, т е. русских староверов, живших ранее в Польше и

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7

И моя хозяйка покачивает головой и авторитетно заявляет: «Как тут жить будешь, когда не глянется? Ничего не поделаешь!»

Несмотря на такую легкость нравов, разврат в собственном смысле, повторяю, у поляков — большая редкость. В этом отношении хуже всего впечатление произвели на меня жители с. Лосихи, принадлежащие к самодуровской секте. В этом селе незадолго до моего приезда произошло покушение на убийство отца со стороны сына за снохачество; во Владимирском волостном правлении, находящемся в Лосихе же, я нашла дело об оскорблении действием одной крестьянки этого села ее односельчанкой за то, что первая подговаривала вторую к «прелюбодеянию», предлагая ей I р[уб.] за согласие, на что та ответила пощечиной; на суде дело кончилось миром. Вот и все, что можно найти в книгах волостных судов, относительно этого рода проступков, несмотря на то, что поляки охотно обращаются к суду в самых щекотливых делах, иногда по самым ничтожным поводам; особенно самодуровцы и староверы Рид-дерской и Владимирской волостей отличаются любовью к кляузам.

Вообще же говоря, поляки отличаются большою уживчивостью, и судебные тяжбы между ними мало распространены. Но есть селения, точно зараженные какой-то кляузнической бациллой, и к таким принадлежат селения Риддерской вол[ости], кроме Стрежной и Пихтовки, а также большая часть Владимиской вол[ости] за исключением Волчихи и в особенности Зимовья: крестьяне последнего не фигурируют ни в одном судебном деле за все I О'/2 лет, за которые у меня имеются сведения.

На население волостей Риддерской, Владимирской и Александровской в 21 971 чел. всех дел, разбиравшихся за 10 72 лет в волостных судах, — 3 178, или в среднем в год приходилось одно дело, в котором почти всегда участвуют только лва липа, оелко. в единичных случаях 3—4. — почти на 70 человек. В Алейской волости, образовавшейся всего два года назад, всех дел за I 72 года было 66 на 5 439 душ населения, или в год одно дело на 124 человека. По отдельным волостям частота возбуждения судебного преследования распределяется так: в Алейской вол [ости] одно дело в год — на 124 человека, в Александровской — на 255, Владимирской — на 51 ив Риддерской — на 103 человека. Таким образом, даже в среднем, не принимая в расчет нескольких селений, жители которых почти или вовсе не участвуют в этих делах, Риддерская и особенно Владимирская волости отличаются наибольшей частотой случаев обращения к суду.

По характеру дел Риддерская и Владимирская волости также отличаются от Александровской и Алейской: в первых двух большинство составляют дела о личных оскорблениях и семейных недоразумениях, затем следуют дела о захвате чужого места под пасеку или о закосе чужого пайка сенокоса, реже о захвате пашни, еще реже дела о мелких кражах; в двух же последних волостях преобладают дела о взыскании долга за потраву, за утерянный пастухами скот, а затем дела о личных оскорблениях; мелкие кражи встречаются редко, еще реже семейные недоразумения. Причина этого различия горной и степной части польского района лежит, мне кажется, также, по крайней мере, отчасти в разнице религиозных взглядов населения: Риддерская и Владимирская волости населены представителями различных сект и толков, которые расходятся между собой и во взглядах на брак и семейные отношения, почему между ними чаще могут возникать недоразумения по этим вопросам; в Александровской и Алейской волостях состав населения по вероисповеданию более однороден — большей частью единоверцы и меньшая часть — стариковцы; поэтому, естественно, среди них должны быть редки и разногласия в делах, касающихся религии, хотя бы во взглядах на тот же брак.

Несмотря на отмеченные различия, поляки имеют в нравах много общего между собой. Основная черта всех их, без различия сект и толков, — это патриархальность отношений, как семейных, так и общественных, соседских. Хотя женщина, уже по самому положению своему свободной сожительницы, всегда могущей уйти от мужа, менее зависима от последнего, чем в семьях православных крестьян, все же и здесь муж является главою семьи, и жена беспрекословно подчиняется его приказаниям, пока живет с ним. Дети также растут в послушании у родителей, без согласия которых, не решаются выходить даже «на полянку», хотя родители и не употребляют насилия по отношению к ним: в такой уж атмосфере с пеленок растут поляки, что все они проникнуты патриархальным духом, и у них не зарождается даже сомнения в возможности изменить его. Особенно резко заметно это в таких глухих селениях, как Зимовье. Красота местности, обилие леса и достаток в пашнях и сенокосах, дешевизна жизни устраняют поводы для ожесточенной борьбы за существование с соседом; с другой стороны, изолированность селения, одинаковость религиозных воззрений, жизнь исключительно среди своих, в умственном, нравственном и материальном отношениях приблизительно равных между собой, мешают нарождению новых потребностей, новых запросов от жизни, заставляют без всякой критики относиться ко всему старому, считать его «божеским», «вековечным», и в результате получается та «зоологическая правда» отношений, которая так привлекательна в качестве временного отдыха для постороннего человека, измученного нервной, лихорадочной городской жизнью, но среди которой зато нет места пытливости, жажде лучшего — словом, нет человеческой, а есть только зоологическая жизнь.

