М. Н. Афанасьев клиентелизм и российская государственность исследование

Вид материала

Исследование

Содержание Издание осуществлено при поддержке Фонда Форда Итоги переходного периода 7 Клиентарные отношения Старый порядок в россии Тоталитарная номенклатура Глава 4. Превращенные формы патрон-клиентных отношений 145 Демократия в россии Отношения с Федеральным центром 187 Бюрократия как гражданская служба 214 Властвующие группы Глава 2. Трудность концептуализации 245 Итоги переходного периода Почва и связи С чего начинается общество? Москваапрель, 2000 М.Н.Афанасьев Разработанность проблемного поля Исследовательские ориентиры Методологическое обоснование исследования Клиентарные отношения Централизованное регулирование ... Полное содержание

Подобный материал:

• Реферат 16, 75.29kb.
• Российская государственность: характер социальной модернизации, 267.27kb.
• Планы семинарских занятий по дисциплине «экономика зарубежных стран», 95.91kb.
• Афанасьев Андрей Александрович исследование, 1325.47kb.
• А. Н. Афанасьев Древо жизни. Москва, Современник, 1982 с. 464, 11879.87kb.
• A. M. Горького Кафедра истории России Программа, 49.53kb.
• Эффективная государственность в личностно-правовом измерении: общетеоретическое исследование, 889.92kb.
• Виктор Александрович Афанасьев © Евгений Сергеевич Романов © Александр Алексеевич Никишов, 592.86kb.
• Уроки истории: прорывы и катастрофы российской государственности, 17.63kb.
• Положение о краевой научно-практической конференции учащихся «Российская государственность:, 39.77kb.

М.Н.Афанасьев

КЛИЕНТЕЛИЗМ
И
РОССИЙСКАЯ
ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ

Исследование клиентарных отношений,
их роли в эволюции и упадке прошлых
форм российской государственности,
их влияния на политические институты
и деятельность властвующих групп
в современной России

Издание второе, дополненное


Москва  2000


УДК 316.334(470)

ББК 60.5(2Рос)

А 94

Публикуется в рамках Издательской Программы
Московского общественного научного фонда

Редакционный совет
Центра конституционных исследований МОНФ:

к.ю.н. Е.Б.Абросимова, д.ю.н. Г.А.Гаджиев,
к.ю.н. Л.О.Иванов, к.и.н. А.В.Кортунов,
д.ю.н. И.Б.Михайловская, к.ю.н. В.А.Четвернин

Афанасьев М.Н.

А 94 Клиентелизм и российская государственность: Исследование клиентарных отношений, их роли в эволюции и упадке прошлых форм российской государственности, их влияния на политические институты и деятельность властвующих групп в современной России. – 2-е изд., доп. – М.: Московский общественный научный фонд, 2000. – 318 с. – (Серия «Монографии», выпуск 9.)

ISBN 5-89554-005-8 (1-е изд.)

ISBN 5-89554-172-0 (2-е изд.)

Монографическое исследование доктора социологических наук Михаила Николаевича Афанасьева посвящено очень актуальной и при этом мало изученной в российском обществоведении проблеме. Личные отно­шения господства и покровительства - отношения «патронов» и «клиентов» - рассматриваются как устойчиво воспроизводимый образец поведения управляющих и управляемых, своего рода «код» их взаимодействия, во многом определяющий политическую историю и ближайшее политическое будущее России. На широком фактическом материале обосновывается по­нимание сегодняшнего российского властвующего слоя как постномен­клатурного патроната.

Книга представляет интерес не только для политологов, социологов, юристов, но и для широкого круга читателей.

Издание осуществлено при поддержке
Фонда Форда


Мнения и выводы, выраженные в работе, отражают личные
взгляды автора и не обязательно совпадают с точкой зрения
Московского общественного научного фонда

© М.Н.Афанасьев, 1997, 2000

© Центр конституционных исследований
Московского общественного научного фонда, 1997

© Московский общественный научный фонд, 2000

ISBN 5-89554-005-8 (1-е изд.)

