1.«Арзамас» и «Беседа любителей русского слова». Своеобразие литературной полемики в начале XIX века
| Вид материала | Документы |
- Тема урока: «Россия в начале XIX века», 24.45kb.
- Своеобразие историко-литературной ситуации 70-80-х годов XIX века и общественное развитие., 35.69kb.
- Основные литературные общества начала столетия, 572.14kb.
- Примерные вопросы по литературе, 47.24kb.
- Гимнастическо-спортивная и общественно-патриотическая деятельность «союза русского, 364.57kb.
- Жанровое своеобразие и разновидности литературной сказки, 62.47kb.
- Реферат предмет: культурология, 846.71kb.
- Разработка теоретической доктрины русского монархизма в конце XIX начале XX века, 345.56kb.
- Тематическое планирование по литературе. 10 класс, 31.14kb.
- Контрольная работа №9 класс. Тема: Страны мира в начале XX века, 69.85kb.
9) «Торговое направление» в литературной критике. Специфика литературной политики и критической деятельности «Библиотеки для чтения» (О.Сенковский) и «Северной пчелы» (Ф.Булгарин и Н.Греч).
В 30-е годы Формируется «торговое» направление в журналистике («Смирдин крякнул да денежкой брякнул и объявил таксу на все виды литературного творчества»), которое основной своей целью ставит наживу любым способом: сенсации, искажение информации, переиначивание литературных произведений (например, в «Библиотеке для чтения» был изменен конец «Отец Горио», и Растиньяк был сделан миллионером).
Объявив жестокую борьбу прогрессивной журналистике, правительство Николая I охотно поддерживало реакционные издания Булгарина и Греча.
Фаддей Булгарин появился в Петербурге в 1819 г. Бывший офицер, выгнанный из службы за дурное поведение, он стал карточным шулером, вором и пьяницей. Когда войска Наполеона вступили в пределы России, Булгарин перебежал к французам, выхлопотал себе чин капитана и сражался против русских. В 1814 г. он попал в плен к пруссакам, а после окончания войны и обмена военнопленных поселился в Варшаве, откуда затем переехал в Петербург. Здесь Булгарин прикинулся либералом, свел знакомство с передовой литературной молодежью – Рылеевым, братьями Тургеневыми, Кюхельбекером, Грибоедовым, но особенно сошелся с Гречем. Он сотрудничал во многих петербургских изданиях и с 1822 г. начал выпускать собственный журнал «Северный архив». Вскоре Булгарин сделался известным Аракчееву, министру просвещения Шишкову, генерал-губернатору Милорадовичу, душителям просвещения Руничу и Магницкому. Пресмыкаясь перед ними, Булгарин добился разрешения на издание с 1825 г. газеты «Северная пчела», причем ему, единственному из всех русских журналистов, правительство доверило помещать в газете политическую информацию.
После победы царя над восставшими декабристами Булгарин составил докладную записку «О цензуре в России и книгопечатании вообще», в которой потребовал усилить надзор за печатью и передать цензуру периодических изданий особой канцелярии министерства внутренних дел. Записка понравилась Николаю I, и Булгарин получил два назначения: гласное – чиновник особых поручений при министерстве просвещения, и тайное – агент Третьего отделения. Бенкендорф поручает Булгарину следить за писателями и журналистами, донося обо всем, что удастся узнать. «Полицейский Фаддей», как называл Булгарина Пушкин, написал множество доносов, и Бенкендорф был доволен помощником.
Греч в Третьем отделении не числился, но оказывал Булгарину постоянную помощь в его служебных стараниях. Современники их не разделяли. Пушкин в памфлете «Торжество дружбы...» (1831) сказал, что Булгарина и Греча связывает «сходство душ и занятий гражданских и литературных».
Из всех изданий Булгарина и Греча наиболее влиятельным была политическая и литературная газета «Северная пчела» (1825–1864) – первая крупная частная газета в России.