Впрочем, эта патриархальность и среди поляков уже в значительной степени поколеблена надвигающимися новыми требованиями жизни, и такие уголки, как Зимовье, большая редкость даже в этом благодатном краю с его красотой, миром и привольем. Переход к денежному хозяйству сказался в среде самих поляков разграничением «богачей» от «бедняков». Не имея еще большой экономической силы вследствие отсутствия промышленной деятельности в крае, богачи все-таки успели уже захватить в свои руки известную власть над деревенским миром, и их голос является решающим в общественных делах. Прежнее равенство уже не существует, и даже дети делятся на «богатых» и «бедных»: «мы на Успенье свою компанию богатых собираем, — говорила мне 15-летняя девушка, описывая празднование Успенья в их селе, — а бедных мы не принимаем — нам не нужно таких». И такое отношение к бедным наблюдается и в серьезных делах. Поэтому и отношения между соседями-односельчанами, при всей своей мирности и доброжелательности, лишены тесной близости, вытекающей из общности интересов: каждый сам справляется со своими нуждами, как знает, и Только в делах, касающихся всего населения, поляки действуют дружно, заодно, тут богатый и бедный забывают свою неприязнь и соединяются для общей защиты.

Нечего и говорить, что косность поляков, их верность «старине» отразилась и на народном образовании. В каждом селении есть своя домашняя школа, где учителем служит «дьяк» или «наставник», но в этих школах учат исключительно церковно-славянскому чтению, письму и немного счету. Никаких иных сведений ученикам не дается, почему поляки иногда прямо поражают невежественностью: самые элементарные знания отсутствуют. При этом в большинстве домашних школ учатся одни только мальчики, девочки же остаются неграмотными; в Черемшанке, например, по словам самих жителей, нет ни одной грамотной женщины; в Зимовье — две, и т. д.

В Секисове, Староалейском и некоторых других селах, где есть единоверческие храмы, существуют церковно-приходские школы. Здесь образование поставлено лучше, чем в домашних: кроме церковно-славянского, учат и русскому языку, арифметике; дают некоторые сведения по отечествоведению и т. п. Но даже единоверцы неохотно отдают туда детей, а староверы и совсем не пускают; девочек очень мало среди учащихся, да и над теми смеются соседи; учение ведется рутинно. Немногим лучше стоит дело и относительно волостных школ. Правда, учителя здесь более подготовлены к своим обязанностям, здания лучше, пособий больше; при Шемонаевском волостном училище есть даже показательная пасека. Но отношение населения к волостной школе в большинстве враждебное, как к «новшествам церковников», в лучшем случае индифферентное. Кажется, в одной только Шемонаихе училищу удалось завоевать себе некоторую симпатию в населении: по крайней мере, только в этом селе я слышала от населения сочувственные отзывы о школе и видела парней, продолжающих заниматься чтением и по окончании курса ученья; влияние школы заметно также и в общем повышении уровня образования среди населения, в большей терпимости и менее фанатической преданности старине, вследствие чего даже старики мирятся с новшествами в костюмах и образе жизни молодежи, хотя и признают, что «по старому-то лучше».

В других селах волостные школы или почти совсем пустуют, как в с. Старо-алейском, или имеют очень мало учеников; в таком огромном селе, как Лосиха, в школе учится всего 40 с чем-то человек — точно цифры мне не указали; «поболе 40», «то ли 42, то ли 46». Но и на этих учеников, а тем более на их семьи школа не имеет никакого влияния вне училищных стен, и все дело ограничивается простою грамотностью. Риддерскую волостную школу и считать нечего: она находится в горнозаводском селении, и дети поляков, живущих в деревнях, в ней не учатся. Школа в Староалейском почти совсем пустует. О Бобровской волости г[осподин] Иванов сообщает, что среди тамошних поляков грамотность сильно распространена, но ограничивается изучением старопечатных книг, молитв, священной истории и счета.

