Московский общественный научный фонд образы власти в политической культуре России

Вид материала

Содержание

Между прошлым и будущим: повседневность 1930-х годов в интерпретации современников
Для нас настал счастливый век !
Жизнь шутить умеет, баловница.
Признайтесь, ведь теперь уж все равно –
Мой миленок в фабзавкоме
Говорит сынишка папе
Где ты, правдушка загулялася
Коих требовали в полночь —

Подобный материал:

1 ... 6 7 8 9 10 11 12 13 14

Между прошлым и будущим: повседневность 1930-х годов в интерпретации современников

В

последнее десятилетие ХХ века российские ученые получили уникальную возможность объективного изучения прошлого. Особенно значимы происходящие изменения для исследователей советской истории, поскольку ранее именно этот исторический период являлся сферой влияния не науки, а идеологии. Ортодоксальная версия определяла не только концепцию, но и направления конкретно-исторических исследований. Самым трагическим последствием политизации истории, согласно справедливому замечанию В.П. Булдакова, стало изъятие из предмета исследований человека с его земными страстями и иллюзорными надеждами.

Пережив в 1988-1990 гг. своеобразный “эвристический бум”, позволивший частично ретушировать “белые пятна” и лишь приоткрыть “тайные страницы” советской истории, наука и общественное сознание испытали эмоционально-психологический шок. В итоге — желание избавиться от трагедий XX века, обращение к историческим эпохам и личностям, позволявшим найти в прошлом основания для оптимизма в настоящем и будущем. Однако реальность настоятельно требовала научного осмысления и изучения советской истории, ибо в условиях социальных перемен в спектре настроений отчетливо проявились и неприятие инноваций, и ностальгия по социализму.

Всестороннее объективное изучение опыта несвободы в 1930-е годы должно помочь российскому обществу найти новые интегративные ценности, альтернативные идеалам коммунизма и национализма. Реконструкция частной жизни и поведения “маленьких людей”, их восприятие мира, в котором они творили свои судьбы, вписанные в контекст эпохи, поможет понять трагедию поколения 1930-х годов и предоставит возможность извлечь уроки ныне живущим. Особое значение имеет изучение уникального индивидуального опыта и смысла человеческого поведения, определенных мировосприятием, жизненными установками, идеологическим и культурным контекстом исторической ситуации, отличавшейся радикальным отрицанием прошлого и устремленностью в будущее.

Исследование повседневности является изучением “жестокого и многообразного человеческого бытия”, как определял советскую реальность П.В. Волобуев. Повседневность – это не столько мир вещей и структур, сколько мир актуальных трудностей и проблем, событие людей с людьми. Повседневность – это пространство синтезирования идей, в котором имеют значение и объективные условия жизни личности, и сам человек – деятельный, мыслящий, чувствующий. Именно в повседневности демонстрируются поведенческие образцы, свидетельствующие о принятии или отрицании официальной идеологии. Именно повседневность является пространством индивидуального выбора. “Повседневность полна духовного содержания... Вместе со свободой повседневность становится средой образования смыслов” (Чеснов А.Я.). Ориентация на раскрытие этих аспектов предполагает переосмысление самого назначения исторического исследования.

В 1930-е годы власть стремилась жестко контролировать личную жизнь человека, определяя нормы поведения и потребления, создавая новый ритуал и новый язык. В предполагаемом исследовании проблема социального бытия идей, морального и языкового противостояния человека и власти представлена на основе фрагментарного рассмотрения лишь трех феноменов: восприятие советскими людьми исторического времени, осмысление ими социальной интеграции и конфронтации.

Изучение этих аспектов стало возможным благодаря знакомству с документами, ранее недоступными для исследователей.

Историческое время и человек: особенности восприятия эпохи советскими людьми в 1930-е годы

Образ эпохи, сформировавшийся у поколения 1930-х годов, представлял собой очень сложный феномен, сочетавший индивидуальное восприятие социальных инноваций, осмысление личного опыта и стереотипы официальной пропаганды. Как свидетельствуют документы. представления советских людей об историческом времени, в котором они жили, были удивительно разнообразны, несмотря на огромное влияние идеологии. Различия в оценке современниками исторической ситуации были настолько велики и принципиальны, а индивидуальные представления о реальности имели такое множество ракурсов и оттенков, что вряд ли можно говорить о наличии доминирующего образа эпохи. Кроме того, нельзя забывать о постоянной эволюции этого образа на всех уровнях — официальном, социальном, личностном.

Радикальное изменение образа эпохи в целом или смещение в соотношении его составляющих происходило под воздействием многих факторов как объективных, так и субъективных. Наиболее значимыми из них являлись: экстраординарные события, ритм общественной жизни, степени вовлеченности индивида во власть, уровень образования, перемены в судьбе человека, характер его социальных контактов, нравственные приоритеты и умение самостоятельно оценивать происходящее. Необходимо отметить, что на восприятие исторического времени не влияли возрастные различия: представители одного поколения, — например, участники гражданской войны, — могли оценивать настоящее с диаметрально противоположных позиций и их дети — “ровесники Октября” — имели совершенно разные точки зрения об эпохе, современниками которой они являлись.

Особенно интересны для воссоздания “романтического” образа эпохи 1930-х годов поэтические опыты “простых” советских людей. Не имея представления о законах поэзии, не задумываясь о рифме, они стремились искренне (в отличие от официозных поэтов, творивших по заказу власти) выразить свои чувства — изменения, происходившие в стране, казались им достойными восхищения. Свои восторженные стихи такие поэты адресовали вождям государства, делегатам партийных форумов и Съездов советов, направляли в газеты и в Президиум Верховного Совета СССР. Настроения, свойственные некоторым участникам революционных событий и гражданской войны, выразил Гладков А.В. — в прошлом командир Красной Армии — в своем приветствии делегатам VIII Съезда советов(1936 г.), принимавших новую Конституцию СССР :

Для нас настал счастливый век !

Нам дал его великий человек ! <...>

Уж не бывать тому, что раньше звали “ад”.

Тот ад навеки-навсегда от нас ушел,

Навеки-вечные и навсегда.

Другой на смену век пришел –

То век свободного, счастливого труда.

Автор приветствия определил события 1917 г. и принятие Конституции СССР как начало новой эры в мировой истории:

Пройдут века –

От Октября и этой даты будут

все считать (1).