ISBN 5-89554-172-0 (2-е изд.)
Содержание

От автора. ИТОГИ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА 7


От автора

ИТОГИ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА

Русский порядок

Третьи парламентские выборы и смена Президента в постсоветской России, о необходимости которых так много говорили специалисты по демократическому транзиту, свершились. При желании можно описывать сегодняшнюю общественно-политическую ситуацию как окончательное снятие угрозы коммунистической реставрации, либо как крах демократизации России, либо как возрождение российской (не советской) государственности. Соответствующие оценки озвучены соответствующими политиками и политическими обозревателями. Первые два софизма, точнее их равноверность, демонстрируют лишь то, что социальное содержание уже явно не соответствует «переходно-возвратной» парадигме анализа. Не помогают делу и многочисленные рассуждения о «гибридном режиме», так как они скорее штопают негодную схему, чем раскрывают действительную логику национального развития. Сам факт и способ переживания россиянами так называемого «дефолта» и смены верховной государственной власти показывают, что в стране произошла консолидация не только властного режима, но и определенного социального порядка.

Новый порядок, сложившийся за годы «переходного периода», является узнаваемо российским, куда более традиционным, чем можно было предположить. Но традиционным не в смысле следования «лучшим» или «худшим» традициям, вообще не в смысле какого-либо конкретного институционального наследства. Тут скорее нужно вести речь об этнических константах, адаптационно-деятель­ностных стереотипах, которые переносятся на новые институты и воспроизводятся в изменившихся социальных обстоятельствах.¹

Мне уже приходилось отмечать (год назад, когда Государственная Дума едва не начала процедуру импичмента, Совет Федерации открыто фрондировал, а разговоры о выборе Ельциным политического наследника мало кто принимал всерьез), что «сильный», всенародно избранный Президент стал важнейшим институтом новой России, скрепляя расколотый на принципиально несхожие субкультуры, атомизированный социум.² В естественном и быстром утверждении института президента легко угадывается свойственный русским и россиянам «государьственный» адаптационно-деятель­ностный стереотип. Не менее важно, однако, понять, что речь идет не о механическом переносе и простом воспроизведении старого, но об акте исторического синтеза, который доказывает способность россиян к государственному творчеству. Политическая проблема России не в том, что, сообразно этническому адаптационно-дея­тельностному стереотипу большинства ее населения, государственная интеграция, идентификация и коммуникация осуществляются посредством института «сильного президента», а в том, что иные институциональные скрепы общества крайне слабы.

Указывая на важнейшую социетальную функцию образа царя для русских, Светлана Лурье верно связывает ее с постоянным конфликтом мирского и государственного начал в отечественной истории: именно образ государя, общий обоим началам, обеспечивал прямую коммуникацию народа и государства.³ Важно чувствовать глубокую противоречивость и драматизм этой этнической константы. Важно понимать и творчески, продуктивно связывать всю необходимость и всю недостаточность идеи «сильного (народного) государя» для национального развития. Ее оборотной стороной является восприятие государства как «дела государева», а не как своего и общего, то есть гражданского дела.

Общим делом российское государство становится лишь в те моменты, когда нужно спасать Отечество. В обыденное время народ сосредоточен на своих сугубо частных делах (раньше было много мирских, общинных дел, но то было до коллективизации и индустриализации), применяясь к установленным свыше правилам и обстоятельствам. Преодоление обстоятельств и правил составляет ядро российского образа жизни. Неудивительно, что российские власти, устанавливающие правила, и российский народ, обходящий правила, всегда мечтают о «государственном порядке». Обнаруживая всякий раз отсутствие «настоящего» государственного порядка, власти и народ обвиняют друг друга. Только мечта и надежда дают ту страсть, с которой россияне взывают к государственному порядку. Это наша навязчивая идея, обретшая силу практической иллюзии, ставшая настоящим Мифом. Все убеждены, что русский порядок - это прежде всего и главным образом государственный порядок. Между тем это всего лишь миф. Чтобы понимать, как реально функционирует такой социальный порядок, достаточно в нем жить, не обращая внимания на мифы. Подобное совпадение с обстоятель­ствами, однако, вызывает тоску. Поэтому у русских метафизика и цинизм предполагают друг друга. Метафизика и цинизм - «инь» и «янь» русского порядка. Если оставить метафизику, но ставить себе целью точное описание данного порядка, то нужно перейти от «макросоциологии» к анализу обычных практик социального взаимодействия.