В таком печальном положении находится дело народного образования среди поляков. Неудивительно, что среди них господствует полное невежество, неуменье критически, сознательно относиться ни к окружающим явлениям, ни к собственному миросозерцанию, крепко держатся рутинные приемы хозяйства.

Между тем потребность в образовании все возрастает. С увеличением народонаселения уменьшается количество земли, приходящееся на долю каждого, и прежние хищнические приемы земледелия становятся уже невозможными, требуется замена их новыми, более рациональными. Размеры скотоводства также сокращаются. Является необходимость развития других отраслей промышленной деятельности. Все это требует знаний и знаний, которых пока полякам получить неоткуда, хотя сознание необходимости учиться в них уже пробудилось. Некоторые отправляют своих детей учиться в Барнаул; другие хло-почат об открытии школ в их селениях, и т. д. Характерна в этом отношении ссылка, которую, по словам г[осподина] Иванова, делают поляки Бобровской волости на одну из любимых раскольнических книг «Златоуст», указывая на следующий текст: «Да не будет убо нам иныя радости и веселия, яко же о почитании книжном». Они, действительно, единственным умственным развлечением имеют книжку—«почитание книжное»; но это развлечение дает им слишком мало умственной пищи, так как повсеместно распространены только старопечатные раскольнические книги, конечно, не могущие возбуждать иную работу мысли, кроме бесполезного и отупляющего изощрения в различных схоластических тонкостях. Книги гражданские я видела лишь в Шемонаихе, где их с охотой читают, собираясь для слушания целой компанией.

VI

Главными, почти единственными занятиями поляков во всех четырех волостях, посещенных мною, остаются до сих пор земледелие, скотоводство и пчеловодство. Обрабатывающая промышленность отсутствует, если не считать нескольких кожевенных, и одного клееварного завода в с. Шемонаевском, которое в этом отношении стоит совершенно особняком. По-видимому, и в Бобровской волости дело стоит так же; по крайней мере, Господин Иванов называет тамошних поляков «главными пахарями, скотоводами и пчеловодами здешнего края».

Причина такого медленного развития промышленной деятельности лежит отчасти в невежестве поляков, вызывающем пассивное отношение к жизни, за неимением сведений, которые могли бы служить орудием для борьбы с различными невзгодами. Например, в 1898 г. по всей местности погибли овсы от «ржи» — «ржа поела». Соседние с поляками крестьяне-сибиряки решили закупить овес на семена для будущего года в местностях, не пострадавших в этом году; свои же семена, которые удались получше, они отсортировали, перемыли и т. п. Поляки же ровно никаких мер не приняли для предохранения себя от повторения нынешнего бедствия и в следующем году, и на мои расспросы отвечали одно: «что поделаешь — против Бога не пойдешь! Видно, такая уж судьба». Точно также, когда земли становится мало в селении, целики исчезают, поляки не переходят к улучшенным способам обработки, к удобрению и пр., не изыскивают подсобных занятий, а ограничиваются тем, что начинают хлопотать о прирезке земли или заводят спор с соседями, будто бы оттягивавшим незаконно часть их земли; если же то и другое не удается, они покоряются необходимости и повторяют: «такая уж судьба наша несчастная!»

Но это причина второстепенная; главная же зависит от экономических условий края. Плодородная почва, обилие горных пастбищ для скота, масса цветущих растений, доставляющих пищу пчелам, пока позволяют удовлетворять несложные потребности поляков. Отдаленность же края от всяких пунктов сбыта для продуктов обрабатывающей промышленности и отсутствие местного спроса на эти продукты делают невыгодным, а, следовательно, и невозможным занятие какою-либо отраслью обрабатывающей промышленности.

В силу этих причин поляки и в настоящее время остаются, главным образом, «пахарями, скотоводами и пчеловодами». Как подсобные промыслы, имеют некоторое значение охота и рыболовство, а затем различные ремесла: кузнечное, плотничное, столярное, портняжество и женские рукоделья. К сожалению, по недостатку времени и средств я не имела возможности собрать цифровые данные относительно размеров и доходности каждого из перечисленных промыслов, почему могу лишь в самых общих чертах указать степень их распространенности и значения.