Однако исторические источники позволяют представить иное отношение к происходившему в стране, иное определение содержания эпохи — многие из тех, кто с оружием в руках воевал за установление советской власти и искренне верил в идеалы революции, считали, что партия отошла от ленинского пути. События 1930-х годов воспринимались ими как предательство и искажение революционных идей, забвение заветов Ленина. Разочарование и отчаяние, усиливавшиеся с каждым годом, определяли образ мыслей и действий этих людей. Многие из них задавали вопрос: “За что мы воевали ?” Некоторые высказывали мнение о необходимости новой революции, мечтали “вернуть 18-й год” (2).

Среди молодых людей, только начинавших в 1930-е годы свой жизненный путь, тоже были такие радикальные критики. Мечтательные, образованные, желавшие творить — они сталкивались со множеством трудностей в реальной жизни и профессиональной деятельности. Знания, умение мыслить и чувство ответственности способствовали формированию объективного отношения к действительности.

Удивительно глубокое понимание исторической трагедии страны представлено в листовке “Великий русский народ”. Ее автор, молодой рабочий из г. Нижнего Тагила Андрющенко Г.В., выразил свою боль такими словами: “Измученные — угнетенные — забитые рабы тирана — нового монарха... Вас обманули, вас вызывали на великое народное дело... Вас обманули, завязали вам глаза... Вами строят новые тюрьмы и вами их заполняют. У вас отобрали все права и средства. Вы стали темные, жалкие жертвы революции, которую вы сами сотворили”. Автор выразил надежду, что произойдет новая революция русского народа, “которая должна отвергнуть тех, кто уже 16 лет пьет кровь русского рабочего и крестьянина” (3).

Несмотря на официальное признание победы социализма в Конституции СССР 1936 г. и заявления политических лидеров о начале строительства коммунизма, в обществе продолжались дискуссии о настоящем и будущем страны. Сомнения, характерные для критически мыслящих людей, отражены в протоколах собраний, в материалах следственных органов и в документах личного характера. В частности, выступление рабочего Верх-Исетского завода Н. Кунгурова является иллюстрацией подобных многочисленных фактов. При обсуждении доклада И. Сталина он заявил: “Не стоит нам терять время, разговаривая о коммунизме, – все равно ведь нам не дожить, детям нашим не дожить, внукам и правнукам тоже не дожить. Зачем же говорить об этом?” (4).

Многие из молодых, объективно оценивая происходящее и понимая порочность системы, представляли перспективы развития страны весьма пессимистично: “Иногда кажется, что трудности роста – вечные трудности”. Особенно важно, что некоторые из них осознавали прагматическое использование властью мифа о “светлом будущем”. В частности, в листовке-обращении к русскому народу автор осуждает произвол власти, которая лишила граждан прав и собственности, “обещая будущее”. В одном из писем 1933 г., отправленных на Урал из Сочи, была описана ситуация голода и объяснена позиция власти: “...это жизненно, это реально... Так быть должно во имя великого будущего” (5).

Судьба предыдущих поколений и личный жизненный опыт разрушали оптимизм и веру. Сложное, неоднозначное восприятие действительности сопровождалось постоянным поиском смысла жизни. Неудовлетворенность происходящим не давала покоя – даже активная производительная деятельность и возможность профессиональной самореализации в условиях несвободы и социальной напряженности не приносили радости, не создавали ощущения полноты жизни. Поэтому не случайны признания, часто встречающиеся в дневниках и письмах, квинтэссенцией которых можно считать фразу молодого инженера СУГРЭС В.А. Ефимова: “умирать не хочется и жить не лучше” (6). Отчаяние являлось основой мировосприятия многих молодых людей – во второй половине 1930-х годов такие часто подвергались арестам и получали приговор за пессимизм, увлечение поэзией С.Есенина, за собственные стихи.

Ощущение трагедии поколения пытался передать в своих мыслях сестре инженер из г. Березняки Л. Яковлев: “Много больших обид, много тяжелых мелочей. Родных по духу нет. Много работаю, но это только утомляет, а не дает смысла жизни. Я чувствую себя совсем стариком. Это грустно, но это так... А все-таки какая страшная и нелепая книга – летопись нашей семьи...”

В его стихах преобладают реквиемы: “Время – тать”, выпавшее на долю поколения, не только лишает радости, но и приносит смерть.

Жизнь шутить умеет, баловница.

Только... шутки иногда так злы...

Недописанные дней твоих страницы

Завязала в смертные узлы (7).

Отрицание настоящего и отсутствие перспектив в его изменении заставляло молодых либо создавать альтернативную систему ценностей, либо – уходить из жизни. Документы свидетельствуют, что молодежь пыталась противостоять тотальному влиянию идеологии и официальным мотивам поведения. Иногда студенты становились инициаторами создания групп и обществ, демонстративно отказывавшихся от признаваемых моральных ориентиров. Так, в г. Шуе студенты техникума политпросвещения, по донесениям информаторов за 1935 г., “саботируют учебу, богемствуют, поют в общежитии “Гимн смелой анархистской личности”; в Москве рабфаковцы кожевенного института организовали “Свободную ассоциацию хулиганов” с лозунгом “Хулиганы всех стран, соединяйтесь!”; в железнодорожном техникуме им. Андреева студент Козаков Н.Д. (1910 г.р.) создал “Общество любителей выпить и закусить (ОЛЮВИЗ)” (8).

Однако самым трагичным и радикальным протестом против настоящего оставалось самоубийство: в истории 1930-х годов много таких примеров. Один из них – самоубийства студентов из Института “Цветметзолото” в г. Орджоникидзе, объединенных в группу, осуждавшую бессмысленную жизнь и признававшую право на уход из нее.

Изучение представлений о времени, в котором жили и действовали люди, имеет принципиальное значение в исследовании исторической реальности 1930-х годов, ибо власть использовала миф о “темном прошлом” и “светлом будущем” как важнейший фактор мобилизации советского народа, как главный аргумент в оправдании возникавших трудностей и неизбежности применения в политической практике радикальных мер. Исторические источники позволяют утверждать, что современники участвовали в создании этого мифа, главными элементами которого являлись противопоставление настоящего прошлому и устремленность в будущее.