В номере «Северной пчелы» каждая из четырех страниц-полос делилась горизонтальной линейкой на две части. В верхней находились три постоянные отдела: «Внутренние известия», «Новости заграничные», «Стихотворения. Нравы. Словесность»; в нижней части – четыре отдела: «Новые книги», «Смесь», «Литературные новости», «Наряды». Получив право на помещение политических известий, «Северная пчела» сразу же заняла привилегированное положение по отношению к другим частным изданиям, которые этого права не имели. В начале 1828 г. «Северной пчеле» правительство даровало еще одну льготу: ей первой разрешили печатать театральные рецензии. В 1825–1830 гг. газета выходила три раза в неделю, с 1831 г. – ежедневно. Булгарин и Греч руководили газетой до 1859 г.
Политическая позиция «Северной пчелы» определилась не сразу. В 1825 г. в газете печатаются произведения Пушкина, Рылеева, Ф. Глинки, газета положительно отзывается о творчестве Пушкина, о думах и о поэме «Войнаровский» Рылеева, об альманахе декабристов «Полярная звезда». Со стороны Булгарина это был тактический ход: он понимал, что в пору общественного возбуждения только эти имена принесут успех изданию. Но уже тогда в «Северной пчеле» намечается то направление, которое вполне устраивает правительство: за верноподданническую статью о кончине Александра I Булгарин получил благодарность от царской семьи. Эти ощутимые связи Булгарина с правительством приводили в негодование передовых современников: «Ты не «Пчелу», а «Клопа» издаешь», – упрекал Булгарина Рылеев и грозил ему: «Когда случится революция, мы тебе на «Северной пчеле» голову отрубим!».
С конца 1825 г. «Северная пчела» открыто превращается в правительственный орган, в «почти официальную газету» (Пушкин). Прославление «верноподданнических чувствований», демонстрация «преданности престолу и чистоте нравов» становятся ее главной целью. Политической частью «Северной пчелы» руководило Третье отделение, Бенкендорф лично контролировал деятельность газеты и снабжал Булгарина деньгами.
С особой ревностью защищала «Северная пчела» самодержавно-крепостнические устои в 1830–1831 гг., в пору революционных событий на Западе и роста народного движения внутри страны. Булгарин и его сотрудники на все лады костили заграничных «мятежников» и расписывали «безграничную верность» русского народа своему монарху. Бенкендорф неоднократно поручал заведующему канцелярией Третьего отделения фон Фоку составлять для «Северной пчелы» статьи, имеющие целью «успокоить публику насчет иностранных дел и событий», и они печатались в газете как редакционные.
Выполняя заказ своих хозяев распространять официальные мнения как можно шире, Булгарин пытался найти такие средства и способы подачи газетного материала, которые обеспечили бы «Северной пчеле» доступ во все слои населения и прежде всего к широкому читателю. Жанры и формы материалов газеты пришлись «по плечу» малотребовательному, неискушенному «среднему» читателю – купцам, мещанам, ремесленникам, мелкому чиновничеству, провинциальным помещикам. Булгарин и его сотрудники старались предлагать легкое занимательное чтение, часто основанное на сенсации, вымысле и непроверенных фактах, но начиненное советами хранить преданность царю и церкви.
Среди своих читателей газета Булгарина стала популярной и к началу 1830-х годов собрала 4000 подписчиков – число по тем временам очень большое. Видное место в «Северной пчеле» занимала рубрика «Нравы», под которой помещались коротенькие нравоучительные рассказы, диалоги, шутки, написанные бойко, но без всякой глубины. Здесь печатались и фельетоны. Самая рубрика «Фельетон» в русских газетах появилась только в 1840-х годах, но как форма журнальных и газетных материалов фельетон постоянно встречается в русской периодике уже в 1820–1830-е гг., причем «Северная пчела» первой из русских газет стала помещать его. Это были главным образом нравоописательные фельетоны в духе «улыбательной» сатиры Екатерины II с большой дозой официальной морали.