Наибольшее значение хлебопашество имеет в степных волостях — Александровской и Алейской, а затем во Владимирской. В Риддерской оно уже менее развито вследствие гористости местности, что затрудняет самую обработку земли, а суровость климата вследствие высоты положения часто бывает причиною недозревания хлебов. На такое распределение хлебопашества имеет влияние также и большее удобство путей сообщения в первых трех волостях, благодаря чему, избыток хлеба находит себе сбыт, тогда как Риддерская волость принуждена довольствоваться, так сказать, внутренним рынком вследствие дороговизны перевозки в другие пункты. Как велика разница в значении земледелия в горной и степной части, видно из размеров запашки в тех селениях, где пашня уже поделена. Так, в д. Черемшанке Риддерской вол[ости] на платежную душу приходится всего по 3 дес[ятины] пашни, а в Поперечной еще того менее: определенно мне размера не указали, но на мой вопрос, хватает ли земли хоть по 3 д[есятины] на душу, дали ответ: «Куда там! дай Бог, чтоб половину довелось получить». Во Владимирской вол[ости] размер запашки значительно выше: в Быструхе, например, на платежную душу приходится около 5,5 дес[ятин]; в Лосихе пашню только собираются делить, так как богатеи захватили лучшие места, а беднота принуждена довольствоваться выдержанными, хотя в среднем каждый все-таки запахивает «не мало». В степной части из посещенных мною селений пашня делится лишь в одной Шемонаихе (Александровской вол[ости]), где на платежную душу приходится по 16 десятин; в с. Староалейском, несмотря на то, что «земля есть», развита также и аренда пашен. Приемы обработки везде самые примитивные; улучшенные орудия — сакковские плуги, молотилки и пр., — имеются лишь в селениях степной части.

Скотоводство развито более равномерно по всем волостям; может быть, в горных селениях даже более, чем в степных, вследствие большего количества пастбищ, а также недостаточной обеспеченности пашней. Порода скота местная, улучшенных пород нет нигде.

Поскотина, т.е. самая городьба выгона, везде делится по скоту, причем единицей принимается голова крупного скота в возрасте от одного года.

Ближайшие и лучшие сенокосы везде поделены на пайки. Разверсточной единицей и в этом случае, как и при дележе пашен, является платежная душа — «годный работник». Но способ и срок передела в различных селениях различны. Так, в Шемонаихе сенокосы и пашни сперва разбиваются по урочищам, затем «глазомерно» определяют, сколько душ можно посадить на каждый участок и назначают его соответствующему числу годных работников, стараясь каждого оставить на прежнем месте. Паи умерших передаются вошедшему в возраст после передела «молодяжнику»; последнее правило относится только к пахотной земле, так как сенокосы переделяются ежегодно. Захват «вольных», не вошедших в передел пахотных земель свободен, но о таковом захвате нужно заявлять обществу. В д. Екатерининке пашни совсем не делятся, а сенокосы поделены на большие и малые паи. «Боец», т.е. полный работник от 16 до 55 лет, и старики 55-65 лет получают по одному большому и одному малому паю; свыше 65 лет—только по малому. Малый же пай получают детные вдовы. В с. Лосихе луговые сенокосы ежегодно делятся по душам — кто за сколько душ платит, на столько же душ и участок получает. Сенокосы огорожены поскотиной, которая развёрстывается на том же основании, т.е. получивший больший участок, огораживает и пропорционально большее число десятин. В с. Староалейском сенокосы ежегодно делят «с набою», т.е. разделивши их на участки, отдают тем, кто берет их за большее число платежных душ и т. д.

Пчеловодство развито повсеместно, как в горной, так и в степной части. Разница только та, что в степных волостях преобладают мелкие пасеки: огромное большинство пчеловодов имеет от 10 до 20 ульев. Пасеки в 100—150 ульев уже редки, тогда как в горных селениях, наоборот, пасеки, имеющие менее 50-60 ульев, составляют меньшинство. Мед и воск частью продают, частью потребляют сами.

Начали заниматься поляки пчеловодством с первых же годов своего пребывания здесь. Уже Паллас, как мы видели, упоминает об этом. Местные жители говорят, что край самим возникновением пчеловодства обязан полякам.

В с. Бобровском указывают семью, прадед которой первый в этом краю приобрел от какого-то «генерала Аршеневского» колодку пчел, выписанных из Уфимский губернии, и тем положил начало местному пчеловодству, в настоящее время играющему важную роль в хозяйстве крестьян.

Пользование пасеками захватное и регулируется только двумя ограничениями: I) захвативший участок под пасеку должен заявить об этом обществу; 2) ставить новую пасеку разрешается в расстоянии не ближе одной версты от устроенных ранее.

