Geum.ru

Название: Хроноворот моей памяти

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   34

Я знал, что Поттер – не предатель, в его душе просто не было заложено такое качество, но как можно было убедить в этом Эдмонда? Вряд ли он поверил бы оценке, основанной на моих сомнительных заверениях, что я хорошо изучил этого мальчишку в одной из прошлых жизней.

– Он просто идиот. К тому же Алан видел его ночью после моей прогулки в министерство.

– Слишком везучий и живучий идиот, ты не находишь? Ты сам сказал, что та встреча произошла ночью. Возможно, в темноте он его не разглядел.

– Он всего лишь удивился, что его о нем не предупредили. Думаю, твой сын проверил информацию…

– Считанную с поддельных документов? Не смеши меня.

– Все произошедшее – стечение обстоятельств.

Малфой укоризненно на меня взглянул.

– С каких пор ты стал таким доверчивым? Был ли у мальчишки хоть какой-то повод оставаться с тобой, если ты предложил ему жизнь в Европе, лишенную кучи проблем?

– Он говорит, что любит меня.

Это было самое нелепое из объяснений, которые мне приходилось давать, и я почти ждал, что Малфой сейчас рассмеется мне в лицо, озвучив то, насколько диким ему кажется предположение, что такого, как я, вообще можно любить. Но он только внимательно посмотрел мне в глаза.

– Так сложились обстоятельства, Северус, что ты – едва ли не единственный человек, которому мне хочется доверять, и при этом я толком ничего о тебе не знаю. Меня всегда устраивало такое положение вещей, но сейчас, когда на кону стоит жизнь моего сына, мне кажется, настало время для откровенности. Что будет, если я убью мальчишку?

Мне не понравился уже сам вопрос.

– Ты стал насколько кровожаден, Эдмонд, или у тебя есть веские основания сократить свой список подозреваемых до одного имени?

– Я всегда был кровожаден, Северус. Нет, мой список содержит несколько имен, просто я предположил: то, как я поступлю с остальными, тебя волновать не будет.

Он был чертовски прав, но для меня признать это означало прямо здесь и сейчас раз и навсегда расписаться, что я питаю к Поттеру хоть какие-то чувства и между нами возникла своего рода привязанность. Может, даже та самая идиотская влюбленность, которую мальчишка пытался мне приписывать. Нет. Невозможно. Но тогда отчего я веду себя так, словно это правда?

Мои неприятные размышления прервал стук в дверь. Когда она открылась, то вместе с уставленным едой подносом появился человек, видеть которого мне сейчас хотелось меньше всего. Чтобы с занятыми руками как-то справиться с массивной дверью, он входил спиной вперед и мое присутствие сразу не заметил.

– Я встретил эльфа внизу, он сказал, что идет к тебе, и я подумал, раз тут так много еды, возможно, ты будешь не против, если я присоединюсь. Как там парень из Совета, оклемался? – Я вспомнил, что никто, кроме меня и Сола, не знает, что Алан – сын Эдмонда, и не может заподозрить его в каких-то особых чувствах и переживаниях на этот счет. Впрочем, от Блэка вообще ни в одной из его ипостасей не приходилось ожидать такта. – Мальчишка, которого притащил с собой Снейп, такой смешной. Бегал по всему замку вместе с Бес, которая, похоже, неплохо развлеклась за его счет, и расспрашивал всех о девушке, которая в сети выглядит как красивый брюнет. Когда он у меня спросил, я смеялся до колик. Так он обиделся, представляешь! Сказал, что ему надо срочно найти эту особу и извиниться за то, что он заставил ее тревожиться о судьбе этого тощего негодяя. – В этот момент Блэку все же пришло в голову обернуться. Он смерил взглядом меня, переключил свое внимание на расслабленную позу Малфоя и побледнел, причем, судя по всему, отнюдь не от стыда за то, что наговорил обо мне гадостей. На его красивом лице был написан гнев. – Что все это значит?