Под рубрикой «Словесность» публиковались не только «малые формы» художественной прозы, но также статьи о литературе, прикладном искусстве и т. д. С 1828 г. здесь иногда печатаются «анекдоты», якобы извлеченные из иностранной периодики, а в действительности представлявшие собою грубые и грязные пасквили-доносы на политических и литературных противников «Северной пчелы», в частности на Пушкина и Белинского.
В отделе «Смесь» помещались короткие заметки, небольшие фельетоны, а также разного рода сообщения, в которых рекомендовались изделия фабрик, заводов, мастерских и т. д. и произведения литературы и искусства. При этом «Северная пчела» расхваливала вещи, руководствуясь размерами взятки, полученной издателями.
Усердно служа правительству, Булгарин не забывал и о личной выгоде. Этот делец от журналистики превратил «Северную пчелу» в доходное предприятие, внес в журналистику взяточничество и шантаж. «Северная пчела» оказалась родоначальницей продажной «желтой» буржуазной прессы в России, положила начало тому «торговому направлению» в русской периодике которое укрепила и развила затем «Библиотека для чтения» (1834–1865) – первый русский многотиражный журнал.
Смирдин организовал «Библиотеку для чтения» как крупное коммерческое предприятие. Взяв на себя финансово-хозяйственную сторону дела, он пригласил в качестве редактора журнала О. И. Сенковского, назначив ему огромное жалование – 15 тыс. руб. в год, не считая платы за сотрудничество[25]. Впервые в русской печати Смирдин ввел твердый авторский гонорар, полистную оплату авторского труда – 200 руб., увеличив его до 1000 руб. и выше для знаменитых писателей. По меткому замечанию Белинского, Смирдин «крякнул да денежкой брякнул и объявил таксу на все роды литературного производства».
Тридцатые годы XIX в. в истории русской литературы и журналистики Белинский назвал «смирдинским периодом»; основная черта этого периода – проникновение денежных отношений в литературу и журналистику, что имело свои сильные и слабые стороны. Хорошо, что литературный труд стал, наконец, оплачиваться, это позволило принимать участие в печати лицам, не имеющим других средств к существованию. Таким образом, введение гонорара способствовало демократизации литературы и журналистики, профессионализации писательского и журналистского труда.
«Библиотека для чтения» была создана как энциклопедическое, универсальное издание, как ежемесячный «журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей и мод». Каждая его книжка включала 25–30 печатных листов. Выходил журнал с исключительной точностью – первого числа каждого месяца. Уже во второй год издания «Библиотека для чтения» насчитывала 5000 подписчиков, через два года их число увеличилось до 7000.
«Библиотека для чтения», как и «Северная пчела», ориентировалась на «среднего» читателя – городских и провинциальных чиновников, мещан, младших офицеров. Но главную поддержку журналу Смирдина оказывали провинциальные помещики, их интересам прежде всего и служил журнал.
Уделив большое место изящной словесности, наукам и искусствам, критике и библиографии, Смирдин все же придал своему журналу экономический уклон. Отражая интересы и потребности капитализирующейся русской экономики, издатель «Библиотеки для чтения» вводит слово «промышленность» в название журнала и создает отдел «Промышленность и сельское хозяйство». Духом буржуазного практицизма были проникнуты не только экономические статьи, но и многие материалы отдела «Науки и художества», в которых предлагались технические и естественнонаучные сведения. Экономический и научный отделы, а также «Смесь» были в «Библиотеке» лучшими.
10.Д.Веневитинов как основатель философской критики. Д.Веневитинов о творчестве А.С.Пушкина.