Стереотипы официальной пропаганды о советской эпохе как времени исторических побед и свершений повторялись выступавшими на митингах и собраниях, на юбилейных торжествах и партийных конференциях, на слетах стахановцев и вечерах воспоминаний. В выступлении молодого инженера А. Бурулина на II Съезде советов Свердловской области (19-22 ноября 1936 г.) отразились взгляды многих людей, считавших настоящее отрицанием прошлого: “19 лет отделяют нас от страшного прошлого. От рабства – к свободе, от нищеты и бедности – к богатству и изобилию. Таков наш исторический путь. Россия превратилась из убогой в могучую... Там, где раньше были пустыри, теперь – первоклассные металлургические, машиностроительные и другие заводы; там, где раньше были непроходимые глушь и болота, теперь пролегают каналы, соединяющие собой моря; там, где была соха, теперь работают сотни тысяч тракторов и комбайнов” (9).

Огромное значение в формировании образа 1930-х годов имела инициатива А.М. Горького по созданию “Истории фабрик и заводов”. Идея заключалась в том, чтобы рабочие и специалисты сами (с помощью литераторов, историков и художников) написали историю своих трудовых коллективов и предприятий. Это начинание, с энтузиазмом воспринятое и строителями новостроек-гигантов, и тружениками заводов, имевших древнюю историю, превратилось в массовое культурное движение. В течение 1931-1937 гг. в разных городах страны энтузиасты собирали материалы воспоминаний и фотографии, пытаясь восстановить прошлое своей “малой родины” и сохранить для истории события, участниками которых они являлись. Документы редакции издательства “Истории фабрик и заводов” свидетельствуют о высокой заинтересованности и активности людей в этой работе. В частности, на Челябинском тракторном заводе многие рабочие, узнав о сборе информации для книг этой серии, предлагали свою помощь; на Магнитогорском металлургическом комбинате энтузиасты провели сотни индивидуальных бесед с рабочими и инженерами этого предприятия; на Высокогорском железном руднике (г. Нижний Тагил) был издан специальный бланк “Напишем “Историю ВЖР” с обращением ко всем работающим на руднике. Несмотря на наличие на бланках специально оставленного чистого места для воспоминаний, почти все горняки прикалывали к ним дополнительно исписанные листки и даже тетради” (10).

На основании 110 рукописей горняков в 1935 г. была издана книга “Были горы Высокой. Рассказы рабочих Высокогорского железного рудника о старой и новой жизни”. М. Горький в предисловии признал, что своеобразие работы заключалось не только в написании истории вчерашнего дня, но и в создании образа настоящего – “творимой истории” – на основе постоянного противопоставления двух миров – до революции и после. Активисты создания “Былей горы Высокой” ориентировались на сравнение угнетенного положения горняка в прошлом с его современной жизнью. Самой важной задачей книг этой серии М.Горький называл создание нового эпоса “свободной и счастливой практики миллионов людей – строителей социализма и будущего человечества”. Власть использовала искренность людей для сохранения мифа, устраняя из воспоминаний фрагменты, не соответствовавшие его идеологической чистоте.

Представления советских людей о всемирно-историческом значении происходивших в стране изменений являлись важнейшей составляющей мировоззрения. Убедительные доказательства бытования этой идеи в массовом сознании представлены в документах личного характера – письмах и дневниках, авторы которых не ориентировались на одобрение своих взглядов властью, а только лишь делились впечатлениями с родными и близкими или записывали мысли для себя. В частности, инженер – комсомолец В. Сенцов, работавший на строительстве Уралмашзавода, с радостью писал о своем участии в великом деле: “Везде грандиозный и небывалый размах!.. Мы живем в чудеснейшее, не сравнимое ни с каким другим, время. Время индустриальных битв и побед!” (11).

Убежденность в том, что СССР является передовым государством, в котором реализованы самые высокие идеалы справедливости, гуманности и прогресса, сохранялись даже при непосредственных контактах с миром прошлого – при знакомстве с капиталистическими странами. Советскому человеку многое в этом мире было непонятно, вызвало неприятие и протест. В частности, интересны и очень показательны наблюдения советских людей, побывавших в 1931 году в заграничном путешествии на теплоходе “Украина”. Увиденное в Германии, Великобритании, Италии участники описывали очень эмоционально. Безработица, проституция, эксплуатация – вызывали отрицательное отношение: “Мы кипели от ненависти и гнева... Мы поняли для немецких рабочих выход один – в революции... Впечатления были у всех одинаковые: так больше продолжаться не может... Английские товарищи рано или поздно под руководством Коминтерна и Коммунистической партии Англии и без нашего пребывания до революции все равно дойдут”.

За границей люди обращали внимание на явления, которые не вписывались в стереотипные образцы, созданные пропагандой. Так, например, искреннее удивление вызывали высокая производительность труда, умение английских и немецких рабочих эффективно использовать технику, благоустройство городов. Советские рабочие считали возможным использовать этот опыт: “Тогда, безусловно, мы не только догоним, но и перегоним... И если это могут капиталисты, то тем паче должны сделать мы в стране, в которой строим социализм”.

Историческая судьба капитализма, по мнению одного из советских путешественников, предопределена – в дневнике он записал такие впечатления от порта в Гамбурге: “есть превосходные корабли, но ржавчина покрывает остальные. Эта ржавчина машин и гибель механизмов символизирует собой ржавчину и гибель всей капиталистической системы...” Удивляет стремление сохранить стереотипный образ, не позволяя себе задумываться, и агрессивность, проявлявшаяся в мелочах (как, например, на вопрос английской журналистки, почему советские женщины одеты не модно, не следят за собой, даже если есть морщины, одна из стахановок “отделала ее по-рабочему: не знаем, как переводчик смог перевести”), так и в принципиальных вопросах (члены делегации на предложение англичан посмотреть выход короля ответили отказом: “Мы своего убили – какая нам нужда на ихнего смотреть”. Вместо этого отправились на могилу К. Маркса и “дали клятву завершить великое дело для построения социализма во всем мире”) (12).

Однако проблема перспектив развития капитализма и социализма не рассматривалась абсолютно однозначно в общественном сознании поколения 1930-х годов. Очень показательно для раскрытия новых аспектов этой темы содержание лирической поэмы, рассказывающей о любви комсомольцев Раи и Коли. Рая обещает Коле выйти за него замуж, если он сможет победить на своем “Форде” ее автомобиль “АМО”. Автор заканчивает поэму гибелью героев – обе машины, олицетворявшие уровень технических возможностей двух систем, – сорвались в пропасть, так как водители не справились на крутом повороте с управлением. Что это? Поэма-предупреждение, поэма-предсказание неизвестного поэта? (13).