Почва и связи

Социологические опросы и результаты выборов показывают, что россияне постепенно привыкают и довольно быстро обучаются действовать в новой институциональной среде.⁴ Большинство россиян совсем не стремятся к устранению частной собственности или свободы слова и выборов - недовольны они не природой новых институтов, а практикой их функционирования. Однако в терпимости населения к новым учреждениям слишком много отчуждения и безразличия, чтобы принимать это привыкание за действительную социальную укорененность. Слабость же общественного участия и контроля извращает саму сущность демократических институтов и неизбежно ведет к их порче.

Ход и результаты институциональных преобразований в значительной мере зависят от предыдущего социального опыта, закрепленного в традициях, обычаях, привычных практиках социального взаимодействия. Отечественные социологи вполне убедительно показали, что человек постсоветской эпохи отнюдь не является носителем традиционного общинного сознания или социалистического коллективизма. Преимущественно это рассчитывающий только на себя и своих ближних индивидуалист, не свободный при этом от государственно-патерналистского комплекса.⁵ Автор проекта по сравнительному изучению правовой социализации в ряде европейских стран Шанталь Курильски-Ожвэн пришла к схожему выводу: «Именно от государства и от закона россияне ожидают «освящения» прав, на которых они так настаивают (будь то права человека, такие как право на жизнь, или материальные права, такие как право на частную собственность). Однако на этом, а также на гарантиях определенной физической безопасности роль государства для российских подростков заканчивается. В их системе представлений ни государство ни гражданин не принимают на себя ответственность, а делает это лишь индивид в сфере своей частной жизни. Для россиян семья является главной, если не единственной сферой, где можно найти подобные ценности, как ответственность, равенство и солидарность»⁶. Подчеркну, что речь идет об отношении к государству старшеклассников, чья социализация проходила уже в постсоветский период, - в конце 90-х эти ребята стали полноправными гражданами Российской Федерации. Таким образом, никакого существенного разрыва между принадлежащими к разным эпохам российскими поколениями в политийных представлениях и навыках (в отличие от демонстрируемых на выборах политических предпочтений) не наблюдается.

Теперь зададимся вопросом: каким образом россияне, не имея привычки и стремления к общественной деятельности, достигают желаемых социальных результатов? Судя по опросам, абсолютное большинство наших соотечественников полагает, что лучший способ добиться чего-либо в жизни - это личные связи. По данным РОМИР, в 90-х годах число респондентов, ориентированных главным образом на личные связи, выросло с 74% до 84%.⁷ Здесь важен как порядок цифр, так и тенденция. Обычно в подобных социологических данных усматривают наглядное подтверждение слабости официальных общественных институтов. Но обратим все-таки внимание и на позитивное содержание получаемых ответов - не в смысле его оценки, а в смысле обнаружения существующей социальной нормы. Пользуясь выражением М.Мосса, можно сказать, что мы имеем дело с тотальным социальным фактом. Речь идет о глубоко укорененном, устойчиво воспроизводимом в массовых практиках неофициальном институте, который индивиды рассматривают как значительно более эффективный, нежели институты официальные.