К числу критиков-философов, если взять их предшественников и сотрудников, принадлежали разные лица — как по силе дарования (Галич и В. Одоевский, И. Киреевский и Мельгунов), так и по политической ориентации (Веневитинов и Шевырев). Их условно обычно объединяют в одну группу философских романтиков. Впрочем, в середине 20-х годов некоторые из них еще стояли близко к радикальной интеллигенции и бывали с ней на общих сходках, сотрудничали в одних и тех же органах, а Веневитинов был даже близок по настроениям к декабристам. Консервативные убеждения у некоторых из них сложились позднее. Но несомненно, что все это философское движение, получившее важное значение для критики после 1825 года, было реакцией на революционные теории, на прежний гражданский романтизм.
Критические рассуждения Веневитинова характеризуются следующими особенностями: дальнейшей разработкой общих шеллингианских основ для критики и поэзии, умением связать их с задачами русского романтизма и стремлением к преодолению самих корней романтизма.
У Веневитинова говорит Платон своему ученику Анаксагору: «Философия есть высшая поэзия» (статья «Анаксагор, беседа Платона», 1830). В «Разборе статьи о «Евгении Онегине» 1825» (статьи Н. Полевого) Веневитинов развил эту идею подробнее: «Не забываем ли мы, что в пиитике должно быть основание положительное, что всякая наука положительная заимствует свою силу из философии, что и поэзия неразлучна с философией?»
Веневитинов замышлял издание особого философско-литературного органа для «теоретического исследования ума», «самопознания» народа, его духа, характера (набросок «Несколько мыслей в план журнала», 1831). Он делал правильный в условиях после поражения декабристов вывод: кто не умеет правильно мыслить, тот не умеет и правильно действовать. Уже здесь заложены основы постановки вопроса о свободе и необходимости, о связи правильной практики с правильной теорией.
Веневитинов опирался в своих философских построениях на «Систему трансцендентального идеализма» Шеллинга, развивал идеи его «философии тождества». Тезис о том, что всякое знание есть «согласие какого-нибудь предмета с представлением нашим о сем предмете», открывал, хотя и по-идеалистически, «от обратного», возможности искать в мире разумные закономерности, приравнивать поэта к богу, поэтический акт, творящий «вторую действительность», к произволению промысла.
Вслед за Шеллингом Веневитинов весь мир рассматривал как движение идеи, а отсюда вытекало представление об этапах истории человечества и об определенной эволюции поэзии и ее форм. Веневитинов считал, что человечество прошло уже стадию эпической поэзии, воспевавшей прошлое. Теперь он повсюду отмечал признаки лирического начала.
Особенным лиризмом, по его мнению, отличается романтическая поэзия и ее ярчайшая вершина — Байрон. Все жанры эпоса, драмы в настоящее время пронизаны лиризмом. Но человечеству предстоит пережить третью стадию поэтического развития — драматическую. В ней сольются начала прежних этапов и родов творчества. Таким образом, концепция Веневитинова, хотя и не очень складно, говорила о «триаде», предрекала некий синтез форм на третьем этапе развития искусства. Эту идею позднее подхватит Надеждин, но также с ней не сладит. И только Белинский назовет «синтезом» разных начал поэзию реальную, т. е. реализм.
Те же стадии исканий прошел Веневитинов и в конкретных оценках литературных произведений. Особенно это сказалось в его отзывах о первой и второй главах «Евгения Онегина». В отзыве о первой главе он не без некоторых колебаний причислял Пушкина к последователям Байрона, т. е. видел в нем романтика. Но уже в этом случае Веневитинов шел дальше романтического кодекса Н. Полевого и настаивал на подчинении творчества определенным законам диалектической сменяемости его этапов. В заметке о второй главе романа Веневитинов уже почувствовал неповторимое своеобразие образа героя романа: «Характер Онегина принадлежит нашему времени и развит оригинально». Веневитинов не сказал, что образ Онегина развит реалистически, но фактически он выходил в своем приговоре за рамки трафаретных представлений о гении Пушкина как романтика, «байрониста». Еще устойчивее был отзыв Веневитинова о «Борисе Годунове» (Пушкин читал трагедию у него на квартире в Москве). Веневитинов подчеркнул, в отличие от Н. Полевого, самостоятельность содержания трагедии Пушкина по отношению к «Истории...» Карамзина. Смерть застала даровитого юношу на полпути к осознанию реалистической сущности синтеза в современном искусстве.