Несомненно, следует обратить внимание еще на один феномен в характеристике советской эпохи 1930-х годов – все события и явления жизни современники связывали с именем И. Сталина: “сталинские пятилетки”, “великая сталинская конституция”, “сталинские орлы”... До сих пор даже историография не освободилась от магии этого имени и многие ученые используют для описания этого исторического периода не научные термины, а идеологические клише – “сталинский террор”, “сталинская модернизация”...

Преклонение перед гениальностью и мудростью руководителя советского государства и лидера Коммунистической партии являлось основой содержания всех писем, приветствий, телеграмм, рапортов. Многие люди считали, что эпоха, в которую они живут, может называться “сталинской”, ибо благодаря воле, непреклонности и заботе И. Сталина советский народ достиг благополучия, а государство стало процветающим (14).

Однако в документах диапазон мнений современников о влиянии личности И. Сталина на советскую эпоху имеет очень широкий спектр. Многие источники дают определенно отрицательную характеристику реальности и используют такие названия, как “сталинская эпоха” “сталинский социализм”, “сталинская жизнь”, исключительно с негативным оттенком. Автор одной из листовок обратил внимание на все “успехи”, связанные с деятельностью И. Сталина: “Пора трезво взглянуть самим на созданную жизнь. На жизнь, которую называют сталинской эпохой. Довольно легкомысленно и механически... верить. Теперь уже не только взрослые, но и дети, и молодежь, и старые люди испытали и испытывают, ощущают эту проклятую, мучительную, подлую, полную обмана, подкупа, взяточничества, семейственности сталинскую жизнь” (15). В других воззваниях и листовках были названы другие черты социализма по-сталински, включая закабаление, бесправие народа, голод, обнищание, очереди за самыми необходимыми продуктами, сохраняющиеся в течение десятилетий, произвольные аресты, несправедливость судов, привилегии управленцев.

Среди прочих позиций привлекают внимание честность и конструктивность морального дистанцирования, осознание наличия в жизни других основ, иных ценностей и ориентиров, более важных для людей. Ярко выражено понимание этого феномена в стихотворении “Марксисточке”:

Признайтесь, ведь теперь уж все равно –

Ведь даже промелькнувшее безумье

Тех наших дней, что минули давно,

Дороже были Вам, чем Маркса многодумье.

А это потому, что не прилипло к Вам

Религии немецкой измышленье.

Есть кроме сталинской еще одна Москва –

Вот ту любили Вы, как я, как наше скомканное поколенье (16).

Конфликт или единство? –
Советское общество 1930-х годов глазами современников

В российской истории государство традиционно стремилось охватить своим контролем все многообразие социальных связей, проникая в микроструктуры общества путем создания специальных органов, используя религию и/или идеологию в качестве нравственной основы консолидации и индикатора политической лояльности. В итоге власть осталась единственным субъектом, определяющим пределы интересов граждан, права и полномочия социальных институтов. Инициатива диалога превратилась в прерогативу государства. Любые, даже самые нерешительные, самостоятельные действия людей воспринимались как угроза единству и пресекались.

Данная ситуация, сохраняясь без изменений на протяжении нескольких веков, сформировала биполярное политическое пространство, в условиях которого возможность социального согласия исключалась, поскольку главными векторами являлись произвол власти и покорность подданных. Недостаток свободы восполнялся на краткий миг бунтами и восстаниями, бесправие и неучастие в государственных делах (непризнанность властью) вызывали агрессивность в быту. Не случайно в деревнях и городах (особенно малых) до революции и при советской власти характерными чертами повседневности оставались враждебность между соседями, насилие и грубость в семейных отношениях (избиение жен, жестокость к детям), особый стиль народных праздников, непременным атрибутом которых были ритуальные молодецкие драки (деревня против деревни, улица на улицу).

Предрасположенность к деструктивным формам социального общения, неприятие демократии, требующей трудного длительного воспитания гражданской ответственности и самодисциплины как управляющих, так и управляемых сочетались в национальном менталитете с идеалом соборности и всеединства. В отличие от европейского феномена единства многообразия, основными ценностями которого являлись признание равноправия интересов и стремление к консенсусу в системе “личность – общество – государство”, в России идея социальной гармонии воспринималась как тотальность. Ради достижения и сохранения подобного единства оказывались приемлемы все средства и любые жертвы.

Апофеозом идеи соборности, несомненно, можно считать создание Союза Советских Социалистических Республик и провозглашение возникновения нового этнополитического феномена “советский народ”. В 1930-е годы власть декларировала морально-политическое единство общества. Основными элементами этого мифа являлись отрицание идеи разделения властей, отказ от многопартийности, стремление к социальному равенству и духовное согласие. Роль демиурга реализации идеала, по официальным утверждениям, играла Коммунистическая партия.

Эффективно поддерживался этот миф неизменной демонстрацией единства на выборах, на партийных съездах, митингах и всенародных праздниках. Историческая преемственность представлений о социальной гармонии чрезвычайно точно характеризуется пословицей, появившейся в те годы: “Миром да собором, да советским хором” (1).

Однако как официальные документы, так и источники личного происхождения содержат информацию, которая разрушает идиллическую картину. В частности, теория И. Сталина об усилении классовой борьбы в социалистическом обществе и массовый террор являются самыми убедительными контраргументами мифу о монолитном единстве. Современники этих событий, известные русские мыслители Г.Федотов и П.Сорокин, анализируя политическую жизнь в СССР, считали террор важнейшим доказательством отсутствия у власти реальной социальной поддержки и надеялись на возможность новой революции. Л.Троцкий, изгнанный из страны, утверждал, что противостояние народа и сталинской олигархии приведет к политической катастрофе.

Несколько наивным, но весьма показательным примером отрицания авторитета государственных органов можно считать сообщение из письма секретаря Усть-Хмельницкой партячейки XVI съезду ВКП(б) о том, что его односельчане “поговаривают разгромить всех властителей”. По свидетельству агентов ОГПУ, среди рабочих рудника им. И.В.Сталина (Карабаш) “ходят разговоры о Кронштадтском восстании” (2). Мастер инструментального завода г. Златоуста Николаев П.В., считая неправильной социальную политику ВКП(б), утверждал, что “столкновение рабочего класса с партией неминуемо” (3).