Несмотря на давность существования пчеловодства и его значение в хозяйстве поляков, оно ведется «по старинке»: усовершенствованных ульев у крестьян нет; для пчел, на случай плохого года, корму не заготовляют, и против их «мора» никаких мер, кроме различных «заговоров», не употребляют, да и самый мор большей частью приписывается «худому глазу», единственное средство от которого — это не позволять заглядывать в улей постороннему и никому не говорить правды, сколько есть пчел. Риддерский горный врач А.В. Рязанов сообщил мне заговор, который читается при посадке пчел в улей и при весенней выставке их. Я приведу этот заговор дословно:

«Господи, Исусе Христе, Сыне Божий! Господи, благослови доброе дело делать! От Духа Святого, от имени Христа, от Исусовой молитвы, от Спасо-вой руки ты, пчела, пчелись, Господне создание! Предаю тебя, пчела, орлиное крыло, ремезиное перо, на всю Божью силу. Отпускаю тебя, пчела, в чистые поля, за синие моря, немшенные болота, от востока до запада, от земли до неба, на лазоревый цвет. Цвет преклони, нам новости принеси. Бейся, пчела, около своего двора, на чужу пчелу не летай, на себя не принимай, от чужого глаза не погибай. Заговариваю тебя, пчела, от черного, от черемного, от двоег-лазого, троеглазого, от девки-самокрутки, от бабы-простоволоски, от своей худой думы. Загораживаю тебя, пчела, железным тыном, покрываю тебя, пчела, животворящим небом; предаю тебя, пчела, на Самодержителя Спаса и на Господа Исуса Христа, на Матушку Пресвятую Богородицу, на Изосима, Савватея, Соловецких чудотворцев. Ты же, пчела, от Спасова ребра, стой горой и теки рекой. Аминь святой молитве».

К сказанному относительно пользования различными земельными угодьями следует прибавить, что каждое селение пользуется землей отдельно от других — «в своей грани».

Таким образом, у поляков посещенных мною волостей существует земельная однодеревенская община, переживающая в настоящий момент переходное состояние от захватной формы землепользования к душевой с переделами, так как порядок пользования различными угодьями еще не установился и не представляет из себя чего-либо определенного и однообразного, а наоборот, в различных селениях и даже в одном и том же селении в отношении различных угодий можно наблюдать все формы пользования, начиная от совершенно свободного захвата любого участка земли и кончая душевыми паями, налагающими определенные обязанности на пользующихся ими. Лесные и горные сенокосы везде находятся в вольном пользовании. Пашни в некоторых селениях также еще не делены — в Староалейском, Екатерининке, Лосихе и пр.; в других — Шемонаихе, Черемшанке, Поперечной, Шипуновском и пр. — поделены или все хлебопахотные земли, или только лучшие и ближайшие к селению участки, захватывать же новые места и расчищать их под пашню предоставляется полная свобода каждому. Усадьбы также захватываются, но в большинстве селений на это уже требуется согласие общества. В отношении иных угодий также нет одного определенного порядка пользования; только луговые сенокосы, вследствие ограниченного количества их, составляют исключение: они везде поделены, и пользование ими подлежит строгой регламентации.

Более выработана и регламентирована податная сторона общины. Каждое сельское общество получает от волостного правления окладной лист и уже само на сельском сходе разверстывает между своими членами приходящуюся на его долю сумму. Разверсточной единицей везде является «годный работник» или «боец», т.е. мужчина в возрасте от 16-ти до 55 лет, платящий «полный оклад», сумма которого определяется сходом с тем расчетом, чтобы она не была слишком обременительна для хозяйства с одним работником. Обыкновенно оклад на бойца бывает значительно ниже того, что приходится в среднем на него всех наложенных на общество платежей. Недостающую сумму разверстывают между другими членами общества, и прежде всего делают «накладку» на «полубойцов», т. е. подростков 14—16 лет и стариков 55-65 лет; остаток же разверстывают между всеми, «глядя по состоянию». В некоторых селениях на стариков свыше 65 лет накладывают до смерти по I рублю (Екатерининка), или часть оклада, приходящегося на «убылые души» — умерших, состоящих на действительной военной службе и пр. (Черемшанка). Во всех селениях обязательно принимается в расчет при накладке «состояние» работника, т.е. его имущественная обеспеченность и работоспособность, так что больной боец, например, может рассчитывать даже на полное сложение с него податной тяготы, но зато от него отбирается и данный ему, как бойцу, пай сенокоса или участок пашни.

Blog