседних государств заставили Анкару искать другие пути укрепления своих позиций в регионе.

В начале 2000-х гг. благодатной почвой для развития регионального сотрудничества становятся проекты создания новых энергетических систем при активном участии Турции.