Люциус мгновенно стал надменным и жестким.

– Могу я задать встречный вопрос? Какого черта ты позволяешь себе что бы то ни было у меня спрашивать?

– Значит, правда… – сделал странный вывод Блэк. Он выглядел так, словно его ударили. Сделав несколько шагов, парень почти швырнул поднос на стол. – Извините за беспокойство, сэр. Не хотел нарушать вашу приватную беседу. Хорошего дня.

Губы Рэндома, а именно это имя Блэку довелось носить в этой жизни, предательски дрожали, словно он был готов в любую секунду закатить настоящую истерику. Странно, что ему даже это выражение чертовски шло. Судьба отчего-то решила, что роль строптивого красавца настолько ему подходит, что награждала ею почти в каждой новой жизни. Блэк всегда оставался дерзким, эгоистичным, опасно темпераментным, и я не помнил случая, чтобы он хорошо закончил свои дни, спокойно скончавшись в своей постели, однако обаяния ему было не занимать. Я сам никогда не попадал под власть его белозубой улыбки и ярких глаз; этой версии Малфоя такой рок, похоже, тоже не грозил.

– Мне хотелось бы услышать причину, по которой ты так странно себя ведешь.

Блэк разыграл растерянность.

– А разве у меня могут быть какие-то причины? Ну что вы, сэр, все в порядке. Просто, знаете, вместо того чтобы объяснять мне, куда и как глубоко я могу засунуть собственные признания, вы могли бы просто сказать, что уже состоите в отношениях. – Он презрительно указал на меня пальцем. – С этим…

Видимо, оскорбления, способного вместить в себя весь его гнев, у Блэка не нашлось, и он, развернувшись на каблуках, бросился вон из комнаты. Люциус медленно обернулся ко мне, выражение его лица было вопросительным.

– Похоже, не только о тебе, но и о нас я чего-то не знаю.

Я, признаться, немного растерялся. Ненавижу обсуждать глупости.

– Понимаешь, мальчишке пришло в голову, что под твоим образом в сети скрывается девушка, с которой я состою в интимных отношениях. Не спрашивай, с чего он так решил, я и сам не знаю, но признаю, что поддержал его в этом заблуждении, потому что искал и продолжаю искать способы избавиться от его навязчивого внимания.

Малфой выглядел задумчивым.

– Но убийство ты выходом из сложившейся ситуации не считаешь?

– Нет.

Он кивнул каким-то своим мыслям.

– Что ж, если мальчишка – Дидобе, я снимаю шляпу. Втереться к тебе в доверие он сумел мастерски.

– Я не думаю что это он, Эдмонд. Ты недооцениваешь мое умение мыслить здраво. Мальчишка почти ничего не знает и не может. Он не опасен.

Малфой встал и, подойдя к столу, разлил из супницы по тарелкам густое, аппетитно пахнущее варево. При мысли о нормальной еде мой живот издал урчащие предвкушающие звуки. Как же человеку порой мало нужно для того, чтобы испытать удовольствие. Хватит и давно забытого вкуса мяса, тушеного с картофелем и луком. Заметив мою реакцию, Эдмонд улыбнулся:

– Не пиршество, конечно, но, как говорится, чем богаты. Я еще помню твою привязанность к еде, которая обладает формой. Летом у нас тут настоящее раздолье, а сейчас едим то, чем удалось запастись на зиму. Перечень продуктов скудный, зато их самих в достатке, и все настоящие. Лемма, когда узнала, что ты скоро приедешь, умоляла меня не сильно загружать тебя заданиями, чтобы ты мог хотя бы пару дней выделить на то, чтобы проинспектировать организованное ею хозяйство. Да, а Нильсон просил тебя, как будет время, помочь ему с составлением планов занятий. Они оба, знаешь ли, очень неплохо справляются.

Я кивнул, получив свою тарелку, хотя особого энтузиазма у меня это предложение не вызвало. Я всегда считал Розмерту и Горация Слагхорна деятельными людьми, но довольно навязчивыми в своем стремлении задействовать всех окружающих на своем пути к поставленным целям.