Из сказанного следует, что адекватное толкование нашей со­циальной действительности вообще невозможно без анализа неформальных, персонально ориентированных связей. Это относится практически ко всем социологическим обобщениям среднего уровня, будь то исследования бедности, трудовых отношений, бюрократии или предпринимательства. Так, в среде российского чиновничества связи личной преданности и покровительства являются главным фактором успешной карьеры, а неформальные согласования участников теневых альянсов определяют деятельность официальных организаций.⁸ Деловые сети в российском бизнесе также носят преимущественно неформальный характер и во многом строятся на личных связях.⁹ Даже в крупнейших национальных корпорациях, вроде таких флагманов российского капитализма, как РАО ЕЭС, «Газпром» или «ЛУКойл», внутренняя жизнь идет по квазифеодальным правилам и определяется противоборством кланов, стоящих за членами правления.¹⁰

Расширенное воспроизводство частных связей защиты, солидарности и обмена деятельностью в эпохи институциональных кризисов и переходов - явление закономерное, хорошо описанное в исторической, антропологической, социологической и политологической литературе. По этим описаниям мы знаем, что в известных условиях такие связи могут подминать и подменять институты родо-племенного порядка, полисно-гражданской или имперской государственности, -классический пример - сеньориальные и вассальные отношения в эпоху европейского феодализма. В институциональном контексте модернизированных и модернизирующихся обществ рассматриваемые связи обычно выступают как сугубо неформальные, нередко как «теневые». При этом разрушается их сакральная санкция. Как и прочие социальные отношения, личные связи испытывают воздействие растущего отчуждения. Коммерционализация и ослабленное идеологическое обоснование делают их все более необязательными, подвижными, неустойчивыми. Под натиском товарно-денежных отношений личный обмен деятельностью в значительной мере трансформируется в куплю-продажу услуг. Так, некогда сакральное дарение превращается во взятку, ритуальная «почесть» - в тривиальный подкуп. Изгоняемые, но не изгнанные из «сферы всеобщего» неофициальные частные связи все больше воспринимаются как коррупция общественных учреждений.

Здесь следует сделать два уточнения. Во-первых, растущую непрочность конкретных личных связей, изменчивость основанных на них социальных сетей не следует принимать за сужение воспроизводства данного типа отношений как устойчивой «матрицы» социальных взаимодействий. Скажем, распад и взаимоистребление преступных группировок не есть еще устранение мафии как социального явления. Во-вторых, при всей коммерционализации и монетаризации личных связей, последние никогда не сводятся к платным услугам и подкупу. Так, исследуя трансакционные издержки отечественных предпринимателей, Вадим Радаев пришел к выводу, что взятка, будучи примитивной формой разовых взаимодействий, с укреплением доверия перерастает в более устойчивые связи, которые не поддаются калькуляции и представляют собой целую палитру отношений от взаимного обмена информацией и услугами до установления властного контроля.¹¹

Сделанные уточнения вплотную подводят нас к определению социальной природы рассматриваемых связей и выяснению причин их устойчивого воспроизводства. Как показали С.Н.Айзенштадт и Л.Ронигер¹², неформальные персональные связи не просто обеспечивают контрагентов необходимыми и желаемыми ресурсами, но - и это главное - удовлетворяют их потребность в доверии. Дефицит доверия ощущается в сложноорганизованном обществе всегда, а при институциональных кризисах особенно остро. Поэтому не стоит рассматривать личные связи как некое маргинальное явление - они являются ответом на сущностное противоречие общественной жизни, попыткой преодолеть или компенсировать социальное отчуждение.

Неформальные персональные связи могут быть родственными (основанные на них социальные сети в литературе называют парентелой), дружескими (на них основаны амикальные группы) или союзническими (на последних основаны всевозможные «поли­тические» альянсы). Однако в современном обществе мы чаще всего имеем дело с ситуациями, когда ресурсы власти и влияния распределены неравномерно среди действующих лиц (акторов), а родственные или дружеские отношения отсутствуют. Такие отношения, основанные на разнице потенциалов социальной мощи, воспроизводят хорошо знакомые роли патрона и клиента. Они противоречиво соединяют в себе солидарность и личную зависимость, стремление к установлению доверительных, квазиродственных отношений и обмен ресурсами, нужными для повышения или подтверждения социального статуса.