Аналогичные представления о различии интересов власти и народа отражены в листовках, сохранившихся в донесениях ОГПУ и НКВД. Например, на Надеждинском заводе в 1930 г. была изъята листовка, авторы которой осуждали авантюризм и неумелое руководство ЦК ВКП (б), обвиняли И. Сталина в предательстве идеалов Октября, требовали изменения политического курса (4). В маленькой брошюре “Воззвание”, изъятой в 1938 г. у токаря судоремонтного завода Шепеляева И.Д. (г. Пермь), советская власть называлась незаконной и содержался призыв ко всем людям вставать на самозащиту “все как один, без боязни” (5).

Эмоциональное осуждение антинародной политики власти и понимание противостояния интересов с особой экспрессией выражалось в анекдотах, создание и рассказ которых наказывались жестоко, включая расстрел, — вероятно, по причине абсолютного соответствия исторической реальности. В частности, перипетии партийных дискуссий народная молва интерпретировала очень образно, акцентируя внимание на неприемлемости позиции И.Сталина и его сторонников: “Правые — лицом к селу, левые — лицом к городу, а линия партии — ни к селу, ни к городу” (6).

Мотив неприятия людьми мероприятий ВКП(б) и советского правительства образно представлен в анекдоте о старушке, которая долго в разных инстанциях пыталась получить визу на выезд в Америку к сыну. После многих попыток пришла к М.И.Калинину с просьбой о помощи. Но и он высказал сомнение: “Куда уж, тебе, старушка, в Америку? Давай доживай свой век здесь. Ведь говорят же: “Хорошо там, где нас нет”. Старушка и ответила: “Вот туда и хочу, где вас нет”.

В письмах, записках и листовках можно встретить еще более критические высказывания о центральной власти: “Как можно жить в стране, где все построено на лжи, репрессиях и насилии? В какие времена и у каких народов рабство было доведено до такой степени, как в СССР?.. А выборы в Верховный Совет – ведь это обман и глупая комедия с прелюдией из репрессий?! И, наконец, речь Сталина 11/XII напоминает выступление клоуна в цирке или волка с накинутой на плечи бараньей шкурой перед стадом овец” (7).

Однако следует обратить внимание, что основные критические замечания и недовольство советских людей, как правило, распространялись на местные органы власти и управления НКВД. Центральная власть воспринималась в 1930-е годы как арбитр в социальных конфликтах и защитник несправедливо обиженных. Как это ни странно, но такое отношение было свойственно даже людям, имевшим достаточно объективные суждения о ситуации в стране. И. Совурин (Воронежская область), высказавший справедливое замечание о несправедливости наказаний советскими судами (“живем в свободной стране, а столько заключенных. И за что? За “колоски” – 10 лет; папироску не дал – 10 лет”), с абсолютной уверенностью выразил отношение к центральной власти: “...ежели бы знал наш дорогой вождь тов. Сталин, что на селе творится, то никогда бы не простил” (8).

Магия высшей власти была свойственна многим людям – именно в Кремль обращались все, потерявшие надежду найти правду и защиту. В письмах звучали просьбы о помощи: “Дорогой Иосиф Виссарионович, только Вы один сможете нас сделать счастливыми”; “Я надеюсь, что партия и Правительство – я верю в это – найдет правду”; “Лаврентий Павлович!.. На Вас последняя надежда!..”; “Наше советское правительство никому не даст возможность нарушить Сталинскую Конституцию и не оставит без внимания невинно находящихся в заключении людей” (9).

Удивительно убедительной иллюстрацией наивной веры советских людей в справедливость верховной власти можно считать легенду “Христос у Сталина”, в которой устами мессии, долго путешествовавшего по стране Советов, представлена трагедия народа, страдающего от злоупотреблений местных комитетов; рассказывается о произволе при раскулачивании, о бесчеловечности активистов, обрекающих беззащитных людей (особенно инвалидов, вдов и детей) на голод и смерть. Христос заметил: “Много можно привести еще фактов. Не надо, тов. Сталин, огораживать себя кремлевскими стенами и отделяться от живой массы... Надо знать и видеть, как страдает народ и придти к нему на помощь” (10).

Многие из обращавшихся к правительству выражали абсолютную уверенность в том, что причины трудностей в проблеме – в бесконтрольности местных властей: “Несоответствие данной на местах власти с чувством превосходства и безнаказанности, превалирующей над законом, у местных “вершителей судеб” – вот корень зла!

В спектре общественных настроений того времени ясно различима дихотомия “коммунисты — беспартийные”. Ощущение неравноправия людей, не являвшихся членами ВКП(б), и — напротив — осознание своей социальной полноценности коммунистами определяли морально-психологическую атмосферу и характер отношений в обществе. Федотов Г. в статье “Сталинократия”, опубликованной в журнале “Современные записки” (Париж, 1936 г.), отмечал : “...партийный билет дает огромный перевес рядовому коммунисту над его беспартийным начальником” (12). Главный инженер СУГТЭС Ефимов В.А. сделал в своем дневнике запись, что испытывает много трудностей, не имея партбилета: “Коммунист, будь он хоть дурак, все равно чувствует себя хозяином” (13).

Невозможность социального диалога и конструктивного сотрудничества в советском государстве предопределена отсутствием самостоятельных общественных институтов, целью которых являлись представление и защита интересов социальных групп. Профессиональные объединения превратились в удобные органы контроля за трудовой дисциплиной и политической лояльностью. В частности, в Уставе Союза рабочих черной металлургии указывались такие задачи: “... воспитывать коммунистическое отношение к труду, правильное понимание государственных задач и государственных планов”. Подобные или очень похожие формулировки содержались в уставах других объединений. Таким образом, из организаций, которые должны были защищать интересы рабочих, профсоюзы превратились в защитника интересов государства.

Осознание советскими людьми “новой” роли профсоюзов нашло отражение в частушках:

Мой миленок в фабзавкоме

Председателем сидит,

За поднятьем производства

Во все глазоньки глядит (14).