– Мне не нравится Нильсон, и ты прекрасно это знаешь.

– Мне он тоже не нравится. Виски?

Я вспомнил результат своего последнего взаимодействия с пойлом, что изготовлялось в замке. Последствия были уж слишком плачевными.

– Нет, спасибо.

Малфой достал из стола закупоренную пробкой бутылку и принялся настаивать:

– Ты непременно должен попробовать. У этого выдержка пять лет. Один из самых удачных наших урожаев. Я только вчера распорядился вскрыть бочку. Честно говоря, надеялся, что нам будет что отмечать.

Я кивнул, сдаваясь, потому что не знал, как мне перед ним извиниться. Если бы я четко следовал плану, ему не приходилось бы сейчас делать вид, будто тот факт, что в подземелье застыл между жизнью и смертью его сын, не имеет значения.

Еда была простой и вкусной, мы с Малфоем поглощали ее медленно и молча, как люди, которых толком ничего не заботит. Виски я пригубил уже на полный желудок и честно признал:

– Гадость.

Малфой кивнул.

– Но куда меньшая, чем наши первые попытки создать алкоголь. Причем, заметь, у этого отвратительного вкуса есть и положительная сторона. Веритасерум, который я подлил в твой бокал, совершенно не чувствуется.

Я недоуменно на него взглянул. Злости не было. Наверное, подсознательно я был готов к тому, что меня так или иначе накажут. Мои прежние работодатели не отличались всепрощением, и я не вправе был ожидать его от этой реинкарнации Малфоя. В конце концов, в своих жизнях он был разным: трусливым, растерянным, мелочным и даже безумным, но никогда не рождался дураком. Флакон веритасерума мы случайно нашли в кабинете Мастера зелий еще во время первого визита в Хогвартс. В старых книгах в библиотеке Эдмонд нашел, что означает название этого зелья, и тот факт, что усовершенствованный его вариант не имеет срока годности. Однако воспроизвести его не представлялось возможным. Несколько компонентов, входивших в его состав, в этом мире уже попросту перестали существовать. Те аналоги, что Невилл пытался воссоздать, были, по сути, ядом. Человека, намеренного солгать, они просто убивали. Я сомневался, что в моем бокале содержится зелье, изготовленное по новому рецепту. Никогда не думал, что Малфой будет столь расточителен, чтобы именно на меня извести последнюю в этом мире дозу зелья истины.

– Это очень глупый поступок.

Он кивнул, забирая у меня пустую тарелку.

– Я знаю. Он еще и опасный, потому что у тебя тоже есть палочка, которой ты легко можешь воспользоваться.

Я поборол искушение так и сделать. Если между нами состоится магический поединок, то ставки в нем можно разделить примерно поровну. Но я сдерживался не из страха. Мне на самом деле важен был ответ на вопрос, что я ему задал:

– Почему?

Эдмонд не счел нужным скрывать свои чувства.

– Я знаю, что в одиночку Сол со сложившейся ситуацией не справится. Не стану ничего выяснять на предмет той странной полноты знаний, которой ты обладаешь. Не полезу в твои тайны… – Он наклонился, глядя мне в глаза. – Сейчас для меня имеет значение лишь один вопрос. Могу ли я доверить тебе и твоим знаниям единственное ценное, что у меня в этой жизни есть?

Я не знал ответа. Наверное, поэтому зелье не вступало в конфликт с тем, о чем я говорил.

– Сделаю все возможное, чтобы спасти твоего сына.

Кажется, он остался доволен услышанным, потому что сел на диван и устало прикрыл глаза.

– Тогда осталось еще несколько вопросов. Я могу доверять тебе в том, что касается дел Сопротивления?

– Нет, полностью ты мне в этом вопросе доверять не можешь.

– Ты знаешь, кто такой Дидобе?

– Нет.

– У тебя есть какие-то предположения на этот счет?