Следует подчеркнуть, что клиентарные отношения могут формировать обширные социальные сети, иерархически организуя социальное пространство. Так, например, в модернизирующихся политиях Востока за современным институциональным дизайном проступают традиционные пирамидально выстроенные патронаты.¹³ В пережившем тоталитарную «зачистку» российском социуме основными игроками на поле властных отношений выступают более подвижные и не столь долговечные акторы - персонально ориентированные «команды», которые всегда ищут покровительства и периодически меняют покровителей («крыши»). Таким образом, персональные вертикальные и горизонтальные связи вполне могут обеспечить масштабную инфраструктуру для властных взаимодействий и обмена ресурсами. Проблема вовсе не в непреодолимой локальности (чисто технически она как раз преодолима), но в самой логике подобных отношений. Искомая и обретаемая в этих связях первобытная микрогрупповая солидарность замешана на деспотизме и потестарности - будучи агрессивно противопоставлена гражданским отношениям и институтам, она разрушает цивилизацию.

Включение в клиентарные группировки отнюдь не ведет к социализации эгоистического индивида, не преодолевает столь характерный для россиян «нелиберальный», «потребительский», «агрессив­ный» индивидуализм. Поэтому клиентарные группировки и сети не следует отождествлять с корпоративизмом. Применение понятия «корпоративизм» к российскому обществу вообще вызывает у меня недоумение. Ведь вся европейская по происхождению общественная мысль - классическая философия и социология, проекты синдикалистов, фашистская идеология «корпоративного государства», «нео­корпоративизм» в современной политологии - исходит из вполне определенного понятия корпорации. Последняя, согласно Гегелю, составляет второй, наряду с семьей, существующий в гражданском обществе «нравственный корень государства». Корпорации - это социальные группы, достаточно организованные для артикуляции, представительства и реализации своих групповых интересов. Порядок, когда такие группы договариваются с государством о разграничении социального контроля, принято называть корпоративным. В России подобные сообщества были слабы даже до революции 1917 г., а коммунистический режим отнюдь не способствовал их укреплению. Сегодняшние предпринимательские ассоциации, профсоюзы и иные общественные объединения пока что немощны: их не питают ни традиция общинности, ни дух общественности - они не способны контролировать сколь-нибудь широкие социальное пространство и коллективные действия. Какие же основания у нас говорить о корпоративизме? Ни наличие крупных финансово-про­мышленных объединений с их лоббистами, ни активность олигархических группировок таких оснований не дают. Если под корпорациями иметь в виду большие экономические компании типа «Газпрома», РАО ЕЭС или «Росвооружения», то для понимания их роли и связи с государством ленинская теория государственно-монополистического капитализма дает куда больше, чем рассуждения о «неокорпоративизме». Между тем в нашей литературе подобные рассуждения можно встретить очень часто - только непонятно, что, собственно, они объясняют. Конечно, можно называть корпоративизмом вообще всякую подмену государственного интереса частным, всякую порчу «сферы всеобщего». При этом, однако, понятие становится совершенно бессодержательным (не говоря уж об этимологической несообразности).

Патронат

С учетом всего сказанного перейдем к характеристике господствующего слоя современного российского общества. Именно анализ стандартных практик социального взаимодействия позволяет не ограничиваться метафорами («неономенклатура», «кланы», «кар­тели») или тавтологиями (элита, господствующий класс) и попытаться дать содержательное понятие. Определение, претендующее быть концептуальным, призвано выразить конкретно-историческое и конкретно-социологическое содержание тех асимметричных отношений, которые всегда связывают носителей разных потенциалов социальной мощи. Другими словами, следует определить характер присвоения, владения и обмена ресурсами, а также средства господства, реализованные в официальных и/или неофициальных институтах, обычных практиках власти. Речь, конечно, идет не о всей совокупности присутствующих в данном обществе властных отношений, а о наиболее