В распоряжении профсоюзов имелись такие средства воздействия, как право на увольнение, распределение продовольственных карточек и жилья. Весь этот арсенал давления использовался для защиты интересов власти в трудовых коллективах. Творческие союзы контролировали поведение и настроения наименее управляемой интеллигенции. В общественном сознании декоративность этих институтов отражена предельно ясно. “Профсоюз в наши дни потерял всякое значение и существует только для сбора членских взносов”, “Председателей цехкомов не выбирают, а назначают партийной организацией”, “Партийные ячейки и профсоюзные организации – никому не нужная надстройка” – эти высказывания обладают высокой степенью репрезентативности и подтверждаются реальными поступками (абсентеизм, уклонение от уплаты членских взносов и т.п.) (15).

Другой причиной такого отношения к профсоюзам являлось безразличие их лидеров к нуждам людей. Не случайно рабочие считали всех ответственных работников “современными дворянами” (16). Как правило, служащие аппарата НКВД, партийные, советские и профсоюзные функционеры имели право посещения специальных магазинов для покупок продуктов и промышленных товаров; нормы снабжения управленцев даже в трудные годы голода были значительно выше, чем “простых” советских людей. Доказательством осознания современниками наличия в стране социальных контрастов являются письма, направляемые в разные инстанции и взывающие о помощи. Вот, например, одно из свидетельств: “Из Абхазии, Грузии каждый вечер через Сочи отправляются на поезд сотни кубанцев, донцов, хохлов, российских — голодных, грязных, оборванных, а нарядные дамы в кафе кормят собачек пирожным, а рядом умирают дети... Вот где несоответствие и несправедливость” (17).

Справедливое возмущение вызывали привилегии управленцев и служащих НКВД при получении жилья. Как правило, в те годы, когда основная часть строителей и рабочих могла рассчитывать только на бараки и землянки, для руководителей и специалистов строились благоустроенные квартиры и отдельные дома. По свидетельству Дж. Скотта, американского журналиста, несколько лет работавшего на Магнитогорском металлургическом комбинате, директор ММК имел трехэтажный особняк, в котором было 14 комнат (в т.ч. – игровая для детей, кабинет, бильярдная, музыкальный салон). За домом находился маленький олений заповедник, а перед домом – большой сад (18).

Убедительным доказательством и источником для изучения социальных различий в советском обществе могут служить описи имущества, производившиеся при аресте подозреваемого работниками НКВД: как правило, содержание описи “простых” советских людей состояло из номеров облигаций государственных займов, лишь изредка – книг и одежды, в то время как описи имущества руководителей насчитывали несколько страниц и включали разные виды оружия, часов, фотоаппаратов и других вещей, недоступных остальным (19).

В 1930-е годы социально-политические конфликты инициировались самой властью. В частности, движение 25-тысячников обострило противостояние между рабочими и крестьянством; официальная поддержка ударных бригад и стахановского движения способствовала расколу рабочего класса. В условиях многоуровневой, постоянной (открытой или тайной) конфронтации не мог не возникнуть конфликт поколений. Самым трагичным было то, что даже дети оказались вовлечены в хаос борьбы. В фольклоре тех лет сохранились грустные и веселые частушки на эту тему:

Говорит сынишка папе:

“Ты мне, папа, не родня.

За все лето ты в колхозе

Не заробил трудодня” (20).

Пионерские десанты на предприятия, критика отстающих на производстве отцов, отрицание религии, доносы и отказ от родителей – эти формы конфликта одобрялись и поддерживались властью, являясь неотъемлемым элементом нравственно-пихологической атмосферы в 1930-е годы.

Террор и его интерпретация
(по документам субъективной истории 1930-х гг.)

Формально-правильные, порой безупречные, тексты протоколов допросов, безапелляционно-лаконичные формулировки приговоров, официально-беспристрастные акты о приведении постановления в исполнение... Страницы истории народной трагедии, поражающей жестокостью и удивляющей абсурдностью. Многие и многие тысячи томов судебно-следственных дел — миллионы человеческих жизней. Даже сегодня, спустя много лет, эти документы вызывают чувство страха и отчаяния, приносят боль. Невольно возникают вопросы: “Как стал возможен этот грандиозный маскарад зла ? Неужели такое может повториться ?”

Террор как народная трагедия и историческое явление до настоящего времени остается “тайным индексом” прошлого — очень сложно понять и объяснить события, обозначаемые этим термином. Насилие было образом жизни целой страны, фактором повседневности советских людей. Истоки трагедии — и в предшествующей истории, и в изменении Человека, который по-иному воспринимал все измерения своего существования: политику и быт, отечество и власть, традиции и новшества, долг и свободу, вину и ответственность, жизнь и смерть, добро и зло.

Документы эпохи террора свидетельствуют, что массовые репрессии — это не только демоническое всесилие карательных органов, аморальность и циничность следователей, садизм палачей, покаяния обвиняемых, но и покорность ожидающих своего ареста, искренние заблуждения и энтузиазм доносительства “сознательных граждан”, подлость и желание свести личные счеты. Кажется, что в том мире были неразличимы правда и ложь, добродетель и порок... Не случайно О.Берггольц, испытавшая на себе и боль предательства, и “пристрастие” следователей, создавая образ эпохи террора, в одном из своих стихотворений эмоционально выразила трагическую двойственность ситуации:

“О дни позора и печали !..”

Возможно, современникам событий было очень трудно оценить масштабы, характер и цели террора, но историческая реальность и личный жизненный опыт заставляли человека осмысливать происходившее. Информационные материалы инстанций, занимавшихся изучением общественных настроений в стране, документы партийных и профсоюзных организаций, мемуары, дневники, письма и фольклор того времени представляют широкий спектр мнений о репрессиях, включающий как абсолютное одобрение, так и категорическое осуждение.

К сожалению, численность противников, сторонников и жертв террора останется неизвестной, но во имя будущего необходимо найти моральные силы для честного разговора о прошлом. Чрезвычайно важно восстановить все фрагменты и нюансы этой исторической мозаики, напоминающей картину ада на земле. Как и в других ситуациях, по справедливому замечанию нидерландского историка Й.Хейзинги, тут дело зависело “не от количества приговоров, а от тысячи оттенков честности и верности...”. Молодежь должна знать, какая трагедия произошла, чтобы сознательно воспрепятствовать ее повторению.

Неправомерно и опасно представлять единственными виновниками случившегося И.Сталина и его приближенных. Для российского общества, стремящегося к возрождению, более актуально и — в исторической перспективе — более значимо осознание заблуждений народа и меры .личной ответственности каждого за прошлое. Несомненно, это требует мужества — оставлять комфортный мир иллюзий всегда очень трудно. Но только так можно предотвратить искажение истины и сделать абсолютно невозможным повторение трагедии.