– В данный момент нет.

Он кивнул каким-то своим мыслям.

– Что ж, допрос окончен. Надеюсь, ты согласишься с тем, что в своем любопытстве я был очень умерен.

Пришлось кивнуть.

– Соглашусь. Я только одного не могу понять: почему вы с Аланом придаете такое значение тому, что к нам могут внедрить агента Инквизиции? Если быть достаточно внимательными, то его быстро можно вычислить. Важно не только то, что врага можно недооценить, его переоценка тоже может привести к неприятным последствиям.

– Что ж, – Эдмонд серьезно на меня взглянул. – Откровенность за откровенность: я расскажу тебе кое-что об опасности. Хотя сначала, пожалуй, я предложу тебе самому ответить на свой вопрос. Как, по-твоему, я представляю собой угрозу?

Ответ на этот вопрос нашелся быстро.

– Пожалуй, ты единственный человек в этом мире, насчет которого я бы сто раз подумал, прежде чем предпринять какие-то действия, способные сделать нас врагами.

Он кивнул и задумался, подбирая слова.

– Я никогда не рассказывал тебе о своем прошлом, а ты не проявлял любопытства, даже когда узнал, что мой сын находится под властью Совета. Видимо, пришло время нам объясниться, хотя я хочу быть уверенным, что все сказанное мною останется в стенах этой комнаты.

– Мне поклясться?

– Хватит и простого обещания.

– Считай, что я его дал. Хотя можешь просто ничего не говорить.

– Не могу. Моя откровенность – это отнюдь не незапланированный приступ болтливости. Хотя я не могу назвать тебя всецело своим человеком, твои знания мне пригодятся, если придется столкнуться с по-настоящему сильным противником. Для того чтобы разобраться в ситуации, ты должен обладать необходимой информацией.

Я сосредоточился.

– Внимательно тебя слушаю.

Он снова задумался.

– Что ж, любой рассказ, я полагаю, лучше начинать с самого сначала. Когда мы с тобой только встретились, тебя, кажется, всерьез удивляла несколько специфическая направленность всех моих знаний о колдовстве.

– Удивляла.

– Ты изумился бы еще больше, сообщи я тебе факты своей биографии. Мне предположительно тридцать семь лет, но может быть и больше, потому что ребенку трудно точно определить, когда именно он начинает придавать значения датам и числам. День рождения назвать не могу, потому что так и не смог отыскать какой-либо информации о нем. То, как я появился на свет, – это тоже из разряда предположений. У таких, как вы, родившихся на воле, очень мало информации о том, как живут те, кто пошел на добровольное сотрудничество и обслуживает телепорты. Естественно, вам знакомы такие понятия, как приют и гетто, вы даже можете примерно предположить, где они находятся, но, только побывав там, можно получить точные впечатления. Люди, магглы они или маги, способны жить везде, причем даже в самых скверных условиях они продолжают любить, ненавидеть, дружить и размножаться.

Думаю, я уже мог бы продолжить его историю.

– Ты родился в гетто?

Судя по его усмешке, я ошибся.