11) Н.Полевой и его «Московский телеграф». Концепция романтизма Н.Полевого. Оценка критиком творчества крупнейших писателей и поэтов первой трети XIX века.
После поражения декабристов в условиях все усиливающейся политической реакции прогрессивно-романтическое движение не прекратилось, а приобрело новые, более сложные формы. Не забудем, что в 1830-е годы расцвело творчество Лермонтова — самого великого русского романтика. И в большинстве своем массовая тогдашняя литература, заполнявшая страницы периодических журналов, была романтической.
В литературу начали проникать выходцы из разночинных слоев и даже из крестьян. Наиболее ярко черты прогрессивно-демократического романтизма проявились в деятельности братьев Николая и Ксенофонта Полевых, гордившихся своим купеческим происхождением.
Главным делом Н. Полевого было издание одного из лучших русских журналов — «Московского телеграфа» (1825—1834). Полевой явился новатором в области журналистики и критики. Он первый создал тип русского «энциклопедического журнала»; по этому образцу позднее были созданы «Библиотека для чтения» Сенковского, «Отечественные записки» Краевского, «Современник» Некрасова и Панаева.
Многие материалы Полевой черпал из либеральных французских журналов.
Полевой придавал принципиальное значение в журнале отделу критики. Позднее он сам писал: «...никто не оспорит у меня чести, что первый я сделал из критики постоянную часть журнала русского, первый обратил критику на все важнейшие современные предметы».
Н. Полевой был глашатаем романтизма, преимущественно французской его разновидности: творчества Констана, Альфреда де Виньи, Гюго. Философскую основу для своих построений он нашел в эклектической системе В. Кузена. Он говорил об этом в рецензии на книгу А. Галича «Опыт науки изящного» и других статьях.
Н. Полевой стал вводить принцип историзма в критике. Особенно важны его статьи: «Нынешнее состояние драматического искусства во Франции» (1830), «О новой школе в поэзии французов» (1831), «О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах» (1832), «О драматической фантазии Н. Кукольника «Торквато Тассо» (1834). Из русской тематики важны его статьи о сочинениях Державина (1832), о балладах и повестях Жуковского (1832), о «Борисе Годунове» Пушкина (1833), рецензии на сочинения Кантемира, Хемницера и др. Многие свои статьи он объединил затем в книге в двух частях «Очерки русской литературы» (1839).
Полевой стремился опереться на биографические факты, впервые в русской критике придавая им принципиальное значение в монографических исследованиях творчества художников слова. Его статьи о различных писателях представляют собой элементы целостной историко-литературной концепции, предварявшей в отдельных моментах концепцию Белинского.
Н. Полевой рассматривал романтизм в поэзии как либерализм в политике, как средство утверждения нового, демократического, антидворянского искусства, свободы творчества, раскованного от стеснительных правил и регламентации. В то же время: «Романтик повинуется судье гораздо более строгому, нежели Лагарп и Баттё, — уму и уложению более трудному, нежели Буалова наука стихотворства — законам истины поэтической». Правда, Полевой, по словам Белинского, больше отрицал, нежели утверждал, больше оспаривал, чем доказывал. Но в статьях последних лет существования «Московского телеграфа» он все определеннее развивал тезисы объективной, исторической эстетики, выступая против субъективистской эстетики вкуса, произвольных суждений.