Путь к постижению исторического смысла массовых репрессий в 1930-е гг. оказывается трудным, длительным и противоречивым. В отечественных и зарубежных исследованиях, посвященных этой проблеме, доминирует этатистская концепция. Отмечая многофункциональность террора и его детерминированность прагматическими интересами власти, авторы, за редким исключением, корректно избегают рассмотрения субъективной составляющей этого многомерного явления. Возможно, такая позиция оправдана, так как история эмоций и настроений, надежд и разочарований, мыслей и намерений современников и/или участников террора является очень сложной не только научной, но и этической проблемой. Именно по этой причине представляется наиболее разумным обратиться к документам “субъективной истории”: дневникам, мемуарным записям, переписке, фольклору, информационным материалам инстанций, занимавшихся изучением общественных настроений в стране. Эти источники позволяют обозначить чрезвычайно широкий спектр интерпретаций террора, включающий как абсолютное одобрение, так и категорическое осуждение.

Исключительный интерес представляют документы, изъятые органами НКВД при обысках и арестах, являвшиеся вещественными доказательствами вины арестованных. Уникальные иллюстрации особенностей ментального мира советских людей содержат материалы следственных органов и доносы.

Понятие “террор” как историческое явление и феномен сознания до настоящего времени остается “тайным индексом” прошлого и имеет множество объяснений. Естественно, что современникам событий было очень трудно оценить масштабы, характер и цели террора, но реалии повседневности и жизненный опыт заставляли человека осмысливать происходящее. Однако необходимо отметить, что отношение к репрессиям изменялось, эволюционировало. В значительной мере эволюция взглядов зависела от того, как складывалась собственная судьба и судьба близких людей.

Террор, являясь фактором повседневности, создавал в стране два мира — иллюзорной свободы и абсолютной несвободы. Границы этих миров были невидимы и подвижны, поскольку каждый человек неожиданно мог оказаться в “другоммире”. Осознание возможного ареста и привлечения к ответственности, как свидетельствуют источники, характеризовало настроения технической интеллигенции и мастеров.Весьма показательно, что такие опасения сохраняли лексические образы гражданской войны: “Если меня белые не расстреляли, то расстреляют красные”, — эту фразу, произнесенную в 1937 г., можно рассматривать в качестве доминанты сознания людей, дистанцировавшихся от политического режима и считавших своей обязанностью исполнение профессионального долга (1).

Свое понимание причин ареста и обвинения люди излагали в письмах, адресованных Л.Берии, Л.Кагановичу, М.Калинину, И.Сталину, и в кассационных жалобах, направляемых в Верховный Суд, в органы прокуратуры. Как правило, в этих документах воссоздается история ареста, условия содержания во время предварительного заключения, осуждаются произвол и обманы сотрудников НКВД, трактуемые как главный фактор, оправдывающий обращение с требованием о пересмотре дела (2).

Всесилие карательных органов и декоративность суда воспринималось советскими людьми как нарушение законов и конституционных прав. В частности, необоснованные аресты и приговоры стали одним из важных сюжетов народного фольклора. “Семь анкет — один ответ”, “Пропал — ни пены, не пузырей”, “Язык до Остяко-Вогульского округа доведет” — эти пословицы свидетельствуют о достаточно объективной оценке причин репрессий и методов деятельности НКВД (3).

Невозможность добиться справедливого судебного решения осознавалась представителями всех социальных групп, имевших разный культурный уровень. В стихотворении, сочиненном горняком Арестовым Ф.П., создан символ Правды, вечно гонимой и недосягаемой:

Где ты, правдушка загулялася,

ненаглядная забавлялася...

Я искал тебя...

Среди поличка ты в рогоже спишь,

В зипуне зимой на тракту дрожишь –

В непогодушку ты в лаптях бежишь

И на суд тебя гонят деспоты,

И в тюрьме найдешь, видно, место ты –

Для тебя оно приготовлено...

Будешь по миру ходить вечно ты,

Гнут в бараний рог тебя деспоты. (4)

В меморандуме о поведении в камере арестованного управляющего трестом “Ураласбест” Дубянского ВВ. (в 1917 г. являлся делегатом II Съезда Советов) содержатся сказанные им слова вновь прибывшим: “... можете не ожидать скорого окончания следствия ... не ждите и благополучного, справедливого исхода”. Агент, находившийся в камере, указал в доносе высказанное Дубянским мнение о том, что суд принимает решение по усмотрению НКВД (5).

Вероятно, убежденность в чрезвычайно широком использовании следственными органами незаконных методов проникала в сознание людей. Подтверждением этому можно считать уникальный случай, когда молодой рабочий, проживавший в г. Нижнем Тагиле, пытавшийся из-за несчастной любви расстаться с жизнью, после неудачной попытки самоубийства, явился в отделение НКВД, надеясь, что самооговором он добьется высшей меры наказания. Его аргументацией было знание о подобных фактах, имевших место ранее (6).

Понимание необъективности суда и непредсказуемости судьбы человека содержит поэтический рассказ “Тюрьмы”, написанный верующим крестьянином:

“ Коих требовали в полночь —

суд был, трибунал:

Коих на смерть присуждал,

коих домой отпускал,

А коих на расстрел,

но таков им был удел...” (7).

Трагизм каждой личной судьбы и многих тысяч людей, оказавшихся перед выбором во время следствия, усугублялся активным моральным давлением со стороны следователей. Отказ от признания “собственной вины”, молчание, нежелание оговаривать других людей интерпретировались сотрудниками НКВД как антисоветские настроения. “Если Вы не подпишите протокол.... Вы являетесь врагом народа и не хотите помочь нашему правительству”, — такие обвинения, как правило, действовали на арестованных сильнее, чем жестокое обращение (8).

Признание в несовершенном преступлении становилось причиной нравственного кризиса, постоянных сомнений и переживаний. Немецкий рабочий Винтер Ф.П. в письме наркому юстиции СССР пытался объяснить свою боль и страдания от такого участия во лжи:

“ ...я готов сделать все, что угодно, дабы помочь Советскому Союзу в деле уничтожения фашизма. Я готов отдать свою жизнь ради дела пролетариата... В последнее время меня мучает ужасное сомнение — верный ли такой метод, нуждается ли великий, могучий, непоколебимый Советский Союз в таким образом добытых документах?” (9).