– Нет. Если бы я был из числа его обитателей, моя жизнь, скорее всего, уже сгорела бы в одном из телепортов. У магглов тоже есть свои секреты, которые они считают достаточно непотребными, чтобы не выносить их на всеобщее обозрение. Один из таких – существование исследовательского центра Союза, своеобразной лаборатории, в которой проводятся исследования способностей волшебников для того, чтобы создавать оружие, которым с нами можно сражаться. Именно там я и появился на свет. Не знаю, кто были мои родители. Тут существует несколько вариантов. Они могли быть наиболее одаренными волшебниками из гетто или задержанными Инквизицией магами, чем-то настолько поразившими палачей своими способностями, что их перед отправкой в утилизатор подвергли процедуре принудительного размножения. Как бы то ни было, очевидно одно: мое появление на свет было запланированным, иначе я получил бы совершенно другое имя. Детей, которые содержались в лаборатории, всегда было трое, потому что больше для экспериментов магглам не было нужно. Двое из нас были "чистыми листами", мы появлялись на свет в условиях строгой изоляции и о мире за пределами отведенных нам комнат не знали толком ничего. Третий ребенок обычно появлялся в лаборатории уже одиннадцатилетним и был из числа наиболее талантливых детей, рожденных в гетто. Нас, конечно, обучали магии, при нашем крохотном общежитии жили несколько добровольно сотрудничающих магов, которые вели что-то похожее на уроки по книгам, которые хранились у магглов в уничтоженном тобой архиве. Как ты понимаешь, знания, которые в нас впихивали, были отнюдь не из разряда бытовой магии. Нас учили убивать, а потом исследовали наши навыки и пробовали на нас новые образцы оружия. Если оно проходило испытание, то обычно это означало, что в нашем общежитии вскоре появится новый ребенок. Впрочем, каждый из нас ежедневно проходил целый ряд весьма болезненных тестов. Некоторые дети даже их не могли перенести. Единственным способом выжить было совершенствовать свои знания, пытаясь стать сильнее и выносливее. Мы старались. Это было сродни одержимости или инстинкту самосохранения. Иногда некоторые дети даже убивали новенького, просто потому, что знали: пока ему не найдут замену – у них будет несколько дней или даже недель передышки. Напоминает о запертых в одной банке пауках, не правда ли? Может, поэтому имена у нас были соответствующие: Заколо, Ананси и Дидобе. Люди менялись, но не эти три прозвища. Ни у одного из нас не было никаких представлений о добре и зле, мы даже не понимали, что то, как с нами обращаются, – это плохо. Мною тогда двигало только желание выжить, нам как-то вбили в головы, что тому, кто пройдет этот путь до конца, достанется главный приз. Никто понятия не имел, какой он, но все считали его чем-то очень нужным. Мало кто доживал до списания. Именно так называли наш перевод на более ответственную, но легкую работу. Тот самый приз, о котором все так мечтали. Меня он не разочаровал. Знаешь, Северус, выслеживать и убивать себе подобных – легко. Это намного легче, чем когда день за днем кто-то планомерно пытает и уничтожает тебя самого. В семнадцать я получил достаточно обширную информацию об этом мире. Соответственно поданную, конечно, но очень подробную. Никакого бунта в моей душе так и не возникло. Я блестяще прошел курс подготовки секретного агента. Моя личность была настолько несформировавшейся, что мне было легко прятать ее зачатки под разными личинами, которые меня научили мастерски менять. При той же лаборатории я получил шикарные апартаменты, не считая трех квартир в разных городах. У меня были деньги, всевозможные документы, только не было свободы, но я к ней, впрочем, и не стремился. Она была для меня непостижимым понятием. Не стану рассказывать тебе, скольких волшебников я убил и скольких сдал Инквизиции. Это слишком обширная статистика. Мой мир, анализировать который я даже не пытался, перевернулся в одночасье, когда меня пригласили в лабораторию, где представили трем ведьмам, которых мне предлагалось оплодотворить. Наше руководство, видите ли, сочло мои способности настолько блестящими, что желало получить мое потомство для дальнейших экспериментов. Я должен был гордиться, именно это мне, согласно привитым принципам, полагалось сделать, но я не мог. В голове стояла только одна картина: маленький мальчик, скорчившийся на полу, зажимающий себе рот рукой, с одной мыслью в голове – не вопить от боли, чтобы его мучители не поняли, что он слаб, и за ним не пришли инквизиторы, ведь они уводили туда, откуда никто никогда не возвращался. Тот ужас, что я испытал при мысли, что зачатый мною ребенок вынужден будет от начала до конца пройти мой путь, был сродни инстинкту. Я не хотел этого так сильно, что мои мысли начали управлять телом. Несмотря на то, что по всем показателям я был совершенно здоров, ни одна из тех ведьм от меня так и не забеременела, и вскоре я вернулся к основной работе. Вот только во мне уже поселилась ненависть к тем людям, что были творцами моей жизни. Странно, но себя я никогда не жалел, а одна мысль о страданиях моего гипотетического ребенка приводила меня в бешенство. Еще я, как ни странно, понимал, что хочу его иметь, но только не в этом извращенном болезненном мире. Мне захотелось свободы. Я еще так и не осознал, что включает в себя это понятие, но уже отчаянно к ней стремился. А потом я встретил мать Алана. Мне впервые дали задание совместно с другим агентом с таким же высоким уровнем подготовки, как у меня. Она была совсем еще девочкой и появилась в лаборатории, когда я ее покинул, заменив погибшую в ходе очередного эксперимента прежнюю Дидобе. Так называли тех, кого брали из гетто. Ей повезло немного больше, чем мне: во-первых, ее списали в агенты уже в пятнадцать лет, во-вторых, когда-то у нее была семья, успевшая привить ей какие-то представления о том, ради чего в этом мире стоит жить, а в-третьих, она еще помнила свое настоящее имя. К сожалению, все эти достижения делали ее совершенно несчастным человеком, но, думаю, ни к кому менее растерянному я бы не смог привязаться. Она как-то очень соответствовала моей растревоженной душе... Когда нас отправили шпионить за несколькими колдунами из Восточной Европы, выдавая себя за брата и сестру, в мои задачи входило не только отследить действия этой группировки и по возможности в нее внедриться, но и дать оценку работе девушки.