«Рассматривайте каждый предмет,— писал он, — не по безотчетному чувству: нравится, не нравится, хорошо, худо, но по соображению историческому, века и народа, и философскому, важнейших истин души человеческой» («Песни и романсы А. Мерзлякова»). Вот как, например, Полевой объяснял появление современных форм романа: «Новому времени, когда события обнажили жизнь человека вполне, когда герои явились людьми, быт общественный раскрылся... когда изменился образ воззрения на все предметы...- роман должен был преобразоваться
Борясь за «истину изображения», Полевой все же оставался романтиком и понимал предмет искусства ограниченно. Он восставал против эстетической диссертации Н. И. Надеждина, провозглашавшего: «Где жизнь — там и поэзия», хотя, как отмечают исследователи, может быть, под влиянием того же Надеждина сам Полевой все больше начинал признавать примат действительности по отношению к искусству и роль объективно-исторических обстоятельств, влияющих на творчество художника. И все же «нагая истина» ему казалась антиэстетической. Конечно, Полевой справедливо выступал против голого копирования жизни. Но его влекло «высокое», патетическое, гражданское возвеличивание героев. В отличие от установок декабристов, по мнению Полевого, этими героями должны быть люди среднего сословия. Гражданин Минин был для Полевого (как и для Плавильщикова) подлинным героем истории. Полевой исходил из тезиса, что существует якобы извечное противоречие между поэтом и обществом. Конечно, и в такой постановке вопроса есть доля антидворянского критицизма: «Чем выше общество, тем более бывает разница между им и миром поэта». Но Полевой не знал, как устранить это противоречие, он капитулировал перед обществом и с еще большей силой подчеркивал гуманный непрактицизм своего вдохновенного героя: «И мир и поэт — оба правы; общество ошибается, если хочет из поэта сделать своего работника... наряду с другими, поэт равно ошибется, если подумает, что его поэзия дает ему такое же право на место между людьми, какое дает купцу его аршин, чиновнику его канцелярия, придворному его золотой кафтан» («Торквато Тассо» Кукольника).
Полевой — историк литературы начисто отказывал всей русской литературе XVIII века в оригинальности, делая, как и декабристы, уступку только Державину. Сурово осуждал он Карамзина за подражательность, также и «Бориса Годунова» Пушкина за рабское, как ему казалось, следование за Карамзиным-историком. Но Полевой проглядел в драме важную для Пушкина проблему народа. Более объективную оценку великого поэта Полевой дал в некрологической статье «Пушкин» («Сын отечества», 1837). Но и в этой статье, благосклонно расценивая «Полтаву», «Жениха», «Утопленника», он все же не постиг подлинной народности творчества Пушкина. Он считал, что Пушкин в «Евгении Онегине» становится народным только в самом конце, в восьмой главе, где торжествует смиренная Татьяна. Еще хуже обстояло дело с оценкой Гоголя. «Ревизора». Полевой называл «фарсом». В «Мертвых душах» он видел лишь «уродство», «бедность» содержания. Он обвинял Гоголя в «незнании ни человека, ни искусства». Вся рецензия Полевого на «Мертвые души» пестрит стилистическими придирками, из которых видно, что Полевой не понимал гротеска Гоголя, его реалистических контрастов, сочетания высокого и комического («Русский вестник», 1842, № 5 и 6).
«Жестокие нападения на Гоголя,— отмечал Чернышевский,— принадлежат к числу важнейших ошибок Н. А. Полевого» («Очерки гоголевского периода русской литературы»).
Пережив потрясение в связи с закрытием «Московского телеграфа», Полевой в 1837 году переехал в Петербург, сблизился с Булгариным, Гречем. Белинский осуждал его за измену прежним убеждениям. Полевой мучительно переживал свою драму. В 1846 году он попытался порвать с реакционным окружением и по договору с Краевским начал редактировать «Литературную газету», но вскоре наступившая смерть прервала его сближение с прогрессивным лагерем. Белинский откликнулся на смерть Полевого очень объективной по тону брошюрой, в которой высоко оценил его критическую деятельность в «Московском телеграфе» как глашатая романтизма.