Среди разноцветных фрагментов мозаики интерпретаций террора его современниками, несомненно, исключительный интерес представляет позиция людей, считавших террор необходимым и действенным средством воспитания людей и актом справедливого возмездия за действия, считавшиеся асоциальными (10). Учитывая высокое эмоциональное напряжение эпохи, можно предположить, что всякое несоответствие реальности идеалу и необъяснимые, непонятные неудачи при энтузиазме и огромном желании улучшать мир, вызывая недоумение и стремление найти причины.

Если учесть уровень образования основной части населения страны, то идеи о “вредителях” и “диверсантах” могли оказаться убедительным объяснением происходивших аварий, пожаров и непреодолимых трудностей. Так, например, на УЗТМ в 1933 г., когда в условиях освоения нового оборудования обыденным явлением стали многочисленные поломки, были проведены показательные судебные процессы: за поломку станка токаря осудили на 4 года тюремного заключения; 18-летнюю работницу приговорили к 3 годам лишения свободы, а техник-комсомолец, направленный начальником цеха работать на станок, с которым он не был знаком, и допустивший поломку, был привлечен к суду за “политическую близорукость” (10).

Видимо, сложность жизни и отсутствие адекватного уровня развития людей стали причиной советской демонологии — тотального разоблачения вредителей. врагов народа, диверсантов и пр. Власть способствовала в своих прагматических интересах актуализации этого архаического элемента ментальности.

Несомненно, важными для понимания террора, его механизмов и влияния на общество являются позиции всех вовлеченных в этот процесс. К сожалению, пока ответить на все вопросы невозможно, но избранный комплекс источников позволяет согласиться с мнением американского психолога Стэнли Милграма о том, что тирании существуют благодаря людям, которые “не могут мобилизовать достаточно внутренних сил, чтобы защитить свои ценности своими поступками” (11).

Примечания

Раздел I

ГАРФ / (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 3316. Оп. 38. Д. 80.
ГААО СО / (Государственный архив административных органов Свердловской области). Ф. 1., оп. 1. Д. 25238. Т. 3,16,17.

ГАДПРПО / (Государственный архив по делам политических репрессий Пермской области). Ф. 2. Оп. Й. Д. 26710; Ф. 1. Оп. 1. Д. 12945, и др.

ГААО СО. Ф. 1.оп. 2. Д 32329.
ГАСО / (Государственный архив Свердловской области). Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 4380., л 276.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 43747.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 20790. Т 1. Конверт.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 43747. Конверт.
РЦХНДНИ / (Российский центр хранения и использования документов новейшей истории). Ф. 17. Оп 114. Д. 695. Л. 27, 56.
ГАСО. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 4345. Л. 191.
ГАСО. Ф. Р-318. Оп. 1.д. 9, д. 24. ГАРФ. Ф. 7952. Оп. 5. Д. 300. и др.
Уралмаш. Рассказы уралмашевцев о своем заводе. Свердловск, 1958. С. 35-48.
ГАСО. Ф. 318. Оп. 1. Д. 13. Л. 95-103, 120.
ГАСО. Ф. Р-2266. Оп. 1. Д. 74. Л. 236.
ГАРФ. Ф. Р-88. Оп. 1. Д. 4345. Л. 191.
ГААО СО. Ф. 3316. Оп. 39. Д. 28.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 38518. Л. 53, 84.
ГАСО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 43747 (конверт, серая тетрадь).

Раздел II

ГАСО. Ф. Р-2266. Оп. 1. д.74. л. 222.
ЦДОО СО / (Центр документации общественных организаций Свердловской области). Ф. 4. Оп. 8. Д.58. л. 304; д. 129. Л. 164.
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 71. Д. 61. Л. 64.
ЦДОО СО. Ф. 4. Оп. 8. Д. 103. Л. 83 и др.
ГАДПРПО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 7794. Т. 2. Л. 131-138.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 47484; д. 17921; д. 16991 и др.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 17285, Л. 123; Д 38029, л. 60 об.
РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 120. Д. 232.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 20770, л. 58; д. 17208, л. 156, 163; д. 39666, л. 12 и др.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Оп. 17285. Л. 87-100.
ГАРФ. Ф. 7522. Оп. 1. Д. 208. Л. 202.
Федотов Г.П. Сталинократия // Мыслители русского зарубежья. Бердяев. Федотов. СПб, 1992. С. 350.
ГААО СО. Ф.1. оп. 2. Д. 20790. Т.1. Конверт.
ГАСО. Ф. Р-2266. Оп. 1. 74., л. 195.
ЦДОО СО. Ф.4. оп. 8. Д. 144., л. 73; ГАСО. Ф. Р-841. Оп. 1. Д. 263, л. 31 и др.
ЦДОО СО. Ф. 4. Оп. 8. Д. 144., л. 73.
ГААО СО. Ф.1. оп. 2. Д. 43747.
Скотт Дж. За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали. Свердловск, 1991. С. 235.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 17368. Т. 1., л. 3-16. ГАДПРПО. Ф.1. оп. 1. Д. 7794. Т. 1-3.
ГАСО. Ф. Р-2266. Оп. 1. Д. 71., л. 25.

Раздел III.

ГААО СО. Ф.1. оп. 2. Д. 20790; Д. 20253; ЦДОО СО. Ф.4. оп. 8. Д. 129 и др.
ГААО СО. Ф.1. оп. 2. Д. 39206, д. 17554. Т. 31 и др.
ГАСО. Ф.1. Р-2266. Оп. 1. Д. 59., л. 61.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 19409, л. 11.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 19657. Т. 4., л. 48, 49.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 32329.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д.9188, л. 5.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д.39666, л. 11; д. 17368. Т. 5., л. 87 и др.
ГААО СО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 17554. Т. 35, л. 336.
ЦДОО СО. Ф. 4. Оп. 8. Д. 129, Л. 160 об; ГАСО. Ф. Р-2266. Оп. 1. Д. 74.
Л. 34-35.
Майерс Д. Социальная психология. СПб, 1997. С. 286.

Часть III. Образы власти в современной России
и традиции политической культуры

Глава 9

О.Ю.Малинова

Blog

Московский общественный научный фонд образы власти в политической культуре России

Содержание

Между прошлым и будущим: повседневность 1930-х годов в интерпретации современников