Психологическое состояние этой Дидобе не устраивало наших хозяев. Они хотели, чтобы я сделал заключение, пригодна ли она для работы. С первого момента нашей встречи стало понятно, что на роль шпиона и палача эта девушка совершенно не подходила, но благодаря Джейн у меня сформировались некоторые представления о таком чувстве, как привязанность к кому-то. Под прикрытием мы вместе жили около года. Я всю работу делал сам, составляя ложные отчеты о ее полезности, она платила мне за это заботой и преданностью. Не знаю, любили ли мы друг друга, ни один из нас в принципе не был рожден для этого чувства, так что, скорее всего, правильнее будет сказать, что мы просто оба нуждались в этих отношениях как в источнике нашей неуверенности в том, что все вокруг происходит единственно возможным образом. Потому что когда двое считают, что их жизнь – полное дерьмо, это уже начинает походить на правду, становится тем, с чем хочется бороться. Когда задание было выполнено, мы с Джейн расстались, не давая друг другу никаких обещаний. Мне поручили новое дело за пределами Англии, а когда я вернулся, то руководители в Совете пригласили меня на беседу, в ходе которой как-то вяло пожурили за то, что я не упоминал в своих отчетах тот факт, что Дидобе спуталась с каким-то человеком и забеременела. Я сказал, что ничего об этом не знал, и мне поверили. Агенты должны быть равнодушны к чужой личной жизни, если интерес к ней не оправдан поставленной перед ними целью. Но, несмотря на оказанное мне доверие, я знал, что проверка будет проведена. Стараясь не привлекать к своему интересу лишнего внимания, я попытался навести справки о девушке. Я знал, что ее заперли в гетто, откуда Джейн пыталась сбежать. Ей это удалось, но на поиски Дидобе отправили Ананси, и тот смог ее вернуть в течение трех дней. После этого девушку перевели в лабораторию, где заперли до родов. Один раз, когда она была уже на девятом месяце, нам устроили что-то вроде очной ставки. Магглы отчего-то считают, что чем чище в нас магическая кровь, тем выше способности. Заблуждение, конечно, но им на самом деле хотелось, чтобы это был мой ребенок. Джейн этот факт отрицала, а генетический анализ в случаях с волшебниками слишком часто дает неправдоподобный результат. Впрочем, главное – что мы с ней знали правду. Глядя ей в глаза, я мысленно поклялся, что сделаю все возможное, чтобы наш ребенок не повторил судьбу родителей.